Текст книги "Мертвец (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Расторгуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава 24 Монтан V

Монтан трапезничал за столом вместе с Никанором. В камине готовилась каша из проса, а на столе лежали сыр и ветчина. Сейчас юноша был одет в новую тунику, вымыт, расчёсан и надушен. За последние дни он залечил раны и привёл себя в порядок, став похожим на приличного горожанина среднего достатка.

– И всё-таки я не понимаю, – говорил Никанор, – как ты это сделал. Тебе же тогда кишки выпустили, а теперь сидишь, как ни в чём не бывало. Иначе, как чудом, не назовёшь. Ты – любимчик богов.

– Боги тут ни при чём, – Монтан откусил кусок ветчины, наслаждаясь вкусом и, прожевав, добавил, – есть вещи, которые человек может сделать сам.

– Эх, молодость такая самоуверенная, – качал головой Никанор, – таким же был в юности, богов не чтил, думал, сам могу всё. А впрочем, ладно, твоё это дело. У каждого свои боги, и каждый сам выбирает, кого и как почитать. В любом случае, весть о тебе разлетелась, дела пошли в гору. Выходит, всё к лучшему. Теперь у меня целый двор посетителей, – старик тихо засмеялся. – Ждут вон. Так дальше-то планы какие?

– Останусь, – сказал Монтан, – мне больше идти некуда.

– Да почему ж некуда? Побережье большое, городов много. Тут, я тебе скажу, не лучшее место, да ты уже и сам понял. Едет сюда народ со всего мира: якобы, богатство тут, деньги. Да какие тут деньги? Где они? Видел, что на окраинах делается? Так вот, все эти люди, их отцы, деды, прадеды однажды приехали сюда, в Нэос за лёгкой наживой. Да так и остались ни с чем. Но город не отпускает. Проклятое это место, юноша, – Наканор поджал губы, – а счастье не в деньгах. Хотя и в них тоже, да только они больше бед приносят.

– Люди все стремятся к деньгам, – подумав, возразил Монтан.

– Это кто ж тебе такую глупость внушил? До поры до времени, может и да, а потом понимают, что и более важные вещи есть в жизни.

– Какие? Все вещи можно купить.

Никанор тихо засмеялся, качая головой:

– Ну, может, поймёшь, когда постарше станешь, я тебя учить уму-разуму не буду – бесполезно, пока на своей шкуре не прочувствовал. Ты лучше вот, что скажи. Если ты с севера, в Мегерии-то точно бывал.

Монтан кивнул.

– Слух один прошёл, так у нас в городе все фанатики оживились. А говорят вот что: якобы недавно в Мегерю пришёл некий юноша, светловолосый, вроде тебя. И что, якобы, его схватили апологеты и хотели казнить. А как собрались, так и попадали все замертво. Тоже, говорят, людей лечил, даже мёртвых оживлял! Фанатики-то наши сразу и решили, что это посланник ихнего бога пришёл и, значит, всем неверным теперь несдобровать. Ты-то не слышал ничего такого? – Никанор прищурился.

– Не слышал, – слукавил Монтан, решив не привлекать к себе ненужное внимание.

– Жаль. Ну да ладно, – вздохнул хозяин. – Там на севере всякое, конечно, происходит. Жуть. Ну, как известно, конец времён скоро. А может и просто басни. Не забивай голову.

После трапезы Монтан поднялся на второй этаж. Никанор был небогатым горожанином и держал аккуратный двухэтажный дом в районе, далёком от суеты центральных улиц. Второй этаж он сдавал жильцам. Монтан, как выздоровел, решил остаться тут, а когда появились пациенты, то и плата за жильё перестала представлять проблему.

Ему здесь нравилось. Комната имела простое, но опрятное убранство, а во дворике под окном пристроился садик с беседкой. Никанор был прав: дела действительно пошли в гору. Третий день подряд Монтан непрестанно принимал посетителей, и поток их рос, как росла и горсть статеров(1) в кошельке.

