Текст книги "Воины Солнца и Грома"

Автор книги: Дмитрий Баринов (Дудко)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Нет у вас корней, перекати-поле вы, сорняки! Скорей бы вас всех сарматы извели, чтоб вы лесной народ в соблазн не вводили!

– Нет, Лихослав, – покачал головой Вышата. – Того, кто мир повидал от Дуная и до Бактрии, до Индии богатой, ты в своей чащобе не удержишь. Мы, венеды, сколоты – люди, не черти болотные!

* * *

В сумерках четырех пришельцев повели селом. Мазанки и рубленые избы здесь до половины уходили в землю, у иных над травой поднималась лишь заросшая мхом крыта. Будто из нор, вылезали лесовики – длинноволосые, бородатые, в безрукавках волчьего меха поверх белых рубах.

На лугу за околицей уже горел костер. Пленников привязали к деревьям, даже не сняв панцирей. Во взглядах столпившихся лесовиков угрюмое недоверие мешалось с любопытством. Среди ведьм, окруживших Лихослава, выделялась Сарматка – разбитная, с пышными черными волосами, в темно-синем платье, застегнутом парой бронзовых фибул с сарматскими тамгами. Сам колдун расхаживал с довольным видом в черном плаще с золотой застежкой. Призывно загудел бубен. Лихослав воздел руки:

– Люди леса! Чужие к нам пришли: чужим языком говорят, чужой обычай чтут, чужим богам молятся. Наши боги – лешие, да упыри, да русалки, да черти болотные и подземные. Здесь они, рядом. Ныне предали они нам в руки вторую половину дара молодых богов – золотой чаши Колаксаевой. Не будет больше над нашими племенами царей с золотыми дарами да с нечистой кровью! Каждое племя должно само по себе жить! А чужаков этих самые древние, страшные боги в жертву возьмут. Росомаха! Росомаха, зверь-человек! Приди, выбери себе жертву!

Зашелестели во мраке ветви, затрещали сучья, еле заметная темная фигура скользнула в высокие конопли и стала медленно, осторожно пробираться в них. Эта медлительность невидимой твари и вывела из себя Сигвульфа. Как? Его, гота, хотят скормить не зверю-воину, не волку, не медведю, а трусливой лохматой хищнице?

– Один, Дикий Охотник! – Ярость утроила силы германца. Не выдержав напряжения могучих мышц, лопнули веревки. – Что, испугались, жалкие рабы колдуна? Сейчас я вашего мерзкого бога голыми руками разорву!

Но из конопли выскочила не обычная лесная росомаха. Существо, подобное человеку, но покрытое длинной белой шерстью, со львиной головой на широких плечах и мощными лапами хищника вместо рук. Выпустив когти, с бешеным ревом чудовище бросилось на Сигвульфа, однако удар ногой в живот тут же заставил тварь отлететь обратно в коноплю. Но и сам гот потерял равновесие и упал на спину. В следующий миг зверь-человек прижал его лапами и коленями к земле. Уперевшись руками в плечи противника, германец сумел удержать его клыкастую пасть подальше от своего горла, а грозные когти заскрежетали по пластинам панциря. Но вскоре Сигвульф почувствовал, что мышцы чудовища не уступают его собственным. Мощные когти гнули и выламывали пластины, впивались в тело, громовое рычание глушило, било в лицо подобно ветру. Вот белые клыки уже совсем близко, и только панцирь не дает им вцепиться в грудь…

Поглощенные зрелищем поединка, лесовики не заметили ни Миланы, ни пришедшего с ней смуглого невысокого человека, одетого по-венедски. Неслышно подобрался он к пленникам и ловким движением уличного вора перерезал веревки у Вышаты. Тот обернулся и прошептал: «Кинжал! Быстро!» Потом выскочил на середину луга, воткнул кинжал в землю, перекувыркнулся через него – и встал крупным волком с белой шерстью.

Человек-зверь, почуяв нового врага, повернул к нему львиную голову, хотел броситься, но Сигвульф крепко держал его за лапы. Сильные челюсти волка сомкнулись на горле росомахи. Чудовище захрипело и осело недвижной мохнатой тушей.

