Текст книги "Воины Солнца и Грома"

Автор книги: Дмитрий Баринов (Дудко)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Размышления царя прервал звук рога. На завале, под красным знаменем с золотой тамгой, рядом со смуглым Вишвамитрой стоял золотоволосый воин с золотой чашей в руке и золотым мечом у пояса.

– Сауасп, царь рссов! Ты владеешь землей сколотов не по праву. Гляди: вот чаша Колаксая, которую я добыл у Лихослава и Семи Упырей. Я, Ардагаст, законный царь сколотов, вызываю тебя на бой!

Надменное чернобородое лицо Сауаспа исказилось яростью.

– Ты – царь?! Венедское отродье, бродяга, главарь оборванцев, убийца родственника! Ардагаст обнажил меч.

– Вот меч Куджулы Кадфиза, которого знает вся степь! Да, я убил твоего гнусного братца, который хотел погубить великого царя кушан за греческое золото. А теперь я пришел мстить тебе – за отца, за мать, за деда, за весь наш род! Это ты – не царь, а грабитель, убийца и сеятель раздоров. Все царство Фарзоя ненавидит тебя!

– Щенок! Ты говоришь это мне, покорителю скифов и венедов,…

– Ты умеешь воевать только со слабыми, а на Дунае тебя никогда не видели, Сколько римских денариев ты получил за это?

– Довольно! Коня в панцире и копье! Я сдеру с тебя кожу, а твой род истреблю, чтобы ни один раб не смел назваться царем сколотов.

Две дружины застыли в напряженном молчании. За конными воинами Ардагаста толпились лесовики с топорами и рогатинами, Дружина росов – вся в железных панцирях, у самых знатных – и кони в доспехах. Два всадника в остроконечных шлемах, в коротких красных плащах поверх доспехов; с длинными копьями выехали друг против друга. Под Ардагастом – стройный рыжий конь. Под Сауаспом – могучий вороной жеребец в тяжелом наборном доспехе, защищающем голову, шею и грудь.

Сауасп обернулся, тяжелым взглядом окинул дружину. Даже среди них – сколько ждущих, когда он споткнется. Нужны победы, победы любой ценой, чтобы эта волчья стая не разорвала его… Царь росов коснулся золотой с бирюзою застежки: тигр с грифом терзают быка и друг друга. Это и есть жизнь! Над черной бородой блеснули крепкие белые зубы, и прогремел клич: «Мара!» А в ответ – клич венедов: «Слава!»

Степным ураганом несся, громыхая железом, Сауасп. Его тяжелое копье было направлено прямо в грудь противнику, но тот, молодой и гибкий, в последний миг отклонился влево, и длинный массивный наконечник лишь сорвал несколько пластин панциря. Но и погрузневшее тело Черноконного не утратило еще быстроты и ловкости: вражеское копье он захватил себе под мышку и резко повернул коня. Ардагаст, однако, тут же выпустил копье и только поэтому удержался в седле. Снова пустить копье в ход Сауасп не успел – меч Куджулы Кадфиза с одного удара обрубил наконечник. Отбросив бесполезное древко, царь росов выхватил меч, и длинные клинки стали высекать искры.

Вдруг из травы поднялась голова крупной черной змеи, метнулась – и конь Ардагаста, дико заржав, рухнул в корчах. «Спешься, Сауасп!» – раздались голоса. Так кричали даже многие из росских дружинников. Но их вождь будто ничего не слышал. Изрыгая брань и проклятия, обрушивал он удар за ударом на молодого соперника, еле успевшего вскочить на ноги. А змеиная голова уже снова покачивалась над травой. Лишь зоркий глаз Вышаты заметил ядовитую тварь, Волхв прошептал что-то – и вдруг прямо под копытами черного жеребца оказалась черноволосая женщина в темно-синем платье. Лес огласил отчаянный крик. Сауасп от неожиданности чуть не вылетел из седла, и его очередной тяжелый удар лишь скользнул по шлему Ардагаста. В следующий миг бактрийский клинок вонзился в шею царя росов. Гремя залитыми кровью доспехами, Сауасп тяжело рухнул наземь. Ардагаст окинул взглядом обе дружины.

