Текст книги "История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1"

Автор книги: Дмитрий Святополк-Мирский (Мирский)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

карьера была искалечена и разрушена. Критические статьи,

опубликованные им в конце двадцатых годов, выдвинули его в число

лучших критиков в России. В 1832 г. он затеял большой

литературный журнал Европеец, который почти сразу же был за-

прещен. После этого Иван Киреевский много лет ничего не писал.

Частично под влиянием своего брата Петра и Хомякова он из

шеллингианца стал славянофилом и православным церковником.

В 1845 г. он стал было редактором погодинского Москвитянина, но

не поладил с Погодиным и ушел оттуда в том же году. В 1852 г. он

снова опубликовал статью в чисто славянофильском сборнике, из-за

которой сборник был немедленно запрещен.

Киреевский был замечательным мастером стиля, который в

отличие от хомяковского близок к стилю Карамзина и Пушкина. Он

был первым русским мыслителем-мирянином, который восстановил

давно утраченную связь с глубочайшими и самыми живыми

мистическими течениями в православной Церкви, и в этом смысле он

вместе с Хомяковым является первоисточником всей современной

православной культуры.

14. БЕЛИНСКИЙ

Движение западников оформилось около 1840 г., когда

философы-идеалисты из кружка Станкевича и идеалисты-социалисты

из кружка Герцена объединились в одно движение, оппозиционное

как по отношению к официальной России, так и к славянофильству.

Мне придется в последующих главах так много говорить о каждом из

этих западников, что будет излишним давать тут общую

характеристику движения. В общих чертах о них можно сказать, что

они верили в прогресс на европейский манер. Они были

антиклерикалами, а в политике либералами или социалистами.

Вождями этих кружков в тридцатые годы были Тимофей

Грановский (1813–1855), с 1839 г. профессор истории Московского

университета, блестящий лектор и изящный писатель, но не

оригинальный ученый; Герцен, чьи сочинения в основном

принадлежат к последующему периоду, и важнейший из всех –

Белинский.

Виссарион Григорьевич Белинский родился в 1810 г., в бедной

семье военного лекаря. Как большинство интеллигентов плебейского

происхождения, он не сохранил благодарных воспоминаний о

детских и школьных годах в маленьком захолустном городке Чембар

(Пензенской губернии). В 1829 г. он поступил в Московский

университет и вскоре подружился со Станкевичем и другими

молодыми идеалистами. Через три года он был исключен из

университета и так никогда его и не закончил. Образование он

получил не столько в результате регулярных занятий, сколько от

запойного чтения и общения с другими студентами. Из иностранных

языков он знал только французский, да и тот не слишком хорошо.

Немецкие и английские книги он мог читать только в переводах.

В области философии (что было очень важно в московских кружках

того времени) он был целиком зависим от своих более образованных

друзей. После университета Белинский занялся журнальной работой

и вскоре стал сотрудником надеждинского Телескопа. Там в 1834 г. он

опубликовал свою первую значительную статью – знаменитые

Литературные мечтания, – которую можно считать началом

журнализма русской интеллигенции. В ней и в других

опубликованных в Телескопестатьях Белинский с самого начала

проявил свой воинственный и восторженный темперамент, который

заслужил ему прозвище «неистового Виссариона». Статьи его

дышали юношеской непочтительностью ко всему старому и

почтенному в русской литературе и таким же юношеским

энтузиазмом к новым идеям идеализма и творческим силам молодого

поколения. Вскоре он стал пугалом консерваторов и лидером

молодых.

В 1836 г. Телескопбыл закрыт и Белинский остался без

постоянной работы. Сначала он стал репетитором и написал русскую

грамматику. Затем он некоторое время был редактором Московского

наблюдателя, журнала, который его друг и (в то время) философский

авторитет Бакунин приобрел у Погодина. Но ни Бакунин, ни Белин-

ский не были дельцами, и предприятие не удалось. Наконец в 1839 г.

Белинский был приглашен Краевским в Отечественные Запискина

должность главного критика. Белинский переехал в Петербург. И хотя

Краевский нещадно его эксплуатировал и очень мало ему платил,

Белинский все-таки был спасен от полной нищеты.