Тем временем грек освободил от пут Ардагаста, сунул ему в руки свой меч. Вдруг Лихослав что-то громко крикнул – и из лесу с громким лаем выскочил, сверкая единственным глазом, громадный песиголовец. Хилиарх метнулся к кинжалу, но демон оказался проворнее: двумя прыжками настиг своего вчерашнего обидчика, ухватил за бока могучими руками и поднял над головой, чтобы ударить оземь. Но не успел: клинок царевича вонзился ему в грудь, и все трое кучей рухнули в густую траву.

Окровавленный, но не утративший боевого пыла, поднялся с земли Сигвульф.

– Ну, нечисть лесная, кому еще хочется жертвы? Выходи!

Чаща ответила воем, ревом, свистом, но на луг никто не вышел: к такому, видно, в лесу не привыкли. В толпе раздались смешки. Тогда сам Лихослав в ярости шагнул вперед, перекувыркнулся – и оборотился большим черным волком. Белый волк-Вышата с грозным рычанием выступил навстречу. Германец двинулся было следом, но толпа зашумела: «Назад! Волхвы бьются – никто мешать не смеет!» Ардагаст знаком остановил своих друзей, к которым уже присоединился освобожденный Миланой Неждан.

Волки-оборотни кружили по лугу, огрызаясь и щелкая зубами, потом черный прыгнул – и завертелся на траве мохнатый клубок, полетели во все стороны клочья шерсти. Наконец черный волк, весь в крови, отскочил назад, снова перекувыркнулся и поднялся громадным черным туром. Вывернув рогами целый пласт дерна, он с ревом понесся вперед, готовый насадить белого волка на рога. Но тот вмиг обернулся белым туром с сияющими золотом рогами. Полетела земля из-под копыт, затрещали могучие лбы, содрогнулись деревья от громового мычания. И вот уже черный бык с распоротым боком бежит от белого, валится на траву… и взлетает черным вороном величиной с человека. А вслед ему стремится ввысь такой же огромный белый кречет.

– Тремя мирами владеет волхв и в трех обличьях может биться, – проговорил Ардагаст.

Клекот и карканье неслись с ночного неба, закрывали полную луну широкие крылья, поднявшийся вдруг ветер кружил перья. Вот уже ворон летит, преследуемый кречетом, все ниже. Но вдруг словно незримая сеть опутывает крылья белой птицы, и та падает, застревая в ветвях высокого дерева.

– Кто чары наводит?! Ты, Сарматка? Или ты, кошка рыжая?! – отчаянно кричит Милана.

А ворон уже с победным карканьем устремляется на кречета. Но тут зазвенела тетива, и стрела пронзила черную птицу. Миг спустя на земле стонал и корчился с переломанными костями и стрелой в груди окровавленный старик. Снова запела тетива, и рыжая ведьма, вскрикнув, упала. В свете костра с луком в руках появилась Ларишка – в изорванной и перемазанной грязью одежде, с растрепавшимися на ветру черными волосами.

Вышата, уже в человечьем обличье, стоял над поверженным колдуном.

– Говори, где чаша Колаксая? Не то пошлю твою душу туда, куда и Чернобог не заглядывает!

Лихослав хрипло засмеялся, харкнул кровью в лицо белому волхву.

– Там, где тебе не достать – в Гробнице Семи Упырей! Попроси Даждьбога ради, может, отдадут…

– Уж ты-то по ночам кровь пить не будешь!

Ардагаст взмахнул мечом и с одного удара отсек голову колдуну. Сигвульф, переглянувшись с волхвом, сломал молодую осину, оборвал ветки, мечом затесал ствол и пробил этим колом труп.

– Тело сожжете на осиновых дровах, – сказал Вышата.

Ардагаст и его люди разобрали свое оружие, сложенное колдуном под деревом. Лесовики молчали, словно громом пораженные. Вдруг раздался сильный, уверенный голос Миланы:

– Бабы! Чего ждете? Гони ведьм из села! Хватит им чужих коров доить да порчу насылать!

Луг огласился женским криком, визгом, руганью. Преследуемые толпой, ведьмы бросились врассыпную.

Победителями вошли Ардагаст с товарищами в село. Но возле землянки Лихослава они увидели вновь собравшуюся толпу. Впереди стоял упитанный мужик с пегой бородой, опиравшийся на увесистый посох. Из-за его плеча выглядывала Сарматка.