– Воины росов! Вы знаете: у Сауаспа нет сыновей. Признаете ли вы меня своим царем? Или хотите войны с венедами… и со своими братьями?

– Сами боги тебя царем поставили! Слава Ардагасту! – закричали его дружинники – сарматы и венеды-лесовики.

Сотня закованных в железо всадников могла бы одним ударом опрокинуть это разношерстное войско, загнать его в лес, поднять на копья стоявшего впереди без коня, с одним мечом царевича. Но единодушия между ними уже не было. Ведь за каждого убитого сармата найдется кому мстить… Многие росы уже осели на землю, породнились с венедами… Да и кто первый бросится с оружием на Солнце-Царя? Заспорили, зашумели, и вот уже один всадник выехал вперед с приветственно поднятой рукой. За ним другой, третий… Лишь два десятка дружинников остались верны мертвому царю. Они и доставили его тело на берега Роси.

Над Случью пылали костры. Гудел бубен, звенели гусли, разносились в ночной тиши венедские и сарматские песни. Царя росов еще предстояло избрать всем племенем, но для тех, кто сегодня пировал в лесу, царем был только Ардагаст.

Рядом с Вышатой сидели и не спеша потягивали хмельной мед Хилиарх с Сигвульфом.

– Скажи, Вышата: зачем ты тогда говорил нам, будто мы добудем Колаксаеву чашу для Фарзоя? Еще и награду сулил, – сказал грек.

– Зачем? – повторил волхв с неожиданной злостью, – А вы стали бы ее добывать для нищего, подневольного племени? Для царевича без царства? Вам, грекам, лишь бы золото. А вам, готам, – то же, да еще бы подраться с кем…

– Ты плохо судишь о нас, грехах, – покачал головой Хилиарх. – Я слушал в Афинах мудрейших философов. Киники учили меня ценить свободу выше богатства, стоики – видеть счастье в следовании долгу, а не в тленных благах. А жизнь, наша проклятая жизнь учила совсем другому! Я торговал сестренкой, чтобы прокормить больную мать… Хватит! Туда я не вернусь. Пусть меня зовут варваром, если только в скифских дебрях можно следовать лучшим мыслям эллинов!

– И мы, готы, не так плохи, – сказал Сигвульф. – Что золото? Награда герою за подвиг.

– А ведь великий царь сарматов знал все с самого начала, – лукаво подмигнул Вышата. – Он давно хотел избавиться от Сауаспа. Так что я свое слово держу: награду от Фарзоя получить не поздно.

– А ну ее! Мы что, наемные убийцы? Стать дружинником Солнце-Царя – это стоит всех сокровищ мира, клянусь Копьем Одина!

* * *

– Вот с чего Русь-то началась, – задумчиво проговорил десятник Щепила. – Ни венедов тех, ни сарматов давно нет, а мы, русичи, есть. И в летописях об Ардагасте ничего. Или, может, есть что? А, Мелетий? Я-то человек не больно книжный.

– Ни слова нет, – покачал головой поп.

– А что там может быть? – едко усмехнулся Лютобор. – «В лето 6360-е, от Христа 852-е, пришла безбожная Русь на Царьград. Грек о том записал, да на восемь лет ошибся. Тогда и начала прозываться Русская земля». А что раньше было, того печерский чернец у греков не вычитал, только слышал на подольском базаре про какого-то Кия, не то князя, не то перевозчика. Сами-то греки своих героев и царей языческих до единого знают, и все дела их.

– Иоаким Корсунянин, что Новгород крестил, немало о языческих князьях писал. Только новгородских, не киевских, – сказал Мелетий.

– Вот и выходит, будто не было нас! – воскликнул молодой дружинник. – Словно вылезли мы из берлоги, как медведи весной.

– Или по вере индийской – заново родились. А кем прежде были – не помним, и за что нам муки в этой жизни – не знаем, – сказал волхв.

– Крещение святое и есть второе рождение, – несмело подал голос поп.

– Скорее уж по голове удар, что память отшибает.

– А бывает, заодно и ум, – засмеялся дружинник.

– Ладно уж, – проворчал Щепила. – Спать идите, воины православные. Поучитесь завтра хорошенько на мечах, на копьях. Чтобы грешные мысли меньше в голову лезли.

