Текст книги "Ордынская броня Александра Невского"

Автор книги: Дмитрий Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

Уже прошед не один год, как кесарь латинский Бодуэн бежал из Цареграда к франкскому королю Людвику Святому. Никейские греки и болгары долго держали Цареград в осаде. Король послал в помощь латинянам отряд рыцарей, что прошли через болгарскую землю, а болгары не воспрепятствовали им. Да, сей год плохи стали дела в Болгарии. Прошедшая ранее чума унесла много жизней. Латиняне же заключили союз с половцами, бежавшими от татар, и всячески вредили никейским грекам. Правда, которы, бывшие ранее между никейцами и болгарами, забылись. Беда в том, что умер болгарский царь Иоанн Асень II. Его малолетний сын и наследник Коломан Асень подтвердил мир с никейским базилевсом Иоанном. Но при дворе Коломана кипели смуты. Теперь Болгарии угрожали и татары. Благо никейский базилевс использовал которы, что царили среди эпирских греков, и повел переговоры с эпирским князем Феодором Ангелом. Похоже, что никейские греки снаряжают корабли для похода на Солунь. Есть известие, что никейский базилевс Иоанн Ватац ведет переговоры и с царем Батыем, благо татарские рати уже стоят на берегах Дуная. Что касается татар, то Батый уже разгромил и угров и ляхов. Теперь же против него собираются кесарские немцы и чехи. Творимирич замолчал, посмотрел на Ярослав Всеволодовича и слегка склонил голову. Наступила общая тишина.

Князь Александр слушал предельно внимательно и напряженно. Он не все сразу понял из того, о чем рассказывал боярин, но последнее было уже хорошо известно и понятно ему. Он посмотрел на отца. Великий князь-батюшка тоже смотрел на сына. Затем отец заговорил. Спросил у Творимирича, какие подарки могли бы понравиться татарскому царю. Боярин отвечал, что царь очень ценит мех песца, добрые мечи и доспехи. Как бы невзначай Ярослав Всеволодович спросил, известно ли, где стоит станом царь Батый. Борис Творимирич отвечал, что верно где-то у Эстергома на Дунае. Но есть известия с Поля, что очень плох великий хан Угедей, того гляди помрет. Случись такое, Батый повернет рати назад. Потому надо торопиться. Ярослав Всеволодович поднял длань вверх и этим жестом закрыл уста боярину. Тот склонил голову и замолчал.

Слова отца пронзали, как гвозди, били, как кузнечный молот. Великий князь промолвил, что пришла пора брать Псков и громить ливонских немцев. Не время мешкать и ждать, что решат новгородцы. Господь дарует Руси возможность выбора. Если промедлить, татары возвратятся в Поле. Сейчас царев брат Хорду уже разгромил ляхов и стоит у рубежей Тевтонского ордена. И перед тем, как начать войну с Орденом за Псков, его сыну – новгородскому князю Александру следует немедля ехать к царю, просить его помощи и благословения. Теперь у Орды и Северной Руси один враг – немцы и латиняне.

* * *

В конце декабря большой санный караван в сопровождении комонной дружины вышел из Владимира-на-Клязьме и отправился в сторону Москвы. Сани были крыты, и видно было, что в них сидели люди и наложено много добра. Все верховые были «о дву конь». За каждой санной повозкой в поводу шло по две свободных лошади. Снег уже лег прочно, но был еще неглубок. Кони шли быстро, легко несли сани и потому путники были в Москве уже к середине третьего дня пути. Москва быстро отстраивалась после татарского нахождения. Врата бревенчатого Кремника уже были выложены заново, и внутри его стен поднимались построики новых клетей, теремов, и храмов. На посаде также строились споро. Обновлены были все окрестные монастыри. Торг близ стен града кипел мастеровым и ремесленным людом, торговцами, предлагавшими разный товар, смердами из окрестных сел, охотниками, бортниками, рыболовами из мещеры и мерян, женками, покупавшими снедь, паволоки и дерюги. Удивительно было путникам, откуда стекалось в Москву столько народа. Последний год во Владимире на торгу было немногим более. Растущая среди лесов, рек и холмов Москва радовала глаз и сердце своей неувядающей молодостью, непосредственностью и деловитостью москвичей.

