Текст книги "Ордынская броня Александра Невского"

Автор книги: Дмитрий Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 45 страниц)

До перелеска оставалось саженей пятьдесят, когда вдруг раздался разбойничий посвист, и под треск ветвей, сучьев и гиканье на козлян обрушился рой стрел и вылетел отряд Залесских русичей. Горислав лишь успел проорать во все горло, чтобы люди подняли щиты над головами. Крики раненых и конское ржание ударили в уши. Ошарашенная козельская молодь пустила в ответ свои стрелы и резво тронула коней по сторонам. Кмети быстро опускали тяжелые копья. Вращая во все стороны головой, и озирая своих воев, Горислав заметил, что потери от стрел среди козлян немалые. Он быстро перехватил копье и, указывая им на катящегося ворога, вновь во все легкие заорал, призывая кметей к соступу. Несмотря на потери, козляне дружно тронули коней и понеслись вперед. Краем десного глаза детский успел разглядеть знамена супротивника и в душе с облегчением перекрестился.

Свое копье Горислав обломил с первого удара. Залесский русич, казалось, сначала вылетел из седла, но затем вновь неожиданно вынырнул из-под брюха коня и нанес удар Гориславу то ли мечом, то ли саблей по шелому и дощатому доспеху вдоль спины. Но детскому уже было не до того. Он выпростал тяжелый двуручный меч и с замаха обрушил его на налетавшего с копьем всадника. Копье он отбил, а затем успел еще раз ударить мечем по шелому своего врага. Тот вылетел из седла. Тут вновь Горислав почувствовал сильный удар по своему шелому сзади. В голове у него зазвенело, но он остался в седле и даже успел поворотить коня. Мигом понял, что перед ним все тот же, не выбитый его копьем вражеский кметь. Дав коню стременами в бока, он заставил прыгнуть его грудью вперед и избежал нового удара. В тот момент кто-то из козельских кметей достал копьем в бедро увертливого залесского русича. Тот громко ойкнул и припал к шее коня. Приходя в себя, Горислав привстал на стременах и озрел место схватки. В общей сумятице он увидел, что сопротивлялись только козельский и карачевский полки. Мценцы и дебрянцы уходили наметом от врага стороной ошее Шеренска. Вот тогда-то Горислав и заметил одесную от себя саженях в ста новугородское знамя с двумя медведями, повернутыми друг к другу, и крестом между ними. Залесские русичи громили козлян и карачевцев ошую и одесную. И тогда княжий детский закричал во все горло своим воям, чтобы поворачивали коней и уходили к Шеренску. Еще минуты три он и несколько его кметей отмахивались мечами и саблями от наседавших супротивников, но как только козляне стали отрываться и выходить из схватки, Горислав стеганул плетью коня, пустил его галопом и бросил меч в ножны. Уже на полном скаку он достал из-за спины лук и, почти не оглядываясь, пустил две стрелы позади себя. Еще минуту он скакал, давая волю коню. И тут острая боль пронзила ему икру десной ноги, теплая кровь стала заливать сапог. Опустив глаза долу, он увидел стрелу, торчавшую из ноги. Заскрипев от боли зубами, осмотрелся окрест, и увидел, как, отрываясь от супротивника, наметом уходят к городу козельские кмети. Вслед им летели стрелы, но и они отвечали тем же.

Князь Ярослав Всеволодович видел, как новгородцы и волоколамцы с подвойским Олданом да московские вои под рукой воеводы Филиппа Нянка и Дмитрока Киевца смяли черниговскую конницу на ошеем плече. Теперь горячая сеча развернулась на дороге, ведущей к Шеренску, в каких-нибудь двадцати-пятнадцати саженях от него. Здесь переславский и дмитровский конные полки похоже ломали и крушили самого трубчевского князя и новгородцев посадника Внезда. Натиск переславцев был столь стремительным и горячим, что трубчевцы стали поворачивать коней. Сеча длилась еще минут пять-десять, и вскоре залесские кмети погнали противника в сторону посада и к раскрывшимся воротам града Шеренска. Одесную пешцы и конные полки ростовских Константиновичей теснили другие черниговские стяги. Ярослав Всеволодович хлестнул плетью коня и пустил его вперед, чтобы преследовать врага и попытаться взять град изгоном. Черниговцы бежали. Переславцы преследовали их. Стрелы вспархивали как стаи птиц и сыпались с той и с другой стороны, поражая бежавших и наступавших.