– Ну вот что, степняки: берите себе Лихославово добро, а нас с лесными богами не ссорьте. Вы уйдете, а нам с ними жить.

– Глядите, бабы, вы и так богов прогневили. На завтра большие жертвы готовьте, и нам, ведьмам, подарки. Не то… Семеро вам покажут, – зловеще усмехнулась Сарматка.

– На Лихославово место метишь, стерва приблудная? – сжала кулаки Милана. – А ты, старейшина, куда смотришь? Это вы с батькой дали из села бесовское гнездо сделать! Не было тут раньше ни капища Чернобогова, ни сборищ ведьмовских…

В толпе зашумели, заспорили. Ардагаст выступил вперед.

– Если мы Семерых Упырей изведем и Колаксаеву чашу добудем, признаете меня царем? А я вас из этих лесов на юг выведу. Знали бы вы, какие там черноземы пустуют, какие товары греки за зерно дают! И с сарматами мир будет: сам я – росский царевич.

Шума и споров в толпе стало еще больше. Высокий белобрысый парень выкрикнул:

– Верно царевич говорит! До каких пор нам всех бояться? Я среди сарматов год прожил – ничего, тоже люди. А уж со своими братьями-венедами не поладить…

Наконец старейшина, пошептавшись с Сарматкой, сказал:

– Добро! Только к гробнице иди ночью, не днем. Если Семерых одолеешь, когда они сильнее всего – значит, с тобой на земле некого бояться, сила самого Даждьбога в тебе.

Ардагаст и его люди расположились в обширной землянке мертвого колдуна. Гот стянул с себя доспех и рубаху и с удовольствием предоставил Милане смазывать раны и синяки. Ведьма ласково прижималась к могучему готу и со смехом что-то шептала ему. Ларишка, переодевшись в длинную венедскую рубаху, при лучине штопала свою одежду, а царевич поглаживал ее роскошные волосы.

– Не пойму, почему бы нам не плюнуть на старейшину и не пойти к гробнице днем? – спросил Сигвульф.

– Не в нем дело, – покачал головой Ардагаст. – С лесовиками нельзя зря ссориться. Если они за мной не пойдут – напрасно будет все, даже из лесу можем не выбраться. Здесь-то людей немного, а там, в низовьях Случи, большое племя живет. Эти места и для них святые. Не всегда тут бесам служили…

Утром пришельцы с юга осмотрели кладовые Лихослава, полные отборных мехов, меда, воска. Немало нашлось серебряных римских монет: торговлей с чужаками колдун оскверниться не боялся. Вышата расплавил часть серебра в тигле, взятом у кузнеца, и друзья окунули в горячий металл, страшный упырям, свои клинки.

И снова маленький отряд пробирался через чащу. К шестерым искателям солнечной чаши присоединились Милана и четверо мужиков с дубинами и рогатинами, посланных старейшиной следить за поединком. Среди них был и белобрысый, что жил среди сарматов. Лесовики тихо переговаривались, вздыхая.

– Ох-хо-хо… Жили тихо, мирно, со всеми богами ладили. Не иначе – за грехи свалился на нас царевич этот.

– Да где, когда такое видано: на богов меч поднимать, колдуна не уважить, ведьм не бояться?

– Где? Да хоть на юге! Сарматы дань берут, зато сами чертям не молятся и других не заставляют. И сколоты… А над нами смеются: живете-де в лесу звериным обычаем, чуть лапу не сосете.

– Пожили б они тут, где нечистых больше, чем у них в степи сурков…

– Да мы сами эту нечисть и развели. Прикормили, они и лезут, будто мухи на мед. Песиголовцев в наших местах не было, из-за Карпат, поди, заявились.

– Деды наши и прадеды всегда упырям требы клали…

– А за что? Кому они добро сделали? Перун гневен, да дождь посылает, Даждьбог – тепло…

– Добро, добро! Хоть бы зла не сотворили. Упыри все могут: засуху наслать, мор – хоть на людей, хоть на скотину. Нельзя без треб им!

– Вот ты своих детей на требище и веди, а я нечисти Малушу с Торопкой не отдам! Хватит, пусть теперь бесы нас боятся!

