Текст книги "Мертвец (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Расторгуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 17 Монтан IV

Чем ближе он подходил к Нэосу, тем больше деревень встречалось на пути. Поля, фруктовые плантации и скотоводческие фермы тут были в изобилии и занимали всё видимое пространство вдоль мощёного тракта, тянущегося по побережью. От Мегерии Монтан шёл полторы недели, пару раз останавливаясь в придорожных поселениях, чтобы заработать несколько монет. Расстояние оказалось больше, чем он предполагал, но в отличие от других людей, юноша почти не ощущал усталость и мог отшагать без перерыва десятки миль.

И вот впереди показался огромный город с многочисленными, густонаселёнными предместьями. Нэос имел трое ворот, через которые днём и ночью тёк непрекращающийся людской поток; несколько крупных дорог вело сюда. В самом городе, если верить словам Феокрита, проживало никак не меньше ста тысяч человек, и других таких городов не было не только на Западном побережье, но и во всём известном мире. Нэос являлся центром торговли, куда стекались товары со всех окрестных полисов, с царств и архонтств на юге, в том числе из-за Зелёного моря, с островных государств на западе и даже из северных земель, где обитали племена, считающиеся тут диким.

В отличие от каменистых районов Мегерии, земля тут жирела плодородием, и поля обильно колосились злачными культурами, награждая изобилием и счастьем трудолюбивых местных жителей, да и климат был теплее. Разумеется, Нэос представлял собой лакомым кусок для катувелланского короля. Захват его являлся целью Железноликого в Западной войне. Вот только не смог правитель могучей державы собрать достаточно большую армию, чтобы подступиться к городу, и оказался вынужден довольствоваться лишь несколькими мелкими крепостями к северу отсюда.

Общение с двумя разбойниками, с которыми Монтану довелось повстречаться в Мегерии, многому его научило: он понял, что у всего есть цена, и не стоит задарма раздавать свой талан, надеясь на благодарность и доброту. Понял и то, что самое важное в человеческом обществе – иметь много денег и дорогих, красивых вещей. Монтан не раз замечал: те, кто изо дня в день трудятся руками, живут в бедности и унижении, а уважаемые господа большую часть времени ничего не делают, а лишь повелевают другими. Именно последнее, как решил юноша, и считалось высшим успехом, к которому следует стремиться, живя среди людей. Это казалось странным, но, по крайней мере, молодой целитель получил хотя бы приблизительное представление о человеческой сущности. Люди постоянно к чему-то стремились: кто-то – выживать и кормить семью, кто-то – богатеть и покупать дорогие вещи, были и те, кто желал прославиться, совершив нечто неординарное. Все, кого встречал Монтан, жаждали обрести что либо. Он теперь тоже жаждал, стараясь подражать остальным. И Нэос, куда направился юноша, являлся как раз тем местом, где по мнению Феокрита, можно было получить всё, что захочешь.

А ещё Монтан узнал об одной очень серьёзной проблеме в Катувеллании: с церковью Хошедара у него с самого начала не заладились отношения. Юноша ещё не настолько глубоко постиг человеческие нравы, чтобы понять, почему так тщательно нужно оберегать некие идеи, затыкая и истребляя несогласных, а остальных вводя в заблуждение. И это был второй повод идти в Нэос: в стенах торговой столицы мира катувелланские мобады не имели власти. В город стекались люди разных верований со всей западной части континента и ближайших островов, и Монтан полагал, что тут не станут допытываться, во что он верит, и не попытаются убить на почве религиозных разногласий. И действительно, ещё в пригородах он увидел несколько святилищ и храмов, принадлежащих людям разных верований, мирно сосуществующим друг с другом: в Нэосе религиозные конфликты преследовались по закону.

Вместе с человеческим потоком Монатн влился в ворота города. Тут, на входе, царило столпотворение: люди, лошади и повозки ломились в обе стороны, создавая заторы. Оказавшись в толпе, юноша совершенно потерялся и ощутил такой внутренний разлад, такую дисгармонию, что первой мыслью было бежать отсюда без оглядки, но совладав с собой, решил вначале исследовать это место и попробовать устроиться тут на несколько дней, и уже потом решать, что делать дальше.