В Шеренск ворвались на плечах противника. Шеренские вои на воротной веже не успели закрыть ворота, а только осыпали переславцев и дмитровцев стрелами. Князь Ярослав вспятил коня, не доехав до крома саженей пятьдесят. С его стороны кромский холм был крут. Ошую, саженях в тридцати уже начинались клети и избы предгородья. С высоты подъема князь увидел, что с южной стороны на улицы посада ворвались отступашие черниговские вои. Преследовавшие их московляне и новгородцы тут же были обстреляны из-за рубленых стен домов и клетей. Но они все же пробились к бревенчатым постройкам, и там, на улицах, завязалась сеча. К тому времени в Шеренский кром прорвались уже и пешцы Залесского войска. Внимательно осмотревшись, Ярослав увидел, что в пылу схватки залесские русичи несут большие потери, так как черниговские вои да шеренцы чувствовали себя увереннее среди градских и посадских стен, осыпая наступавших сотнями смертоносных стрел. Рукопашный бой шел на улицах, но стены и вежи крома, дома были в руках у черниговцев, и те прицельно били со всех сторон. Стрелы, пущенные со стен града, стали со свистом усеивать землю вокруг князя, словно вырастали из земли подобно страшным цветам. Но Ярослав не думал об опасности. Помрачнев ликом, князь озрел округу. Поднимался довольно сильный восточный ветер. И тут перед глазами переславского князя явился образ горящего ливонского града, сожженного по его приказу русскими лучниками в Чудской земле восемь лет назад. Резко развернувшись к воеводам, съехавшимся к нему, он громко крикнул:

– Велети воям жечи кромъ и предградье, да отходити вборзе.

Слова Ярослава были поняты мгновенно. Тут же воеводы, сотники и детские дали войскам приказ зажигать дома, амбары, клети, стены и вежи града. Бой еще продолжался. Но теперь из рукопашного он превратился в перестрелку. Отходившие из крома и посада залесские и новгородские пешцы, лучники и вершники подносили к соломенным стрехам крыш горящие пучки соломы, пускали стрелы со смоленой паклей, кто-то даже успел раздобыть смолу и поджечь факелами клети, амбары, воротные вежи и стены крома. Сначала переславские вои отступили от загоревшегося города на несколько десятков саженей, но продолжали бить по черниговцам и шеренцам, пытавшимся тушить пожар. Ветер помогал залесским русичам. И через полчаса предгородье и кром были уже охвачены яростным пламенем. Черниговцы и шеренцы оставляли город и бежали из него в юго-западном направлении. Князь Ярослав отвел полки за версту от горевшего града и, выставив сторожу, молча смотрел на бушевавший пожар. Залесские и новгородские вои перевязывали раны, приходили в себя после кровопролитного боя, отдыхали и считали потери.

В вечеру сторожа сообщила, что черниговские полки готовятся к новому утреннему соступу. Черниговская рать была явно больше залесской. Сторожа известила и о том, что на соединение с черниговской ратью движутся полки от Воротынска и Перемышля. Эти силы могли зайти в тыл переславскому войску и ударить неожиданно. Нужно было немедля отходить. И князь Ярослав решил отводить войска в ночь. Раненых и убитых, кого смогли и успели подобрать, погрузили в возы и телеги и тронулись к известной переправе и броду через Серену. К утру войска князя Ярослава были уже в двадцати пяти верстах севернее реки и, не останавливаясь, продолжали движение на север. Еще через сутки ночью они переправились через Угру и вступили в пределы Смоленской земли. Здесь князь Ярослав дал отдых войскам. Но сторожа сообщала, что черниговская рать идет по пятам. Рано утром Ярослав повел войска к реке Шане. После переправы через реку залесские полки вышли на большую дорогу, что вела к реке Протве и на смоленский Вышгород. Еще два дня войска князя Ярослава отступали на север по этой дороге и вскоре достигли реки Москвы и града Можайска. Далее князь Ярослав отходить не хотел. Уже совсем близки были рубежи великого Владимиро-Суздальского княжества. Можайские князья были в дружбе с московскими князьями и хорошо знали московских мужей. Поэтому Ярослав направил в Можайск воеводу Филиппа Нянка и Дмитрока Киевца. Князя в городе не было. Но можайские мужи обещали помощь залесским полкам в случае тяжелого положения. Было обещано, что в случае поражения можайцы откроют ворота и впустят князя Ярослава с полками за стены града и помогут вести переговоры с противником.