А лес кругом становился все мрачнее и безмолвнее. Все гуще сплетались ветви в вышине, еле пропуская свет. Часто попадались мертвые деревья. На их голых сучьях белели звериные и человеческие черепа. Не пели здесь птицы, не жужжали насекомые, не хрустел валежник под лапами зверей. Эта мертвая зловещая тишина и полумрак были страшнее, давили на душу больше, чем ночь, наполненная ревом врагов.

Но уверенно шагал впереди волхв Вышата, временами переговариваясь вполголоса с Миланой и после этого произнося заклинания или чертя знаки в воздухе. А по дороге, не спеша, рассказывал своим спутникам:

«Давно это было – до Колаксая. Сварог еще не научил людей ковать железо. К югу отсюда было большое село – да что там, город. Больше всего в нем почитали Великую Богиню Ладу, и жрицей ее была мудрая и прекрасная царица города. Как-то праздничной купальской ночью пришел к священным кострам могучий воин с волосами цвета меди, и царица по обычаю отдалась ему. То был бесстрашный и жестокий вождь лесного племени. Узнал вождь, как богат город зерном, скотом и медью, как миролюбивы его жители, и задумал их покорить, а царицу взять себе в наложницы.

Пообещал он большую жертву Перуну и повел племя в набег. Но в ночном бою горожане разбили лесовиков. На другой день, когда племя оплакивало погибших, пришли послы от царицы и объявили, что их повелительница согласна стать женой Медноволосого и объединить два племени. Так велела Лада своей жрице, ибо долгая война могла лишь погубить город – один из немногих оставшихся у некогда многолюдного народа Богини. Но гордый и буйный вождь будто обезумел от горечи поражения. Не воинственные конники-степняки одолели его – презренные трусливые горожане, управляемые женщинами! В глухой чащобе нашел Медноволосый злейшего из колдунов и совершил страшный обряд: выпил кровь ребенка, посвятил Чернобогу свою душу и обрек в жертву ему весь город.

Войско лесовиков ворвалось в город, сожгло его, перебило всех жителей, перерезало скот. Святилище Богини сровняли с землей, над царицей надругались всей дружиной, а после разорвали конями. Забыли только, что степняки тоже чтили Ладу и давно породнились с ее племенами. Не стерпели степные вожди такого кощунства. Обрушилась их конница на лесовиков, будто громовая дружина Перунова – на бесов. Каменным топором поверг вождь степняков Медноволосого с коня наземь, медным кинжалом поразил в горло. Но и с лесным народом были степные воины в родстве и потому похоронили проклятого, как пристало вождю: в каменной гробнице, вместе с двумя женами, двумя детьми, дружинником и рабом. Волею Чернобога все семеро стали упырями, а в их кремневое оружие владыка тьмы вложил губительные синие молнии. Лишь железо с серебром могло бы одолеть Семерых, а железные доспехи – защитить от этих молний. Но когда дар Сварога пришел к жителям леса, их сердцами уже многие века владел страх. Привыкли откупаться жертвами от упырей, а колдуны, что кормились от тех жертв, окружили гробницу сильными чарами».

* * *

Вечером отряд вышел на поляну у подножия невысокого холма, на котором рос вековой дуб. Между его корнями, подобно двери, выделялась серая каменная плита почти в рост человека. Ардагаст велел собрать побольше хвороста и сложить костер. Вышата, напевая заклинания, провел старинным бронзовым ножом борозду вокруг холма и поляны. Тем временем совсем стемнело, и мертвый лес внезапно ожил. Шорохи, треск, злое ворчание послышались отовсюду – сначала издалека, потом все ближе и ближе. Десятки красных глаз вспыхнули кругом…

– Обложили, – тихо, со спокойной безнадежностью произнес рябой мужик с жидкой бороденкой.

– И захотите, так не уйдете, воины Даждьбожьи! – раздался злорадный голос Сарматки. – Славная жертва будет Семерым! А вас, мужики, можем и пропустить. Родичи вы мне, как-никак. Идите, пока я добрая.

– А пошла ты!.. – длинно и зло выматерился белобрысый.

– Пропустишь, как же, – покачал головой рябой. – Растащат бесы наши косточки по лесу. И-эх-х! Царь Ардагаст, веди нас в бой! Умрем за тебя!

– Верно! Пропадать, так в бою, как мужам пристало!