Во время своей работы у Надеждина Белинский вдохновлялся

романтическим идеализмом Шеллинга, его высокими

представлениями о поэтическом и художественном творчестве. Потом

Бакунин увлек его моральным идеализмом Фихте, позже и Гегелем. B

Петербург он приехал совершенным гегельянцем. Первые его статьи

в журнале Краевского привели в ужас читателей неожиданным

восторженным консерватизмом и «официальным национализмом».

Читатели ничего не знали о скрытой логике философской эволюции

критика, о том, что теперь он живет согласно знаменитой гегелевской

формуле: «Все действительное разумно». Эта формула привела

Белинского (который никогда не останавливался на полпути) к

выводу, что существующие социальный порядок и политический

режим разумны. Но для Белинского это «консервативное

гегельянство» было, однако, только переходной стадией, и к 1841

году его идеи приняли свою окончательную форму, исторически

наиболее важную. Эта перемена частично произошла под влиянием

толкования формулы Гегеля «левыми гегельянцами», частично под

влиянием Герцена и его социализма, но всего более это была

естественная реакция «неистового» темперамента критика,

темперамента бойца и революционера. С этого времени Белинский

стал душой и двигателем прогрессивного западничества,

провозвестником новой литературы – не классической или

романтической, а новой. Главным его требованием к литературе

стала верность жизни, и в то же время наличие социально

значительных идей; Гоголь и Жорж Санд полностью отвечали этим

его требованиям. В 1846–1847 гг. Белинский был вознагражден,

увидев рождение новой литературной школы – реальной, отвечавшей

идеалам, которые он провозглашал.

В 1846 г. Некрасов и Панаев, принадлежавшие к партии

Белинского и отчасти им сотворенные, купили у Плетнева

пушкинский Современник, и Белинский ушел от Краевского (который

был бизнесменом, а не другом) и стал критиком Современника.

В 1847 г. он для поправления пошатнувшегося здоровья уехал за

границу и там, свободный от цензуры и от любопытства русской

почты, написал свое знаменитое письмо Гоголю по поводу его

Переписки с друзьями. Письмо дышит пламенным уязвленным

негодованием на «потерянного вождя» (говоря о Гоголе, я показал,

что это было явное недоразумение, ибо Гоголь никогда не был

вождем), и, пожалуй, это самая выразительная формулировка веры,

воодушевлявшей прогрессивную интеллигенцию с 1840 по 1905 год.

Вскоре после возвращения в Россию Белинский умер (май 1848). Его

не беспокоила полиция и сравнительно мало мучила цензура, ибо он

изучил искусство приноравливать свои слова к их требованиям. Но

проживи он немного дольше, не приходится сомневаться, что

правительство, напуганное событиями 1848 г., так или иначе сделало

бы из него мученика, и он, может быть, разделил бы участь

Достоевского.

Историческое значение Белинского невозможно переоценить.

В общественном отношении он – веха, отметившая конец правления

дворянства и пришествие к управлению культурой неклассовой

разночинной интеллигенции. Он был первым в династии

журналистов, имевших безграничное влияние на русское

прогрессивное общественное мнение. Он был настоящим отцом

интеллигенции, воплощением того, что являлось ее духом на

протяжении более чем двух поколений – социализма, страстного желания

улучшить мир, неуважения к традициям и напряженного бескорыстного

энтузиазма. Он стал как бы святым покровителем русских радикалов, и

вплоть до нашего времени его имя, единственное из всех, стояло выше

критики. Но в последнее время, особенно благодаря изменению

литературных норм и закату гражданственности в литературе, его репутация

сильно пострадала*.

*Виктор Шкловский, один из самых влиятельных со-временных критиков,

выразил распространенное чуство, когда написал: «Я ненавижу

Белинского и всех прочих (к счастью, неудачливых) убийц русской

литературы».