Через день черниговская рать встала напротив полков князя Ярослава. По меньшей мере, черниговцев было тысяч восемь-десять. Но за спиной Ярослава был Можайск. С ошего же плеча полки Ярослава прикрывал глубокий овраг с рекой Можайкой. С десного – овраг с рекой Куширкой. Кроме того, за оврагом и Можайкой на Петровской горе Ярослав поставил часть конной переславской и новгородской молоди с луками. А пространство между оврагами перед войском и перед горой перегородил возами, за которыми укрылись стрелки.

Черниговцы полезли утром. Вперед пустили пешцев, чтобы те попытались прорваться ко граду вдоль оврага реки Можайки и отрезать полки Ярослава от города. Конница черниговцев пыталась выманить конных стрелков с Петровской горы и прорваться к городу по московской дороге. Но стрелы оборонявшихся сыпались как дождь. Черниговских пешцев побили стрелами, копьями и камнями. Затем залесские пешие вои выбили остатки черниговцев из оврага. Коннице нигде не удалось прорваться или завязать хотя бы короткую рукопашную схватку. Все приступы были отбиты. Полки Ярослава устояли. Правда, потери с обеих сторон были немалые. Очень многие были ранены. В перестрелке на Петровской горе погиб подвойский Олдан. Все остальные воеводы были целы.

Черниговская рать приступала к полкам Ярослава еще не один день, но так и не добилась успеха. Затем начались дожди. Кровавые перестрелки и стычки прекратились. Войска с обеих сторон голодали. Округа была разграблена черниговцами.

Простояв более двух недель под городом, черниговская рать снялась и оставила земли Можайского удела, так и не получив ни победы, ни выгодного мира. С этого времени новгородский стол навеки оставался в руках князей Владимиро-Суздальской земли, и никто уже более не мог оспорить у них этого права.

Солнечным счастьем озарилось все существо князя Феодора, когда он, выехав из усадьбы июньским вечером, увидел обоз, подъезжавший с юга к Городищу. Испугавшись сам своего счастья, он поворотил коня и возвратился на княжеское подворье. Через полчаса обоз во главе с тиуном Якимом въехал на Городище. Дворовые начали разгрузку возов на тиуновом подворье. Сам же Яким с сыновьями и сыновцом прибыл показаться князьям. Он и его сродники долго кланялись Феодору и Александру в ноги, благодарили за то, что не забыли, не оставили их и помогли с возвращением. Тиун пролил скупую слезу, а Феодор на радостях даже обнял и расцеловал Якима. Затем посетовал, что без тиунова глаза княжеское хозяйство пришло в упадок. Но тиун, вытаращив глаза, отвечал, что наоборот не ожидал увидеть такого порядка на разоренной ранее усадьбе и еще раз благодарил князей. Феодор вежливо и осторожно справился о здоровье семьи, дворовых людей, и о том, все ли прибыли с тиуном на Городище. Яким отвечал, что женскую половину семьи и часть двора он оставил в своем сельце у Липны. Это сообщение сразу насторожило молодого князя, но он не подал вида и, велев тиуну устраиваться на своем подворье, отпустил его со сродниками домой.

Затем князь сам сходил в гридницу и велел позвать к себе Судимира. Тот был легок на помине и прибежал через три минуты. Приказав гридю незаметно для других выяснить, возвратилась ли с обозом на Городище его остуда, он отпустил Судимира. Тот пришел только к ночи и сообщил, что обеих женщин Яким оставил под Липной. Поблагодарив и наградив гридя, князь велел ему быть готовым к выезду в ближайшие часы. Тот отвечал, что готов ехать хоть сейчас. Однако молодой князь задумался и отпустил его.

Феодор думал о том, что возможно и хорошо, коли так устроилось. Чем дальше будет Неле от Городища, тем меньше будет посторонних свидетелей их встреч, тем безопаснее будет и для нее, да и для него тоже. Некоторый жизненный опыт его отношений с другой женщиной подсказывал ему, что торопиться не следует. Все обдумав, он сделал волевое усилие над собой и решил выждать несколько дней. Лишь на третий день к ночи он вызвал к себе Судимира, велел ему легко вооружиться и ждать в полночь с заседланным конем у ворот. Гридь молча кивнул головой, и, повинуясь мановению княжей десницы, склонился перед князем и вышел вон.

