Текст книги "Операция "Ананас" (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

25. Будущее не предопределено

А я иду шагаю по Москве…

Мелодия вертелась и кружилась в голове, и я даже принялся её насвистывать. На сердце было легко и радостно и, поддаваясь всеобщему оптимизму, пронизавшему воздух, мне хотелось верить в светлое будущее. Наш олимпийский Мишка ещё не обрёл зловещую улыбку и не стал символом дурацких музеев коммунизма по всему миру.

Ещё не пришли свобода и вседозволенность, а заодно разнузданность, бандитизм и унижение. Ещё народы братского союза не начали учить отпрысков ненавидеть своих «угнетателей» и «колонизаторов».

Ещё транспаранты и революционные лозунги украшали фасады домов, ещё казалось, что всё хорошо и останется таким навсегда. И мне хотелось, сливаясь с толпой прохожих, радостно вышагивающих по олимпийской Москве, верить, что действительно всё у нас хорошо, а будет ещё лучше.

Если кто-нибудь знал бы то, что знал я, он решил бы, что я, возможно, не в своём уме. Но это было не так. Всё я осознавал и всё понимал и даже ломал голову над тем, чтобы попытаться исправить не только настоящее, но и будущее.

И у меня даже уже начал намечаться небольшой, размытый и до конца не ясный, но, всё-таки план действий. И уже Миша понимал, что мне известны сведения о будущем далеко превосходящие лишь информацию о совершённых преступлениях.

Но сейчас я просто радовался жизни. Шагал по Новому Арбату, бывшему ещё проспектом Калинина, и наслаждался молодостью, остротой чувств, погодой и красотой Москвы. Мелодии в голове менялись, но настроение оставалось неизменным.

Вихрем яростным время мчится,

Над судьбой легендарной твоей,

Молодой оставайся столица.

Нет дороже тебя и родней.

И в бою, и в труде я знаю,

Ты всегда нам как мать верна,

Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва!

Перейдя мост, я вышел к гостинице «Украина». Прошёл вдоль здания и, завернув за угол, направился во двор. Мало кто обращал внимание, но два крыла с обратной стороны были не частью гостиничного комплекса, а обыкновенными жилыми зданиями.

У среднего подъезда правого крыла стоял «МАЗ» с коричневым морским контейнером. Дверь в торце контейнера была открыта и несколько крепких грузчиков вытаскивали из него узлы, коробки и мешки. Они заносили всё это добро в подъезд, у открытой двери которого стоял немолодой водитель в широкой твидовой кепке и курил беломорину.

– Давайте шибче, ребята, – призывал он вялых на вид грузчиков. – Время жмёт. Не валандайтесь.

Но грузчики торопиться не собирались и иронично, перемежая слова «служебными» частями речи, предлагали ему присоединиться к разгрузке и ускорить процесс личным участием.

Я поздоровался и прошёл в подъезд. За двумя просторными холлами в толстой, будто крепостной, стене был прорублен узкий проход, за которым находилась раздвижная дверь лифта.

Поднялся на седьмой этаж и вошёл в открытую дверь квартиры. Я оказался в длинном коридоре. Слева была комната с двустворчатой застеклённой дверью. Посередине на сложенном ёлочкой паркете были составлены коробки с книгами, вдоль стены стояли пустые, незаполненные книжные шкафы.

Я подошёл к окну. Внизу неслись машины по Кутузовскому проспекту.

– Это гостиная, – услышал я голос позади себя и обернулся.

Передо мной стояла Ирина. На ней были тонкие спортивные брюки, закатанные до колен и светлая, неопределённого цвета футболка. Волосы были растрёпаны, а на лице, обычно довольно бледном, играл румянец.

– Неплохо, – улыбнулся я.

– Не то слово, – радостно кивнула она. – Привет. Спасибо, что пришёл. До сих пор не верю, что Ананьин мне такую квартиру выбил.

– Ну, я же говорил. Он у нас просто волшебник.

– Всё жду, когда придут и скажут, мол, извините, вы же не академик, так какого лешего вы чужую жилплощадь заняли?