Вначале приходили небогатые жители Нэоса, но вскоре на пороге дома стали появляться и представители имущих сословий. Платили они соответствующе. Была лишь одна проблема: стало тяжело концентрироваться после того досадного инцидента в трущобах, и сосредоточение теперь занимало гораздо больше времени и сил, чем прежде. Монтан слишком глубоко погрузился в окружающий мир, стал частью его и частью общества, человеческие привычки начали одолевать, а потому очень много энергии распылялось на эмоции и переживания.

Прежде Монтан не испытывал ничего подобного: ему были чужды страх и радость, любовь, симпатия и ненависть, он не ведал жалость к тем, кого приходилось исцелять, а если случалось умертвить человека, сожаления не преследовали. Желаний Монтан тоже почти не имел, даже элементарные физиологические потребности не довлели над ним: голод, холод, жажду и прочие неудобства раньше он просто не замечал, контролируя процессы, протекающие в организме. Сейчас же мир перевернулось с ног на голову: всё больше и больше тянуло к комфорту, а голод и жажда теперь терзали постоянно. Пациенты тоже начинали вызывать эмоции: Монтан уже давно ощущал лёгкое презрение к людям, но сейчас оно перерастало в стойкое отвращение. А когда приходили красивые девушки, молодой целитель испытывал влечение к ним: какое-то странное, сладковатое чувство, трепет, и возбуждение, которые прежде ему были незнакомы.

Теперь он в полной мере понимал, как ощущают себя люди. С одной стороны, это даже нравилось: было приятно наслаждаться вкусом пищи, теплом и комфортом, созерцать прекрасных женщин, радоваться звону монет. И в то же время юноша понимал, что мир затягивает его и лишает сил, делает слабым. Именно в этом заключался главный страх, отныне поселившийся в сердце Монтана – стать простым, ничтожным человеком, не способным ни на что. Всё чаще представлялось, как однажды он утратит силы и останется один на один с собой, раздираемый чувствами, желаниями и потребностями, и без какой либо возможности удовлетворить их.

Монтан стоял у окна, готовясь к приёму пациентов, когда в комнату вошла женщина. Её стройное тело облегало шёлковое платье золотистого цвета с узорчатой оторочкой, а волнистые, чёрные локоны ниспадали на плечи. Лицо посетительницы скрывала золотая маска, тонкие кисти рук прятались в изящных, бархатных перчатках, а шею обвивал плотный, кружевной шарф.

Она вошла гордо и властно, будто к себе домой, и села на скамью. Сопровождавшим её слугам женщина приказала остаться за порогом.

– Ты можешь мне помочь? – в её хрипловатом голосе чувствовалась повелительные нотки. – Ни один лекарь не в состоянии справиться с недугом, из-за которого я умираю. Но люди говорят, ты творишь чудеса.

Монтан уселся на кушетку напротив.

– Что у тебя за болезнь? – спросил он, смотря в глаза женщины сквозь прорези маски. Зелёные, чуть раскосые с длинными ресницами, они показались юноше удивительно красивыми, они затягивали, не давая оторвать взгляд.

Женщина сняла маску, и Монтан вздрогнул: вместо носа зияла дыра, часть верхней губы отсутствовала, и рот застыл в страшном оскале, на нижней челюсти кожа была проедена так, что местами виднелась кость, а шею покрывали язвы. Но не это заставила Монтана содрогнуться. Прежде он не раз видел подобное, он часто встречал людей с изуродованными лицами и болячками по всему телу – чего только не насмотрелся за год странствий. Но Монтан всегда был отстранён от происходящего, его совершенно не пугал и не трогал вид людей, приходящих за помощью – ни жалости, ни сочувствия парень не ведал. Но сейчас сочетание красоты и уродства поразили юношу до глубины души. Женщина – она была старше Монтана, но всё же довольно молода – оказалась прекраснее большинства представительниц противоположного пола, когда-либо виденных им, сильнее всего цепляли выразительные зелёные глаза, будто созданные искусным мастером, вложившим в них весь свой талант. Однако сейчас красота была разрушена и исковеркана страшным недугом, изуродовавшим произведение высокого искусства. Монтан погрузился в переживание этого явления.

– Я могу излечить болезнь, – наконец произнёс он, – но мои возможности слишком малы, чтобы восстановить твой прежний облик.