А у Хилиарха, сына Хилонида, на душе стало удивительно легко и спокойно. Тут, в скифских дебрях, не нужно хитрить и унижаться. Бессильны здесь серебряные кружки с профилем кесаря, бесполезны папирусы с доносами и долговые расписки. Ахилл, воистину ты бессмертный владыка Скифии!

– Ты, златокудрый, Колаксай-скиф, я – твой воин!

Ярко вспыхнул костер и осветил лицо Ардагаста.

– Вышата, Милана! С упырями буду биться я с женой и дружинниками. Ваше оружие – чары. А вы, древляне, глядите в оба: прорвется какой нечистый через круг – в дубины его, в рогатины!

– Бесов материть – не грех, – подмигнул волхв белобрысому. – Не Мать Сыру Землю обидите, а Ягу-Бабу, всех чертей мать.

Царевич ударил рукоятью меча в плиту.

– Семеро Упырей! Я, Ардагаст, потомок сколотских царей, царевич росов, пришел к вам за Огненной Чашей Колаксая! Вызываю вас на смертный бой!

Сигвульф одной рукой отвалил плиту. За ней показались небольшие сени и вторая плита-дверь. Перед ней лежал, скорчившись, косматый и бородатый человек, прикрытый лишь потертой шкурой на чреслах. Гот пнул его ногой.

– Вставай, пес, и зови своего хозяина!

Лежавший вздрогнул и медленно поднялся. Мускулистое тело, белое, как у покойника, – и налитое кровью, заросшее черным волосом лицо. Крепкая рука сжимала короткое копье с каменным наконечником. Упырь злобно ощерился, блеснул длинными белыми клыками, но, заметив тусклый блеск серебра на клинках, попятился и не спеша отодвинул каменную дверь. Пламя костра еле осветило тесное подземелье со стенами из грубо отесанных плит и глиняным полом, выкрашенным красной охрой, словно залитым кровью. Против входа сидел, привалившись к стене, человек с длинными, отливающими красной медью волосами. Широкие плечи скрывал плащ из медвежьей шкуры, сколотый костяной булавкой. На мощной волосатой груди желтело ожерелье из клыков кабана. Могучие руки лежали на рукояти кремневого топора. За поясом с резной костяной пряжкой торчал каменный кинжал. Штаны черной кожи были заправлены в красные сапоги.

Вокруг вождя, скорчившись, лежали еще пятеро: по бокам его – две женщины в белых полотняных платьях и янтарных ожерельях, в ногах – двое юношей и мужчина в безрукавках из волчьих шкур и кожаных штанах, с каменными топорами в руках.

Хилиарх возбужденно шепнул: «Перебьем их по одному на выходе!» Ардагаст только укоризненно покачал головой. Пятеро воинов стали в ряд: Ларишка и Неждан по левую руку от царевича, Сигвульф и грек – по правую.

«Может быть, упыри давно мертвы?» – мелькнула робкая мысль у эллина. В Египте ему приходилось грабить склепы с мумиями. Обтянутые потемневшей кожей скелеты выглядели страшнее этих белых краснолицых трупов… Но веки Медноволосого уже поднялись, глаза зажглись волчьим огнем, алые губы раздвинулись, и низкий хриплый голос произнес несколько слов на забытом языке. Пять скорченных тел медленно начали распрямляться. Мускулистая рука вождя подняла топор, и синие огненные змейки вспыхнули на сером кремне. Горбясь под низким каменным потолком, встали упыри вокруг своего предводителя. Вот и он поднялся, первым шагнул наружу, выпрямился… Да, ростом проклятый вождь не уступал Сигвульфу.

Сжимая в руках каменное оружие, пылающее синим мертвенным огнем, пять упырей встали против пяти воинов. Медноволосый взмахнул топором над головой и издал протяжный волчий вой – боевой клич лесовиков. Чаща отозвалась оглушительным ревом, свистом, завыванием. Внезапно налетевший ветер зашумел в ветвях, закачал деревья. Сигвульф ободряюще хлопнул грека по плечу и… громко, раскатисто захохотал. Прав Вышата: ради такого боя стоило забраться на край света! Ардагаст поднял меч.

– Светлые боги с нами! Слава!