В полночь молодой князь, вздев кольчугу под кафтан, привесив тяжелый меч к поясу, оседлал своего жеребца и выехал к воротам Городищеского града. Судимир уже ждал его. Князь приказал стражам отворить одну воротную створу, и кони, стуча копытами по скрипучему мосту надо рвом, вынесли всадников наружу. Теплая, напоенная ароматом цветущих садов и черемухи, июньская ночь приняла их в свои объятья. Свистели соловьи в темных кустах у Волховца. В травах стрекотали кузнечики. Месяц ярко светил на небе. Вдохнув полной грудью аромат ночи, молодой князь перекрестился слегка дрожавшей десницей и дал шпоры жеребцу.

После возвращения в сельцо близ Липны Неле не спала уже которую ночь. Все ей чудился топот коней, все ей слышались шаги, все ей виделся он, юный и горячий ее княжич. Ей грезилось, что он подхватывает на руки и целует ее, ей грезились его любящие глаза, и она порой просыпалась оттого, что чувствовала, будто бы он касается ее кожи своими красивыми длинными перстами. Но это были только грезы. За эти дни ожидания она исхудала пуще прежнего. И под ее большими очаровательными голубыми глазами появились сине-фиолетовые тени. Не было ей покоя уже с той поры, как знакомый княжеский гридь сообщил, что князь ищет ее и ждет на Городище под Новгородом. После приезда в сельцо под Липной она стала молчалива, замкнута, мало ела, редко общалась даже с сестрой.

За эти последние годы они с Анхен пережили многое. После того, как переславские князья ушли из Новгорода, и Неле получила письмо от Феодора, они с тиуном и его двором бежали в далекую глухомань и поселились в лесной деревушке. С этого времени Яким и его семья стали хуже относиться к девушкам. Заставляли часто делать грязную работу по дому. Дворовые, кто жалел их, а кто и зло насмехался над ними. Сестры терпели все, хотя держали головы высоко и унижать себя не давали. Еще там под Великими Луками Неле заметила на себе сальный взгляд зелено-желтых кошачьих глаз здоровенного рыжего детины – племянника тиуна Якима. Тот несколько раз пытался один на один распускать руки, брал ее за талию и грудь, но она первоначально отбилась от него сама. В другой раз позвала на помощь Анхен, и та, защищая сестру и придя в ярость, пообещала пожаловаться тиуну. Рыжий отстал. Но отстал ненадолго. Вскоре он посватал Неле. Тиунова жена и ее сродница приходили к ним в горницу и вели разговор о том, что Неле пора выдавать замуж, и что есть хороший жених. Но Неле твердо отвечала отказом. И Анхен напомнила, что она хоть и старшая сестра, а сама еще не замужем. Неле же совсем молода, и ее время не пришло. Свахи ушли ни с чем. И сестры поняли, что нажили себе врагов.

Слухи о том, что творилось в Новгороде, приходили самые разные и страшные. Весь тиунов двор жил впроголодь. Но сестры пережили и это. Лишь после того, как в мае прискакали два княжеских гридя, отношение Якима и его семьи к полонянкам изменилось и стало почтительным. Им более не поручали черную работу, стали лучше кормить, и тиун даже подарил им кое-какие ткани и деньги, что бы они сшили себе новое платье. После возвращения под Липну Неле и Анхен жили на тиуновом подворье в небольшой отдельной избе с небольшой горницей и русской печью в кухне.

Той ночью Анхен крепко и тихо спала на своей деревянной кровати. Но ее младшей сестре не спалось. Где-то недалеко посвистывал соловей, и уже начинало светать. Она не слышала никаких шагов. Вдруг слабый стук в дверь пробудил ее сознанье, полное грез. Неле сама не заметила, как оказалась на ногах. Прильнув к двери, она спросила, кто это. Знакомый голос княжьего гридя негромко назвал ее имя. Босая, в одной рубахе, она отворила дверь и увидела озаренное луной знакомое ей бородатое лицо Судимира. Тот тихо проскользнул в дверь и прошептал ей, чтобы она оделась и вышла с подворья через маленькую калитку, спрятанную в кустах за амбаром. Затем ей надо было пройти задворками к знакомой бане на окраине села. Сказав это, гридь вышел из дому и растаял в предрассветных сумерках. Сердце девушки застучало в невероятном, бешеном ритме. Но она быстро оделась и, разбудив Анхен, сообщила, что уходит, возможно, на целые сутки. Старшая сестра, проснувшаяся от стука в дверь, знавшая и понявшая все, резко поднялась с постели, прижала к себе Неле, затем поцеловала ее и перекрестила всей дланью слева направо латинским крестным знамением. Они договорились, что если кто-то будет справляться о Неле, то Анхен скажет, что сестра больна и не выходит из дому. На этом сестры распрощались.