– Только боги способны вернуть мне лицо, но им нет дела до простых смертных, – женщина скептически покачала головой. – Но если ты в самом деле устранишь с недуг – даже это станет настоящим чудом. Я заплачу сотню золотых статеров, если твои слова не окажутся очередной ложью.

– Как звать тебя?

– Я Лаодика из рода Мермеридов, – представилась женщина.

– Хорошо, Лаодика, – сказал Монтан, – дай мне руку.

Она стянула перчатку: кисть тоже была покрыта язвами, местами проевшими кожу до костей. Монтан сжал ладонь Лаодики и ощутил её изящные пальцы в своих ладонях. Сердце забилось сильнее обычного. Сосредоточиться получилось не сразу: вначале пришлось подавить суетные мысли и раздирающие душу эмоции, на что потребовались огромные усилия. Ценой великих усилий всё же удалось справиться с собой и отстраниться от мира, подчинив материю мыслям, и только тогда язвы начали заживать – очень медленно, еле заметно. Монтан почувствовал, что болезни не стало: ничтожно мелкие существа, недоступные человеческому зрению, разъедавшие плоть прекрасной девушки, исчезли, и ей больше не грозила смерть. Вот только лицо навсегда останется изуродованным – тут Монтан оказался бессилен: он был слишком слаб, чтобы силой мысли сгенерировать такие большие участки живой ткани.

Язвы затягивались, и молодая посетительница с благоговейным изумлением смотрела на творящееся перед ней чудо. Спустя короткое время рука стала выглядеть значительно лучше. Большие зелёные глаза Лаодики уставились на целителя.

– Этого не может быть! – проговорила она. – Как? Как такое возможно? Ты не просто врач – только у богов есть такая сила!

– Не говори так – я мало, на что способен, – понурился Мотнат. После проделанной работы навалилась тяжёлая усталость, будто он отдал часть себя.

– Нет же! Ты великий врач! Никто во всём мире не способен на такое!

Монтан снова взял её за руку и печально произнёс:

– Прости меня Лаодика. Ты очень красивая, но я слишком слаб, и не могу вернуть тебе то, что отняла болезнь.

– И он ещё извиняется! Да ты достоин самой высокой награды!

– Если придёшь завтра, я постараюсь ещё немного подлечить язвы. И мне не нужно столько золота: я обхожусь значительно меньшими суммами.

– Сотня золотых монет ничего не стоит для меня, но, даже если б и стоила, я не пожалела бы их отдать за такое! Я заплачу больше! Это же настоящий дар богов! Знаешь, о нём должен узнать весь город.

Посетительница готова была одарить его деньгами и прославить, но Монтан не радовался этому, наоборот, ему хотелось плакать.

– Я слишком устал, Лаодика, приходи завтра. Мне нужен отдых.

Когда она ушла, молодой целитель попросил Никанора сегодня больше никого не пускать: хотелось побыть одному.

– Ты знаешь, кто это был? – хозяин выглядел потрясённым. – Мермеиды – одно из самых богатых семейств Нэоса! Они владеют несколькими портами на побережье, серебряными рудниками и кучей земель вокруг. Эта дама лично входит в городской Совет архонтов! Тебе снова повезло.

Но Монтана сейчас волновало совсем другое. Он заперся в комнате, зашторил окно и лёг на кровать. Ничтожность. Молодой целитель ощутил собственную ничтожность и немощь, ведь он был не способен создать что-либо – на это требовалось слишком много сил, которых он не имел. Да и то, что имел, терял: мысль распылялась среди сотен вещей, и день от дня Монтан становился слабее – понимание этого угнетало.

Разрушать было легче, убить он мог быстрее, чем вылечить, и Монтан подумал, что этим тоже можно зарабатывать. Наверняка найдутся те, кто заплатит за смерть другого человека – в этом мире люди только и делают, что убивают друг друга.

Мысль блуждала по лабиринтам сознания, забредая во всё более тёмные коридоры и углы. Постепенно она снова начала возвращаться к безрадостным картинам будущего, и страх накрыл Монтана с головой. Молодой целитель ясно видел, как однажды, утратив всё, что имеет, станет никому не нужным, ему больше не будут платить, и он окажется в глазах окружающих не более чем грязь под ногами, как нищие в трущобах или у ворот города, на которых прохожие плюют, глядя с высока. Он презирал людей, но ещё больше презирал себя за то, что становится, как они.

