Текст книги "Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Старицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
11.
Утром Костикова опять напевая, стирала. Только теперь уже моё бельё.
– Слышь, подруга, у тебя в родне енотов нет? – Спросил я с подколкой, опершись о косяк двери в ванную и позёвывая.
Ленка в одних трусах выглядела соблазнительно. Легкая полнота ей фигуры не портила, а придавала некий шарм. И побуждала погладить.
– А где ты стирающих енотов видал? – вернула мне вопрос, утирая со лба мыльную пену и вильнув тяжёлой грудью.
– В Уголке Дурова, – ответил я.
И подумал, что сам дурак. Нечего было засвечивать ей хозяйственное мыло. Но с другой стороны где-то стирать всё равно бы пришлось. Почему не здесь? Почему не ей?
– Ты лучше чаю нам закажи у коридорной, – попросила девушка. – И вообще, какая у нас программа на сегодня? Не целый же день в койке валяться.
– Почему бы и нет? – пожал я плечами.
На что получил.
– Злыдень писюкатый.
Вчера мы хорошо посидели в ресторане первого этажа гостиницы, где не только проживающие столовались, но и денежный народ со стороны гулял. Военных больше, чем гражданских. Чекистов больше, чем армейских. Но все с большим уважением отнеслись к фрейдсоновской геройской звезде. А Костикова в отблесках этой славы просто млела и всячески подчеркивала, что она со мной. Даже с другими не танцевала, хотя дамы, когда заиграл оркестр, у подвыпивших командиров стали нарасхват. Мало их было в зале.
А когда к нам за столик подсел Гетман со своей холёной спутницей, то к нам вообще подходить перестали наших баб клеить на танцы. Гетман умел негромко так рыкнуть, что связываться с ним пропадала всякая охота. Тем более, что два героя – не один герой. В случае драки второй – статусный свидетель.
Туфли и тонкие фильдеперсовые чулки Ленка принесла с собой. А валенки оставила в номере. Я ожидал, что она из своей полотняной сумки и платье нарядное вынет, но нет… осталась в форме.
– Шпалы в петлицах определенно мне к лицу, – заявила она мне, крутясь перед большим зеркалом.
– Конечно, шпалы к лицу женщине, когда они в петлицах, а не в руках, – съехидничал я.
Особо на спиртное мы не налегали – у нас в номере с прошлого раза осталось еще полбутылки ''Кюрдамира''. Так, что взяли триста грамм зелёного ликёра ''Шартрез'' и намеревались тянуть его весь вечер. Я в преддверии ночных подвигов напиваться опасался, а девушка была просто малопьющая, хоть и медичка.
Гетман сразу коньяку заказал. Армянского ''поручика''. Пришлось с ним выпить. А ликер дамам отдали. И разговоры наши разделились по половому признаку. Разве, что на танцы отвлекались, меняясь подругами для разнообразия.
Генерал-полковник авиационный (по четыре звезды в петлицах) подходил к Гетману поздравлять с геройской звездой. Плотный такой человек с головой, бритой ''под Котовского''. На груди ордена Красного Знамени и Красной звезды, медаль ''ХХ лет РККА''.
Заодно генерал и меня поздравил, прибавив, что помнит меня по Китаю и всегда считал, что я далеко пойду.
Выпил с нами рюмку коньяку, но присаживаться к нам не стал, поцеловал дамам ручки и отбыл. У него тут своя компания была.
– Кто это? – поинтересовался я.
– Ну, ты даёшь! – воскликнул подполковник. – Начальство надо знать в лицо. Жигарев это. Командующий ВВС всей Красной армии.
– Контузия, – ответил я кисло. – Амнезия.
– Я бы тебя на месте командования в академию определил. Так больше толку будет впоследствии, – заключил Гетман. – Знаний бы поднабрался.
Вокруг сильнее хороводилось, и военные набирались сильно. Некоторые по брови. Такой разгул в ресторане во время тяжелой войны и карточной системы на продовольствие меня удивлял. Казалось, что такого не должно было быть. Но мудрое советское правительство даже ипподром в войну не закрывало – лишние деньги с населения надо было возвращать в бюджет. И так все дорожало от нехватки просто необходимого. Но всегда найдутся люди, что без необходимого обойдутся, а вот без лишнего себе жизни не представляют.
