Текст книги "Откуда вам это известно, Кан Мёнджин? (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Слав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Глава 17

Диктофон щёлкнул, прерывая монотонный голос художника. Ли Джихван убрал устройство в сумку.

– Спасибо, Вон Мёнгю-ши. Это было… познавательно, – произнёс он, поднимаясь со складного стула.

Художник, молодой человек с тщательно растрёпанными волосами и пятнами краски на дизайнерском свитере, кивнул с видом творца, снизошедшего до профана. Галерея «Новые горизонты» гудела тихим, интеллигентным шумом. Немногочисленные посетители плавно перемещались по залу, останавливаясь перед замысловатыми инсталляциями и полотнами, объединёнными темой «Невидимые грани реальности». Воздух пах полиролью и чем-то неуловимо бумажным – каталогами, буклетами.

Джихван кивнул на прощание и направился к выходу, лавируя между переплетёнными проводами и холстами, забрызганными флуоресцентной краской. Очередное задание выполнено. Формально он всё ещё числился в штате репортёров, освещающих городскую жизнь, но главный редактор, зная его состояние, временно перевёл его на «лёгкие» темы. Искусство. Как иронично.

Белые стены, высокий потолок, направленный свет, выхватывающий из полумрака очередной арт-объект. Посетители – в основном люди среднего возраста, одетые элегантно, – изредка обменивались короткими репликами. Типичная атмосфера места, где принято размышлять о высоком, даже если голова занята совершенно другим.

Мысли самого Джихвана были далеки от темы экспозиции. Они возвращались к больничной палате, к неподвижной фигуре младшего брата. Обстоятельства несчастного случая оставались неясными, там было достаточно тёмных пятен, но слишком многое указывало на пренебрежение элементарными нормами безопасности на производстве. Попытки Джихвана разобраться, разговоры с бывшими коллегами Донхёна – да, именно бывшими, брат был уволен сразу после инцидента, – и официальные запросы не принесли никакого результата. Джихван из раза в раз натыкался на невидимую стену. Оставалось лишь глухое чувство неправильности происходящего и собственное бессилие что-либо изменить.

Он шёл к выходу, почти не глядя по сторонам, погружённый в свои мысли. Вокруг мелькали какие-то абстрактные формы. На вкус самого журналиста это была мазня, но он всего лишь временно исполняет обязанности репортёра из отдела культуры – что он вообще может знать о высоком искусстве? Но даже если бы и знал… Сейчас его реальность была слишком конкретной, чтобы искать утешение или смысл в чужих метафорах.

И вдруг он остановился. Резко, посреди зала. Его взгляд случайно зацепился за картину, висевшую немного в стороне, почти у самого выхода. Она выбивалась из общего ряда. Никаких абстракций, никаких скрытых смыслов, по крайней мере на первый взгляд. Пейзаж.

Море после шторма. Над самым горизонтом тяжёлые свинцовые тучи расступались, пропуская первые, ещё неяркие лучи восходящего солнца. Там, вдали, свет ложился на гребни волн, окрашивая их в золотистые и розоватые тона. Вода же на переднем плане была ещё тёмной, хранящей память о недавней буре, но уже с первыми отблесками глубокой синевы, отражающей светлеющее небо. Картина казалась почти вызывающе простой, даже наивной, на фоне концептуальных работ вокруг.

Джихван стоял неподвижно. Что-то в этой простоте, в этом незамысловатом образе рассвета после бури, коснулось его. Это был даже не восторг, скорее тихое, неожиданное узнавание. Словно художник выстрелил эмоцией точно в цель и описал изматывающую борьбу, после которой обязательно должно наступить прояснение. Журналист вдохнул глубже, ощущая, как чувство умиротворения разливается внутри. Никогда прежде он не испытывал столько эмоций всего лишь от картины. Это было словно напоминание, что его личная буря не вечна. Что рассвет неизбежен.