Монтан пошёл по главной улице в сторону центра. Вдоль выложенной булыжником мостовой, тянулись опрятные дома, украшенными лепными фронтонах, колоннами и скульптурами. На первых этажах можно было увидеть торговые лавки, мастерские, закусочные. В городе действовали акведуки, канализация, общественные туалеты и бани – всё это было создано в качестве подражания ушедшей в небытие культуре Великой Автократории, тщательно сохранялось и поддерживалось в рабочем состоянии не одно столетие. Местная власть могла себе позволить подобную роскошь, а вот в городах поменьше и победнее, наподобие Мегерии, коммуникации давно пришли в негодность, а отголоски древней цивилизации ощущались разве что в архитектурном облике.

Монтан рассматривал людей, что пёстрой, голосистой толпой сновали вокруг. В основном это было местное, смуглое население – потомки некогда колонизовавших побережье эллоев, но жили тут и рослые люди с берегов Зелёного моря, и выходцы с севера, и катувелланцы и даже чернокожие обитатели южных пустынь. В Нэосе звучали все языки и наречия континента, но официальным считался общий язык, введённый в качестве единого во времена Великой Автократории, и принятый ныне во всех полисах и архонтствах, считающих себя наследниками древнего государства. Впрочем, для Монтана не составляло труда говорить, как на катувелланском, так и на общем языках.

Центр города блистал монументальной роскошью. Дворцы местных богачей, театры, гимнасии, храмы, здание Совета архонтов, даже библиотека, где хранились труды учёных и философов прошлого – вся эта пышная, белоснежная архитектура была будто срисована с древних гравюр времён расцвета государства эллоев, когда Нэос являлся одной из небольших отдалённых колоний. Тут было ужасно шумно и людно. Монтан не мог придти в себя от гама, царившего вокруг.

Выйдя к городскому рынку, он попал в бурный водоворот толпы, кричащей, голосящей, бурлящей в безобразном хаосе. Тут были и нищие, что теснились по углам, и богачи, передвигающиеся на носильщиках в роскошных паланкинах, запахи со всех сторон били в нос россыпью ароматов, временами приятных, временами отвратительных. Дымила готовящаяся еда, продавцы горланили про свой товар, а в пучине этого бедлама сновали попрошайки, аферисты и воры, приглядываясь к чужим кошелькам.

Монтан покружил некоторое время в сутолоке базарной площади, а потом решил удалиться в более тихое место. Но едва он выбрался на улицу поспокойнее, как к нему подошёл мужчина, по виду местный житель, одетый довольно опрятно, но бедно – в тунику из грубого полотна.

– Друг, можно на пару слов? – умоляюще, но настойчиво обратился. – Никогда бы я не просил у прохожих, но беда случилась. Мать больная. Который месяц лежит. Денег надо много: очень сильно болеет. Помоги, добрый господин, чем не жалко.

Монтан тут же смекнул, что предоставляется хорошая возможность взяться за врачевание.

– Я помогу, – сказал он, – я лечу болезни. Отведи меня.

– Добрый господин, уверен, ты много возьмёшь за свои услуги, а у меня совсем нет денег, и тех жалких статеров(1), которые удалось собрать, вряд ли хватит.

– Я вылечу бесплатно, – настаивал Монтан, – ты просто расскажешь обо мне другим. Веди.

– А ты хороший лекарь? – с подозрением спросил незнакомец. – А то сейчас многие промышляют врачеванием, но не все хорошо это делают, обмануть даже могут. Нарвался я на одного как-то… – он досадливо махнул рукой. – А тебя первый раз вижу, ты же не из гильдии врачей, верно?

– Нет, – сказал Монтан, – я пришёл издалека. Но лечить умею. Если надо – веди, если нет – иди своей дорогой.

– Что ж, – почесал в голове незнакомец, раздумывая над предложением, – коли не обманываешь, пошли. Но учти, друг, идти далеко: я живу у восточной стены.