Когда дружинники вышли, десятник склонился к волхву:

– А нет ли в твоем ларце еще чего… о воинах божьих?

– Есть. Три повести о громовичах. Только там на вашу веру хула великая.

– Отыди, искуситель! – замахал руками поп. – Громовичи – те, кого грешницы от блуда с огненным змеем рожают.

– Змеи разные бывают, – покачал головой Лютобор. – Огненные змеи – то Перун и воинство его небесное, ангелы по-вашему. А Змей Глубин – изначальное зло, что древнее самого Чернобога-Сатаны.

– Не слышал такого и не читал…

– Так тебе же грех. Не то что знать – любопытствовать грех. Разве только про греческих богов да героев троянских – это вам, диким скифам, позволено. Да не от невежества ли вся твоя вера? Чего она стоит, если боится не пыток, не огня, не чар – книги? Щепила собрал бороду в кулак.

– Не почитал бы ты, отче, те повести первым? Так ли уж там много соблазна? А после обеда, если дозволишь – я. Никто и не узнает. Все равно владыка послезавтра вернется, не раньше.

– Укрепи, Господи, веру нашу и не оставь нас во испытании сем! – широко перекрестился Мелетий и взял резной ларец.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЛАРЕЦ ВОЛХВА
ЗМЕЙ ГЛУБИН

Дорога, не мощеная, но хорошо утоптанная и наезженная за восемь веков, начиналась у обветшавших, давно лишенных створок северных ворот города. Она шла через плотину, между бесконечными рядами покосившихся мраморных и белокаменных надгробий, мимо поросших ковылем курганов, мимо виноградников и садов, кое-где уже одичавших, и наконец пересекала широкую, заросшую кустарником балку.

Среди кустов, у разбитого алтаря с головой Горгоны, сидели трое. Один – лет сорока, в темном хитоне и черном шелковом гиматии с серебряным шитьем. С его гладко выбритого на римский лад лица не сходило выражение чуть затаенного презрения ко всему на свете. Нет, он не походил на всем недовольных брюзгливых неудачников. Его презрение пряталось где-то в уголках тонких губ, словно кинжал в складках плаща убийцы. Наследник богатого рода, он вернулся в Ольвию знатоком учения гностиков, и теперь вечерами к нему в дом стекались жаждущие приобщиться мистических тайн у иерофанта [34]34
  Иерофант – посвящающий в мистерии.


[Закрыть] Маркиана, сына Зенона. Двое из них – молодые люди с нагловато-высокомерными лицами и аристократическими манерами, одетые по последней моде, – сейчас внимали ему. Это были центурион Децим Фабриций, переведенный из Рима за какой-то скандал, и ольвиец Сергий, недавно поступивший на римскую службу.

– Это место очень хорошо для вызывания подземных сил. И они, разумеется, не исчезли от того, что какие-то трусливые невежды разбили алтарь. Есть и более удобные материальные средства для привлечения могучих духовных энергий.

Он положил на алтарь тонкие белые пальцы, на которых блестели массивные перстни.

– Семь колец, посвященных семи светилам, могут дать все, что ценится в этом низменном мире. Свинцовый перстень с гранатом позволяет принести зло врагу, серебряный с сапфиром – избежать его козней. Оловянный с топазом дает власть, железный с рубином – победу, золотой с гелиотропом – славу и дружбу царей, медный с изумрудом – любовь, перстень из твердой ртути с хрусталем – мудрость и богатство.

– Амулеты на каждый из семи дней продаются и в ольвийских лавках, – робко заметил Сергий.

– Изготовляются простыми ремесленниками, а освящаются разве что полуграмотными бродячими магами, – хмыкнул Фабриций. – Наш учитель такое добро и в руки не возьмет.

– Конечно. Эти кольца варвары зовут Перстнями Зла и трепещут перед ними. Их изготовил двести лет назад Захария Самаритянин, ученик Симона Мага. После гибели Захарии их спас его ученик Клавдий Валент Боспорянин, он же Левий бен Гиркан. На костях Валента, погребенных под камнями на дне пропасти, их нашел тот, кого называют Офиархом – Повелителем Змей, подлинное же его имя и происхождение могут знать лишь достигшие высоких степеней посвящения. Когда же Ардабур, царь антов, убил этого величайшего из магов, мой учитель Наас Сирийский успел отсечь руки Офиарха и унести их вместе с кольцами. Кстати, овладеть перстнями нельзя без особых обрядов, которые я со временем открою лишь достойнейшему из вас. Без этого к кольцам лучше не прикасаться.