Наступил вечер, а Монтан так и лежал на кровати, погружённый в раздумья. Громкие голоса внизу оторвали от невесёлых мыслей. Никанор с кем-то спорил, а затем на лестнице послышались шаги, и в комнату вошли трое. Возглавлял компанию высокий седобородый старец в длинной сиреневой мантии с золотой каймой. Двое сопровождавших его крепких мужчин были одеты проще, как обычные горожане, но на поясах их висели кинжалы, а смуглые лица выражали угрозу.

Старец, не спрашивая разрешения, прошёл в комнату и уселся на кушетку.

– Я никого не принимаю, – Монтан поднялся с кровати, холодно уставившись на незваного гостя.

– Думаю, в твоих интересах выслушать меня, – проговорил пожилой господин.

– Что тебе надо?

– Прежде всего, мне интересно, кто ты и откуда к нам явился. Ты ведь недавно в городе, верно?

– Меня зовут Монтан, а откуда я – не важно. Если тебе нужно лечение, приходи завтра, сегодня я занят.

– Мне? Лечение? – усмехнулся старец. – Как думаешь, паренёк, кто сидит перед тобой?

– Мне всё равно.

– А вот это напрасно! – угроза слышалась в интонации гостя. – Я Халкей Миланийский – самый уважаемый лекарь этого города, а так же глава гильдии врачей. Ко мне обращаются представители всех знатных домов Нэоса!

– Мне нет дела до того, кто к тебе обращается, – отрезал Монтан.– Для чего ты меня побеспокоил? Чтобы похвастаться?

– А ты остр на язык, юноша. И никакого почтения к старшим. Ох, что за нравы пошли! Такие наглецы обычно плохо заканчивают.

– Так что ты хотел?

– Ладно, заболтался я с тобой. Дело моё в следующем. Я тебя не знаю и, чем лечишь, не ведаю – думаю, ты очередной шарлатан, коих в Нэосе сотни. Этот город просто притягивает всякую шваль. Впрочем, мне плевать: можешь дурить бедняков, как вздумается. Но, я смотрю, тебе этого мало, ты решил забраться выше, пытаешься втереться в доверие к знатным семьям – я в курсе, кто сюда приходил днём. Так вот, не вздумай вступать на мою территорию. Благородные люди, когда им нужно лекарство, обращаются ко мне, и я не потерплю, если в этом городе кто-то решит подрывать мой авторитет. Тебе всё ясно, юноша?

Монтан задумался, пытаясь понять, чем недоволен гость, а потом проговорил:

– Знатные люди сами решат, к кому обращаться. Я помогу любому, кто сюда придёт.

– Значит, желаешь встать у меня на дороге? – Халкей смерил юношу взглядом. – Что ж, ты пожалеешь об этом. У меня есть связи и в суде, и в правительстве, и среди военного командования. Думаешь, мне сложно устранить заносчивого, безродного юнца, вроде тебя?

– Думаю, тебе пора уходить, – Монтан указал на дверь.

Глаза Халкея налились кровью: юноша обращался с уважаемым лекарем, будто с обычным слугой.

– Как ты смеешь разговаривать со мной таким тоном, сопляк?! Считай, ты доигрался: скоро будешь гнить или в тюрьме или под забором. Попомни мои слова! В следующую нашу встречу я не буду таким добрым.

Халкей встал с кушетки и быстрым шагом вышел вон, его люди, бросив в сторону Монтана угрожающие взгляды, последовали за врачом, а молодой целитель снова остался наедине с собой и своими мыслями. Злость просыпалась, раздирая его изнутри. Сколько людей за последнее время пытались его убить, хотя он не делал им ничего плохого.

Монтан долго расхаживал из угла в угол, пытаясь придти в себя, а затем спустился вниз. Не смотря на позднее время, Никанор не спал – хлопотал по хозяйству, выглядел он очень взволнованным.

– Кажется, ты нажил могущественного врага, – стал сокрушаться хозяин дома, – я же говорю: вертеп тут разбойничий. Халкей этот – такой же бандит, только дорвавшийся до власти. Поосторожнее тебе надо быть.