Он подошёл ближе, рассматривая мазки. Краска лежала густо, фактурно. Художник явно работал быстро, эмоционально, не заботясь о фотографической точности. Но именно эта экспрессия и создавала ощущение подлинности, которое так зацепило Джихвана. Он простоял так минуту или две, просто глядя, позволяя этому неожиданному чувству резонанса немного укорениться.

Гудение галереи, казалось, отошло на второй план. Он не сразу заметил фигуру человека, подошедшего и остановившегося неподалёку. Некоторое время они стояли молча – два незнакомца перед нарисованным морем.

– Привлекает внимание, не так ли? – голос подошедшего мужчины был спокойным, ровным. Он нарушил тишину, но не потревожил её.

Джихван слегка повернулся. Незнакомец смотрел на «Рассвет после бури». Одет он был просто – тёмные брюки, строгий пиджак – без нарочитой артистической небрежности, свойственной многим здесь.

Журналист повернулся обратно к холсту и коротко кивнул.

– Да. Больше, чем всё остальное на этой выставке, – он неопределённо махнул рукой в сторону центра зала. – В ней есть что-то очень личное. Здесь меньше… игры.

Джихван не чувствовал потребности объяснять, какую именно струну задела эта работа. Это было личное, в конце концов. Он ожидал стандартного вежливого кивка или общих слов об «интересном видении». Редко кто в подобных местах был готов к действительно глубокому обсуждению, выходящему за рамки заученных фраз из пресс-релиза выставки.

Незнакомец помолчал ещё мгновение. Джихван вновь оторвался от картины и бросил взгляд на собеседника. Едва заметная улыбка тронула губы мужчины, не коснувшись глаз.

– Художник определённо передал сильное чувство, – он сделал паузу, его взгляд проследил линию, где нарисованное небо встречалось с морем. – Хотя, возможно, не совсем то, что кажется на первый взгляд.

Джихван ощутил укол раздражения. Это простое послание надежды. Единственная работа, что за долгие годы – а то и за всю жизнь – вызвала у него яркие эмоции. А этот человек, похоже, намеревался препарировать ее. Журналисту захотелось уйти.

Незнакомец продолжил, его тон оставался скорее задумчивым, чем утверждающим, и журналист всё-таки решил дослушать.

– Заметьте оттенки красного в солнечной короне. Не мягкий персиковый, а какой-то тревожный, почти малиновый. Меньше тепла рассвета, больше яркости чего-то обжигающего. Почти лихорадочные, – его взгляд немного сместился. – А тени в волнах, даже в тех, что тронуты светом, – посмотрите на эти сине-чёрные мазки под самыми гребнями, – они кажутся необычайно глубокими, не так ли? Словно тьма не отступила по-настоящему, – он указал пальцем на одну из волн на переднем плане. – Даже линия горизонта… видите, где она встречается с левым краем холста? Она не совсем прямая. Небольшой изгиб вниз, как будто давит какой-то груз.

Глубокое разочарование охватило Джихвана. Ну вот зачем? Зачем он решил прислушаться к чужому мнению? Почему обнадёживающий образ должен скрывать что-то ещё? Он хотел отмахнуться от этих слов, уцепиться за своё первоначальное впечатление. Но любопытство или, возможно, тихая убеждённость в голосе незнакомца заставили его взглянуть ещё раз. Ближе.

И он действительно увидел. Тревожную яркость красных оттенков. Гнетущую глубину теней. Почти незаметный прогиб линии горизонта. Всё, о чём говорил незнакомец, являлось критически важным, это были не придирки. Детали были перед глазами всё время, но он их не видел, сосредоточившись лишь на общем впечатлении победы света над тьмой. Интерпретация незнакомца не отменяла рассвет, но добавляла слой сложности, осознание цены.

Прозрение было ярким. Картина ещё сильнее затронула что-то очень личное, раскрывшаяся идея – победа, которая досталась тяжело и всё-таки ещё не была одержана, – нашла отклик в душе Джихвана. Первоначальное раздражение начало угасать.