Далее караван с сопровождением двинулся на юго-запад к реке Протве. За Протвой пошли к низовьям Угры. А оттуда вышли на Оку. По Оке дошли до Жиздры и двинулись «Жиздринским путем». В начале января ближе к вечеру караван остановился у Козельска. Видно было, что город понемногу отстраивался. Рвы, валы и стены Крома были уже восстановлены. В самом Кроме стояло десятка четыре недавно построенных домов. Но посада еще не было. Горислав и Путята уже на подъезде к городу расспрашивали встречавшихся по дороге земляков о том, кто возвратился на родное пепелище, и узнали, что родные Горислава и Путяты уже года три как пришли из дальних лесов и живут в городе. Вои подъехали к воротам града и просили пропустить караван и дружину для ночлега. Горислава и Путяту признали и пропустили. Посольство разместилось в домах побогаче. Детский и его друг не узнавали своего родного града, но быстро нашли своих родных. Вот радости было, когда старушка мать со слезами обняла чудом выжившего сына, которого считала погибшим. Правда, не стало отца, тот не пережил потерю двоих сыновей, и многих родственников. Ведь не знал, что младший сын жив. Плакали и целовались со всей родней. Сели за стол, выпили и помянули всех погибших за эти страшные годы. Затем пришел подвыпивший Путята, расцеловал всех на радостях, заплакал и рассказал, что его батюшка тоже верно погиб. Да и о старшем брате Горислава ничего не было известно. Ибо когда народ стал возвращаться на родные пепелища, от покойников на месте последней схватки с татарами остались одни костяки. Матушка и родные рассказывали, как тяжело жилось последние годы, как трудно восстанавливалось хозяйство. Затем вои еще выпили и стали укладываться спать. С зарею нужно было трогаться в путь.

Через два дня князь Александр и его люди были уже в Дебрянске. Оттуда двинулись вниз по замерзшему руслу Десны и добрались до Чернигова. Уже южнее Дебрянска путники увидели, как страшно разорены и как обезлюдели земли Черниговщины. Вместо городов и сел они встречали лишь обгорелые развалины, пустоши и заросли сухого бурьяна. Люди навсегда покинули эти места. Там, где раньше был красавец-Чернигов, высились лишь остовы обгорелых построек. Одиноко стояли с почернелыми, закопченными стенами опустевшие храмы, редко пробегали одичавшие собаки или кошки. Князь Александр был молчалив и насторожен. Он с любопытством оглядывал эти места, так как никогда не был здесь. Однако общее разорение окрест лежащей земли омрачало его душу.

Еще через два дня путники достигли того места, что раньше называлось Киевом. От города остались лишь порушенные, обгорелые стены, несколько десятков домов, разбросанных на большом расстоянии друг от друга, и несколько храмов. Все остальное было в руинах. Костяки тысяч покойников и павших лошадей лежали неубранными под снегом. С большим трудом можно было догадаться, что здесь еще немногим более года назад была древняя столица Руси. Дружина и бояре заметили, что Александр Ярославич стал замкнут, молчалив и потому сами старались не говорить много, не болтать лишнего. Да и увиденное не давало повода к веселым разговорам.

А князь ехал, взирал на разоренную Русскую землю и мыслил. Вспоминались ему слова Евангелия от Марка: «И аще царство на ся разделится, не может стати царство то…» («Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то…»). Теперь перед глазами князя наяву совершались слова Евангелия, и вся земля, населенная христианскими народами, была этим царством, разделившимся в себе. Чем дальше убегал их санный караван от родной Северной Руси, тем чудовищнее и невероятнее казалась ему мысль о том, что можно договориться с татарами и о чем-то просить царя Батыя, и тогда он спрашивал себя, ради чего он и окружавшие его люди идут на это испытание и возможные муки. И тогда перед его глазами появлялись виселицы с повешенными переветниками-новгородцами, чудинами и вожанами. А может быть, правы те, кто хочет объединиться с немцами, датчанами, свеями, мурманами, уграми, ляхами и прочими западными народами против татар. Ведь единый христианский мир возможно и сумеет противостоять татарам. Тогда почему уже тридцать пять лет против латинян так упорно воюют никейские, эпирские греки и болгары. Творимирич говорил, что богомилы-боснийцы дерутся насмерть против латинян-угров. Почему ижоряне, корела и вожане пришли на помощь новгородцам, когда он бил свеев на Неве, когда брал Копорье.