Можно сказать многое и за, и против Белинского. В его пользу

всегда будет говорить то, что он самый подлинный, самый

бескомпромиссный и самый последовательный из литературных

революционеров. Его вдохновляла любовь к близкому будущему,

которое он прозревал с изумительной интуицией. Может быть,

никогда не бывало критика, так подлинно соответствовавшего

истинному направлению своего времени. Более того, он почти

безошибочно различал, что истинно, а что мишура, что значительно,

а что второстепенно в современности. Его суждения о писателях,

вступивших в литературу между 1830 и 1848 гг., можно принять

почти без оговорок. Это высокая похвала критику, и немногие ее

заслуживают. Его суждениям о литературе предыдущей эпохи и

предыдущего поколения мешала партийность, или, скорее, некоторые

слишком определенные вкусовые нормы, ошибочные по нашему

представлению. Он понимал только один род литературного

совершенства (практически это оказывался единственный род

литературы, в котором подвизались люди его поколения); к другим

же он был слеп. Он судил писателей восемнадцатого и Золотого веков

с точки зрения собственного идеалистического реализма. И отбор,

который он между ними производил, стал обязательным для русских

литературных суждений на две трети столетия. Теперь мы от него

освободились. Но со своей точки зрения он был замечательно

разумен и последователен. Суждения об иностранной литературе

были менее удачны, что не удивительно, учитывая его

лингвистическую ограниченность. При всем том ему нельзя отказать

в звании необыкновенно чуткого и прозорливого критика.

Однако его недостатки тоже серьезны. Прежде всего – это его

стиль, на котором лежит вина за ужасающее многословие и

неряшливость русских журналистов второй половины XIX века

(имею в виду журналистов, а не газетчиков), так же как вина за их

отвратительную вульгарность лежит на Сенковском. Безусловно, ни

один автор ранга Белинского не писал таким чудовищным языком.

Во-вторых, идеи Белинского-критика вряд ли способны вызвать

восторг сегодня. Не потому, что гражданская нота, которую он ввел в

сороковые годы, была необязательной или вредной. Она была

необходима и звучала в такт своему времени. Гражданственное

отношение к литературе в последние годы царствования Николая I

разделялось всеми достойными людьми и было просто выражением

гражданского самосознания. Дело в его литературнойдоктрине, с

которой трудно примириться. Он не полностью отвечает за нее, но он

особенно успешно ее пропагандировал. Именно Белинский, а не кто

иной, отравил русскую литературу этим зудом выражения идей,

который, увы, просуществовал так долго и все еще жив среди людей

старшего поколения. Он же распространял все общие места

романтической критики – вдохновение, искренность, гений и талант,

презрение к труду и технике и странную аберрацию: отождествление

художественной литературы с тем, что он назвал «мышлением

образами». Белинский (не как гражданственный, а как

романтический критик) в большой степени ответственен за

пренебрежение к форме и ремеслу, которое чуть-чуть не убило

русскую литературу в шестидесятые и семидесятые годы. Но будет

только справедливо сказать, что, хоть он был и наиболее влиятелен,

не один Белинский распространял эту заразу. Тяжесть греха лежит на

всем поколении.

Глава VI

ЭПОХА РЕАЛИЗМА: РОМАНИСТЫ (I)

1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ

И

ОСОБЕННОСТИ

РУССКОГО

РЕАЛИСТИЧЕСКОГО РОМАНА

Реалистический роман (термин, вероятно, придуманный для того,

чтобы узаконить более краткую и менее сюжетную

повествовательную форму, наравне с романом как таковым)

господствовал в русской литературе примерно с 1845 по 1905 год,

почти полностью вытеснив остальные художественные жанры. Для

большинства иностранных читателей это самое интересное из всего,

существующего на русском языке. Это основной русский вклад в

европейскую литературу, если считать таковой не сумму

национальных литератур Европы, а литературу интернациональную,

в равной мере принадлежащую всеевропейскому человечеству.

Начиная с Аксакова и Тургенева и вплоть до Чехова, и даже до

Горького, Бунина и других писателей старшего поколения, живущих

сегодня, русский реалистический роман может и должен

рассматриваться как единая литературная культура, более единая,

чем даже, к примеру, елизаветинская драма. Естественно, внутри

самой школы существовало движение и происходили перемены.

Произведения Чехова и Бунина во многом отличаются от

произведений Аксакова и Гончарова, но в целом они отвечают одним

и тем же эталонам вкуса и представлениям о роли искусства, в то

время как произведения Пушкина и Гоголя в ранний период и

произведения Ремизова и Белого в наши дни порождены другими

концепциями и должны измеряться другими мерками.

Русский реализм родился в сороковые годы, точнее в 1846–

1847 гг. Он смешанного происхождения. В основном он плод

скрещивания сатирического натурализма Гоголя со старым

сентиментальным реализмом, ожившим в тридцатые и сороковые

годы и представленным главным образом необычайно в то время

влиятельной Жорж Санд. Гоголь и Жорж Санд были отцом и матерью

русского реализма и его признанными мастерами в начальной стадии.