Было что-то обескураживающее в том, как легко этот незнакомый человек разрушил его первоначальное восприятие и тут же создал новое, не менее воодушевляющее. Такая проницательность определённо заслуживала уважения. Джихван привык сам подмечать детали, искать скрытые слои – это было частью его профессии. Правда, в его случае куда уместнее выражение «читать между строк». И сейчас он столкнулся с кем-то, кто делал это, казалось, без усилий, применительно к искусству.

Они отошли от «Рассвета». Молчание между ними уже не было неловким, скорее задумчивым. Не сговариваясь, они вместе прошли к окну в дальнем конце зала, где стояла пара минималистичных скамей, создавая более уединённое пространство, чем в центре галереи. Свет уличных фонарей, пробиваясь сквозь высокое окно, ложился на полированный пол прямоугольником.

– Интересная тема для выставки, – Джихван нарушил тишину первым, скорее по привычке заполняя паузу, чем из реального интереса. – «Невидимые грани». О них, наверное, очень легко споткнуться? Хотя иногда кажется, что самые болезненные грани – вполне видимы. Просто их предпочитают не замечать.

– Часто так и бывает, – согласился незнакомец. Он спокойно и внимательно посмотрел на Джихвана. – То, что невидимо, не всегда скрыто. Иногда это просто то, на что не хотят смотреть. Но по правде говоря, ваши слова вызвали мой интерес. Похоже, вы недавно столкнулись с чем-то подобным?

Вопрос был задан мягко, без давления. Джихван почувствовал, как слегка свело челюсти, но на этот раз это была реакция не на собеседника, а на саму ситуацию, в которой он оказался. Он мог бы отмахнуться, свести всё к общим фразам о трудностях журналистской работы. Но вместо этого он почему-то решил поделиться частичкой своих переживаний. Наверное, журналист всё ещё был на эмоциях.

– Можно сказать и так, – Джихван потёр переносицу. – Работа журналиста часто связана с попытками сделать видимым то, что кому-то очень выгодно скрывать.

Они помолчали. Незнакомец не торопил, давая Джихвану возможность самому решить, стоит ли продолжать. И журналист решил, что не стоит.

Разговор перешёл на общие темы – о роли искусства в отражении реальности, о том, насколько субъективно восприятие. Незнакомец говорил немного, но его редкие реплики были точны и заставляли задуматься. Он не спорил, скорее предлагал иные углы зрения. Джихван вдруг обнаружил, что увлёкся разговором, целиком забыв о заботах.

Разговор потёк дальше, теперь он касался куда более узких тем: сложности поиска правды в современном потоке информации, давления со стороны влиятельных структур, с которым сталкиваются журналисты. Незнакомец, видимо, не был связан с медиа, но его талант слушателя по-настоящему подкупал. Джихван старался говорить сдержанно, но его собеседник, казалось, улавливал скрытое напряжение за профессиональными рассуждениями. Пара наводящих, но не навязчивых вопросов – «Это касается какого-то конкретного дела?» и «А это точно?» – постепенно подвели Джихвана к сути.

Журналист не собирался выкладывать всё первому встречному. Но говорил он не столько с незнакомцем, сколько с самим собой, облекая в слова то, что давило изнутри. Начал с общих фраз о несправедливости, о том, как система защищает виновных. Затем, почти незаметно для себя, перешёл к конкретике.

– Мой младший брат… он инженер, – голос Джихвана стал тише. – Работал на небольшом заводе. Недавно произошёл несчастный случай. Серьёзный. Скорее всего, он останется инвалидом.

Он кратко описал ситуацию. Незнакомец слушал молча, не выражая явного сочувствия, но его внимание, очевидно, было целиком сфокусировано на рассказе. Это отсутствие показных реакций парадоксальным образом помогало Джихвану говорить.