Тут вспомнил слова Творимирича о том, что и среди татар очень много христиан, но несторианского учения. А чем несториане хуже латинян? Несториане – суть азиаты – кочевники, скотоводы, охотники и воины. Их быт, язык и образ мыслей очень далеки от того, чем живут потомки Иафета. У великого монгольского хана, что правит в Каракоруме под рукой много племен и народов. Одни верят в Спасителя, другие поклоняются Будде, третьи почитают Магомета. Сами монголы чтут Небо и Землю. Но они не насилуют душу человека, а лишь заставляют уважать свою власть и силу.

Латиняне же иафетиты, но лишь на словах хотят обращения восточных христиан в латинство. Им бы урвать кусок. Для них только люди римского вероисповедания являются богоизбранным народом, все остальные – еретики и враги. Но и среди них нет единомыслия и братской любви, ибо во главу угла поставлена личная выгода. Сторонники верховной власти римского папы – гиббелины, режутся с гвельфами – теми, кто поддерживает верховную власть римского кесаря. Все же вместе присели перед Господом и мнят себя Господами. Все – с низу до верху. Даже смерды и холопы хвастают тем, что они внебрачные потомки господ и князей. Но даже не это главное.

Князь вспомнил, что когда еще он был совсем юн, его батюшка писал в Переславль, как крестил корелу. Александр слышал и рассказы о том. Отец пришел в корельскую землю, построил несколько храмов, поставил там священников и проповедников, привез книги и иконы. Никого насильно к Кресту не приводили. Крестились многие из корелы, но не все. Остались и язычники, не сменившие веру дедов и отцов. Никто их не тронул. А ранее ведь среди чуди и летьголы были православные, но немцы силой меча всех обратили в латинство. Было и так, что в самом Новгороде Великом как-то сожгли волхвов. Но сожгли потому, что смущали народ и подбивали его против Церкви. Князь вспомнил охоту в лесах за Плещеевым озером и языческую требу мерян. Задумался и в синем просверке озарения вдруг понял, для того, чтобы люди приняли Христа, нужны десятилетия и столетия проповедничества, подвижничества и самопожертвования. Крестить людей под угрозой смерти, с мечом в руке, укрывшись щитами, шеломами и доспехами, дело, не угодное Богу. Творец наделил человека правом выбора и свободной волей. Насильственное установление истины есть нарушение самой истины и воли Божьей о человеке. Да и удержать разве силой меча в латинстве всех их: русичей, корелу, ижорян, весь, мерян, мурому, мещеру, булгар, мордву? Нет, все передерутся. Даже если Пскову и Новгороду против татар окажут помощь латиняне, дружбы и любви между русскими и латинянами все равно не будет.

Татары, конечно, навесили тяжелое ярмо на выю русичей, и все подданные им народы. Но православные сохраняют свою веру и свою душу, сохраняют и дают жить другим так, как они того желают. Ведь сколько булгар-магометан бежало на Русь от татарского нахождения. Пришли, сели и стали жить рядом. И никто не погнал их далее с Русской земли. Сколь народов в грядущем также придет сюда и всех укроет и примет православная Русь…

* * *

Мало кто из новгородцев, переславцев, суздальцев, владимирцев и других северных русичей когда либо видел горы. Смотрели и дивились они высотам Карпат, за вершины которых цеплялись облака. Зимние леса, убранные инеем и пушистым снегом, спокойно и привольно спали на склонах гор. Разоренные земли Южной Руси остались позади. Здесь же было мирно и тихо, не верилось, что неподалеку полыхает пожар войны. Борис Творимирич с усмешкой посматривал на тех, кто удивлялся и восхищался сказочными горными красотами. Говорил, что у греков горы выше в два, а то и в три раза. Люди смотрели на огромные скальные утесы, поднятые Творцом на сотни саженей над бездной пропастей, по дну которых бежали и ревели потоки ледяных рек, восклицали, слушая многократное и раскатистое горное эхо, улыбались, пожимали плечами, крутили головами, с трудом веря старому боярину. Здесь в горах снега было много. Пройдя же Торуньским перевалом, через три дня посольство вышло в Закарпатье, оставило сани и пересело на крытые возы. Перед русичами были берега реки Тисы. Южнее лежала Паннонская равнина последний кусок Великой Степи. Но путь посольства пролегал далее на Запад – к берегам Дуная. Снега здесь почти не было.