Имели значение и другие иностранные писатели, в особенности

Бальзак. Мощное воздействие на русскую художественную

литературу оказал классический реализм Пушкина и Лермонтова; в

конгломерате разнообразных влияний первенствовали Евгений

Онегини Герой нашего времени. Наконец, большое значение для

придания русскому роману его идеалистического и гражданского

характера имела эволюция московских кружков в тридцатые и

сороковые годы и та окончательная форма, в которую отлился их

идеализм в последующее десятилетие. Особую роль, которую

невозможно преувеличить, сыграл Белинский. Его критические

писания 1841–1845 гг. фактически предопределили все движение. Не

было другого случая, когда бы литературное развитие так точно

отвечало ожиданиям ведущего критика.

В предыдущей главе я проанализировал «натурализм» Гоголя и

рассказал о его первых последователях. Сложившийся русский

реализм отличается от гоголевской школы тем, что в то время как

гоголевский натурализм подходил лишь для изображения низких

сторон жизни в наиболее пошлых и гротескных ее аспектах,

реалисты освободились от односторонности и стали описывать жизнь

во всей ее полноте, а не только ее уродливые стороны. Их задачей

стало найти убедительные реалистические формы для описания

высокого и среднего в человеке, смешения в нем добра и зла, словом,

для описания обыкновенного человека, которого воспринимаешь не

как карикатуру на человечество, а как человеческое существо. Сам

Гоголь наметил кое-что в этом направлении сентиментальным

описанием растительной жизни Старосветских помещикови

«гуманным», как тогда говорилось, отношением к маленькому

смешному человеку в Шинели. «Гуманное» отношение еще усилилось

благодаря Жорж Санд (и в меньшей мере Диккенсу), но главным

влиянием, освободившим русский реализм от чистой сатиры,

оказались Пушкин и Лермонтов. He потому, что в их произведениях

была какая-то «гуманная» сентиментальность, а потому, что в них

присутствовало ровное, равное, одинаково человеческое отношение

ко всем персонажам. «Гуманное» отношение в своих

сентиментальных формах не надолго пережило сороковые годы, но

самая его субстанция, сочувственное отношение к человеку,

независимо не только от его классовой принадлежности, но и от его

моральной значимости, стало основной чертой русского реализма.

Люди не хороши и не плохи; они только более или менее несчастны и

заслуживают сочувствия – это можно считать формулой всех русских

романистов, от Тургенева до Чехова. Это-то Европа и восприняла как

откровение этих писателей человечеству, когда они впервые

открылись Западу.

В целом русский реализм имеет мало общего c Гоголем, своим

признанным мэтром. От него он унаследовал, во-первых,

пристальное внимание к детали, живой и оживляющей, – не только к

деталям окружающей обстановки, но и к деталям внешности и

физического поведения персонажа. В этом смысле продолжателем

Гоголя был Толстой, столь непохожий на него во всем остальном,

который в своих поздних писаниях (после 1880 г.) первым выступил

против «излишних подробностей». Во-вторых, реалисты продолжили

гоголевскую борьбу против «табу» – и свободно вводили в

художественную литературу пошлые, низменные, неприятные и

неприглядные аспекты жизни. Но сами они дальше Гоголя не пошли

и оставшихся «табу» не снимали – физическая сторона сексуальных

отношений, как и болезни, и смерти по-прежнему оставалась

скрытой, и хотя правила умолчания в русской реалистической

литературе были не те, что в викторианской Англии, по сути эта

литература была такой же сдержанной, как и викторианский роман.

Новый период снятия «табу» начали, на полстолетия позже, Толстой

в своих поздних произведениях и Горький. В-третьих, реалисты

унаследовали от Гоголя его сатирическое отношение к

существующим формам жизни. Это, в отличие от первых двух моих

выводов, не относится ко всей школе, но в целом сатирическое

отношение к растительной жизни и социальной рутине пронизывает

русский роман второй половины девятнадцатого столетия.

Еще одна характерная черта, свойственная если не всем

реалистам, то школе в целом, – некоторое пренебрежение к

конструкции и увлекательности рассказа, концентрация на

внесюжетном интересе, на характерах и самоанализе. В этом смысле

русский роман, особенно у Толстого, далеко опередил западный

роман того времени; превзошли его только поздний Генри Джеймс,

Пруст и Джеймс Джойс.