Когда оркестр закончил программу, распрощавшись с Гетманом и его подругой, поднялись в номер. И там меня девушка так оттрахала, что ''сладенькой'' я уже называл ее.
Ночью допивали вчерашний ''Кюрдамир''. Ленка рассказывала мне свою короткую небогатую на события жизнь. Родительский дом в Ухтомке в частном секторе. Оба работают на силикатном заводе. Сёстры. Сельская средняя школа. Комсомол. Медицинский институт на Пироговке, куда поступила чудом, протырившись между более подготовленных москвичей. Каждый день туда добиралась на пригородном поезде до трех вокзалов, потом на метро и еще на автобусе, а то и пешком. Также обратно. Не всё так плохо – было, где учебники зубрить. Общежитие давали только тем, кто живет от Москвы дальше 50 километров.
– Когда я домой приехала в будёновке со шпалой в петлице, то весь посёлок сбежался смотреть. Родные гордые были. Сестренки младшие заявили, что тоже в мед поступать будут. Как же мне повезло, Арик, отучиться еще до войны. Сейчас сколько хороших преподавателей разошлось по фронтовым госпиталям, а то и медсанбатам. Те, кто сейчас учатся, может практику получат и прекрасную, а вот знаний у них будет меньше. Программа-то сокращенная, военного времени.
Потом я научил ее общаться со мной в койке в позе наездницы, и ей понравилось амазонкой быть.
Правда она так и не созналась мне, с кем девственность потеряла, да я и не настаивал. Дело естественное. Противоестественно в двадцать пять лет девочкой оставаться. Главное, не вешала мне лапшу на уши, что я всего второй мужчина в ее жизни.
Спали крепко. В обнимку.
Утром продолжили секс-марафон с подмахом и счастливым повизгиванием.
Потом опять заснули.
И вот я окончательно проснулся, а она стирает и ''поет по утрам в клозете''.
И требует культурной программы на день.
Сходили на экскурсию в ГУМ, где я отдал свои часы в чистку мастеру, которого мне порекомендовал капитан Данилкин. Заодно нормальный растягивающийся стальной браслет фирмы Omega прикупил у него же. А то с длинным рабочим ремешком в городе неудобно, да и выглядит неаккуратно.
Ленка купила себе на талоны две пары чулок нитяных. Бежевых. Сказала: ''на весну''.
Зацепился глазом за коммерческий магазинчик белья артельного производства и разорился подруге на пояс для чулок, похожий на переросток держалок для мужских носков. В подарок. А то страшно глядеть, как она свои красивые ляжки уродует трехсантиметровыми резинками, сшитыми в кольца.
Культурная программа началась у нас с красивого здания музея Ленина, что между ГУМом и гостиницей. Бедноватый музейчик, если откровенно. Там не знаю как, но удалось не ржать в полный голос. На листовке итальянских социалистов в поддержку русской революции, в обращении к Ленину, стояло несколько подписей. Одна из них была B. Mussolini. Но сдержался, так как не соответствовало политическому моменту. А девочку вообще не стоило сбивать с панталыку правильной комсомолки. В настоящий момент Муссолини нам враг. Целую армию пригнал под Харьков.
А вообще познавательно для меня – беспамятного.
Исторический музей тоже рядом стоит, но в нем экспозиция была сильно усеченной. Многое вывезли в эвакуацию. Хотя для Ленки всё было в новинку. Обучаясь в Москве на медицинском, она вообще не ходила по музеям, театрам и выставкам как другие московские студенты. Зубрила, зубрила и зубрила. Не до культуры ей было. Максимум – кино.
Мавзолей Ленина для посещений был закрыт. Намекнули, что и сам Ленин в эвакуации.
Манеж закрыт.
Остались прогулки по заснеженному Александровскому саду. Продрогли. Побежали в гостиницу греться. Благо рядом.
Прогрелись до множественных оргазмов.
Обедали в номере, ласково поглядывая друг на друга. Нам комфортно было вдвоем. Раздетым, без военной формы даже война на время забылась. Но все хорошее всегда кончается.
Отзвонился Коган и в пять вечера прибыла ''эмка'' из госпиталя.