Страшное тогда творилось ка берегах Тисы, Дуная и озера Балатон. Вся угорская земля была выжжена и разорена. Той же участи подверглись Хорватия, Польша, Силезия. Основные военные силы этих земель уже были разгромлены завоевателями или отступили к западным границам. Их предводители теперь ожидали помощи со стороны императора и знати Священной Римской империи. Большинство городов и замков было взято и разграблено. Лишь отдельные твердыни, что стояли в высоких горах, среди густых лесов и болот не были взяты татарами. Завоеватели подошли к восточным владениям чешских королей – Моравии. Их отряды неслись по дорогам и полям Центральной Европы, уже почти не встречая сопротивления. Один из таких отрядов встретил русское посольство на полпути между Тисой и Дунаем. Около пятисот верховых воинов окружили русичей. Достав луки, татары готовы были в любой миг накрыть их стрелами. Борис Творимирич вовремя выехал с толмачами вперед и разъяснил одному из татарских сотников, кто они и куда направляются. Затем подарил сотнику богатую соболью шубу. Тот принял «бакшиш» [156]156
  Бакшиш (татарск.) – подарок.


[Закрыть], приставил к посольству конных воинов для сопровождения, и русичи продолжили свой путь.

С ужасом взирали посылы на то, что творилось вокруг. Даже Горислав и Путята, видавшие татар и знавшие, как те могут вести войну, удивлялись столь невероятной их жестокости. Ожесточенное сопротивление латинян и огромные потери в ратях заставили монголо-татар предпринять карательные меры и вести тактику «выжженной земли». С тех далеких времен до наших дней дошли свидетельства очевидцев этих событий. Одно из них принадлежит архидиакону Фоме Сплитскому, ставшему очевидцем завоевания монголами Венгрии и Хорватии в 1242–1243 годах от P. X.: «…Татары в своей неслыханной жестокости, нисколько не заботясь о военной добыче, ни во что не ставя награбленное ценное добро, стремились только к уничтожению людей. И когда они увидели, что те (венгры) уже измучены трудной дорогой, их руки не могут держать оружия, а их ослабевшие ноги не в состоянии бежать дальше, тогда они начали со всех сторон поражать их копьями, рубить мечами, не щадя никого, но зверски уничтожая всех… Если кто и смог выбраться из этого омута, не имел никакой надежды избежать смерти от меча, потому что вся земля, как от саранчи, кишела вражескими полчищами, которым было чуждо всякое чувство милосердия, чтобы пощадить поверженных, пожалеть пленных, отпустить изнемогших, но которые, как дикие звери, жаждали человеческой крови. Тогда все дороги, все тропинки были завалены трупами…

Более того, татарские женщины, вооруженные на мужской манер, как мужчины, отважно бросались в бой, причем с особой жестокостью они издевались над пленными женщинами. Если они замечали женщин с более привлекательными лицами, которые хоть в какой-то мере могли вызвать у них чувство ревности, они немедленно умерщвляли их ударом меча, если же они видели пригодных к рабскому труду, то отрезали им носы и с обезображенными лицами отдавали исполнять обязанности рабынь. Даже пленных детей они подзывали к себе и устраивали такую забаву: сначала они заставляли их усесться в ряд, а затем, подозвав своих детей, давали каждому по увесистой дубинке и приказывали бить ими по головам несчастных малышей, а сами сидели и безжалостно наблюдали, громко смеясь и хваля того, кто был более меток и кто одним ударом мог разбить череп и убить ребенка», – писал архидиакон.

В хронике известного западноевропейского автора середины XIII века Матвея Парижского также сохранился целый ряд свидетельств, отразивших переполох, панику, а порой и ужас католического мира перед неизвестными, жестокими и неукротимыми завоевателями.