– Мне всё равно, – сказал Монтан, – но объясни: почему он пришёл ко мне? Я не понимаю. Этот город огромен, здесь куча людей, неужели врачу нечем заняться?

– Да ты будто из лесу вышел! – упрекнул Никанор юношу. – Это же конкуренция! Ты вторгся на его территорию, отнимаешь клиентов и заработок. У Халкея достаточно влияния, чтоб убрать неугодных, и он не станет мириться с неприятностями, которые ты ему доставил.

– Жадность человеческая…

– Именно. Люди убивают друг друга за такие вещи! Поэтому я и говорю: деньги больше бед приносят, чем счастья. Я не знаю, что тут поделать. Может, к Мермеидам обратиться? Если ты у госпожи Лаодики теперь на хорошем счету, глядишь, поможет. Тут у нас связи всё решают, как ты сам понял. А ещё лучше уйти: не найти тут ни счастья, ни денег. Поверь, не ты первый.

– Подумаю над этим, – сухо произнёс Монтан.

Затем он достал несколько золотых статеров и кинул на стол. Никанор приподнял брови от удивления.

– Это за беспокойство, – сказал юноша. – Я хочу уйти на несколько дней, поразмыслить в тишине. Пусть мои вещи побудут здесь.

– Спасибо, конечно, – пожал плечами хозяин. – Но я своё слово сказал. Не хочешь старика слушать – не надо. Пусть тебе придут мудрые мысли.

Несмотря на ночные часы, ворота Нэоса были открыты, и Монтан беспрепятственно вышел из города. Он брёл, куда глаза глядят, подальше от суеты, подальше от людей, туда, где снова сможет найти мир в душе и вновь обрести утраченный самоконтроль.

Глава 25 Феокрит IV

Пришлось обойти нескольких публичных домов. Феокрит искал ту, которая походила бы на неё – на девушку из замка. Хотелось ещё раз её увидеть, не останавливало даже понимание того, что это не возможно. Столько дней прошло, а чувство вины и тоска до сих пор ели изнутри.

Тут, в Нэосе, женщины были совсем другие: смуглые, с более резкими чертами лица, бойкие и грубоватые. Пришлось остановиться на черноволосой, полненькой красотке, что пристала к нему у одного борделя в восточной части города. В ней не обнаруживалось даже следа тех искренности и непосредственности, которые были присущи Шане, но Феокрит устал от бесплодных поисков.

Отдал почти все оставшиеся деньги за ночь в отдельной комнате на втором этаже. Больше всего на свете он желал сейчас почувствовать уют и тепло домашнего очага, близость родной души. Но маленькое пустое помещение дешёвого борделя не соответствовало представлениям Феокрита о доме, а публичная женщина была рядом лишь до утра, когда закончится оплаченное время. Он постарался забыться, постарался представить желаемое, но чужие стены так и остались чужими. И сам он оставался здесь чужим, как и везде, куда случалось приткнуться за многие годы. Перелопачивал в памяти лица женщин, с которыми делил постель, но разве его волновало тогда что-то кроме денег и плотских удовольствий? А жизнь проходила, она металась по ветру сорванным с дерева листом, кружась над неминуемой бездной. Год от года Феокрит становился ближе к этой бездне, где однажды прекратится его путь, где он сгинет, так и не найдя пристанище.

Куда он шёл? Что хотел обрести: богатство или смысл бесчисленным скитаниям? Феокрит давно стремился попасть в Нэос, с тех пор, как в молодости первый раз посетил этот город. Он верил, что здесь ждёт богатство, но, как оказалось, ждала его тут лишь пустота.

Феокрит лежал в кровати, а в памяти всплывали лица. Укоризненно смотрела Орифия, зияя перерезанной глоткой. Умоляюще глядела Шана, тая в своих выразительных глазах, наполненных ещё не убитым девичьим задором, немой крик о помощи. Феокрит должен был её спасти, но просто ушёл. Он много чего должен был сделать в своё время, но раз за разом пускал всё на самотёк. Попытался вспомнить, скольким людям причинил боль, но сбился со счёта.

Женщину, что проводила с ним эту ночь, звали Ника, она была уже не первой молодости, но дело своё знала хорошо.