Другая важнейшая и характерная для русского реалистического

романа черта прямо обратна Гоголю – его стилистическая простота,

постоянное стремление сделать стиль насколько возможно

незаметным и ненавязчивым. Реалисты избегали красот. Хорошей

прозой они считали прозу, адекватную предмету описания,

соответствующую реальности, о которой она говорила, – словом,

прозрачную, которой читатель не замечает. Это прямая антитеза

гоголевскому методу, в большой степени основанная на примерах

Пушкина и Лермонтова, особенно последнего.

Кроме того, реалисты считали своим долгом выбирать сюжеты

исключительно из современной или почти современной русской

жизни. Это было вызвано не просто честным желанием говорить

только о том, что хорошо знаешь, но и общественным положением

художественной литературы в России середины и конца

девятнадцатого века. От романистов ждали чуткой и осмысленной

реакции на текущие события национальной жизни. Частью из-за

строгости цензуры по отношению к прочим видам печатного слова,

роман, начиная с сороковых годов, становится важнейшим

выразителем общественной мысли, к которому все прислушиваются,

и критика требует от романиста, чтобы каждое новое его

произведение непременно содержало то, над чем стоит поразмыслить

и что следует проанализировать с точки зрения общественных

вопросов сегодняшнего дня. Как правило, романисты относились к

этим требованиям очень серьезно; во всяком случае, в своих главных

вещах они их не игнорировали. Общественная или гражданская

окраска вообще характеризует европейский роман девятнадцатого

века, но нигде это так не бросается в глаза, как в России. Поэтому

русская литература того времени приобретает некий почти

журналистский характер, и возникает соблазн рассматривать ее как

источник информации об истории русской общественной мысли.

И русские, и иностранные авторы неоднократно использовали ее

именно в этих целях, хотя, конечно, это дурной метод. Только люди,

ничего нe знающие ни о природе художественной литературы, ни о

характере исторических данных, могут пользоваться русским

романом как историческим источником, за исключением тех случаев,

когда литературное свидетельство подкрепляется внелитературными

источниками, – но тогда привлекать литературу уже излишне.

2. РАННИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ДОСТОЕВСКОГО

Первым успехом новой школы стал первый роман Достоевского

Бедные люди. В этом и в последовавших (до 1849 г.) ранних романах

и рассказах Достоевского связь нового реализма с Гоголем особенно

очевидна. Поэтому будет правильно именно с Достоевского начать

обзор реалистов. С другой стороны, позднее творчество

Достоевского, серия великих произведений, начатая Записками из

подпольяи закончившаяся Братьями Карамазовыми, настолько

опередила свое время, так тесно связана с дальнейшим развитием и

была понята читающей публикой настолько позднее, что нельзя

говорить о ней раньше, чем о творчестве, скажем, Аксакова и

Гончарова. Поэтому в общей истории русской литературы творчество

Достоевского следует разделить на два периода, чему способствует

длинный перерыв в его литературной деятельности, вызванный его

осуждением и ссылкой в 1849 г. Творчество его после освобождения

будет рассматриваться в следующей главе, посвященной романистам,

главные произведения которых были написаны после 1861 г.

Федор Михайлович Достоевский родился 30 октября 1821 г. в

Москве. Его отец служил врачом в одной из больших городских

больниц. Семья Достоевского была юго-западного (волынского)

происхождения, возможно, даже дворянского. В документах XVII

века часто встречается это имя. Те представители этой семьи,

которые не перешли в католичество, были священниками.

Священником был и дед писателя. Мать его была дочерью

московского купца. Так в Достоевском соединились украинская и

московская кровь*. Доктор

*Утверждение m-lleДостоевской в ее книге о жизни отца, что

семья их литовского происхождения, справедливо лишь в том

смысле, что до 1568 г. Волынь, откуда происходили Достоевские,

была частью Великого Княжества Литовского.