– Я бывал у гуннов. Они верят, что шаманский пояс или корона тем сильнее, чем больше шаманов их носило. Наверное, сейчас кольца сильнее, чем при Захарии? – вставил. Сергий.

– Ты догадлив. Но главная сила колец – в совершенстве духа того, кто их носит. Власти над этим тленным миром достоин лишь тот, кто презирает его блага. Великие духи Разрушения чувствуют в нем подобного себе. Пользуйся царством, но будь готов его разрушить. Пользуйся золотом, но будь готов отлить из него алтарь духов. Пользуйся женщиной, но будь готов заклать ее на этом алтаре. И все это – без сожалений, ибо ничто материальное сожаления не достойно!

– Тело – темница души, – подхватил Сергий. – Кто жалеет о темнице, даже если там сытно кормят? Только раб.

– Глупцы бегут от соблазнов в пустыню. Нужно создать пустыню в своем сердце, чтобы обрести могущество Азазела! – воскликнул Фабриций. Маркиан одобрительно кивнул головой.

– А теперь проведем небольшой магический опыт. Вглядитесь: кто это едет сюда?

Со стороны степи появился всадник на вороном соне, в белой полотняной рубахе и штанах, с коротким сарматским плащом на широких плечах и длинным мечом у пояса. Всадник был молод, красив и явно навеселе. Он сильно раскачивался в седле, и золотистые волосы, длинные, как у скифа, колыхались в такт его движениям. Сарматская песня, вольная и протяжная, как сама степь, беззаботно разливалась среди седых ковылей и запущенных виноградников.

– Варвар. Алан… нет, ант.

– Смотри духовным зрением, Фабриций.

– Ого! В нем большая сила. Сила Грозы. Никогда не видел ее столько в одном смертном.

– Неудивительно. Он – сын одного из небесных воинов, героев скифского Зевса. Таков же был и Ардабур, которого анты и венеды зовут Ратибором. Перед ним не устоял сам Офиарх. А судя по тамге, этот варвар из рода Ардагаста, царя росов, убийцы Захарии и Валента. Ну как, стоит ли рисковать? – испытующе взглянул иерофант.

– Не справиться с пьяным варваром? Если нужно, учитель, я его одолею даже без магии, – взялся за меч центурион.

– Нет-нет, я буду ставить опыт на нем, а не на тебе. Итак, какой же из перстней?

– Оловянный с топазом – сила Юпитера против силы скифского громовержца, – предложил Фабриций.

– Устраивать тут грозовую битву? Это и погубило Офиарха.

– Свинцовый с гранатом? Сила Сатурна, Смерти, погасит любые молнии, – сказал Сергий.

– Я собираюсь не убивать или калечить его. А ввергнуть в состояние, природой предназначенное для варваров…

– В рабство! – подхватил ольвиец.

– Ты хорошо знаешь Аристотеля. Когда ты так же прилежно изучишь хотя бы Симона Мага с комментариями Захарии? Ну-ка, кто посылает власть и рабство? – Маркиан достал круглый железный талисман к железной цепочке.

– Самаэль, ангел Запада и Марса.

– Верно.

Маркиан обвил цепочкой запястье и повернул талисман изображением вперед. Козлиная морда, вписанная в перевернутую пентаграмму, ухмылялась по-человечески зло и коварно.

– Вот теперь пусть потягается с Самаэлем, гением зла Адрамелеком, ангелом Асимоном, командиром пятого легиона и двадцатью двумя ангелами пятого неба. Ветер как раз юго-восточный… Давай, спускайся балку. От небесных сил подальше, к подземным поближе…

Поравнявшись с ними, всадник добродушно рассмеялся:

– Что, колдуны, клад ищете в заклятом месте? Так он в нечистые руки не дается. Ты вот, сотник, в кости плутуешь. А ты, чародей…

Перед глазами анта вдруг встал пылающий красный камень с двумя скрещенными мечами в нем, а над камнем – ехидная козлиная харя, железная, но живая. Юноша стремглав понесся в темную бездну, а; вслед доносился твердый, безжалостный голос, произносивший непонятные слова. Подхватив упавшего с седла варвара, двое посвященных опустили его на землю, а их наставник стянул ему руки в запястьях проволокой и прочел еще одно заклятие, коснувшись ее железным перстнем.