– Хорошо, – согласился Монтан, и они отправились.

Путь действительно оказался неблизким, и чем дальше шли, тем беднее вокруг становились районы. Исчезла каменная мостовая, а опрятные домики сменились грязными, утлыми хибарами местной бедноты, сложенные на скорую руку и неряшливо напиханные вдоль узких, вонючих улочек. Даже в Мегерии Монтан не видел настолько убогих жилищ.

– И что же тебя привело сюда, друг? – спросил незнакомец, когда они шествовали по трущобам.

– Хочу заработать денег, – поведал о своих планах молодой целитель, – тут много богатых людей.

– Это да, – согласился мужчина, – много, и все они живут там, в центре. Но бедноты ещё больше. Люди сюда рвутся за богатством, но находят его далеко не все. Кто-то и сносом остаётся. Но ты-то разбогатеешь, вижу по тебе – хороший ты человек. Обязательно разбогатеешь. Врачи тут нужны. А то шарлатаны одни, или гильдия. А те и не лучше: и шарлатаны, и денег много берут. Этой гильдией один тип заправляет – мерзкий человечишка. Лучше с ним дел не иметь. Так вот, расценки у него выше небес – только богачам лечиться.

Незнакомец и дальше чесал бы языком без умолку, но Монтану это надоело.

– Чем больна твоя мать? – прервал он болтовню.

– Дык чем… Это… лихорадка, не двигается, лежит, сыпь. Сам увидишь, я-то не врач – не разбираюсь.

Наконец они забрели в мрачный, пустой закоулок между двумя глухими стенами, такой узкий, что два человека с трудом могли бы тут разойтись.

– Вот мы и на месте, – усмехнулся незнакомец.

– Где мать?

– Померла давно, друг. Никто ей не помог. А ты гони кошель, – мужчина достал из-под полы туники нож.

Монтан услышал за спиной шаги. Оглянулся: позади четверо, на вид весьма агрессивные. В руках – короткие, обоюдоострые мечи с широкими лезвиями.

– Посмотрим, что там у тебя, – угрожающе произнёс один из прибывших – громила с приплюснутым носом.

–Ты меня обманул, – безучастно произнёс Монтан, будто и не удивившись ни капли. – Кошелёк не отдам, проваливай.

Разозлённый наглостью и спокойствием жертвы, разбойник подскочил вплотную и приставил нож к шее юноши:

– Значит, твоё путешествие здесь и закончится.

Взгляды их встретились. Монтан почувствовал злость на этого человека. Уже который раз его пытались убить, в который раз угрожали расправой. «Глупцы, – подумал он, – как вы мне надоели». Монтан сосредоточился, и тут глаза бандита остекленели, из них потекли две тонкие красные струйки, из ушей тоже пошла кровь. Монтан мог легко превратить в жижу мозг противника, хотя он и нечасто прибегал к такому приёму. Но этот человек вёл себя слишком агрессивно – ему полагалось умереть. Разрушать было проще, чем создавать или лечить, а потому понадобилось лишь мгновение, чтобы устранить наглеца.

Но позади стояли другие. Когда первый грабитель упал, юноша обернулся. В глазах потемнело, а тело разодрала боль. Остриё клинка резало внутренние органы, превращая живот в кровавое месиво. Перед взором стояло озлобленное лицо громилы с приплюснутым носом, он что-то прорычал и нанёс ещё один удар, на этот раз выше, под рёбра. Лёгкие заполнила кровь, Монтан захрипел, пытаясь вдохнуть, и захлебнулся.

«Он меня убивает», – констатировал мозг. И тут пришло странное, неведомое прежде ощущение. Монтан осознавал, что мир ускользает от него, что скоро он и сам исчезнет без следа, но юноша не хотел этого: нежелание погибать овладело всем его естеством. «Страх, – мелькнуло в голове, – страх смерти». Прежде Монтан никогда не задумывался о том, что такое жизнь и зачем она нужна, никогда не держался за неё. Всего лишь год назад он относился к смерти, как к наступлению ночи после долгого дня – явлению естественному и неизбежному. Что изменится, если ещё одно сознание исчезнет в пустоте? Что страшного случится, если «я» перестанет существовать, а тело – дышать и выполнять бесполезные действия? А теперь юноша ощутил то, что обычно чувствуют все люди в такие моменты: лютую боязнь умереть, доходящую до панического безумия. Теперь человечность довлела слишком сильно над Монтаном, и внезапно оказалось, что жизнь значит слишком много, чтобы с ней расстаться.