Втроём за один раз перетащили все мое барахло из гостиницы в машину.
Припомнив, что дома вообще насчёт пожрать шаром покати. Купил в знакомом уже коммерческом буфете две кральки ''краковской'' колбасы. Сала шматок. Сайку белого хлеба. Полбуханки ржаного. Соленых огурцов дюжину. И водки, что подешевле, бутылку.
Василий Иванович на мой вкусно пахнущий бумажный пакет только огорчённо покачал головой.
– Недалеко от вас на улице Герцена небольшой коммерческий один магазин прямо напротив консерватории, там цены более щадящие, чем в гостинице. Ну и ''Елисеевский'' гастроном почти напротив.
– Что, так? – удивился я.
– В буфете здесь еще ресторанная наценка есть.
Товарищ Коростылёва встретила меня с облегчением на лице. Тут же всучила мне счёт за бытовые услуги, который мне предстояло оплатить в ближайшей сберкассе, и повела нас показывать изменения в моём жилище.
Квартиру я не узнал. Всё качественно отмыто и отдраено кроме окна. Но окна вроде как моют традиционно по весне. По первому теплу. Даже паркет блестит – натерт мастикой.
Единственно знакомым предметом обстановки оставалась большая бронзовая люстра, куда довертели недостающие электрические лампочки. И надраили как солдатскую бляху. Все остальные предметы мебели были хоть и от разных гарнитуров, но в пределах одного стиля. Явно под люстру подбирали. Конкретно – русский модерн. Но вот древесина была разной. Если полуторная кровать, тумбочка к ней и комод сработаны из розового дерева, то стол, стулья, буфет и платяной шкаф – из неопознанной мною темной древесины, под цвет стеновых панелей. В кухонном простенке появился второй стол. На нем медная керосинка, жестяной чайник и эмалированная кастрюлька. Шесть граненых стаканов, шесть глубоких тарелок самого общепитовского вида и по шесть алюминиевых вилок-ложек. Деревянная доска и простенький кухонный нож.
– Алевтина Кузьминична, вы – кудесница, – восхищенно сказал я, глядя при этом как Костикова заправляет кровать списанными из госпиталя драными простынями.
Всё стало неплохо, только стены теперь казались пустоватыми – картин требовали. Хоть каких.
Комендант, отодвинув новую плотную темно-синюю штору с гардиной, показала, пропущенный в прошлый показ зимний холодильник с правой стороны от окна. Глубокая ниша с несколькими дырочками на улицу, дверца изнутри обита толстым войлоком и покрыта клеенкой.
Я туда сразу затолкал колбасу и сало. Но, подумав, половину вынул обратно.
Эти плотные шторы вполне заменяли стандартную светомаскировку из черной крафт-бумаги.
Нарезали закуску, и разлил я водку по пяти стаканам. Сказал немудрящий тост.
– Ну, други, с новосельем меня.
Костикова, перед тем как выпить брызнула водкой изо рта, как на тряпку перед глажкой, в каждый угол.
– Так положено, – сказала. – Чтобы дом стоял.
– Товарищ старший политрук, – обратился Василий Иванович к Когану. – Пока товарищ военврач уют наводит, пойдем, поднимем то, что в машине осталось.
И. надев головные уборы, они пошли на выход, по дороге захватив с собой комендантшу, которая вроде как уходить не собиралась.
Мы остались одни. Когда я обхватил Ленку сзади за талию, она с готовностью откинулась на меня, подставляя губы.
– Останешься? – спросил я, охотно ее целуя.
– Нет. – Ответила девушка. – Дежурю в ночь. За вчера. Ты не обидишься, если я с нашими уеду? Неохота на трамвае трястись.
Поцеловались еще.
– День сегодня был замечательный. Спасибо тебе, Арик, за праздник. Но, увы… праздник не бывает каждый день. Тем более на войне.
– Приедешь еще?
– Ты знаешь, где меня найти, – оставила женщина за собой последнее слово.
И снова меня поцеловала. Жадно. Зовуще.
Тут и Василий Иванович с Сашей притащили тюк, перевязанный веревками.
– Что не подойдёт – вернёшь обратно, – сказал Коган.
– Меня с собой возьмёте. Вы же сейчас в госпиталь? – попросилась Ленка.