– Академики не здесь живут, так что не беспокойся, – усмехнулся я. – Никто тебя выселять не придёт. Это же не Ананьин своим решением тебе ордер выдал, правильно? Правильно. Это жилищная комиссия Моссовета постановила. А что и как, тебя не должно волновать. Сказано «за заслуги», вот и всё, значит, заслужила.

– Мне кажется, я здесь Медунова видела, – покачала головой Ирина. – У соседнего подъезда. Это первый секретарь из Краснодара.

– Ну, приличные значит соседи, а то я беспокоился.

– Да ну тебя, Саша. Не хотелось бы, чтобы неприятная ситуация возникла.

– Перестань, лет через двадцать приватизируешь и будешь жизнью наслаждаться. Давай, покажи хоромы свои, проведи экскурсию.

– Чего сделаю?

– Потом объясню.

Помимо гостиной, имелась спальня чуть меньшего размера, кухня и туалет с ванной. Квартира была небольшой, но высоченные, как во дворце, потолки создавали эффект огромного пространства. Ремонт требовался, на мой взгляд, основательный, но можно было не спешить. Ирина выглядела неимоверно счастливой, и мне это нравилось.

Ананас в заточении так перепугался, что готов был на всё, лишь бы не сесть, лишь бы остаться на плаву и лишь бы никто не узнал о его проделках.

Разумеется, ожидать, что он исправился и не будет мутить или окажется преданным и добросовестным, было бы нелепо. Мы прекрасно понимали, что он в любой момент, если появится хотя бы минимальная возможность, предаст, продаст, сдаст и всё в таком роде. Понимали и то, что он будет пытаться выскользнуть из наших объятий. Но удавка на его шее была туго затянута и он знал, что в любой момент может быть уничтожен и раздавлен.

Словом, занимаясь по моему поручению жильём для Закировой, он приложил максимум своих способностей и вырвал освободившуюся недавно квартиру у депутата Моссовета, висящего у него на крючке. В общем, он демонстрировал преданность и покладистость, хотя, несомненно, мечтал о мести и реванше. Что же, я это знал и не собирался предоставлять ему возможностей.

Я пробыл у Ирины до вечера. Насверлил дыр, повесил гардины, полки и подвесной шкаф на кухне. А ещё над ванной приспособил перекладину для клеёнчатой занавески и даже расставил книги. Ирина раскладывала вещи, мыла, тёрла и пыталась навести подобие порядка.

Мы закончили ближе к вечеру, поужинали яичницей с колбасой и мясистыми ароматными помидорами, к сожалению, полностью исчезнувшими в будущем.

– Ну, Жаров, – подмигнула Ирина, когда я засобирался домой, – могу сказать, что довольна, что дала себя уговорить. Спасибо тебе.

– Обычно девушкам нравится, – усмехнулся я, – когда их удаётся уговорить.

– Что?! – возмущённо подняла она брови.

– Я говорю, что спасиба твоего мало. Нужны реальные действия, осязаемые проявления благодарности.

Она набрала воздух, чтобы выдать, что думает по этому поводу, но я засмеялся.

– Не лопни, я пошутил. Знаю, ты предупреждала. Просто хотел тебя потроллить немного.

– Нет, ты не пошутил, – сощурила она глаза. – У тебя на лице всё написано. Но я тебе всё сказала заранее. Теперь мы только друзья и коллеги. Мы соратники, Жаров. Так что к вопросу половых сношений больше не возвращайся, пожалуйста. Ясно тебе?

– Ясно, мисс прямолинейность.

– Вот и хорошо, что ясно!

– А если кто-то из нас уволится?

– Вот когда уволится, тогда и поговорим.

– Попрошу Мишу, чтоб он тебя уволил как можно скорее.

– Ах, ты… – задохнулась она от возмущения, и я, воспользовавшись замешательством, чмокнул её в щёку. – Ладно, расслабься, друг и коллега. Я правда пошутил.

Домой я вернулся уже довольно поздно.

– Явился, не запылился, – встретила меня бабушка в прихожей. – Думала, ты уже не придёшь сегодня.

– Я же говорил, – пожал я плечами, – что коллеге буду помогать в новой квартире.