Даже сосредоточиться получилось не сразу: мешали эмоции. Но всё-таки удалось силой мысли замедлить процессы в организме, прежде чем сознание отключилось.

И он полетел в пустоту. Глубже и глубже, в безличное, безупречное и неведомое ничто, которое обволакивало и затягивало, даруя успокоение. Тут не было ни страха, ни гнева, ни боли – только мрак. Мысли уходили прочь, сознание растворялось. Казалось, это конец: скоро мозг, к которому перестала поступать в достаточном количестве кровь, прекратит работу. Однако время шло, а сознание не гасло, оно плавало в безвестности, то стремясь кануть в небытие, то пытаясь выкарабкаться обратно. В конце концов, Монтан понял, что еще сохраняет над собой контроль. Он осознавал себя, пусть и не ведал, что происходит вовне. Но жить он всё ещё хотел, не мог отпустить этот мир и балансировал на тонкой грани, отделяющей сферу бытия от полной и бескомпромиссной аннигиляции. И он вернулся.

Первое, что юноша ощутил, когда восстановил связь с собственным телом, была боль. Она терзала и уничтожала плоть, вбивала гвозди в мозг, пытающийся обуздать этого жестокого мучителя. Её всё же удалось заблокировать волевым усилием, после чего Монтан, наконец, включил внешние органы чувств. Глаза застилал пелена, а на животе комьями бугрилось нечто склизское. Из глотки вырвался кашель, изо рта брызнула кровь вперемешку с кусками лёгких.

Монтан лежал в повозке среди мёртвых тел. Приподнялся и сел, придерживая рукой выпадающие кишки. Слабость разливалась по телу, а перед глазами расплывались тёмные круги, дышалось с надрывом. Была ночь. Рядом с телегой стоял бородатый человек с коротким мечом на поясе, как у тех бандитов, и щитом за спиной. Стоял, вылупившись так, будто увидел демона из преисподней. Монтан тоже смотрел на него, не понимая, в чём дело.

– Ты! – пробасил испуганно мужчина. – Ты жив!

– Да, – сказал Монтан.

– Но ты был мёртв!

– Нет.

– Я видел! Сердце не билось!

– Нет, – повторил Монтан, – я жив.

– Тебя надо срочно к врачу.

– Лучше дай отдохнуть. Мне бы кровать…

Слова давались тяжело. Обессилив, Монтан снова завалился на спину, но на этот раз сознание не потерял. Надо было сосредоточиться на том, чтобы закрыть раны и восстановить целостность внутренних органов, но сделать это он почему-то не мог. Снова объял страх. Неспособность сконцентрироваться была как-то связана с теми человеческими эмоциями, что просыпались внутри, они распыляли мысль, ослабляли её, вносили разлад в сознание.

Всё же, приложив некоторые усилия, юноша смог немного затянуть раны, предварительно запихав дрожащими руками кишки обратно в живот. Но делалось это так медленно! Решил снова отключиться, чтобы дать разуму отдохнуть.

Когда же Монтан пришёл в себя во второй раз, он уже лежал не на куче трупов, а на кровати рядом с камином в небольшой ухоженной комнате. Тут было тепло и хорошо, да и сознание пришло в норму, и теперь залечивать разорванные ткани стало легче.

– Удивительно! – послышался рядом скрипучий голос: около кровати стоял пожилой мужчина с большим прямым носом и жидкой седой бородёнкой, – Уму непостижимо, как ты уцелел! Я и сам не мог поверить, что очнёшься: с такими ранами долго не живут.

– Где я? – спросил Монтан.