Коган вопросительно посмотрел на меня.
Я кивнул, соглашаясь.
– Конечно, дочка, возьмём, – растянул улыбку под усами шофёр.
И я остался один. В квартире, которую еще не осознавал как собственный дом.
Раскладывал свои вещи по шкафам и ящикам комода, насвистывая марш авиаторов.
Думал о Соне и о Ленке. О том, какие они разные. Ну, да Соня – отрезанный ломоть. А вот Ленка, она какая? Умная или хитрая просто. Устроила мне секс-агитпункт с постирушками. Прикидывает, как за меня замуж выйти? Не может не прикидывать – натура женская такая. Да и возраст – рожать пора как из пушки. А тут еще звезда героя…
''Знаешь, где меня найти''…
Гордость?
Хитрость?
Заставить меня самого сделать обязывающие однозначные шаги?
Так ничего и не додумал до конца, мысли мои перебил настороживший меня звонок в дверь.
Вынув из кармана шинели ТТ, я с ним, взведенным, в левой руке на измене осторожно открываю дверь правой.
Комендантша.
Одна.
Измена соскользнула с души.
– Ариэль Львович я совсем захлопоталась и забыла вам отдать телефонный аппарат и жировки.
Аппарат при этом держала в руках.
– Проходите, что в коридоре стоять, – спрятал я пистолет в карман галифе.
– Вот: эта за квартплату, это за свет, эта за газ, эта за телефон, – раскладывала она небольшие книжечки бланков на столе и тараторила. – Электрический счетчик над входной дверью, газовый – в ванной. Платить со вчерашнего дня – я тут написала: сколько ватт вчера было. На телефон сейчас мне напишите заявление на установку – придет мастер со станции, подключит. И вот сам аппарат. Куда вам его поставить?
Аппарат был стальной, высокий, блестел черным лаком. С диском набора. Внутри круг букв – белые на чёрном, снаружи в дырках круг цифр – чёрные на белом. Телефонная трубка на рогульках лежит.
Я оглянулся, ища удобное место под него.
– А кресло и какой-нибудь столик или тумбочку под него еще можно у вас заказать? Вот здесь у окна поставить.
– Решаемо. – Ответила комендантша. – И совсем забыла, что вам надо список мебелей с инвентарными номерами подписать в получении. Госимущество как-никак.
– Не проблема, – улыбнулся я.
– Тогда до завтра, – попрощалась она.
Поставил чайник на керосинку и подумал, что самим керосином надо где-нибудь озаботиться. В керосинке еле булькает.
Заваривал в стакане. Чай пах веником. Зато веник ''первый сорт'' согласно надписи на пачке, – усмехнулся я.
Ужинал колбасой с белой сайкой, чуть не рыча от вкуса и запаха продуктов.
Потом развязав тюк, вынув из матрасов подушку и одеяло, выключил свет и улёгся спать. Ночью я совсем не выспался. Не дали. Точнее дали, но не спать.
Засыпая, размышлял, что я сам не урод, молод этим телом, поджар, могу и без Золотой звезды девушкам нравиться. Хотя, лётчики сейчас у девушек в моде – зарабатывают хорошо.
В полк надо съездить. Может еще, что про настоящего Фрейдсона узнаю…
Какое же это наслаждение – бриться нормальным станком безопасной бритвы. Прежние жильцы оставили зеркало в ванной, за что им моё большое отдельное спасибо. И хотя госпитальный брадобрей брил все же лучше, что я сам себя, но наслаждения это не отменяло.
Свободный день я посвятил исследования округи моего нового жилища. Морозец отпустил, засыпав город крупным пушистым снегом. Так, что решил прогулять свое новое американское пальто. На голову шлемофон – он на овчине, ибо нечего попусту каракуль таскать. На пояс наградной браунинг. Он мне теперь как мандат от чересчур въедливых комендачей.
На улице Горького в ''Елисеевский'' оказалась очередь аж на улице – народ хлебные карточки отоваривал. На Тверском бульваре кафешка, также коммерческая. Напротив консерватории коммерческий магазинчик спрятался в переулок. Очереди в него не было. Заходить не стал, просто отметил в памяти. Как и комиссионку в конце улицы Герцена.