– Через два часа он придет в себя, но не сможет сопротивляться, когда его прикуют к веслу. Его сила восстановится через неделю. Но тогда я закляну его оковы. Когда же его дух сломится, привыкнет к рабству – о, какой это будет слуга! А пока… Что там у него в суме? Серебро! Расплатитесь со своими игорными долгами. Почаще упражняйтесь в магическом управлении костями – этот способ добывать деньги надежнее алхимии.

* * *

– Нет города лучше нашей Ольвии! Все, чем богаты эллины и варвары: самосское вино, финикийское и галльское стекло, собольи меха, живых львов, рабов-скифов, могучих, как дубы, чернокожих невольниц – все можно купить у нас. За Ольвию – самый отдаленный и самый счастливый из эллинских городов! – Аркесилай, первый архонт [35]35
  Архонт – правитель.


[Закрыть] города, поднял стеклянную чашу.

Рубиново-красный напиток вспыхнул в лучах солнца, и беззаботные сатиры и вакханки на стенках чаши, казалось, ожили, переполненные этим пламенем. Одобрительно закивали головами довольные гости: добродушный толстяк Филон – агораном [36]36
  Агораном – начальник рынка.


[Закрыть] и первый богач города, широколицый, со щетинистой бородой стратег Демарат, седой и благообразный верховный жрец Никомах. Удовлетворенная усмешка тронула простоватое солдатское лицо трибуна Марция Слава Путеолана – начальника римского гарнизона. Снисходительно улыбнулся центурион Децим Фабриций.

И лишь двое не подняли своих чаш. Один был гностик Маркиан. Второй – Филарет из Эфеса, проповедник странной полуиудейской секты. Лет сорока, он казался старше из-за морщин на лбу, лысины, усталого лица и неухоженной, с проседью бороды. Его полинявшая темная хламида казалась нелепой на этом пиру хозяев Ольвии. Поскольку новых эдиктов о преследовании секты не поступало, Аркесилай рискнул развлечь гостей чудаком-проповедником.

Маркиан встал и подошел к окну.

– Вы похвалялись всем тленным, чем может похваляться глупец. Глядите же – вот ваш город!

Он отдернул занавеску. За новыми укреплениями далеко на север, до обветшалых, давно не чиненных стен и заболотившегося водохранилища тянулись поросшие травой развалины. Единственными признаками жизни служили здесь несколько мастерских и… новенькие каменные надгробия.

– Город не занимает и половины прежнего. Где храм Зевса и Аполлона? Где знаменитый алтарь? Где стоя, в которой учили мудрецы? На их месте твои, Филен, гончарные мастерские и винодельни. Почему Ольвия больше не рождает философов, подобных Сферу и Биону Борисфенитам? Зато театр полон – когда ставят непристойные комедии. Вы погрязли в материи, и ваш дух угас. Этот город – кладбище духа и все, что ему осталось – стать кладбищем ваших тел.

– Да что там ваш городишко! Весь мир таков же, и он обречен на гибель! – выкрикнул Фабриций.

– Правильно! Мир не стоит того, чтобы его спасатъ! – отозвался Сергий, Филарет встал и горячо, торопливо заговорил:

– Нет, братья мои: Бог не даст миру погибнуть. Но Маркиан прав – любовь к тленным благам лишила вас мудрости и милосердия. Вы не видите своего ближнсго ни в рабе, ни в несчастном бедняке, ни в чужеземце, а они платят вам ненавистью. Покайтесь, пока не поздно! Обратитесь от разжигающих похоть нагих кумиров к истинному Богу – богу милосердия и любви. Иначе – страшен будет день, когда соединятся ненавидящие вас!

Несколько мгновений властители города молчали, пораженные услышанным, а затем заговорили, перебивая друг друга.

– Хороши твои гости, Аркесилай!

– Кто немилосерден? Я, потративший сотни тысяч на бедных сограждан? – возмущался Филон.