– Говорил, говорил, – кивнула она. – Мало ли кто и что говорил? Гости у тебя, а тебя по коллегам носит, будто важнее дел нет. Ждём, ждём, уже отчаялись…

– Гости? Какие? Я не приглашал никого.

Судя по настроению бабушки, это была Женя. Я скривился, представляя, что сейчас снова придётся говорить о Колобке или об её чувствах или…

– Это я, Саша.

Из комнаты вышла жена Кофмана. Признаюсь, увидеть дома именно её я не ожидал.

– Здравствуйте, Ада Григорьевна. Какая неожиданность. Очень рад вас видеть и прошу прощения, что заставил ждать. Но я не знал, что вы придёте сегодня.

– Да, это моя вина, я ведь без звонка, без предупреждения. Побоялась, что если позвоню, ты откажешься встретиться, выдумаешь причину какую-нибудь… Вот и нагрянула…

– Что вы, разве бы я смог отказаться?

Мы прошли в гостиную. На столе стояли чашки, конфеты, печенье и варенье.

– Ты чай-то будешь? – спросила бабушка. – Пойду свежий заварю, а то мы весь выпили уже.

Она ушла на кухню, а мы с Адой уселись за стол.

– Отличная у тебя бабушка, – улыбнулась она. – Мы подружились, мне кажется.

– Мне очень приятно, – кивнул я и внимательно посмотрел ей в глаза. – Ничего не случилось? Может быть у Эллы опять неприятности какие-то или у Якова Михайловича?

– Нет-нет… – неуверенно ответила она.

– Если что, вы, пожалуйста, не сомневайтесь, сразу говорите мне, я всё что смогу, обязательно сделаю.

– Спасибо, – кивнула Ада Григорьевна. – Неприятностей нет, но и приятностей особенных я не вижу, к сожалению.

Я нахмурился.

– Знаешь, – продолжила она, – после того случая… ну, с Эллой, когда ты её спас…

– Да, что вы, спас, просто немного помог. Я уверен, и без меня…

Она положила свою руку поверх моей и кивнула, прикрыв глаза и как бы говоря, что, мол, не надо, мы оба всё прекрасно понимаем.

– Эллочке было очень плохо после того. Нет, не в смысле алкоголя, а в смысле на душе было плохо. Она ведь слегла, буквально заболела. У неё была горячка, она не ела и не пила. Анализы все в норме, болезни никакой нет, а симптомы не проходят, понимаешь.

– И сейчас?

– Нет, – взмахнула рукой Ада. – Сейчас всё хорошо уже. Практически… Помнишь, как Наташа Ростова слегла после… после Курагина, в общем.

Я промолчал.

– Помнишь, конечно. У Эллы произошло что-то страшное внутри. Или не страшное, не знаю, но она будто что-то поняла и переоценила своё поведение. Нет, не в тот день, а вообще. Она мне рассказывала, что тогда случилось.

Ада покачала головой и прикрыла лицо рукой. Вздохнула.

– В общем, она очень хочет с тобой встретиться и поговорить.

Честно говоря, я не видел в этом никакого смысла. Бабушка передавала мне, что она несколько раз звонила в моё отсутствие, но я не перезванивал. С Кофманом я встречался неоднократно, мы говорили о делах, и я видел, что он хотел бы обсудить кое-что ещё, но всегда обходил это и не шёл на дружеские беседы о сокровенном.

– Я тебя понимаю, – грустно добавила Ада. – Она действительно сделала всё, чтобы ты больше не желал её видеть… Но… я тебя очень прошу… просто поговори с ней. Не надо мне ничего обещать или обнадёживать, просто поговори… У неё огромный груз на сердце…

– Ладно, – кивнул я. – Поговорю.

В конце концов, даже этот напыщенный сноб Болконский простил Наташу Ростову, правда будучи уже на смертном одре. Но я-то не такой зануда, как он. Я даже усмехнулся этой мысли.

– Правда? – спросила Ада, с надеждой вглядываясь мне в глаза. – Поговоришь?

– Да, Ада Григорьевна. Правда.

– Тогда… тогда, может быть, прямо сейчас?

– Сейчас? – удивился я, непроизвольно оглядываясь на спальню, словно оттуда могла бы появиться притаившаяся до поры Элла.