Гораздо интереснее, что среди переулков во дворах обнаружилось пара небольших стихийных барахолок, где за кусок ''банного'' мыла сменял сидор картошки вместе с тарой. А за иголку стал обладателем полулитровой бутылки подсолнечного масла.
Подумал, что иголки надо матери Фрейдсона отослать, если они уж в Москве дефицит из дефицитов. Помогут они ей выжить в военную голодовку.
Деньги у барахольщиков особым почётом не пользовались. Все искали что-то нужное из вещей. Но подсказали: за Белорусским вокзалом на Тишинском рынке есть бо-о-ольшая барахолка, где и деньги берут охотно, но дорого.
– Только карманников опасайтесь. Их там пропасть, – наставили напоследок.
В подъезде столкнулся с комендантшей. Узнал от нее, что по своему командирскому продовольственному аттестату я могу прикрепиться к их столовой в подвале нашего же дома. Но сразу на месяц.
– Многие жильцы активно пользуются этой услугой. Сдают свои карточки и получают полноценное трехразовое питание, – агитировала она меня. – Можно судками в квартиру брать.
– Все карточки? – уточнил я.
– Кроме хлебных и на водку, – удовлетворила она мое любопытство. – Остальные все.
Но я пока решил подождать. Вряд ли мне дадут гулять целый месяц. Война идет.
А в ''Елисеевский'' надо было, оказывается, заходить, не с улицы с народом, отоваривающим карточки, а со двора. Там спецраспределитель ''не для всех''. Но меня как героя должны прикрепить.
– Еще один спецраспределитель находится на улице Грановского. Но туда даже вас не прикрепят. Там ''кремлёвка'' отоваривает лечебным питанием, – с какой-то грустью сообщила комендантша напоследок.
К полудню пришел мастер с телефонной станции и подключил аппарат. Столик и кресло занесли как раз перед ним. И торшер в качестве премии.
Позвонил в госпиталь Смирнову и оставил номер своего телефона для связи.
– Вот это правильно, – заметил комиссар. – Связь на войне самое главное.
Выяснив, что комиссия будет завтра в полдень, стал варить картошку в мундире. Пришлось перебрать клубни – половина была подморожена. Надо будет сковородкой разжиться, пожарить их, а то выбрасывать больно жирно будет.
Навернул картоплю с сольцой и маслом. Лепота. Я и забыл, что это такая вкуснятина. В госпитале так не кормили. Расход масла очень большой так.
После обеда забрал часы у мастера в ГУМе.
– Что-то дороговаты у вас услуги, – посетовал.
– А часы-то, у вас какие! – был ответ. – Три механизма. На настоящих рубинах. И браслет швейцарский – найди такой в наше время.
Гулял по улице Горького до площади Маяковского, сверяя время с часами центрального телеграфа. Точно идёт Швейцария.
Сковородку купил дёшево, по гос. цене в обычном хозяйственном магазине, который только-только открылся напротив недостроенного здания Главного управления лагерей НКВД[38]38
Сейчас там гостиница и ресторан ''Пекин''.
[Закрыть]. Нормальную такую сковороду – чугунную с ручкой. На такой блины хорошо печь. Там же еще приобрел сетку-''авоську'', чтобы было в чем покупки нести. Пару стальных подстаканников с гербом СССР. Маленькую ложечку из нержавейки. Заварочный чайник Дулёвского завода. Стеклянную солонку. Вот только соли не забыть завтра позычить в госпитале, а то у меня ее чуть-чуть осталось, а в продаже соль я не видел.
Всё. Домой. А то рука отсохла козырять встречным военным на этой улице Горького.
Патруль по дороге привязался только один, но от вида геройской книжки, особенно вкладыша в нее, подписанного Горским и разрешающего мне гулять в комендантский час отскочили как ошпаренные. Даже не пришлось браунинг от Мехлиса показывать.
У памятника Пушкину встречаются девушки и юноши. Война не война, любовь на это не смотрит. Свиданий требует. Даже без цветов.
А вот керосиновой лавки в округе мне что-то не попалось. Опять придётся комендантшу напрягать. И бидон под керосин в хозмаге я не присмотрел, растяпа.