Вот фрагмент письма графа Лотарингского Генриха, написанного в 1241 году своему тестю герцогу Брабантскому:

«Несчастья, предсказанные в Писании издревле, не иссякли и теперь и в наказание за наши грехи появляются отовсюду. На самом деле, народ кровожадный и бесчисленный, племя неистовое и беззаконное вторглось и заняло соседние нам страны. Они достигли даже Польши, ограбив предварительно другие страны и истребив их народы. По этому случаю я получил уведомление и просьбу, как от частных лиц, так и от нашего любезного брата, короля Богемии (Чехии), поспешно вооружиться и придти на помощь и защиту верных. Действительно, теперь уже нет никакого сомнения, что эта татарская нация намерена через неделю после Пасхи кровожадно ворваться в Богемию и опустошить ее, если королю не будет оказана заблаговременная помощь… Мы просим со слезами помощи и совета у Бога и у своих соседей, наших братьев, во имя кафолической [157]157
  Кафолическая (греч.) – вселенская.


[Закрыть]Церкви. Всякое промедление будет опасно, и мы молим вас настойчиво спешить, как можно скорее, нам на помощь, ибо дело идет столько же о вашем избавлении, сколько и о нашем; соберите многочисленную конницу, храбрую и отважную: ваши вассалы поставят вам ее; держите ее всегда наготове, в ожидании, когда мы пошлем вторично дать знать. А мы через содействие своих прелатов и братьев проповедников и миноритов [158]158
  Минориты (лат.) – монахи францисканцы.


[Закрыть]объявим повсюду крестовый поход… Заметим при этом, что значительная часть этой проклятой нации с другой армией, соединенной с ними, опустошает Венгрию с неслыханным варварством… Одним словом, Церковь и население северных стран угнетены и подавлены бедствиями всякого рода до того, что еще никогда от начала мира эти земли не претерпевали столь великих зол.

Дано в год благодати 1241-й, в день, когда поют: «Возрадуйся, Иерусалиме!»».

А вот письмо, которое принадлежит перу самого германского императора (римского кесаря) Фридриха II, интересное своими известиями о том, что знали в католической Европе о событиях на Руси: «Фридрих, император римлян и Август и проч., королю Англии привет!

В настоящее время происходят события, которые занимают столько же Римскую империю…. столько и остальные государства вселенной, исповедующие христианскую веру; как ни поздно пришли к дам известия о том, но мы не можем не сообщить их вам… Какой-то народ, вышедший уже давно из последних пределов земли, прибыл из южных стран… Не щадя ни возраста, ни пола, ни достоинства, они стремятся к уничтожению всего рода человеческого; уверенные в своем могуществе и надеясь на свою многочисленность, татары желают одни господствовать над всей землей. Предав грабежу и смерти все страны, которые они могли только завидеть, оставив позади себя бесконечные пустыни, они прибыли в землю густо населенную куманами (половцами). Там татары… рассеяли тот народ и покорили его; меч татар обагрился в крови тех, которые не успели убежать. Но такое соседство не могло внушить более благоразумия и осторожности русским; враг был вовсе не так далеко, чтобы они, не видав прежде никогда такого народа, не пришли в ужас от приближающегося пожара и не приняли мер против набега татар, или вообще не подумали бы о своем спасении. Между тем варвары явились внезапно с целью грабить и истреблять. Когда этот неистовый народ… напал на них, город Киев, один из самых больших городов этой страны, был уже осажден и взят приступом, и все то знаменитое государство, жители которого были перерезаны, было предано грабежу и опустошению. Такая участь должна была бы заставить венгров, соседних им, подумать о мерах предосторожности; но венгры по своей небрежности, не подумали о защите.

Теперь ужас и страх, внушаемый неистовством этих завоевателей, должен овладеть сердцем каждого; подавляющая нас необходимость, близко угрожающая опасность заставляют подумать о мерах к отражению врага. Всеобщее истребление мира и в особенности христианства требует поспешной помощи, ибо эта свирепая и беззаконная нация не знает человеколюбия».

Уже на берегах Дуная русское посольство узнало, что под польским городом Лигницей татары встретили и нанесли поражение большому соединенному немецо-польско-чешскому войску. Стан царя Батыя был уже недалеко.