– Просто полежи со мной. Я бы хотел почувствовать себя как дома, – попросил Феокрит, когда они закончили резвиться. Навалились усталость и изнеможение – первые признаки старения. Он лежал на мятых перинах, уперев взгляд в потолок, а ночной воздух, что проникал в комнату через открытое окно, нёс прохладу после дневной жары, которая крепла и зверела в преддверии лета.

– И каково же у тебя дома? – Ника скривила в полуулыбке пухлые губки. – Где твой дом?

– Не знаю. У меня нет дома, – ответил Феокрит.

– А где же ты родился и вырос?

– Тот дом я не помню, да и покинул его очень давно, в детстве. Мать умерла рано, отец спился. Да тебе, наверное, тысячи таких историй рассказывали.

– У каждого своё, – Ника снова улыбнулась, а Феокрит, взглянув на неё, понял, что в улыбке этой нет ни сочувствия, ни доброты, ни нежности. Разговор с очередным клиентом не доставлял женщине радости.

– У каждого своё… – повторил Феокрит. – А у тебя есть история?

– Была, но она в прошлом, – проговорила Ника, не снимая лицемерной улыбки. – Да и зачем тебе слушать истории жрицы любви?

– Сам не знаю. Я уже ничего не знаю.

– Ты одинок, – сказала Ника, – найди себе хорошую девушку, здесь в городе их много.

– Я тут не задержусь. Скоро поеду воевать в далёкие края. Возможно, там и сгину, – Феокрит всё сильнее поддавался меланхолии. – У меня пустота внутри. Ты, конечно, права, но надо было думать раньше. А я упустил свой шанс, и не один.

– Ещё будет много шансов, – Ника пододвинулась ближе и обняла Феокрита, изобразив нежность, за которой не было ничего, кроме равнодушного холода – Феокрит слишком хорошо понимал людей и ту игру, которую они ведут, чувствовал, что скрывается за масками. Опасный промысел требовал знать и видеть то, что не замечают многие вокруг.

– Я должен был её спасти… – пробормотал Феокрит. – Понимаешь, всё, к чему бы я ни стремился, оказывалось пустым. Мир этот пустой. Сами мы пустышки, из нас выжимают соки, заставляют делать пёс знает что! И зачем? Ради чего мы кладём жизни? – разбойник говорил медленно, делая длинные паузы. – Молчишь? Думаю, ты тоже это чувствуешь. Или почувствуешь когда-нибудь, лет через десять. А я ведь, как ты: меня тоже нагибали за деньги. За сущие гроши. Но знаешь что? Чаще всего нагибает сама жизнь. Всю свою треклятую жизнь я только и хотел уйти от этого: стать свободным, стать самим собой, чтобы душу не неволить, чтобы не творить то, что самому противно. Но чем сильнее к этому рвусь, тем больше меня жизнь нагибает. Таков, верно, мировой закон, чтоб его…

– Не переживай, однажды всё получится, – сказала Ника, – а сейчас лучше расслабься и выпей вина, – она приподнялась и потянулась за кувшином на прикроватном столике.

– Не надо вина, – остановил её Феокрит, – я и так пьян. А до беспамятства никогда не надираюсь – не в моих правилах.

– Как хочешь, – она снова легла рядом.

– Конечно, я вернусь с войны знатным человеком, – сказал разбойник, – и богатым. Или какого рожна туда еду? Но мне нужно, чтобы меня кто-то ждал. Будешь меня ждать?

– Разумеется, – женщина усмехнулась, – приезжай, я всегда тут.

– А хочешь, я тебя заберу отсюда? И увезу.

– А почему бы и нет? – Ника зевнула. – Там видно будет.

Ночь давно овладела миром и теперь неприветливо смотрела в окно, нарывая язвами звёзд. А улицы продолжали бурлить чем-то, похожим на жизнь. Город веселился и страдал вместе со своими обитателями и умирал в подворотнях, где резали запоздалых прохожих, и где бездомные тени, которые раньше были людьми, пухли от голода.