Как говорится в народе: ''на ловца бежит овца''. Собрался я всё же после обеда вновь выйти купить этот керосиновый бидон, снова прогулявшись на Маяковку. Выходя из подъезда, наткнулся на безногого калеку, у которого такие жестяные двухлитровые бидоны висели на верёвочках через шею. Две пары. Сам в черном залоснившемся ватнике и вязаной детской полосатой шапочке. Помпончика только не хватает.
– Браток, почём бидон продаёшь? – спросил я наугад.
– Дашь папироску, скажу, – ответила эта небритая морда, дыхнув на меня мощным сивушным перегаром.
Выдал инвалиду беломорину. Дал прикурить от американской зажигалки.
– По писят. – ответил он мне после затяжки. – Но с тебя стольник.
– А чё так? – удивился я.
– Ты богатый, – был категорический ответ.
Ну, да… американское кожаное пальто конечно впечатляет.
– Хорошо, – сказал я подумав. – Но только по сто рублей я куплю бидон полный керосину.
– Кати за мной, – развернул инвалид свою тележку ''на пяточке'' и, отталкиваясь ручными упорами, напоминающие большие пресс-папье, покатился на колёсах по переулку. Бидоны громыхали на его груди в ритм этих отталкиваний.
– Тут рядом, – добавил, не оглядываясь. – На Малом Гнездниковском нефтелавка.
В нефтелавку была очередь. Не шибко длинная. Керосин пока еще продавался свободно, без карточек.
Сама нефтелавка являла собой дощатую пристройку к дореволюционному трёхэтажному дому, со двора. Так что на первой прогулке я прошёл мимо фасада и не заметил ее.
Инвалид громко постучал по доскам своим упором. В трёх метрах от двери, в которую давилась очередь, открылась в стене квадратная ставенка, откуда выглянула еще одна небритая похмельная морда с хорошим свежим фингалом под левым глазом.
Инвалид что-то показал ему на пальцах.
Голова утянулась обратно.
– Ждём, – сказал инвалид.
Через пять минут в ту же квадратную дырку выдали самодельный трехлитровый бидон из жести, полный керосину, как выяснилось. Самое странное, что очередь никак на эту левую продажу не отреагировала.
Расстегнул кожаное пальто, чтобы достать из кармана гимнастёрки деньги.
– Засвети весь иконостас, – потребовал инвалид.
Раздвинул ворот. Смотри – не жалко.
– Где звезду геройскую получил?
– Здесь, в небе Москвы.
– Тогда с тебя полтинник, – переиграл инвалид. – Нужный ты человек, капитан. Я по тревоге в бомбоубежище не доползаю. Вся надежда на вас, соколики.
Спорить не стал. Дают – бери.
– А кто такие бидоны делает? – спросил, убедившись, что бидон выбит очень качественно. Особенно швы. Крышка так вообще можно сказать притёртая, утопленная в узкое горло, от которого идут покатые ''плечи'' к широкому цилиндру.
– Я и делаю, – усмехнулся инвалид. – Не артель же ''Напрасный труд'' и не фабрика имени Клары Целкин. Жестянщик я, – гордо заявил. – Кустарь без мотора. Чего будет надобно – я тут завсегда верчусь. Обращайся. Тебе, сокол, завсегда скидка будет. Только немца к Москве не пускай.
– На каком фронте ноги потерял? – спросил я без участия, так… из вежливости.
– На фронте борьбы с Зелёным змием, – усмехнулся жестянщик. – Молодой был, дурной. Пьяный на трамвайной ''колбасе'' катался. Вот и докатался. Хорошо старый мастер к себе в ученики взял, а то бы пропал совсем. В наше время в руках ремесло надо иметь. Дай еще папироску хорошую, только от лавки отойдем – тут курить опасно.
Перекурили у детской площадки с качелями и песочницей. Жестянщик оказался просто философом, хоть афоризмы за ним записывай.
Вечер провёл в приятных хлопотах обустройства дома под себя.
Тарелку трансляции подключил и со вниманием прослушал, как 3-я Ударная армия прорвала тактическую оборону противника, продвинувшись на 20–25 километров. На Южном фронте наши войска потеснили немецких оккупантов до устья Северского Донца. Сибиряки и уральцы с энтузиазмом формируют три добровольческие армии.