– У меня дома, – сказал старик. – Мой племянник, Фок, служит в городской страже – это он тебя нашёл. Его послали трупы убирать с улиц, а ты валялся в каком-то вонючем закоулке с порезанным брюхом. Понятное дело, он-то думал, ты мёртв. И когда ты с телеги поднялся, Фок чуть в штаны не наложил, – мужчина тихонько засмеялся. – Бывают чудеса... Боги тебя спасли, юноша, или под счастливой звездой родился. Звать меня Никанор, и ты, похоже, теперь мой гость. А ты-то кто таков? Не местный, поди?

– Монтан, – представился юноша, – я издалека, с севера.

– Ух ты ж занесло! И что тебе в это Нэос приспичило? Вертеп тут разбойничий. А в трущобы и вообще нос свой впредь не суй: нечего там делать. Если поприличнее одет, так быстро оберут до нитки. Или порежут. Но ладно, это всё потом. Ты, главное, отдыхай. Тебе б, конечно, врача надо: выглядишь совсем плохенько.

– Не надо, – сказал Монтан, – я сам лекарь. Мне уже лучше.

Он решил снова отключиться, подумал, что завтра стоит пойти на природу и уединиться, дабы привести мысли в порядок, восстановить концентрацию и поскорее заживить раны. А дальше можно и за дело браться.

1.Статер – древнегреческая монета, здесь основная валюта Нэоса и других свободных городов. Золотой статер – монета более крупного достоинства.

Глава 18 Берт V

И снова утро, и снова крики надзирателей возвещают начало трудового дня. Вши, не дававшие покоя ночью, опять засуетились под одеждой, вызывая новый приступ зуда. Ещё до того, как открыть глаза, Берт услышал звон десятков кандалов – люди поднимались со своих мест. Всё тело болит, но надо вставать и вылезать на холодный воздух. В эти минуты Берт особенно завидовал стражникам в тёплых коттах и гамбезонах. Стражники могли греться и издевательски взирать на заключённых, что беспомощно ежились и тряслись, стуча зубами.

Сколько он уже здесь? Казалось, не меньше месяца, но на самом деле сегодня был лишь третий день его новой жизни – жизни на руднике. Всего третий день, а Берт уже чувствовал, что организм измождён, а силы на пределе. Поднимаясь, он случайно опёрся на повреждённую руку и вскрикнул. Оглядел кисть: гноящаяся ссадина на тыльной стороне ладони бурела кровяной коркой. Движение пальцами давалось через боль.

– Замотай тряпкой, говорю, – посоветовал сосед, – а когда дадут воды, промывай, иначе мясо загниёт – помрёшь.

Это был старожил Фрид, с которым Берт познакомился в самый первый день. Он работал на рудниках, казалось, уже целую вечность – почти год. Как удалось так долго продержаться этому сгорбленному, плюгавому человечку, Берт понятия не имел. Собирался расспросить, да то возможность никак не представлялась, то голову занимали совсем другие вещи. Совету Фрида определённо стоило последовать – он знал, что говорил. Когда заключённых только привели на шахту, раненых осмотрел местный лекарь, промыл раны водой и наложил повязки. Вот только тряпка эта на следующий день порвалась, и Берт снял её.

В памяти молодого каторжника всплыла картина, которая предстала перед ним, когда он с остатками колонны добрался до рудников: грязные, лохматые существа, закованные в цепи, бродили туда-сюда, волоча тачки с камнями. Они даже на людей мало походили, да к ним и относились, будто к животным: подгоняли, кричали, били плетьми, стоило кому-то замешкаться. «Неужели и я стану таким же?» – ужаснулся тогда Берт, а теперь, спустя всего лишь два дня, он уже ощущал, как теряет человеческий облик, превращаясь в затравленного зверя, как и все вокруг.