Мелькнуло в воздухе копье, посланное рукой раба – и упало, отбитое на лету мечом Неждана. Неуклюжим медведем косматый упырь двинулся на юношу, рыча по-звериному, но тот с усмешкой всадил клинок по самую рукоять в грудь врага. В следующий миг словно стальные клещи сомкнулись на обоих запястьях Неждана и отвели назад его руки. Пальцы на рукояти сами собой раздались. Видно, клинок не задел сердца упыря. А тот уже с довольным хохотом повалил юношу наземь, потянулся клыками к шее… Нездешний могильный холод лился из глаз упыря, отнимал силы, убивал волю. И такой же холод шел от тела живого мертвеца, обжигал кожу сквозь рубаху. Рядом Ларишка отчаянно отбивалась кривым мечом от топора и кинжала молодого упыря, а две упырицы с ножами в руках уже обходили сражавшихся сбоку. Вдруг противник тохарки отскочил назад и метнул топор ей в грудь. Синяя вспышка охватила на миг кольчугу, и воительница с криком упала.

Одним рывком молодой дружинник извернулся, подставил страшным клыкам край кожаного плаща и нажал грудью на рукоять меча, сдвинув ее вбок. Поистине мертвая хватка вмиг ослабла. Оживший труп, пораженный в сердце, стал просто трупом. Неждан сбросил с себя косматую тушу, не без труда вытащил клинок, оглянулся – и успел увидеть, что сын Медноволосого, ногой придавив руку тохарки с мечом к земле, замахивается кинжалом. Издав боевой клич своих отцов: «Мара!», сын сармата одним ударом перерубил шею упыря. И тут же в спину Неждана вонзились два острых кремневых жала. Из пяти бойцов он один не имел доспехов. Но Ларишка уже вскочила на ноги, разъяренной пантерой бросилась на упыриц, снесла одной голову, а вторую погнала к костру. Споткнувшись, упырица упала в пламя и, лишенная им всей своей силы, обратилась в горящий труп.

Второй сын вождя бился с Хилиархом. Грек отбил несколько его ударов и вдруг, отбросив меч, прыгнул вперед и обхватил своего врага. Синим огнем вспыхнул панцирь под ударом топора, дикая боль пронзила тело, но кинжал уже вышел под лопатку упырю. Бывшему обитателю александрийских трущоб это оружие было привычнее меча.

Тем временем чаща вокруг поляны превратилась в ад. Вдоль проведенной Вышатой борозды выросла стена из черных волосатых туш, мерзких огненноглазых рож, когтистых лап. Рев и вой не смолкали ни на миг. Словно птица, защищающая свое гнездо, носилась вдоль незримой преграды Милана с воздетыми руками и разметавшимися русыми волосами, и от одного ее пронзительного взгляда прирожденной ведьмы отшатывались самые свирепые бесы. Другие успевали просунуть внутрь волшебного круга головы или лапы, но их встречали меткие удары рогатинами и дубинами. Забыв всякий страх со стыдом заодно, четверо мужиков на весь лес ругали нечисть – в душу, в мать, в негожее место, в Чернобога и весь род его!

Лишь одному песиголовцу удалось прорваться на поляну – в тот самый миг, когда упырь-дружинник опытной рукой нанес сильный удар в голову Сигвульфу, так что рогатый шлем слетел, а великан-гот зашатался и тяжело осел. Второй смертельный удар упырь нанести не успел. Отчаянно вскрикнув, Милана повисла у него на плечах, впилась ногтями в ледяное тело. Сзади к готу уже спешил песиголовец, но белобрысый парень метнулся наперерез чудовищу и всадил ему рогатину в горло. Тут же грек вонзил песиголовцу кинжал в спину, пробормотав: «Везет мне здесь на кинокефалов!»

Этих несколько мгновений Сигвульфу хватило, чтобы прийти в себя и пронзить упыря мечом. Тот рухнул, увлекая за собой Милану. Германец вытянул клинок, ногой отшвырнул труп – и вдруг переменился в лице, увидев кровавую рану на груди колдуньи. Из тьмы раздался злорадный хохот Сарматки. Сигвульф в ярости схватил топор упыря, швырнул его на голос. Бесы бросились врассыпную, а один, замешкавшись, вспыхнул синим пламенем и обратился в кучу пепла. Гот склонился к Милане и с радостью заметил, что рана не опасна – скорее глубокая царапина, а женщина даже не потеряла сознания. Проворчав что-то насчет баб, которые лезут в битву героев, Сигвульф поспешил на помощь Ардагасту.