Потом под звуки симфонического оркестра приготовил себе на ужин жареную картошку на сале. (Лук добыть я и не догадался). И остатки белой сайки к чаю. Колбасу оставил на завтрак.
Что сказать… Полутёмный кухонный закуток в коридоре не фонтан и не торт.
Питаться в коммерческих заведениях – я столько жалования не получаю, тем более сижу на голом окладе без фронтовой надбавки, без выплат за боевые вылеты, без доплат за ночные полёты. А в других местах всё продаётся только по карточкам, которых у меня нет. Или разовым талонам, но те, что мне в Кремле выдали, давно закончились.
Лампочку что ли на полку повесить? Хоть готовить не на ощупь. Шучу. Хотя в каждой шутке есть доля шутки.
Врачебная комиссия заняла пятнадцать минут, из которых десять-двенадцать доктор Туровский зачитывал всякие медицинские бумажки.
Потом три седых доктора в больших медицинских чинах, шлепнули печать и выдали мне заключение: ''Годен к строевой службе в Красной армии''.
– А летать? – спросил я.
– Допуск к работе лётно-подъёмного состава решает врачебно-лётная комиссия в госпитале ВВС. Направление вам выдано, – ответил бригвоенврач, возглавлявший комиссию.
И гаркнул мимо меня.
– Следующий.
Я им был уже не интересен.
Вот так вот. А где дышите – не дышите? И прочие врачебные манипуляции?
Коган успокоил, что это всегда так. Решение принимается нашими же докторами заранее, а комиссия только утверждает его. Да и если им с каждым раненым подробно разбираться, они бы отсюда круглосуточно бы не вылезали.
– Пошли лучше пообедаем. Сегодня закладка и на комиссию рассчитана, так то и на тебя порция найдётся, – потащил он меня в столовую.
Вот тут я и пожаловался на свое подвешенное состояние с продовольствием. Кремлёвские талоны в ресторан закончились. Аттестат на руках, но в столовой требуют сдать его за целый месяц. А у меня положение… Сам понимаешь.
Коган покивал, во всём со мной соглашаясь и, наконец, изрёк.
– Сейчас перекурим, и отвезу я тебя в Главный штаб ВВС. Мне всё равно в ГлавПУР бумаги отвозить. Там в кадрах знают, что с такими бедолагами, как ты, делать. Заодно и удостоверение поменяешь на капитанское. Лишних вопросов у проверяющих не будет.
Курили на улице. Большая курилка согласно моему же прогнозу была забита выздоравливающими помороженными бойцами. Дух смеси махорки и мази Вишневского сразу нас выгнал на мороз. А тут и Василий Иванович ''эмку'' подал к подъезду.
В первом отделе Главного штаба ВВС сначала долго искали мое личное дело. Потом вписывали в него недостающие сведения. Подшивали справки из госпиталя. Их я целый пук привёз.
И погнали, потом в подвал фотографироваться не только на новое удостоверение, но и в личное дело положено было вкладывать большую фотокарточку 9 на 12 с новыми знаками различия при каждом повышении в звании.
Во всём шли навстречу, кроме продовольствия. Дали только талон на сегодняшний ужин в местной столовой военторга.
Потом кадровики нашли какую-то разрешающую инструкцию, но на моем заявлении требовалась резолюция самого командующего.
Пришлось ждать Жигарева, который как сказали: ''на ближней даче''. Как оказалось, не на своей он даче отдыхал, а вызван был на дачу к Сталину в Кунцево.
Сижу в приёмной. Жду. Совместно с адъютантом кроссворд огоньковский разгадываю.
Задребезжал телефон. Позвали меня опять в кадры. В первый отдел.
Дали расписаться на обратной стороне большой фотокарточки и поставить дату. Вторую, такую же, подарили мне на память. (Будет, что матери Фрейдсона отослать – ей нужнее).
Расписался в журнале за новое удостоверение. Сдал старое.
Тут и к командующему вызвали.
– Вываливай свои беды, – сказал уставший генерал-полковник. – У тебя десять минут. Постарайся уложиться.
Уложился в пять.
Командующий протянул ко мне свою лапу.
Я вложил в нее заявление. И выписку из инструкции.