Шахты расположились на склоне пологой горы в нижней её части, поросшей хвойным лесом. Дорога, по которой водили этапы, заканчивалась у деревянного острога, вокруг которого за частоколом находилось поселение. Здесь проживала вся администрация рудника, стража и полусвободные строители, а в крепости несли службу солдаты гарнизона. Здания выглядели новыми: руднику не было и двух лет. Над бревенчатыми стенами острога возвышался недостроенный каменный донжон. Тут же, на склоне расположились печи и дробильни для выработки золота, к которым по акведукам подавалась вода из ближайшей горной речушки, а чуть в стороне, у крутой скалы пристроился лагерь, отгороженный высоким частоколом с несколькими дозорными вышками – там и жили каторжники. Ниша, выдолбленная в скалистом уступе и прикрытая дощатой стенкой, служила местом ночлега, а рядом с ней, в длинном бревенчатом доме, готовили пищу и кормили заключённых. Остальное пространство двора занимали амбары для хранения дров и инструментов.

Две штольни прятались среди камней и деревьев выше по склону. По месту расположению, их называли, соответственно «верхняя» и «нижняя». До нижней идти было не очень далеко, а вот к верхней приходилось довольно долго пробираться по извилистой тропе, охраняемой дозорными вышками.

Когда привели новую партию, в которой находился Берт, людей на руднике оставалось немного: оказалось, при землетрясении часть рабочих завалило. Пополнение пришло тоже весьма скудное: после происшествия на дороге из всего этапа едва ли набиралось три десятка здоровых мужчин, способных держать кирку и лопату.

– И часто тут такое случается? – спросил Берт у Фрида, когда узнал о гибели рудокопов.

– Бывает, – с досадой махнул тот рукой.

Только что вставших, заспанных заключённых повели в столовую. Кормили здесь три раза в день, а не два, как в тюрьме, и Берт поначалу обрадовался этому. Местная похлёбка – отвратительная на вид, запах и вкус жижа, сваренная из загадочных ингредиентов, которые никому не получалось распознать, – едва утоляла голод, а сил почти не давала, кроме того, временами от неё начинало тошнить или поносить. Но даже эту баланду каторжники уминали за обе щёки, и Берт исключением не стал – есть хотелось постоянно. Даже Эмет, воротивший нос от тюремной пищи, начал демонстрировать зверский аппетит. Отдельных тарелок тут не водилось, ели каторжники из общих деревянных лоханей.

Берт, как и прежде, не отходил ни на шаг от новых друзей. Ман, Эмет, Ульв, здоровяк Эд иТэлор – все они, как неоднократно призывал Снелл, держались вместе, и вместе их отправили в одну штольню – верхнюю, где уже работал Фрид и ещё несколько старожилов. Берт, лазая по горной тропе несколько раз в день, мог лишь порадоваться дополнительным минутам, проведённым на свежем воздухе.

И вот, пройдя знакомый маршрут, молодой каторжник очередной раз очутился перед чёрной дырой, ведущей в утробу скалы, где предстояло провести ещё один день.

У входа заключённым сняли наручные кандалы, и вереница рудокопов поползла во тьму. Когда Берт первый раз оказался в штольне, его объял страх. Узкий коридор круто уходил вниз по наклонной, местами он становился столь тесен, что идущие задевали плечами стены. Спереди и сзади брели люди, а далеко впереди плясал огонёк свечи. Закрытое, тесное пространство давило со всех сторон, и Берт содрогнулся, подумав о том, что вход может обвалиться, похоронив заживо очередь идущих. На лбу выступил холодный пот. И вот уже который раз за эти три дня он спускался в штольню, но тревожные мысли так и не покидали голову.

– Не хочу туда! – чуть не плакал Эмет, – не могу я там находиться.

Берт очень хорошо понимал парня: страх оказаться заваленным выматывал сильнее, чем ноющие мышцы после длинного трудового дня. Ему самому лишь невероятными усилиями удавалось подавить панику. Работать приходилось при тусклом свете свечи среди каменных стен, готовых вот-вот обрушиться на голову, и ощущение нависшей опасности целыми днями не покидало Берт. В штольне имелся простейший механизм для подъёма руды на поверхность, и через узкий колодец в потолке падал живительный луч дневного света, впрочем, он совсем не освещал дальние углы подземелья, в которых копошились рудокопы. Берт завидовал тем, кто работает наверху: физически им приходилось не легче, но зато на них не давили стены и потолок, которые в любой миг могли стать общей могилой.