А царевич, теряя последние силы, в одиночку бился с Медноволосым. Десяток опасных ран, нанесенных двумя мечами, заставил бы истечь кровью самого сильного бойца. Но вурдалак не мог отдавать кровь – только поглощать ее. Не ведал воин-мертвец и усталости. Спокойно и умело отводил он самые опасные удары, не давая ни поразить себя в сердце, ни срубить голову. Но и ему ни разу не удалось задеть у противника не защищенные доспехами части тела. Ардагаст был не так силен и дороден, зато молод, быстр и вынослив. Удары колдовским оружием по панцирю и шлему пронизывали все его тело страшной болью, но не могли заставить потерять сознание. И все же вождь упырей медленно, но верно теснил его к костру. Вскоре панцирь раскалился, принося новую боль, затлела одежда.

И тут с двух сторон раздались боевые кличи: «Мара!» и «Один!» Кривой меч Ларишки отсек Медноволосому правую руку, а тяжелый клинок германца подрубил ноги. Рухнув на колени, он еще попытался достать царевича кинжалом, но и левая кисть упыря отлетела, срубленная молниеносным взмахом длинного сарматского меча. С громким, невыносимым воем Медноволосый упал в траву, но тут же, опираясь на обрубок руки, метнулся к Ардагасту, вцепился клыками ему в сапог. Три клинка обрушились на вождя упырей и кромсали его тело, пока призрачная жизнь не покинула последнего из обитателей лесной гробницы.

А Вышата все это время будто не замечал кипевшей вокруг него битвы, не глядел даже на бесновавшуюся вокруг поляны нечисть. Взгляд волхва был устремлен на гробницу и дуб. Возле них, заслоняя стволы деревьев, среди тьмы вырастала тьма еще более непроглядная, дышащая холодом и смертью. Вышата шептал заклятия – столь могучие и тайные, что их не должны были слышать ни люди, ни бесы, делал простертыми вперед руками почти незаметные знаки. И тьма отступала, распадалась на клочья. Но силы смертного не были безграничны. Клочья росли, собирались, ширились – и наконец слились в громадную, выше дуба, человекоподобную фигуру. Три пары беспощадных глаз горели в вышине, три пасти дышали огнем, огромные нетопырьи крылья раскинулись над верхушками деревьев. Разом умолкла, попряталась нечисть. И раздался могучий, всепроникающий голос:

– Вы славно бились, воины. Хотели богатства, власти? У меня их надо было просить! Я щедрый. Большее дам вам – бессмертие. Вы победили Семерых Упырей – станете Одиннадцатью Упырями! И вечно будете сторожить Колаксаеву чашу. Так велю я, Чернобог, Владыка Тьмы! Хо-хо-хо-хо!

Словно десять тысяч незримых сов захохотали в темном беззвездном небе. Могильный холод сковал все движения, проник до костей, пробрался в самую душу, убивая волю и желания. Иные, нечеловеческие чувства и мысли зашевелились на дне души: презрение к слабым, трусливым смертным, к их жалким земным радостям, жажда упиться их страхом, покорностью, кровью, горячей, соленой кровью… Но гордо вскинул голову Ардагаст, бесстрашно взглянул в глаза трехликому призраку:

– Да, мы хотим власти – но праведной и законной, а ты ее дать не можешь! Мы хотим золота – святого, солнечного, а не твоего проклятого, что в черепки обращается!

– Не про тебя ли сказано: «Черт золото имеет, а в болоте сидит»? – подхватил белобрысый. – Мы, поди, не черви – в могиле жить, не комары – кровь пить!

– И среди тьмы твоей есть свет, – твердо сказал Вышата.

– Это ваш костерок? Да он уже гаснет!

Напрягая все силы, волхв воздел руки к небу.

– Есть святой огонь в ночи во всех трех мирах. Огонь Перуна в небе, огонь Даждьбога – под землей, когда плывет Солнце в золотой ладье к восходу, огонь-Сварожич земной – в костре, в очаге, в наших душах. Вот дуб святой, Перунов – от земли до неба. Да соединится огонь небесный с подземным!