– Расследование показало… точнее, должно было показать очевидное, – Джихван усмехнулся безрадостно. – Но инспектор по безопасности, который отвечал за проверки, просто в нужный момент закрыл глаза. Коррупция, разумеется, но за руку никто не поймал. Теперь все документы в порядке, руководство завода ни при чём, а мой брат…

Он замолчал, глядя в окно.

– И добиться правды не получается? – спросил незнакомец. Это был не вопрос из вежливости, а скорее, констатация факта.

– Молчание, – Джихван покачал головой. – Везде. В инспекции, в полиции. Никто не хочет поднимать это дело. Говорят, недостаточно доказательств. А те, что есть, игнорируют. Круговая порука.

Он рассказал о своих безуспешных попытках: о разговорах со свидетелями, которые боялись говорить; о запросах, оставшихся без ответа; о чувстве, будто бьёшься головой о невидимый, но очень прочный барьер. Он говорил об этом без надрыва, почти буднично, как о давней изматывающей проблеме. Усталость в его голосе была красноречивее любых жалоб.

Незнакомец слушал не перебивая, кивал в нужных местах. Его спокойствие действовало на Джихвана лучше любого сочувствия. Когда журналист закончил, воцарилась тишина.

– Да, люди, использующие своё положение, действительно серьёзно мешают честному бизнесу оставаться честным, – наконец произнёс незнакомец. – Ваша история напомнила мне о другом случае, о котором я узнал не так давно. Тоже связано с производством, точнее, с оборудованием.

Джихван посмотрел на него с проснувшимся интересом.

– Какого рода случай?

Незнакомец некоторое время подумал, видимо припоминая детали.

– Несколько компаний столкнулись с проблемой после закупки импортного оборудования. Техника современная, соответствует европейским стандартам, имеет сертификат CE. Но вот необходимой корейской сертификации у неё нет. И это становится проблемой во время проверок. Есть инспектор, что известен своей… дотошностью в таких вопросах. Пак Джинхо. Отсутствие местного сертификата даёт ему формальный повод для предписаний, штрафов, вплоть до остановки производства. Мне известно о шести пострадавших компаниях, но, вероятнее всего, это только верхушка айсберга. – Незнакомец помолчал, а потом продолжил: – Эти компании оказались в достаточно уязвимом положении, и большая часть всё-таки решилась откупиться. Остановка грозит убытками или даже разорением, а процесс сертификации здесь, в Корее, требует времени и немалых средств.

Джихван слушал внимательно. Эта ситуация была иной, но журналист уловил немало сходств.

Незнакомец продолжил. Он говорил о событиях как о наборе разрозненных, но потенциально связанных фактов, которые он где-то подметил. Больше не было никаких выводов, не строились теории заговора, вместо этого мужчина просто предоставил информацию и позволил Джихвану сделать собственные выводы. Это было словно элементы картины, когда каждый отдельный мазок не так заметен, но если смотреть в перспективе… Сейчас на руках у незнакомца не было никаких документов, так что вместо демонстрации он лишь коротко поделился списком доказательств, которые он успел собрать за время расследования: документы о купле-продаже оборудования (каждой пострадавшей компании), подтверждающие его европейское происхождение и стандарты; фото, где инспектор Пак встречается с представителем компании-поставщика оборудования, причём не в рабочем кабинете; налоговые декларации компании-поставщика, по которым абсолютно невозможно понять, как она вообще существует столь долгое время с такими-то убытками; есть и сами предприниматели, которые с радостью расскажут о давлении. Джихван поймал себя на мысли, что, хотя рассказ был очень подробным, в нём ощущалась прямо-таки неестественная беспристрастность. Незнакомец словно просто поделился информацией, которая показалась ему примечательной в контексте их разговора, ни больше ни меньше. Это следователь? Или частный детектив?

Апатия и усталость Джихвана исчезли без следа. Перед ним разворачивалась интереснейшая история с фактами, документами, потенциальными свидетелями, и Джихван был бы счастлив этим заняться.

Журналист перевёл дыхание.