Исполнив все, как велел Судимир, Неле легко бежала по знакомой, но забытой, заросшей тропочке к бане, что стояла на краю села у маленького озерца близ леса. Сердце ее, не переставая, бешено колотилось. Через десять минут она добралась до баньки. Из-за угла неожиданно показался Судимир, испугавший ее. Она чуть было не вскрикнула, но сдержала чувства. Гридь приложил перст к устам и тихо растворил дверь бани. Неле вошла внутрь. В углу, торча из поставца, тускло горела лучина. На поставце был небольшой образ Святой Девы с Младенцем. Спиной к ней и лицом к образу стоял высокий, молодой, широкоплечий муж со светло-русой, давно не стриженной гривой волос в богатом кафтане и с мечом на поясе. Он тихо молился. Она сразу даже не поняла, кто это, и стала искать глазами своего юного княжича. Высокий муж с благородным, красивым лицом, легкой светлой бородкой и усами развернулся к ней и заговорил. Неле, еще не понимая, кто пред ней, все искала глазами и даже заглянула за банную перегородку. Но потом ее взгляд вновь скользнул по его лицу, и она словно что-то вспомнила. Кровь прилила к ее ланитам, вискам, и она обомлела…

Они лежали, обнявшись, на полу той самой бани, как и два с лишним года назад. Лежали, постелив все то, что было на них самих. Был уже день. Но никто кроме мух не беспокоил их. Он нежно ласкал ее. А она все никак не могла привыкнуть к тому, что это он, но совсем другой. Он – такой возмужавший, чужой и в то же время родной. Она долго рассказывала ему о своей трудной жизни за эти годы. Рассказывала о том, как к ней приставал и сватался тиунов племянник, как она отвергла его. Он же слушал и молчал. Потом наступил черед рассказывать ему. И он рассказал ей все о себе. Рассказал настолько сдержанно, насколько это может рассказать только мужчина, признающийся любимой женщине в измене. Она долго и безутешно плакала. А он целовал ее глаза и уста, вытирал ее слезы и просил прощения. Перед тем же, как им расстаться, он сотворил крестное знамение и обещал ей, что не останется с другой никогда более на этой грешной земле.

* * *

Стояла июльская жара. Ближе к полуночи страшные красные сполохи огромного огня взметнулись над Великим Новгородом. На всех звонницах города ударили в била и колокола. Зловещие сполохи пожара видны были за много верст. На Городище почти сразу услышали набатный гул и увидели, что творится в городе. Молодые князья, разбуженные дворовыми, в одних рубахах выбежали на гульбище, с которого было хорошо видно пламя и зарево. Первое, что было у всех на уме – в Новгороде опять начался мятеж и погромы. Феодор и Александр немедля велели воям своего полка седлать коней и вздевать брони. По велению князей в ту ночь в седло всели четыреста вооруженных воев. Князья в бронях и шеломах вместе с дядькой Феодором Даниловичем возглавили полк и направились к Новгороду. Через полтора часа после того, как поднялся сполох, конный княжеский полк уже входил в город на рысях через раскрытые врата в конце Знаменской улицы. Еще на подходе к дредгороднему острогу переславские вои стали встречать людей, бежавших из города. От них узнавали, что в городе никаких вооруженных столкновений нет. Но люди говорили, что горит Словенский конец. Первым же загорелся двор Матвея Вышковича. Эти известия немного успокоили князей. Но уже в городе они поняли, что стихия пожара слишком сильна, и если не предпринять каких-то мер, то погорит весь Новгород. Головни размером с бревно выстреливало из пожара. Пламя, раздуваемое ветром, металось над Волховом. Огонь словно стремился пройти по водам реки и перебраться на Софийскую сторону.

По совету дядьки князья велели воям спешиться и собирать метавшийся, обезумевший народ, чтобы дать отпор огню. Людей выстраивали в цепочки от колодцев и реки к местам, где огонь пытался перекинуться на еще не сгоревшие дома, клети, мосты. Городские мужи, ремесленный и торговый люд, простые женки и отроки, священники приходских храмов, их клир, княжеские вои во главе своими князьями передавали ведра с водой, растаскивали баграми и заливали огромные головни, подсекали и обрушивали загоревшиеся постройки. Люди боролись за каждую сажень города, отстаивали от огня каменные храмы, свои дома, улицы. А пламя все бушевало. Наступило яркое летнее утро, но пожар еще не был побежден. Лишь к полудню, когда изможденные жаром, невероятным напряжением физических и моральных сил, почерневшие от сажи и гари люди стали обессилевать, ослабело и пламя.