И вновь началось многочасовое, непрерывное махание кайлом в попытках отбить кусок горной породы, который затем подхватывали другие каторжники и несли к корзине для подъёма наверх. Надорванные мышцы и истёртые в кровь руки саднили, но приходилось терпеть, сделав боль частью себя, будто что-то обыденное, само собой разумеющееся. Взявшись за кирку, Берт снова погрузился в мысли, в очередной раз прокручивая пред глазами воспоминания о прошлом. Именно там он мог спрятаться от окружающей действительности, он цеплялся за светлые картинки в памяти, но и они со временем тускнели, и Берт всё яснее понимал, что вряд ли он долго здесь протянет: силы уходили с каждым днём, и рукам труднее становилось поднимать ненавистное орудие. Но ещё труднее было понять, зачем нужно такое существование и ради чего за него цепляться.

Свечи почти не освещали тесное, изрытое ходами, помещение, и Берт слышал лишь тяжёлое дыхание каторжников, прерываемое сухим кашлем, удары кирками, да шуршание осыпающейся породы.

Он спросил Фрида, коловшего руду рядом:

– Не понимаю, как ты выдержал здесь так долго? Кажется, сдохну тут скоро.

– Не знаю, – ответил тот, – а что ещё делать? Всевидящий пока не даёт отправиться на тот свет. Многих забрал, а меня бережёт.

Берт перешёл на шёпот:

– А бежать кому-нибудь удавалось?

– Удавалось, только все они на дне ущелья. Нет отсюда пути. Даже, если убежишь, через горы сложно перебраться: солдаты на дорогах.

– Но кто-то же пытался?

– Бывало…

Снова удары киркой.

– А ты прошлое вспоминаешь? – Берт не оставлял попыток разговорить Фрида.

– Редко. Бесполезное это занятие. Того, что было, уже нет. Да и некого мне вспоминать – все мертвы.

– Я как-то подумал, что мы тоже мертвецы, – признался Берт, – мы умерли, когда попали сюда.

– Это верно, – Фрид остановился, будто раздумывая о чём-то, а потом опять замахал кайлом. – Ты отдыхай иногда, когда надзирателей рядом нет, – посоветовал он, – так проще.

За спиной заплясал огонёк фонаря, Берт уже знал, что стражники время от времени ходят и наблюдают за работой и, если остановишься не вовремя, можно получить дюжину плетей. Над головой послышался треск, от которого волосы встали дыбом.

– Слышал? – испуганно проговорил Берт.

– А то, – Фрид даже ухом не повёл.

Но вот Эмет, таскавший камни к подъёмнику, замер, уставившись вверх.

– Что это за звук? – воскликнул он. – Потолок обваливается! Мы умрём!

– Да заткнись ты, – попытался угомонить парня какой-то старожил. – Здесь всегда так!

– Не хочу умирать! – закричал Эмет и бросился к выходу. – Выпустите меня! Шахта рушится!

Охранник грубо его оттолкнул, но Эмет не сдавался, он отчаянно пытался выбраться. Казалось, парень потерял рассудок. Послышались брань надзирателя и удары – Эмет застонал от боли. Его всё же выволокли наружу.

– Головой тронулся, – вздохнул Фрид и добавил своё обычное. – И такое бывает…

Когда надзиратель увёл Эмета, Берт отложил кирку и сел в проходе, прислонившись к стене. Мышцы ныли во всём теле. Вокруг царил мрак, едва рассеиваемый свечами стенных ниш.

Берт равнодушно уставился в черноту смертельной шахты – братской могилы, которая лишь до поры до времени щадила своих невольных жильцов. Под монотонный стук инструментов взор проваливался в толщу мрака, и постепенно перед глазами начали проступать смутные очертания человеческой фигуры. Вначале Берт решил, будто это какой-то заключённые, и не придал увиденному значения, но вскоре понял, что ошибся: перед ним стоял высокий мужчина в длинных одеждах, совершенно непохожий на каторжника. А похож он был, как с удивлением отметил Берт, на одного из двух загадочных монахов с отсутствующими взглядами, которых молодой охотник встретил в лесу в тот злополучный день.