– Нашли ближних – рабы, варвары! На что эти скоты способны, кроме безделия, пьянства и резни? – стучал кулаком по столу Демарат.

– Чернокнижники! Растлители юношества!

Страдание исказило лицо Филарета. Опять, опять его не поняли те, кому он желает лишь добра! Маркиан, скрестив руки на груди, спокойно пережидал шквал возмущения.

– Успокойтесь, почтенные. Я порицаю не нас, а ту мерзкую грязь, называемую материей, из которой глупый и злой бог сотворил вас. К чему она может склонять людей, кроме разврата и невежества? Потому большинство их живет плотью; немногие, вроде Филарета, живут душой и пытаются исправить мир. И лишь избранные живут духом – единственным, что есть в нас от высшего мира – царства света.

– Да, вы все еще плотские, но можете стать душевными и духовными – и спасти свой город! – вмешался Филарет.

– Зачем? Главное – сохранить в себе духовность, а мир пусть пропадает! – гордо усмехнулся Фабриций.

– Верно! Все равно его не исправишь! – подхватил Сергий.

– Вы толкуете о духе, а сами устраиваете оргии в доме Маркиана, – вмешался Никомах.

– Распутничает наша плоть, дух же остается чист, – снисходительно пояснил Маркиан.

Неожиданно за дверями раздался шум, и в покой, отталкивая рабов, ворвался человек в запыленной и изорванной одежде. Все узнали Сириска, часто ездившего торговать в город у порогов Борисфена, который анты звали Загорьем, греки – Азагарием, а готы – Данпарстадом.

– Вели слугам выйти, почтенный Аркесилай. Я принес ужасные вести!

По знаку встревоженного хозяина рабы покинули комнату.

– Все варвары сговорились разрушить Ольвию. Анты и готы идут в своих однодеревках по Борисфену, а аланы – степью по обе стороны лимана. В Азагарии схватили и заковали всех ольвийцев. Я один сумел бежать, но слишком поздно: дня через два враги будут здесь.

Казалось, в двери заглянула Горгона в венце из шипящих змей. Пирующие оцепенели. Дорогой расписной канфар, выпавший из рук Демарата, разлетелся вдребезги. Расшитый рукав туники Филона погрузился в блюдо с заливным осетром. Глаза всех обратились к Марцию Славу. Трибун невозмутимо доел виноград и выплюнул косточки.

– Удержать город с моим отрядом против такой силы я не смогу. Поэтому, согласно приказу императора, гарнизон должен переправиться в Томы.

– Так-то вы защищаете нас! Что ж, ольвиополиты сами отстоят свой город! – принял воинственную позу Демарат. Но голос его оказался негромким и дрожащим. Центурион пренебрежительно взглянул на стратега.

– В городе рабов и варваров больше, чем граждан. Они взбунтуются, как только увидят своих соплеменников у городских ворот.

– Может быть… откупиться? – неуверенно произнес Филон.

– С такими силами идут разрушать города, а не собирать дань.

И тут раздался властный голос Маркиана:

– Теперь вас может спасти лишь сила тайного знания. Своими заклинаниями я могу вызвать и направить на флот варваров Змея Глубин. Он сильнее всех богов и демонов, потому что древнее их. Он был тогда, когда материя состояла из одной водной бездны. После создания этого бестолкового мира Змей ушел в глубины океана и кольцом окружил землю. Придет день – и он сокрушит земной мир и обратит его в хаос. Вы слышали от моряков об исполинских змеях с чудовищными головами, поднимающихся внезапно среди волн? Каждый из этих змеев – подобие того Мирового Змея. Решайтесь же, хозяева Счастливого города!

Четверть часа назад слова Маркиана встретили бы насмешками. Но теперь, когда каждый представил себе, как лохматые чудовища в звериных шкурах врываются в его дом… Филон всхлипнул:

– Маркиан, я знаю, ты остался настоящим ольвиополитом. Город воздвигнет в твою честь статую паросского мрамора…

– Я не нуждаюсь в земных наградах.

– Что ж, ради такого зрелища я, пожалуй, отложу на день вывод гарнизона, – медленно проговорил Марций Слав.

Аркесилай поднялся и торжественно произнес:

– От имени совета и народа Ольвии я прошу тебя, Маркиан, сын Зенона, употребить свое искусство для защиты сограждан!