* * *

Батый принимал владимиро-суздальских русичей у себя в большом круглом шатре, недалеко от стен разгромленного Эстергома. Когда русское посольство, осторожно ступая через порог по татарскому обычаю, вошло в огромную юрту полную приближенных и воинов, сидевших и стоявших вокруг царя, наступила загадочная тишина. Русичи, все как один, сняв шапки и шеломы, поклонились царю земным поклоном. Татары все остались в шапках. В юрте ярко горели почти бездымные светильники и курились какие-то восточные фимиамы. Царь сидел в некотором отдалении от входа на подушках из дорогих тканей, скрестив ноги по-восточному. Его узкие раскосые глаза были сощурены и немного прикрыты веками. Тонкие губы были плотно сжаты и уголки их опущены подковой вместе с тонкой ниткой усов. Батый слегка теребил перстами редкую, узкую бородку. Было видно, что он немало озабочен чем-то, хотя и внимательно разглядывал послов.

Первым заговорил Борис Творимирич, что выступил вперед и еще раз низко поклонился царю. Толмач быстро и, судя по всему, толково переводил. Боярин молвил, что посольство пришло от слуги царя Батыя князя Ярослава из Залесской Руси и из Новгорода. Что посольство возглавляет сын Ярослава новгородский князь Александр. С этим Творимирич указал на Ярославича, а тот также низко поклонился Батыю. Слова эти, похоже, вызвали у Батыя некоторое удивление и одобрение. Вскинув бровь ошеего глаза, царь одобрительно кивнул несколько раз головой, и что-то тихо сказал старому и седому соратнику, сидевшему одесную. Затем боярин просил простить его, за то, что первый начал вести речь от имени посольства и тут напомнил царю о первой встрече с ним под Новгородом Великим, случившейся почти три года назад. Эти слова вызвали у Батыя добрую усмешку и он, опять одобрительно кивнув головой, стал справляться о здоровье и делах старого доброго княжеского слуги. Потом сказал, что хорошо помнит его рассказ и советы, теперь же рад увидеть вновь его живым и здравым.

Обстановка в большом царском шатре явно потеплела. Не тратя времени, Творимирич просил царя принять подарки князя Ярослава, а потом выслушать князя Александра. Не успел Батый сказать что-то в ответ, как русичи вынесли из своей толпы и выложили небольшой горкой перед царем связку серебристо-белого, голубоватого меха песца. Затем положили к его ногам чешуйчатый доспех, крытый позолотой, дорогой шелом с бармицей, круглый щит с узорной восьмиконечной звездой, обоюдоострый меч, булаву с вкрапленными в рукоять драгоценными каменьями, конское седло, стремена, узду, крытые серебром и конскую ортму дорогой работы. Затем по мановению княжеской длани детский Горислав вышел, поклонился царю до земли и поставил перед ним увесистый ларец, наполненный золотыми арабскими дирхемами. Другой – с серебряными новгородскими гривнами вынес и с поклоном поставил Путята. Люди из окружения царя о чем-то взволновано и довольно громко заговорили на своем языке, глядя на дары раскосыми горящими глазами.

Батый явно совсем потеплел и велел всем молчать. Теперь он обратился к самому князю Александру. В начале спросил князя о том, правда ли что тот уже прославился своими победами над ратями римских стран и их воеводами. Александр подтвердил это и кратко рассказал о победах русичей: битве на Амовже, Невской сече и взятии Копорья. Видя, что Александр немногословен, Батый похвалил его, сказав, что воина украшают не слова, а дела. Следом, принимая дары, отпустил русское посольство и молвил, что только князю и его боярину назначает личную встречу завтра в вечеру. Кланяясь и уходя, Александр Ярославич заметил, что на него внимательно смотрит пара умных глаз молодого татарина, сидевшего позади и одесную Батыя. Уже выйдя из шатра, князь спросил Творимирича, знает ли он, кто этот молодой человек, сидевший позади царя. В ответ услышал, что это сын Батыя Сартак.

На следующий день только пятеро человек сидело на подушках в огромной юрте Батыя и вело негромкий разговор. Это были сам царь, его сын и верный, мудрый полководец Субутдай. Напротив них сидели новгородский князь Александр и его боярин Борис Творимирич. Только два толмача стоя переводили разговор. Снаружи юрта охранялась десятком нукеров, но никто не слышал ни слова из того, о чем говорил царь и его окружение. Батый угощал русичей вином из подземных погребов Эстергома и кумысом. Творимирич, понемногу отпивая кумыс, долго рассказывал Батыю о делах в греческой земле и в Святом Граде Иерусалиме. Царь и его окружение внимательно слушали.