– Ну, а чего тянуть? Она же живой человек, и ей очень плохо. Я ничего от тебя не жду после того, что случилось. Но просто… пусть она не думает, что ты её… презираешь… Ведь ты же не…

– Нет, конечно, что вы такое говорите…

– Ну, тогда поедем? Поедем? У меня машина перед домом, мне Яша дал. Поехали сейчас? А то завтра она уезжает на два месяца в Челябинск.

– В Челябинск? – удивился я. – Зачем?..

– Да, к тётке, она в доме отдыха работает. Чтобы… я не знаю, зачем… Просто, чтобы не быть здесь, чтобы реветь себе в подушку и гулять по берегу речки. Поехали к нам, Саша, пожалуйста…

Я согласился.

Ада открыла дверь ключом и шагнула через порог.

– Ну что, довольна? – тут же раздался ворчливый голос Кофмана. – Я тебе говорил не ходить к нему? Нет, я тебе говорил? А что ты думала, он тебе…

Кофман осёкся. Я вошёл в прихожую вслед за его женой, и он мгновенно замолчал. Выглядел Яков Михайлович не очень. Под глазами залегли мешки, волосы казались несвежими, рубашка помятой.

– Да ничего, – кивнул я ему. – Ничего, Яков Михайлович.

Он не ответил, только поджал губы, несколько раз кивнул по-стариковски, заложил руки в карманы и двинул в сторону своего кабинета.

Ада Григорьевна ничего не сказала, положила руку мне на спину и чуть подтолкнула в сторону комнаты своей дочери. Я подошёл к двери и постучал. Никто не ответил. Через некоторое время я постучал ещё раз и дверь распахнулась.

Увидев меня, Элла вздрогнула и отступила назад, а у меня сердце пропустило удар. Она выглядела совсем не так, как раньше. Не было самоуверенного взгляда, туши и помады, не было представительницы золотой молодёжи, родившейся с какой-то там ложкой во рту. Была обычная девчонка, грустная, осунувшаяся, но не плаксивая или капризная, а просто серьёзная и может быть чуточку повзрослевшая.

– Саша… – одними губами прошептала она, и я вдруг понял, что мучил её, тем, что не приходил, не разговаривал, не перезванивал.

Дело не в том, что я хотел её наказать или продемонстрировать обиду. Совсем нет. Просто я решил, что страница перевёрнута и ничего хорошего здесь не будет, нужно просто идти дальше. А сейчас вдруг увидел её и разволновался. И не потому, что почувствовал себя виноватым, а просто… Я только сейчас это понял… Просто я скучал…

Вон оно как бывает… Не мальчик ведь, чтобы розовые пузыри из носа пускать, а тоже вот расчувствовался. У неё в уголках глаз появились две слезинки, и моё сердце тут же размякло, поплыло, превращаясь в мармелад или джем… Твою мать. Приплыли.

– Прости меня… – шёпотом сказала она.

– Это ты меня прости, – ответил я и шагнул к ней навстречу, притянул к себе и крепко прижал.

Мы простояли так, ничего не говоря, молча обнимая друг друга несколько минут.

– Ты не злишься? – с надеждой спросила она, наконец, отлепляясь от меня.

– А ты?

– Злюсь, – просто ответила она. – Но не на тебя, а на себя, потому что…

Я не дал ей договорить и закрыл её рот поцелуем.

– Слушай, – кивнул я, через несколько минут, когда мы снова получили возможность соображать. – А что та квартира у Белорусского вокзала, помнишь, нам твой папа предлагал? Она ещё свободна?

– Да… – удивлённо ответила Элла, и на лице её появилась робкая улыбка.

– Так, может, нам стоит попробовать?

Она ничего не сказала, только обняла меня, прижалась и заревела.

Перед уходом я заглянул к Кофману. Он выглядел напряжённым и пытливо всматривался в моё лицо.

– Спасибо, что зашёл, – сказал он.

– И вам за всё спасибо, Яков Михайлович.

– Прощаешься что ли?

Наверное, следовало сказать: «Нет, мы с Эллой решили переступить через этот этап, оставить его в прошлом и постараться построить жизнь вместе». Это, если бы мы с ним были в кинематографической мелодраме. Или, если бы я был Эллой, а он – Адой. Но, поскольку мы были двумя мужиками, я сказал иначе:

– Нет, нормально всё.