Берт очнулся от того, что его тряс за плечо Фрид:

– А ну вставай, оглох что ли? Надзиратели! – шептал тот испуганно.

Берт еле успел вовремя подняться и схватить кирку – повезло, стражник не заметил, как он отлынивал от работы.

До самого обеда голову Берта наполняли думы о внезапном видении. Он не верил, что монах мог просто померещиться: фигура выглядела слишком реальной. В сознании начала укореняться мысль, что это очередной знак: наверняка Всевидящий что-то хотел сказать через Своего посланца, вот только, что именно? К чему Берта побуждал загадочный монах? Вопросы бередили разум.

Когда заключённых повели есть, Берт увидел несколько женщин, в основном молодых, идущих по дороге навстречу. Их ноги сковывали кандалы, а на лбах вырисовывались клейма, как и у других каторжан. Парень первый раз видел их здесь.

– На шахте работают женщины? – удивился он.

– Да, их иногда присылают, – объяснил Фрид. – Они крошку каменную моют или ещё чем не шибко тяжёлым занимаются.

– А где живут?

– Да в крепости. Их солдаты пользуют. Для того, в основном, баб и отправляют сюда.

Время трапезы стало для каторжника теми счастливыми минутами, ради которых стоило жить. День Берта проходил в ожидании часа, когда его выведут из тесной штольни на свежий воздух. Он даже начал наслаждаться отвратительной баландой, которую подавали арестантам – она, по крайней мере, ненадолго избавляла от мучительного чувства голода и слабости в руках и ногах.

Но сегодня обеденный перерыв разнообразило новое событие. После того, как заключённые по привычке спешно напихали в рот пищу, их выстроили во дворе перед двумя столбами с перекладинами. Берт со слов товарищей знал, для чего они: тут наказывали провинившихся. Сейчас к одной из таких перекладин подвели Эмета. Лицо его заплыло от синяков, нос опух и кровоточил.

– Сильно отметелили бедолагу, – заметил Снелл.

С Эмета сняли котту и нижнюю рубаху, после чего парня привязали к перекладине так, что тот повис на вытянутых руках. Стражник взял плеть. Раздался щелчок, и на спине Эмета проступила красная полоса, ещё один щелчок – ещё один след на исхудалом теле проштрафившегося арестанта. Лагерь огласили вопли – Эмет только и мог, что кричать и извиваться. Тридцать ударов, к которым приговорили нарушителя порядка, тянулись бесконечно долго, заставляя стоящих вокруг заключённых содрогаться при каждом взмахе плети. Берт и сам морщился, будто ему передавалась часть боли от ударов.

После того, как наказание закончилось, Эмета отвязали, и парень повалился на гравий, но его тут же заставили встать.

– В штольню! – скомандовал старший надзиратель.

– Да он даже на ногах с трудом держится, – хотел возразить один из стражников, но командир оказался непреклонен.

Заключённых снова повели наверх, к штольне. Эмет ковылял последним, подгоняемый надзирателем. Он, не прекращая, всхлипывал и смотрел перед собой пустым взглядом. Всем было жалко парня, но теперь даже Снелл ничего не мог сделать, чтобы его защитить.

– Быстро отправится к богу смерти, – покачал головой Ульв.

– Не место ему тут, – вздохнул здоровяк Эд, – парень слишком слаб.

– Никому тут не место, – негромко произнёс Снелл.

Казалось, Эмет лишился воли к сопротивлению, но когда его подвели к штольне, снова начал повторять, как безумный:

– Нет, я туда не пойду. Ни за что!

Стражник грубо толкнул Эмета в спину:

Пшёл! Мало тебе плетей, собака?

Но тот стал упираться и кричать. Тогда подбежал второй надзиратель, повалил Эмета на землю и они оба стали бить ногами несчастного, приговаривая:

– Пойдёшь! Ещё как пойдёшь. Как миленький, потопаешь!