Достоевский был довольно состоятельным человеком и на свои

заработки мог приобрести имение, но без крепостных, поскольку

имение было «необитаемо». Очень рано Федор и его старший брат

Михаил (впоследствии его компаньон по изданию журнала) стали

страстными любителями чтения; культ Пушкина, характерный для

Достоевского, тоже зародился у него очень рано. Братья учились в

частном московском пансионе до 1837 г., когда Федор переехал в

Петербург и поступил в военно-инженерное училище. Там он провел

четыре года, не слишком увлекаясь инженерным делом; главным для

него по-прежнему оставалась литература, чтение. Письма из училища

к брату Михаилу полны литературных восторгов. В 1841 г. он

получил офицерский чин, но остался в училище еще на год, после

чего получил место в Инженерном департаменте. За пять лет

обучения он был обязан два года отслужить в армии. Он не остался

на службе после обязательного срока и ушел уже в 1844 г.

Достоевский не был нищим, отец оставил семье маленькое

состояние, но он не был ни практичен, ни бережлив, и потому

нередко находился в стесненных обстоятельствах. Оставив службу,

он решил посвятить себя литературе и зимой 1844–1845 гг. написал

Бедных людей. Григорович, начинающий романист новой школы,

посоветовал ему показать свое произведение Некрасову, который как

раз собирался издавать литературный альманах. Прочитав Бедных

людей, Некрасов пришел в восторг и отнес роман Белинскому.

«Новый Гоголь родился!» – вскричал он, врываясь в комнату

Белинского. «У вас Гоголи как грибы родятся», – ответил Белинский,

но роман взял, прочел и он произвел на него такое же впечатление,

как на Некрасова. Была устроена встреча между Достоевским и

Белинским; Белинский излил на молодого писателя весь свой

энтузиазм, восклицая: «Да вы понимаете ли сами-то, что это вы такое

написали?» Через тридцать лет, вспоминая все это, Достоевский

сказал, что это был счастливейший день в его жизни. Бедные люди

появились в некрасовском «Петербургском сборнике» в январе 1846 г.

Они были восторженно отрецензированы Белинским и другими

критиками, дружелюбно относившимися к новой школе, и очень

хорошо встречены публикой. Достоевский нелегко перенес свой

успех – он раздулся от гордости; сохранились забавные анекдоты о

его непомерном тщеславии. Огромный успех продолжался недолго.

Второй его роман – Двойник, – который вышел в том же году, что и

Бедные люди, встретил гораздо более прохладный прием. Отношения

Достоевского с Белинским и его друзьями стали портиться.

Тщеславие, которое он выказал в связи со своим первым poмaнoм,

еще усилилось от того, что их разочаровало последующее его

творчество. Тургенев его поддразнивал и высмеивал – и Достоевский

перестал с ним встречаться. Произведения его продолжали

появляться, но не встречали большого одобрения. Но хотя его дружба

с прогрессивным литературным кружком оборвалась, Достоевский

продолжал оставаться радикалом и западником. Он был членом

кружка Петрашевского, собиравшегося для чтения Фурье, для

разговоров о социализме и для критики существующего строя.

Реакция правительства на революцию 1848 г. была роковой для

петрашевцев: в апреле 1849 г. их всех арестовали. Достоевский был

посажен в крепость и просидел там восемь месяцев, пока военный

суд вел следствие и решал судьбу «заговорщиков». Наконец был

вынесен приговор. Достоевский был признан виновным в «соучастии

в преступных разговорах, в распространении письма литератора

Белинского (к Гоголю), наполненного дерзкими выражениями против

православной церкви и верховной власти, и в попытке, вместе с

другими, писать статьи против правительства и распространять их

посредством домашней типографии». Он был приговорен к восьми

годам каторжных работ. Император сократил срок до четырех лет,

после чего его должны были отдать в солдаты. Но вместо того чтобы

просто объявить заключенным их приговор, была разыграна жестокая

трагикомедия: им был прочитан смертный приговор и были сделаны

все приготовления к расстрелу. Только когда первая группа была

привязана к столбам, подсудимым был прочитан настоящий

приговор. Разумеется, все приговоренные отнеслись к смертному

приговору вполне серьезно. Один из них сошел с ума. Достоевский

никогда не забывал этого дня: он дважды вспоминает о нем в своих

произведениях – в Идиотеи в Дневнике писателяза 1873 год. Это

было 22 декабря 1849 года. Через два дня Достоевского повезли в

Сибирь, где ему предстояло отбывать свой срок. На девять лет он

выпал из литературы.

Первым произведениям Достоевского нанесен ущерб из-за

величия его поздних романов. Мы едва узнаем автора Записок из

подпольяи Бесовв Бедных людяхи в том, что за ними последовало.