И он понял. Выдохнул, упал в кресло и тут же достал бутылку коньяка и два бокала.

– Давай.

Мы молча жахнули и кивнули друг другу.

– Я вот что хотел сказать, – начал я после молчания. – Вы директора «Елисеевского» хорошо знаете? Соколова Юрия Константиновича.

– Ну, не то чтобы очень хорошо, но знаю, – настороженно ответил он. – Нормальные отношения у нас, а что? Никакой информации о его деятельности у меня нет и втираться к нему в доверие я не…

– Нет-нет, речь о другом. Я вам скажу когда придёт время, и ему нужно будет исчезнуть. Иначе его возьмут и расстреляют.

Глаза Кофмана стали огромными и испуганными.

– Невозможно! Соколова? Нет, у него такие связи! Бред! Это просто невозможно!

– Не сейчас, ещё года два есть примерно, чуть меньше. Но начинать готовиться нужно немедленно. Документы на другое имя, домик у моря, а лучше в тайге, или несколько домов в разных местах, незаметная жизнь, тихие радости. Страна большая, места много, спрятаться есть где. Но на подготовку потребуется время. Уверяю вас, никакие связи, высокопоставленные клиенты и покровители не помогут. Они же первые его и утопят, чтобы их не сдал.

– В это невозможно поверить, Александр.

– В тридцать седьмом многие тоже не верили, пока не увидели, как их собственными яичками в гольф играют.

– А почему ты его выручаешь? Это немного странно.

– Обострённое чувство справедливости, – усмехнулся я. – Сами дядьку развратили, жрали вкусно и пили, возомнили себя царями и небожителями, а потом скормили его ненасытной машине якобы справедливости, а на самом деле тупо подставили. Пошлые и никчёмные людишки, продающие мораль за банку чехословацкого пива. В общем, жаль мне его. Так что передайте Соколову, пусть готовится и ни одной душе не говорит об этом, ни одной. И пусть не пытается что-то узнавать и разведывать. Даже если пронесёт, парашют на случай экстренного катапультирования не повредит, правда?

– А мне? – спросил Кофман и плеснул ещё коньяку. – Мне нужно парашют готовить?

– Про вас не знаю, пока тишь да благодать, но быть готовым к любой передряге и к внезапно изменившимся условиям нужно всегда. Если что-то услышу, сразу скажу.

На следующий день меня пригласил Миша в шашлычную на Арбате, туда, где мы впервые встретились.

– Подпоить меня решил? – спросил я, заметив, что очень уж активно он пытается развязать мне язык. – Я человек малопьющий, знаешь же. Спрашивай так, чего хочешь, юлить не стану.

– Какой ты прямолинейный, Жаров, – усмехнулся он. – Не хотел я тебя подпаивать, просто разговор есть деликатный, и не знаю как начать, вот время и тяну. Доволен?

– На тебя непохоже, – покачал я головой, – чтобы не знал как начать. Нет, совсем непохоже. Рассказывай, что у тебя на сердце.

– Да, понимаешь… Как говорил товарищ Бунша, меня терзают смутные сомнения…

– Кто мы? Откуда? Куда идём?

– Ну… почти… – замялся он.

– Тогда странно, что ты именно здесь решил об этом поговорить, – улыбнулся я и показал указательными пальцами себе на уши, а потом на наш стол и на другие столы тоже, подразумевая, что здесь могла быть установлена прослушка.

Не для того, чтобы записывать именно наш разговор, но, например, чтобы иностранцев мониторить, здесь их немало бывало.

– Нет, здесь прослушки нет, – отрицательно покрутил головой Михаил. – И у меня глушилка с собой, импортная, портативная. На всякий случай.

Он достал из кармана плоскую металлическую коробочку с маленькой красной лампочкой, показал мне и убрал обратно.

– Знаешь, – сказал он, – у меня сложилось впечатление, что тебе можно верить.

– Взаимно, – прищурился я.

Он кивнул.

– Мне кажется, ты знаешь больше, чем говоришь, – произнёс он и внимательно посмотрел мне в глаза.