– Это… это очень серьёзно, – произнёс он, стараясь придать своему голосу профессиональную сдержанность, хотя внутри всё гудело от предвкушения. – То, что вы описали, – это готовое журналистское расследование. Если у вас действительно есть упомянутые доказательства и свидетели готовы говорить, я могу помочь.

Он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова.

– Послушайте, я понимаю, что мы только что познакомились, но это напрямую связано с тем, чем я занимаюсь. Я журналист. Моё издание, возможно, не самое крупное, но у нас есть репутация и своя аудитория. Я мог бы… я хотел бы взяться за это расследование. Придать ему форму, собрать недостающие детали, если потребуется, и опубликовать. Такие истории не должны оставаться в тени.

Джихван говорил убеждённо, но без излишнего напора. В контексте этого диалога деликатность казалась правильным подходом. Его позиция основывалась не на эмоциях, а на профессиональном долге и общественных интересах.

Незнакомец оставался спокойным, почти непроницаемым. Он не выглядел удивлённым предложением Джихвана, словно ожидал чего-то подобного.

– Ваш интерес понятен, – произнёс мужчина. – Да, возможно, это изменит ситуацию для тех, кто пострадал. Все собранные материалы сейчас в моём рабочем ноутбуке, и они уже хорошо упорядочены, поэтому дополнительные объяснения не понадобятся. Если оставите адрес электронной почты, я поделюсь всем, что у меня есть. Дальше решите сами, стоит ли это вашего времени. Я пока не знаю, как буду продвигать дело юридически, но в любом случае ваша помощь совершенно точно не помешает.

Ответ был настолько будничным, что Джихван на мгновение растерялся. Он ожидал сопротивления или хотя бы условий. Он потянулся за своим блокнотом и ручкой, чтобы записать адрес, и только тут его осенило.

– Простите, – он слегка смутился, поднимая взгляд. – Мы так увлеклись разговором… Я Ли Джихван. Журналист газеты «Сеульский вестник».

Он протянул свою визитку – стандартную, с логотипом издания, должностью и контактами. Единственное, чего там не было, – адреса его личной электронной почты.

Незнакомец принял её и в ответ достал из внутреннего кармана пиджака свою. Простая белая карточка, без излишеств.

– Кан Мёнджин, – представился он.

На визитке было только имя – на корейском и английском – и номер телефона. Ни должности, ни компании, ни почты. Джихван мельком отметил эту лаконичность, убирая карточку в карман.

– Я запишу почту, – сказал журналист, открыв блокнот и выдернув листочек.

Обменявшись адресами, они ещё мгновение постояли в тишине.

– Что ж, Ли Джихван-ши. Надеюсь, присланные мной материалы вас не разочаруют. Было очень приятно с вами познакомиться.

– Взаимно, Кан Мёнджин-ши. Я буду ждать вашего письма.

Мёнджин развернулся и спокойно направился к выходу, не оглядываясь. Джихван остался стоять у окна. В руке он сжимал простую белую визитку, а в голове уже рождался набросок будущей статьи. Рассвет, пусть и не безоблачный, как и на картине, казался теперь хотя бы возможным.

Глава 18

Первым вернулся слух. До меня донёсся приглушённый, далёкий гул города за окном. Потом тиканье настенных часов, методичное, монотонное. Следом возникли ощущения тела: жёсткая, неприятно прилипшая к коже ткань рубашки, сухость во рту, словно я глотал пыль, и ломота в мышцах, будто меня долго били. Веки казались свинцовыми, и, когда я с усилием их приподнял, узкая полоска света, пробивающаяся между шторами, резанула по глазам.

Я лежал на кровати. В своей комнате. Но что-то самочувствие совсем не здравое. Я всё ещё был одет – та же рубашка, те же брюки, в которых я… А откуда вообще у меня эта рубашка? Это ведь не та, которую я носил со старым офисным костюмом.

Последнее чёткое воспоминание – решение помочь Чхве Минхо. Разговор по телефону. Потом… пустота. Вернее, не пустота, а, скорее, хаотичный шум, мешанина образов, которые сейчас ускользали, оставляя лишь ощущение чего-то грандиозного и совершенно неподконтрольного. Сколько прошло времени? Час? День?