Женщина уснула, а Феокрит смотрел на неё и всё больше понимал, что за этой миловидной внешностью не осталось души, которая была продана за бесценок в ночах обезличенной, исковерканной любви. Да и сам он давно души не имел – и в этом они были похожи. Феокрит сел на кровать и задумался. «Нет, надо гнать из головы эту блажь, – решил он, – иначе свихнусь». Он всё же хлебнул вина, а потом завалился рядом с Никой и уснул.

– А хочешь, свалим куда подальше? – спросил Фекорит утром. – Вот прямо сейчас. Собирай вещи, уедем отсюда. Не пойду ни на какую войну – повоюют без меня.

Та улыбнулась:

– Прости дорого, работать надо. Да и у тебя, похоже, кошель уже пуст.

Фекорит понурился. В ком он надеялся пробудить чувства? Нет, тут была просто торговля. Сюда нельзя являться с личным. Феокрит так и остался наедине со своей внутренней червоточиной, и женщина, купленная на ночь, в этом помочь не могла.

Он вышел из дома и направился к стойлу. Коня надо было покормить, да и самому хотелось есть, а в кошеле оставался один статер. Только вступление в ряды наёмников могло спасти положение, иначе лошадь пришлось бы продать. А к своему коню, которого он назвал Гром, Феокрит привык за ту неделю с небольшим, что ехал до Нэоса. Хороший оказался жеребец: хоть и не крупный, но выносливый, без проблем выдержал дальний, изнурительный путь. Да и как без коня воевать? Ни в какие наёмники без коня и мало-мальски годного снаряжения никто не возьмёт.

Возле борделя обосновалась целая свора бездомных.

– Подай на кусок хлеба, хороший господин, – залебезил один из них.

Фекорит даже внимания не обратил на попрошайку, а тот всё увивался рядом, нагло твердя одно и то же и лыбясь щербатым ртом. А когда Феокрит стал отвязывать коня, нищий попытался сорвать кошелёк с пояса разбойника.

Движение было молниеносным, отточенным, но Феокрит уловил его. Тут же рука попрошайки оказалась крепко зажата в цепких пальцах бандита, а плечо нищего резанул короткий острый клинок потайного ножа, который в мгновение ока оказался в руке Феокрита. Воришка взвыл и, вырвавшись из захвата, пустился наутёк.

Фекорит сплюнул, вытер нож о землю и запихнул его обратно в рукав стёганки. Зеваки, наблюдавшие инцидент, переглядывались и дивились такой прыти; некоторые даже не поняли, что произошло, и расспрашивали тех, кто успел заметить.

Но на них Феокрит даже не обернулся, он вскочил на коня и направился в сторону крепости, в которой вербовали наёмников – она находилась у восточной стены, в нескольких кварталах от борделя. При свете дня район выглядело ужасно. Там, в центре, где жили богачи, Нэос был аккуратным и ухоженным, а тут царили грязь и нищета.

Восточная крепость была не единственной: по всему периметру внешней городской стены стояли форты. В них содержались стража и армия, оплачиваемые из городской казны. Помимо этого, у наиболее богатых и влиятельных семей Нэоса тоже имелись собственные оборонительные сооружения с небольшим личным войском в гарнизоне. И над городом высились башни бастионов, напоминая простым жителям о могуществе местных аристократов, а самим аристократам – о том, что со своими коллегами тоже следует считаться.

На улице становилось жарко. Феокрит медленно ехал, отпустив поводья. Прел под толстой стёганкой. Его кольчуга лежала в седельном мешке. «Тяжко придётся», – думал он, утирая пот со лба. Порой идея оправиться на войну ему самому казалась глупой: ехать на другой конец земли, в неизвестность, чтоб поучаствовать в разборках чужих лордов – мало в этом было хорошего. Но прежним, бандитским ремеслом он заниматься больше не желал. Да и Нэос, куда Феокрит так долго стремился, предстал теперь совсем в ином свете. Конкуренция тут была жёсткая, а люди, которые всем заправляли – могущественны и безжалостны.

Феокрит вспомнил о странном юноше, который встретился в Мегерии и на котором он хотел сделать состояние. «Интересно, где он сейчас? – гадал разбойник. – Жив ли? Не, этот не пропадёт: юнец не так прост, как хочет казаться. Может и к лучшему, что так вышло – глядишь, сами бы пострадали от него».