– Хорошо. Сегодня в полночь.

– Остановитесь, безумцы! – в отчаянии воздел руки Филарет. – Вы обращаетесь к врагу рода человеческого! Пусть все горожане каются, одетые в рубища, и посыпают головы пеплом, пусть закроются суетные капища – и Господь пощадит вас, как пощадил он Ниневию!

– Я видел руины Ниневии. Похоже, ассирийцам рубища и пепел не помогли, – оборвал его Марций Слав. – Сегодня же мы отправимся на моем «Вороне» и к вечеру будем у устья Борисфена. Поскольку законы империи не жалуют чернокнижников, о нашем решении все должны молчать, Это относится и к тебе, христианин!

– Я обещаю молчать, если вы возьмете меня с собой, Быть может, моя молитва отвратит от вас кару Господню.

– Возьмем его. Пусть убедится в бессилии своих невежественных молитв, – усмехнулся снисходительно Маркиан.

– О нашествии пока что тоже будем молчать. Представляете, что будет, если о нем узнают рабы? – сказал Аркесилай.

* * *

У самого входа в военный порт стояла посыльная галера «Ворон» – легкое, быстрое судно с высокими бортами, На носу и корме вздымались закрученные вверху выступы-акростоли, а над тараном вытягивал вперед раскрытый клюв деревянный ворон. Надсмотрщик Агасикл, плечистый бородатый детина, внимательно следил за прикованными гребцами, прячась от жары в палатке на корме. Когда рабы не работают и не спят – тут-то и нужен глаз да глаз, Двадцать шесть лодырей, и у каждого свой нрав! Персам достаточно показать плетку, чтобы они заработали усерднее. Готы, аланы – злые, отчаянные, анты – работящие, но дерзкие. Вон того анта, которого рабы зовут дедом Малко (он совсем седой, хоть не старше пятидесяти), лучше вовсе не бить: остальные его уважают. А тот, по имени Ратмир, с длинными золотистыми волосами, – загадка: силен, как степной тур, а проявить эту силу в работе ничем не заставишь, Недавно всю спину ему исполосовал, а он – ни звука, только глянул, будто сжечь глазами хотел.

Мысли Агасикла прервало появление Филарета. Надсмотрщик не мешал ему беседовать с гребцами, зная по опыту, что от проповедей этих чудаков рабы становятся лучше, а не хуже. Христианин радушно поздоровался со всеми (не исключая Агасикла), и рабы также приветливо говорили: «Здравствуй, добрый человек!» Филарет подсел к Ратмиру, осмотрел шрамы на его спине и осторожно принялся втирать в них мазь, Сердитый взгляд молодого анта потеплел.

– Спасибо тебе, ведун Христов. Здесь один ты считаешь нас людьми.

– Для меня люди – все. Бедные, богатые, рабы, варвары – все равны перед Господом. Потому все – мои братья.

– Даже Агасикл?

– И он. Разве не знаешь – у него четверо детей, больная жена и старуха мать? С родными он добр, даже пьяным они его не видят. Бог никого не создал злым – люди сами заставляют друг друга творить зло.

– Говоришь, я тоже добрый? – Надсмотрщик подошел к проповеднику и вдруг неуклюже обнял его. – Спасибо! Слава Зевсу, хоть один человек, кроме моих, это заметил. Я ведь кузнец, ребята, кузнец! Да разве в этом проклятом городе прокормишь семью одной кузницей? Без меня много кузнецов, да все богатые, у кого десять рабов, у кого больше… Вы ленитесь грести, а хозяин тогда ругает меня, грозится найти другого надсмотрщика. Думаете, я самый зверь? Я хоть соли на раны не сыплю после битья, как Марон с «Посейдонова Коня».

– Все хозяева… – со злостью проговорил чернокожий Нгуру, сосед Ратмира.

– Что они? Один боится разорения, другой – немилости кесаря… Верно говорят: один Зевс свободен.

– Как вы, христиане, зовете Зевса? Иегова? – Ратмир в упор глянул в глаза проповеднику. – Выходит, это он хочет, чтобы все так мучились?

Филарет не отвел взгляда.