Попытка приподнять голову отозвалась резким головокружением. Мир качнулся, и я снова упал на подушку. Тело было чужим, слабым, совершенно не слушалось. Но инстинкт оказался сильнее апатии. Вода. Организм требовал воды с отчаянной настойчивостью.

С усилием перекатившись на бок, я сел, свесив ноги с кровати. Комната медленно вращалась. Пришлось опереться рукой о стену, чтобы встать. Шаги давались с трудом, ноги подкашивались, каждый метр до уборной казался марафонской дистанцией. Наконец добравшись до раковины, я дрожащей рукой открыл кран и налил полный стакан воды. Вкус был металлическим, но я пил жадно, чувствуя, как влага оживляет пересохшее горло. Один стакан. Второй. Легче не становилось, но острое чувство жажды немного притупилось.

Из зеркала смотрел незнакомец. Бледное, осунувшееся лицо, нездоровая серость кожи. Глубоко запавшие глаза с тёмными кругами под ними. Волосы всклокочены, на подбородке отросла заметная щетина. Я выглядел так, словно провёл не меньше недели в лихорадочном бреду. Судя по физическому состоянию, так оно и было.

Спустя ещё десять минут я добрался до стола в комнате и тяжело опустился на стул. Голова всё ещё немного кружилась, но сознание постепенно прояснялось, вытесняя физическую слабость на второй план. Теперь главным вопросом было – что именно произошло за эту, очевидно, выпавшую из жизни неделю? Да, теперь, когда я немного пришёл в себя, я с точностью почувствовал, сколько именно времени успело пройти с момента, как я «отпустил» себя.

Воспоминания… Они были похожи на разбитое зеркало. Совершенно нетипичная ситуация для мага, полностью контролирующего своё эфирное тело. Отдельные осколки вспыхивали в памяти – яркие, но вырванные из контекста. Я видел строки кода, бегущие по экрану. Диаграммы баз данных со сложными связями. Фрагменты договоров, подсвеченные красным, – пункты о сертификации, неустойках. Логотипы каких-то компаний, мелькавшие на документах. Лица – размытое недовольное лицо инспектора Пак Джинхо, скользкая улыбка человека, который, как я теперь понимал, был тем самым посредником, продавшим оборудование Минхо.

Мелькнул образ художественной галереи. Картина с рассветом над бушующим морем. Лицо незнакомого мужчины рядом – журналиста, Ли Джихвана, как подсказала вспышка памяти. Ощущение его фрустрации, рассказ о брате… И мой собственный голос. Кажется, я рассказывал ему о доказательствах, которые успел собрать… Но что это были за доказательства? Я помнил сам факт разговора, помнил заинтересованность журналиста, но детали того, что именно я ему передал и как я это сделал, растворялись в тумане.

Было странное, почти сюрреалистическое ощущение – я знал, что это я проникал сквозь цифровые барьеры, выискивал нужные файлы на удалённых серверах, сопоставлял даты, номера счетов, адреса. Я чувствовал отголосок того азарта, с которым мой дар, моя сущность распутывала этот клубок. Но моё сознательное «я» в этом почти не участвовало. Словно тело и способности действовали сами по себе, ведомые импульсом, который был задан тем последним телефонным звонком, а разум лишь отстранённо наблюдал за этим процессом из глубокого тумана. Как именно я обходил защиту? Какие команды вводил? Какие уязвимости использовал? Эти детали ускользали, оставалось лишь знание результата. Компромат собран. Доказательства существуют. Но где они сейчас – на новом ноутбуке? Что я с ними вообще делал?