Жигарев быстро прочитал обе бумаги и размашисто начертал резолюцию и расписался.
– Слышал, ты новую квартиру получил, взамен утраченной, так? – спросил генерал пока писал.
– Так точно, товарищ генерал-полковник.
– Готовить там тебе есть где?
– Так точно. Есть.
– Получишь сухим пайком до конца месяца. И таким образом твой продаттестат за январь будет погашен.
– Спасибо, товарищ генерал-полковник, – искренне поблагодарил я командующего.
– Врачебно-летная комиссия была?
– Нет. Только общая. Признан ею годным к строевой.
– Добро. Ты отличный истребитель, Ариэль, но если тебе летать не дадут, ты готов на земле служить. К примеру, в штабе ПВО? Или в авиацию дальнего действия штурманом?
– Если есть выбор, то лучше в полк. На фронт.
– В комполка метишь? Ну-ну. Ладно. – Улыбается. – Потом всё порешаем. После комиссии. Свободен.
– Большое спасибо, Павел Фёдорович.
– Ты еще здесь?!
Генерал оторвался от телефона, по которому требовал его с кем-то соединить.
Естественно, я исчез из кабинета аки привидение.
В пятом отделе штаба забрали заявление с резолюцией и выдали взамен несколько квитков. Погнали опять в подвал, но уже в другое крыло здания.
Папирос интенданты не дали. Сказали: есть отметка, что выдано за январь мне сполна.
Пожаловался на то, как и что нам выдали в табачное довольствие в госпитале. Посмеялись интенданты, выделили мне три пачки папирос ''Северная Пальмира'' и бутылку молдавского коньяка из Криково, довоенного, пятилетней выдержки. Буржуазной еще закладки.
– За звезду, – сказали, передавая бутылку в руки.
Зато выдали по квитку из пятого отдела сливочного масла 250 грамм. И хлопкового литровую бутылку. Гречки, ячки, даже рису по килограмму. Луку репчатого два кило. Галет пшеничных пяток упаковок. Сухого молока килограмм. Яичного порошка полкило. Полукилограммовых банок тушенки полдюжины. Рыбных консервов непонятных, без этикеток, десяток. Шоколаду две плитки и сахару фунт. Соли каменной килограмм (по моей просьбе). Спичек десять коробков. И напоследок палку сухой конской колбасы.
Рассказал им пару анекдотов из госпитальной коллекции и интендант расщедрился дополнительно на три упаковки сухарей ржаных в пергаментной бумаге и десяток брикетов супа-пюре горохового.
Ехидно заметил при этом мне.
– Я так понимаю тебе в этот месяц не летать, так что вспучивания живота будет нестрашным. А музыкальный супчик весьма питателен. Упаковывай всё в сидор и беги, герой, к вещевикам, пока я не передумал.
Тащу раздутый тяжёлый сидор с харчами и думаю, что без подписи командующего я бы и половины не выцыганил у них.
На вещевом складе договорился, оставив складским под свою роспись как уже полученные, ватные штаны и фуфайку, и они мне заменили шинель меховой курткой, лётной дублёной. Сапоги выдали по моей просьбе юфтевые – они в поле надёжнее хромовых. Материал на портянки и подшивку. Пару вафельных полотенец. Полушерстяной комплект из гимнастёрки и галифе фабричных защитного цвета. Зимнее бельё две смены. Лётный реглан из шевро (все же я теперь старший командир). Шапку-ушанку цигейковую. Фуражку. Пилотку синюю шерстяную старого фасона, но очень любимую авиаторами. Набор петлиц, фурнитуры и шитья. Запасные пуговицы. Нитки-иголки уставного комплекта. Новая портупея без звезды на двух шпеньках. Сумку сержантскую кирзовую под все мелочи. Порошка зубного. Вышел целый мешок.
– Мыла дадите? – спросил на всякий случай. А вдруг?
– Только дегтярного, – отвечают.
– Самое оно будет на фронте, – говорю. – От вшей спасаться.
Усмехнулись интенданты, и вывалили мне целую упаковку.
– Ты первый, кто его берёт. Все как сговорились: ''детское'' хотят. Прямо не командиры, а детишки, только умишка поменьше, а членишко побольше.