– Прежде чем винить господа, оглянитесь на себя. Вы несли другим меч, грабеж, неволю – и Господь воздал вам тем же. Теперь лишь в его власти вернуть вам свободу – в этой или в иной, лучшей жизни. Ему не нужны от вас жертвы, только кротость, милосердие, смирение…

Ратмир ударил кулаком по борту:

– Я ходил только на тех, кто на нас нападал. У вас в Ольвии прежде бывал – и гвоздя не украл. А грех за собой знаю один: по пьянке дал себя скрутить и серебро отнять, что племя собрало, чтобы своих из неволи выкупить. Через нечистое место, мимо колдунов ехал и даже не зачурался. Такой грех не смирением, не молитвой искупают – жертвой Перуну. Кровавой, человеческой!

Дед Малко примирительно, не спеша заговорил:

– Кто знает, может, Христос нам, бедным невольникам, поможет, а может – Перун. Слыхали вы, ребятушки, о громовичах? Перун по небу не один летает, а с дружиной – из воинов, что при жизни крепко за род-племя стояли. Гром гремит – то копыта их коней стучат, молнии – их огненные стрелы да секиры, звезда падает – то летит воин Перунов огненным змеем. И летает такой змей к бабе одинокой, а то и к замужней – как постылого мужа дома нет. И вот родится у нее сын с волосами золотыми, будто у самого Перуна. С виду громович – как все ребята, только сила у него непомерная: в семь лет мельничными жерновами в бабки играет, как никто не видит. Семнадцати лет приходит в полную силу, является к нему крылатый конь огненный и уносит громовича на небо – рай Перунов от злых змеев водных-подземельных охранять да чертей и упырей молниями бить. А до того скрывает он свою силу от людей. Коль узнают прежде времени, кто он, прилетит-приползет змей, и доведется недорослому громовичу биться с ним насмерть – на верную смерть.

– Кончай грести языками! Господин трибун идет и с ним правители города!

* * *

Солнце уже опускалось в воды лимана, когда галера подошла к Золотому Мысу – последнему греческому городку к востоку от Ольвии. Домики с черепичными и соломенными крышами теснились на высоком холме с крутыми склонами. На востоке у самого горизонта зеленели камышами острова – только они да еще сильное течение напоминали о близости могучего Борисфена. Так был тих летний вечер, так спокойна серебряная ширь лимана, что невольно хотелось спросить – богов ли, всеведущих ли мудрецов: «Зачем делить мечами этот мир, бескрайний и прекрасный? Зачем осквернять маслянистыми пятнами крови эти воды, которые обагряет вечная огненная кровь Солнца?»

Молчали Аркесилай, Филон, Демарат и Никомах, сбившиеся в кучку у палатки на корме. То, для чего они приплыли сюда, казалось теперь диким сном, наваждением подземной Гекаты. Молчал стоявший посредине корабля со сложенными на груди руками Марций Слав. Молчал Филарет, преисполненный благоговения перед творцом этого мира.

Молчали ничего не ведавшие солдаты, матросы и гребцы – да им и не полагалось ничего знать, Лишь Маркиан, стоя на самом носу, над деревянной головой ворона, скидывал мир все тем же презрительно-насмешливым взором. Он знал: прекрасное в этом мире – лишь маска гнусной и грязной материи, подобной нарумяненной блуднице. Да еще Фабриций с Сергием усмехались, предвкушая зрелище, перед которым ничто самые роскошные и кровавые игры Колизея.

Да, все было обманом: мир, тишина. На севере, в степи, уже дымились костры и временами показывались всадники в панцирях – аланы, а между восточных островов зоркий глаз трибуна заметил три движущиеся точки. Вот они приближаются, растут…

– Три однодеревки, и в каждой по сорок вооруженных варваров – против наших десяти солдат… Что ж, зови свою змею, колдун!

– Да смилуется над нами Господь! – сокрушенно проговорил Филарет.

Маркиан выпрямился, повернул камнем наружу свинцовый перстень и вышел на средину корабля. По дороге он остановился возле Ратмира, коснулся железным перстнем оков молодого анта и пробормотал несколько непонятных слов. Затем гностик обратился на север и воздел руки. Гранат в его перстне вспыхнул кровавым огнем, будто глаз хищника, и громкий, хриплый голос колдуна ворвался в закатную тишину.