Я потёр виски. Это… это не было похоже ни на один прорыв, который я переживал. Прорыв в моём родном мире – это момент расширения сознания, экстаз, волна силы и ясности, после которой наступает глубокое умиротворение. Это всегда было контролируемым, или, по крайней мере, понятным процессом. А то, что случилось со мной… Я вообще о подобном не слышал за всю свою жизнь. Перегрузка, короткое замыкание, за которым последовала полная отключка. Неделя бреда и истощения – едва ли это можно назвать позитивным опытом.

Почему? Дело в этом мире? В его физических законах, из-за которых магия Зазеркалья взаимодействует с реальностью как-то иначе? Или, может быть, дело в самой генетике здешних людей? В моём родном мире магические способности были редкостью, но они передавались по наследству, были вплетены в саму суть человека. Здесь же магов нет… Ну или они просто хорошо скрываются, не знаю. Возможно, тело Кан Мёнджина, его биология просто не рассчитаны на такие нагрузки? Проблема находилась на фундаментальном уровне? Или причина в том, как я использовал дар – направив его на сугубо техническую, информационную задачу, заставив работать с потоками данных, а не с живыми судьбами или стихиями? Слишком много вопросов. Но скорее всего, дело в аномальной нагрузке на эфирное тело, возникшей из-за массивного сдвига вероятностей.

Ясно было одно: тот активный период, когда я собирал информацию, был очень коротким. Вероятно, всё произошло в тот же день, когда мне позвонил Минхо. Несколько часов лихорадочной, почти бессознательной работы, а затем – неделя восстановления, пока тело и разум приходили в себя после колоссального перенапряжения.

Я перевёл взгляд на телефон. Он лежал там, на столе, где я его оставил перед тем, как окончательно провалился в беспамятство. Экран ожил, высветив текущую дату – и да, прошла ровно неделя с того дня, когда я разговаривал с Минхо и Сунги. А под датой – длинный список уведомлений. Пятьдесят семь пропущенных вызовов.

Разблокировав экран, я открыл журнал звонков. Знакомые и незнакомые номера мелькали перед глазами. Чхве Минхо звонил много раз, каждый день. Сунги… ожидаемо. Даже пара звонков с неизвестных номеров, которые, судя по коду, принадлежали корпоративным линиям «Сонхо Групп». Но один номер привлёк моё внимание сразу. Я не знал его, никогда не видел раньше. Но стоило моему взгляду на нём задержаться, как в сознании мгновенно, без малейшего усилия, всплыло имя: Сон Чаён.

Я замер. Это было… странно. Не сам факт, что она звонила – это было вполне ожидаемо. Странным было то, как я это понял. Раньше, чтобы идентифицировать незнакомый номер, мне пришлось бы либо посмотреть в развилку, где я перезваниваю, либо приложить определённое усилие к ясновидению, пытаясь уловить «ауру» звонившего, связанную с номером. Ну или точнее, связанные с ним образы и шлейф прошлого телефона. Это требовало концентрации. Сейчас же знание пришло само собой, так же естественно, как я узнаю цвет или форму предмета.

Я стал листать список дальше. Номер Джихвана – то же самое. Словно эти цифровые последовательности обрели для меня индивидуальность, стали такими же уникальными маркерами, как отпечатки пальцев или линии на ладони. Номер Минхо – ну, этот мне уже и так хорошо знаком.

Я закрыл глаза, пытаясь проанализировать себя. Моё ясновидение… Оно адаптировалось? Видимо, за ту неделю, пока моё сознание блуждало где-то на грани реальности, мой дар самостоятельно нашёл способ взаимодействовать с информационной средой этого мира. Все те часы, что я (или моё эфирное тело) провёл, просеивая гигабайты данных, взламывая системы, отслеживая цифровые следы, – видимо, это и стало той самой практикой, тренировкой, которая позволила ясновидению «научиться» распознавать и интерпретировать информацию в её цифровой форме. Номера телефонов, IP-адреса, возможно даже строки кода или структуры файлов – теперь всё это могло восприниматься мной напрямую, как часть реальности, а не как нечто чуждое, требующее расшифровки.

Надо будет в этом удостовериться. Вообще-то, по плану на подобный результат я рассчитывал лишь через несколько месяцев практики.