– Как и все люди, Миша.

– Я имею в виду будущее.

Я промолчал, ожидая продолжения.

– Что там будет? Ты знаешь?

– Вот скажи мне, Миша, – усмехнулся я. – Кто должен определять, то какое оно, будущее это? В смысле, хорошее или плохое и надо ли что-то подправить? Ты или Леонид Ильич?

– Тише-тише, громко-то не кричи. Для меня было бы лучше, если бы это определял я.

Он улыбнулся.

– А если бы тебе не понравилось? Ты был бы готов его исправить?

– Тут неважно, понравилось бы или не понравилось лично мне. Нужно было бы смотреть объективно с точки зрения общественного блага.

Он сделал большой глоток из своей кружки.

– Хм, – покачал я головой. – Интересно. А ты можешь сказать, какое будущее было бы правильным с этой самой точки зрения общественного блага?

– Ну… – задумался он. – Я, честно говоря, в общественном благе не самый большой спец, но вот лично я бы хотел… Хотел бы, чтобы наша страна была великой и могучей, чтобы с ней считались все другие страны, чтобы люди у нас стране жили счастливо и имели достаток, чтобы не бегали за импортными джинсами, а сами могли производить всё, что угодно, чтобы сами задавали моду и направления в культуре. Чтобы наша инженерная мысль была на переднем краю науки, чтобы мы были сильны не только космическими кораблями, но вообще любой техникой, чтобы наши станки и автомобили были лучшими в мире, а ЭВМ самыми передовыми, чтобы учёные из других стран мечтали работать у нас. Хочу, чтобы наши люди гордились нашими достижениями и жили счастливо. Счастливо и свободно. Чтобы социализм смог реализовать всё лучшее, что в нём заложено, и чтобы мог использовать положительный опыт из других систем. Чтобы каждый мог говорить всё, что думает и это помогало бы сделать наше общество здоровее и сплочённее. Чтобы не было преступников, чтобы не было расхитителей. Вот чего я хочу. А ещё, чтобы во главе страны стояли молодые, дерзкие и отважные руководители. Вот, как-то так, в общих чертах.

Он отхлебнул ещё.

– Шарикову больше не наливать, – усмехнулся я.

– Вот именно! – обрадовался Миша. – Хочу, чтобы можно было читать Булгакова и это бы не считалось зазорным.

– Так ты что, – хмыкнул я, – демократии хочешь?

– Только, не в западном понимании, – замотал он головой. – Запад нам, к большому сожалению не друг и активно работает против нас. Это я точно знаю. А западная демократия – это власть капиталистов-олигархов, а у нас власть народа. И это правильно, надо только подправить кое-что. У нас есть партия, ум, честь и совесть, и система советов. Чем они плохи? Пусть ведут нас вперёд. Но местное самоуправление и подлинное народовластие должны цвести буйным цветом, и тогда плоды будут потрясающими. А, ещё бы систему планирования подтянуть, но это уже с помощью ЭВМ, наверное.

– Ты мечтатель, Миша, – улыбнулся я его наивной прямолинейности и поднял свою кружку. – Пью за тебя и за твои мечты.

– Хотел тебя разговорить, а сам разболтался, – покачал он головой.

– Это неплохо, товарищ майор, очень хорошо даже. Мне доверять можно, тем более, такое будущее мне нравится, и я с удовольствием туда пойду вместе с тобой. Но за него придётся побороться. Ты как, не против?

– Побороться?

– Да.

– Не против, а ты?

– Я только за. Ведь будущее не предопределено и то, каким оно будет, зависит от нас. Поздравляю, кстати, с присвоением очередного воинского звания, или как там говорится?

– Спасибо, Саша, спасибо.

– Ну, за светлое будущее, – сказал я.

– За него, – ответил Миша.

КОНЕЦ

–

Дорогие друзья, книга закончена. Саня Жаров, кажется нашёл своё место. Теперь он не сомневается, что оказался в прошлом неслучайно. У него много дел – нужно чистить мир от подонков. А там, глядишь, и получится изменить будущее всей страны. Но это, как говарил ведущий телепрограммы, где работал Жар, совсем другая история...