Вспыхнуло сияние в гробнице. Тут же ударила с неба огненная стрела, вырос на миг пламенный столб, раскололся дуб, треснули и обрушились плиты гробницы. И исчезла трехликая тень с нетопырьими крыльями. А холод сменился теплом летней ночи. Темный лес был по-прежнему безмолвен, но его тишина уже не таила в себе угрозы. Разошлись тучи, и месяц залил поляну спокойным серебряным светом.

– Мужики! Подбросьте веток, а то костер и впрямь погаснет, – совсем буднично произнес белобрысый.

Все принялись хлопотать у огня. Только Вышата, обессиленный, лежал в траве, раскинув руки. Милана склонилась над Нежданом.

– Кого боги берегут, так это его. В ножах упырьих синего огня не было. Да еще плащ кожаный, толстый. Будет жить сарматич, перевязать только хорошенько надо да над ранами пошептать!

Тела упырей тем временем успели превратиться в пожелтевшие костяки. Плоть живых мертвецов, их одежда, даже рукояти топоров, которые только что не удавалось перерубить мечом, – все осело бурым прахом.

– Кости упырей бросьте в огонь, – сказал, приподнявшись на локте, Вышата, – и все их добро – туда же. А пепел потом – в болото. Коли попадется злым колдунам хоть одна косточка или, еще хуже, оружие…

С факелом в руке Хилиарх змеей прополз в наполовину обрушившуюся гробницу и вылез, высоко поднимая половину золотой чаши. Вторую половину достал из сумы волхв. Он уже стоял, опираясь на плечо Сигвульфа.

– Это золото – сам солнечный огонь. Достойного царствовать он не опалит. Недостойного – сожжет. Мало принадлежать к царскому роду. Истинный царь мудр и праведен, силен и щедр. Есть ли такой среди нас?

Взгляды всех обратились к Ардагасту. Царевич шагнул вперед, взял из рук грека и волхва обе половины чаши и с силой прижал их одну к другой. Чистый, золотисто-белый свет вдруг возник в глубине чаши, вырос, языками невиданного пламени взметнулся вверх. Стало светло, как днем. И следа трещины не осталось на чаше. Дивный огонь подсвечивал изнутри, будто сквозь стекло, чеканные изображения: слева – терзающий оленя лев, справа – барс, напавший на вепря, а посредине – дерево с птицей на нем. Руки Ардагаста не дрогнули, не уронили пылающую чашу. Даже лицо его, гордое и красивое, не переменилось. Лишь голубые глаза засияли тихим торжеством. Кто не верит в свою силу – не побеждает.

Акинаком царевич распорол кожаный чехол на длинном мече, и тот заблестел золотом ножен и рукояти. На ножнах терзали друг друга чудища – грифоны, крылатые львы, драконы.

В едином порыве все, кроме Вышаты, упали на колени и простерли руки к царевичу.

– Ардагаст, ты – Колаксай, Солнце-Царь! Ты – Даждьбог!

– Даждьбог – на небе, царь – лишь его подобие на земле, – сурово произнес волхв. – Встаньте! Грех живого человека богом называть и молиться ему… Царь Ардагаст! Твой род, как и у всех людей, – от Сварога-Неба и Мокоши-Земли. Откуда же у тебя власть над нами?

– От светлых богов, что дали мне эту огненную чашу.

– Скажи, что значат изображения на ней?

– Лев – это Даждьбог, чья сила в правде. Барс – это Перун, его сила в мужестве. Птица на древе – Земля-Мокошь, мать их обоих.

– Что же станет с тобой, если не будешь праведен и храбр?

– Боги отберут у меня царство.

– Помни же: Земля – Мать тебе, как и всем. Не племя для тебя, а ты для племени.

Волхв набрал горсть земли и осыпал жирным черноземом золотистые волосы Ардагаста.

* * *

Сауасп-Черноконный, царь росов, скрестив руки на груди, угрюмо смотрел на завал из срубленных деревьев, перекрывший тропу над рекой. Уже третья засека! И у каждой он теряет дружинников. А в чаще из-за каждого дерева летят меткие стрелы. А за рекой – словене: как бы не отплатили за прошлогодний набег. Да еще у их князя гостит король готов с сильной дружиной. А Чернава-Сарматка, лучшая лазутчица, на этот раз такое несет про богов и чудеса… Рука привычно легла на меч. Вздор! Он молится только Мечу-Ортагну и Саубарагу – Черному Всаднику, богу ночных разбоев.