Тут Феокрита нагнал рослый молодой человек на крупном, породистом скакуне, белом в яблоках. Парень был одет по последнему слову моды и весьма не бедно: он носил расшитую тунику из синего сукна поверх зелёной шёлковой рубахи, ноги обтягивали красные шоссы, а голову украшала шапочка с загнутыми полями. Позади седла был приторочен мешок с поклажей, копьё, овальный щит и полусферический шлем с большими нащёчниками, а на поясе висел длинный обоюдоострый меч.

– Ловко ты уделал того попрошайку, – сказал парень, – никогда не видел такой реакции.

Феокрит изучающее осмотрел его: выглядел молодой богач дружелюбно, угрозы от него не исходило.

– Ерунда, – махнул рукой разбойник, – жизнь заставит – и не тому научишься.

– Это точно, – согласился парень, – но надо быть осторожным: этот оказался безобидным, а другой и порезать может. Постоянно такое происходит, особенно тут в восточной части.

«Пусть попробуют – сам кого угодно порежу», – подумал Феокрит.

– Ты, верно, издалека, – продолжал парень. – Готов битья об заклад, едешь записываться в наёмники.

– Именно туда. Полагаю, цель у нас одна?

– Верно. Тоже собираюсь надрать задницу королю-жестянке. Как по мне, давно пора.

Пока ехали, познакомились. Щёголя звали Бассо, и был он сыном богатого чиновника. Отец его служил Мермеидам – одному из шести влиятельнейших семейств Нэоса, которые имели право выдвигать своих представителей в Совет архонтов.

– Так чего на войну-то понесло? – удивился Феокрит.

– Надоело тут. Славы хочу и подвигов. Да и мир повидать надо.

– Не понимаю. У тебя же всё есть. Зачем?

– Отец тоже не понимает. Он-то мечом опоясывается только по праздникам, даже не сражался никогда по-настоящему. Хотел, чтобы я по его стопам пошёл. Ну я с ним и поссорился: послал на все четыре стороны. Больше мне мозги полоскать не будет. Наследство, конечно, брату с сестрой достанется, так что я теперь тут никто – и не смотри, что хорошо одет.

– Глупо, – пожал плечами Феокрит, – пожалеешь. Мне в твоём возрасте тоже на месте не сиделось. А с возрастом начинаешь понимать, что паршиво всю жизнь скитаться. Особенно если в кошельке последний статер.

– Это мы посмотрим. На войне, говорят, хорошо заработать можно.

– Говорят... А вот ты ответь мне: хоть раз человека доводилось убивать? Знаешь, что это такое? – спросил Феокрит, вспомнив с неприязнью недавнюю стычку на серпантине.

Молодой человек насупился:

– Убивать – пусть не убивал, но морды крошил многим. В этом городе мало найдётся парней, кто бы со мной сладил. Али не веришь? Попробовать хочешь?

– Да верю я, – засмеялся разбойник, – пусть так. Я о другом говорю. Война – это грязь, боль и смерть. Я тоже там не был, но в стычках участвовать приходилось не раз. Видал я, как людям глотки режут, да и самому случалось творить всякое. Мало в этом весёлого.

– Так и что с того?

– А ничего. Впрочем, как знаешь. Но сколько живу, столько удивляюсь, как людям на месте не сидится. Что гонит? Не могу понять. Ладно, нужда заставляет, ладно, жизнь совсем прижала или ничего другого не умеешь. Но вот так, добровольно… Странное существо – человек. Всё ему неймётся. Я вот тоже порой думаю, что глупость большую совершаю, идя сюда. Но мне деньги нужны – понять можно. А тебе? Мне на твоё место, так горя бы не знал.

– Ладно, тебе тоже не понять, – Бассо разочарованно вздохнул. – Ну так давай закончим об этом. Приехали уже.

В крепости их направили в угловую башню. Там, в тесной комнатушке, за столом сидел крупный, изрядно растолстевший лысый офицер с бычьей шеей и неприветливой оплывшей физиономией. Как позже узнал Феокрит, это был друнгарий (1) Ясон, что командовал одним из подразделений полутротысячного войска конных наёмников, которых город посылал на подмогу герцогу-еретику.