Затем Батый стал расспрашивать князя о делах в Новгородской земле, о силе орденских немцев и свеев. Александр подробно отвечал. Рассказал, как немцы взяли Псков, как полонили Новгородскую землю и построили град Копорье. Следом уже подробнее рассказал, как брал его. Тут последовал вопрос Субутдая, что думает князь делать далее. Глаза Батыя при этом стали хищными, как у волка, брови сошлись к переносице. Александр Ярославич, помолчав немного и, внимательно глядя в очи царю, отвечал, что думает немедля брать Псков, а затем идти в землю ливонских немцев, жечь ее и громить их порубежные города особенно Юрьев и…

Медвежью Голову. Для того прибыл сюда и просит теперь у царя благословения и помощи. Глаза Батыя потеплели. Он поинтересовался, велик ли и крепок град Псков. Александр отвечал, что Псков велик, крепок и богат. Тогда последовал новый вопрос, будут ли Псков и Новгород платить царский «выход» [159]159
  Выход – дань.


[Закрыть]. Подумав немного, представив себе это, Ярославич утвердительно махнул головой и отвечал, что сможет сделать так. Тогда Батый задал последний вопрос, станет ли Александр верным слугой и помощником царю, каким является его отец князь Владимиро-Суздальский. Александр отвечал утвердительно. После его слов разговор ненадолго прервался.

Помедлив немного, Батый вновь заговорил. Его ратям пришлось очень тяжело в этом походе. Все латиняне объединились против него. Многие доблестные воины пали в сечах и при взятии городов. Он знает, что сильные русские князья Михаил Черниговский и Даниил Галицкий со своими дружинами ушли на Запад и сейчас просят помоши у латинских князей, у их кесаря и их первосвященника. Но пока Небо помогает ему. Он уже нанес кесарским немцам и ляхам тяжелое поражение под Лигницей. Он знает и о том, что орденские немцы – главный враг князя Александра и его отца Ярослава. И потому он пошлет к своему брату Хорду и велит тому усилить натиск вверенной ему рати на землю тевтонов. Князю же Александру необходимо немедля возвратиться к отцу и передать, что царь велит помочь сыну – новгородскому князю взять Псков и разгромить немцев. Но важно торопиться, ибо за промедление Небо может отвернуться от них и ему – царю, нужно будет уводить войска в Поле и ехать в Каракорум.

– Не умедли, княже! – перевел толмач последние слова Батыя. С этим царь вздохнул, потер виски перстами десницы и прикрыл глаза. Дал понять этим, что отпускает русских послов.

Уходя, князь и боярин кланялись и благодарили царя за угощение. Затем уже было пошли к выходу. Но тут Александра нагнал Сартак, с уважением тронул его дланями за плечи, затем хлопнул в ладоши. В юрту вошел нукер. Царев сын что-то молвил тому на татарском. Нукер поклонился и стремглав растаял. Через минуту он явился с каким-то большим свертком из парчи и вновь склонился, подавая его господину. Сартак принял на руки сверток, раскинул ткань. Князь увидел изящные ножны с рукоятью клинка. Сартак с благодарностью протянул оружие Александру и просил принять его. Толмач перевел, что клинок очень редкой работы, что изготовлен сарацинскими мастерами в городе Дамаске. Ярославич склонился в поклоне, благодарил царевича, целуя оружие. С этим распрощались.

Уже будучи у себя в шатре, Александр обнажил клинок. При свете факелов и светильников его серо-голубая сталь брызнула и заиграла светом серебра и золота. Изящные формы и голомени [160]160
  Голомень – плоская сторона клинка.


[Закрыть]с бороздами кровостоков, травами (узорами), и какими-то надписями то ли на греческом, то ли на сарацинском языке вызывали немое восхищение. У самой рукояти мастером был искусно насечен Крест с четырьмя равнозначными ветвями, раскрытыми в Бесконечность. Ярославич охватил рукоять десницей, вытянул руку, рассматривая оружие в льющемся, играющем свете. И тут из глубин памяти, словно во сне, явилось перед ним то, как он мальчишкой принимает от златокудрого воина этот самый голубовато-золотистый, искусно извитой клинок в свою десницу…