В них нет почти ничего, что было бы соизмеримо с такими

потрясающими созданиями, как Свидригайлов, Кириллов или старый

Карамазов. Ради него самого гораздо правильнее будет рассматривать

молодого Достоевского как другого писателя, не как автора Идиота.

Конечно, это менее значительный писатель, но ни в коем случае не

«малый»; это писатель, отмеченный оригинальностью, занимающий

важное место среди своих современников.

Основная черта, отличающая молодого Достоевского от других

романистов сороковых и пятидесятых годов, – его особенная

близость к Гоголю. В отличие от других, он, как Гоголь, думал

прежде всего о стиле. Стиль его такой же напряженный и

насыщенный, как у Гоголя, хотя и не всегда такой же безошибочно

точный. Как и другие реалисты, он старается в Бедных людях

преодолеть гоголевский чисто сатирический натурализм, добавляя

элементы сочувствия и человеческой эмоциональности. Но в то

время, как другие старались разрешить эту задачу, балансируя между

крайностями гротеска и сентиментальности, Достоевский, в истинно

гоголевском духе, как бы продолжая традицию Шинели, старался

соединить крайний гротескный натурализм с интенсивной

эмоциональностью; оба эти элемента сплавляются воедино, ничего

не теряя в индивидуальности. В этом смысле Достоевский истинный

и достойный ученик Гоголя. Но то, что прочитывается в Бедных

людях, их идея – не гоголевская. Тут не отвращение к пошлости

жизни, а сострадание, глубокое сочувствие к растоптанным,

наполовину обезличенным, смешным и все-таки благородным

человеческим личностям. Бедные люди– это «акме», высшая точка

«гуманной» литературы сороковых годов и в них ощущается как бы

предчувствие той разрушительной жалости, которая стала такой

трагической и зловещей в его великих романах. Это роман в письмах.

Герои его – молодая девушка, которая плохо кончает, и чиновник

Макар Девушкин. Роман длинен, и озабоченность стилем еще его

удлиняет. Стиль тут не такой безукоризненно-совершенный и

интересный сам по себе, как гоголевский. Но это произведение

искусства, умно и тщательно выстроенное, в котором все детали

выбраны для того, чтобы способствовать сложному впечатлению от

целого.

Второе появившееся в печати произведение – Двойник. Поэма

(тот же подзаголовок, что у Мертвых душ) – тоже вырастает из

Гоголя, но еще более оригинально, чем первое. Это история,

рассказанная с почти «улиссовскими» подробностями, в стиле,

фонетически и ритмически необычайно выразительном, история

чиновника, который сходит с ума, одержимый идеей, что другой

чиновник присвоил его личность. Это мучительное, почти

невыносимое чтение. Нервы читателя натягиваются до предела.

С жестокостью, которую впоследствии Михайловский отметил как

его характерную черту, Достоевский долго и со всей силой

убедительности описывает мучения униженного

в своем

человеческом достоинстве господина Голядкина. Но, при всей своей

мучительности и неприятности, эта вещь овладевает читателем с

такой силой, что невозможно не прочесть ее в один присест. В своем,

может, и незаконном роде жестокой литературы (жестокой, может

быть, потому, что она задумана как юмористическая) Двойник–

совершенное литературное произведение. Тесно связано с ним третье

произведение Достоевского, еще более странное и безумное, –

Господин Прохарчин(1847), таинственный бред, местами нарочито

темный и непонятный, о смерти скупца, скопившего целое состояние,

живя в грязной и отвратительной трущобе.

Из других произведений Достоевского первого периода наиболее

примечательны Хозяйка(1848) и Неточка Незванова(1849). Первая

неожиданно романтична. Диалог написан в высоком риторическом

стиле, имитирующем народный сказ и очень напоминающем

гоголевскую Страшную месть. Она гораздо менее совершенна и

слабее построена, чем первые три, но в ней сильнее чувствуется

будущий Достоевский. Героиня кажется предтечей демонических

женщин из его великих романов. Но и в стиле, и в композиции здесь

он вторичен – слишком зависим от Гоголя, Гофмана и Бальзака.

Неточка Незвановазамышлялась как более широкое полотно, чем все

предыдущие вещи. Работа над ней была прервана арестом и

осуждением Достоевского. Она осталась сильным и в чем-то

таинственным фрагментом. Она полна того тяжелого напряжения,