Какая существенная экономия времени получилась. Но в следующий раз, пожалуй, обойдусь без всего этого.

Там, в моём родном мире, путь зазеркальщика был долгим и трудным. Стадия аколита – это годы осторожного освоения основ: ясновидение на уровне восприятия ауры и простых образов, первые робкие заглядывания в ближайшие развилки, тренировки фиксации знаний. Пока ты аколит, твои возможности сильно ограничены. Основной упор делается на понимание природы дара, на умение видеть, но не вмешиваться слишком активно. Серьёзные практики, направленные на укрепление эфирного тела, на глубокое взаимодействие с реальностью, на активное изменение судеб, – всё это начиналось уже на ступени адепта. Считалось, что до этого момента ученик просто не готов ни физически, ни ментально к таким нагрузкам. Эфирное тело ещё слишком слабо, чтобы выдержать мощные потоки энергии и информации, возникающие при серьёзном вмешательстве. Мои наставники всегда подчёркивали важность последовательности, контроля, умения чувствовать границы своих возможностей. Сам я, когда появились собственные ученики, настаивал на том же. Никто не поощрял безрассудных прыжков выше головы, подобных тому, что я совершил, взявшись за дело Минхо. Прорывы были кульминацией долгой работы, а не результатом стихийного бедствия.

Я усмехнулся. Кажется, я на собственном опыте подтвердил справедливость предостережений. Поспешил. Правда, в моём мире никакой прорыв в подобной ситуации был бы попросту невозможным.

Отбросив в сторону размышления, я вновь прислушался. Не к шуму на улице или тиканью часов, а к внутренним ощущениям, к состоянию своего эфирного тела.

Та вибрация, тот нарастающий гул, который я чувствовал перед тем, как отключиться, – он исчез. Не просто утих, а именно исчез, словно его никогда и не было. Эфирное тело, прежде казавшееся мне невероятно разреженным по сравнению с тем, каким оно было на пике моей прошлой жизни, теперь ощущалось гораздо более плотным. Более цельным, собранным, структурированным. Я всё ещё и близко не достиг уровня восприятия, который был у меня в прошлом мире, поэтому не мог по-настоящему глубоко оценить состояние эфирного тела, но точно ли это привычный с прошлой жизни уровень адепта?

Что ж, теперь я окончательно убедился в верности своих предположений. Не то чтобы я сомневался, но без видимых изменений в эфирном теле я бы поостерёгся утверждать, что произошедшее было именно прорывом. Слишком странно всё прошло, вполне вероятно, что изменения могли касаться исключительно ясновидения. Но теперь очевидно: это действительно был прорыв. Жёсткий, неконтролируемый, совершенно неправильный с точки зрения классической школы магии Зазеркалья, но тем не менее – прорыв. Возможно, именно адаптация к незнакомой информационной среде этого мира и стала тем катализатором, который заставил дар эволюционировать таким странным образом. Цена была довольно высока – я вполне мог умереть от истощения, но результат был налицо. И новое ясновидение, мгновенно распознающее цифровые идентификаторы, было лишь первым его проявлением.

В первую очередь изменения отражались на восприятии окружающего мира. Комната не стала ярче, звуки не стали громче в буквальном смысле, но… всё ощущалось намного чётче. Предметы обрели большую определённость, контуры стали резче, пространство – глубже. Словно кто-то убрал тонкую пелену, едва заметную дымку, которая раньше слегка размывала всё вокруг. Всё ещё далеко от идеала, конечно же, но жить стало поприятнее.

Впрочем, это-то как раз ожидаемое изменение.

Удовлетворение от осознания возросших способностей было ощутимым, но его быстро перекрыло урчание в желудке. Неделя без еды и воды – тело требовало своё. Прежде чем погружаться в дела и проверять результаты своей недавней «работы», нужно было хоть немного восполнить силы. Иначе я рисковал снова отключиться, уже от банального голода.