Там на пожаре молодой князь Александр, уже познакомившийся со многими новгородскими мужами, еще раз сумел убедиться в том, что его теперь хорошо знают и ценят в Новгороде. Когда он, наравне с простыми воями, смело тушил свирепое пламя, находясь в самых опасных местах, его узнавали, ему кланялись, его благодарили. Феодора узнавали реже. Среди сполохов пламени неоднократно видел Александр подъезжавшего к нему тысяцкого Вячеслава, просившего, чтобы князь поберег себя и не лез в полымя. Не раз подбегал к Александру угодливый Яким Влунъкович, испрашивавший, не желает ли чего молодой князь. Не единожды встречались Александру обеспокоенные глаза владычного стольника Андрея, видевшего молодых князей у самого пекла и укоризненно раскачивающего головой. Не раз Александр слышал ободряющие голоса и взгляды молодых новгородских мужей – Гаврилы Алексича, Збыслава Якуновича. Там же, в огне пожара Александр сдружился с юным и смелым новгородским воином Ратмиром. Ратмир был по возрасту немного моложе князя Феодора. Уже под утро чуть не случилась беда, когда крыша горевшей клети готова была обрушиться и задеть Александра, но Ратмир, подставив спину, принял на себя удар падающего, горящего бревна и загородил молодого князя. Удар был сильный. Ратмир потерял сознание. Но его и князя вовремя выхватили из-под пылавшего обвала. Ратмира отлили водой, и он постепенно пришел в себя.

К вечеру пламя почти везде угасло. Над городом висело марево чада, с трудом разгоняемое ветром. Тлели багровые угли. Весь Словенский конец представлял из себя сплошное тлеющее, чадящее пепелище. Правда, Бог явил милость свою, и люди смогли отстоять от огня все храмы. Теперь их закопченные гарью и огнем стены сиротливо возвышались среди остовов несгоревших печей и обугленных развалин. Весь Словенский конец сгорел до конца Холма. Люди считали жертвы. Несколько десятков человек видимо погибли в пламени. Другие, спасаясь от огня в воде, утонули в Волхове. Но очередная стихия была побеждена.

Весь княжеский полк залечивал ожоги и раны, отмывался от гари, сажи в банях на Городище и в окрестных слободках. Князь Александр пригласил к себе в гости Ратмира, и теперь они и другие молодые новгородские мужи сообща парились и мылись в бане, пили холодный квас, пиво, обсуждали новости, вспоминали пережитую трагедию. Говорили и о том, что, по слухам, в Чернигове заболел и слег беглый посадник Внезд Водовик, но его сторонники собираются перебраться во Псков. Александр рассказывал новым содругам о вестях, полученных от отца из Залесской Руси. О том, что великий князь владимирский дядя Юрий принимал послов монахов-доминиканцев от римского папы Григория, склонявшего князя к принятию латинства. Юрий выслушал посольство, но ответил отказом и выслал доминиканцев из Залесской Руси. По слухам, те направились в Киев, и неизвестно еще, чем закончится их миссия. Плохи тогда были дела и в Киеве, и на Галичине. Галич уже неоднократно переходил из рук в руки. То его захватывали угры, то его вновь забирал Даниил. Но теперь обстановка на юге изменилась. Киевский князь Владимир Рюрикович вступил в союз с Даниилом против Михаила Черниговского, а тот позвал на помощь половцев. В Южной Руси разворачивалась небывалая междоусобная война, в которой, скорее всего, примут участие и половцы, и угры, и ляхи. Хорошего от этого было мало. Единственно, что и было хорошего, так это то, что Михаилу Черниговскому будет теперь не до Новгорода Великого. Что-то теперь будет делать господа, бежавшая из Новгорода под крыло черниговского князя?

По рассказам, совсем был плох прежний новгородский архиепископ Антоний. Благо хорошо служил в Святой Софии владыка Спиридон. За этим разговором и пригласил Ратмир молодого князя Александра отстоять вместе литургию в главном соборном храме, а потом наведаться к нему в дом в гости.

В субботний день князь Александр стоял литургию под сводами центрального нефа Софийского собора в окружении Ратмира, Збыслава Якуновича, Гаврилы Алексича и своих верных отроков. Служил архиепископ Спиридон. Слаженно, строго, возвышенно пел владычный хор, так, как поет только мужская часть клира и мнихи. Собор был полон народа. Утренний свет и свечи ярко озаряли образа и фрески среди полутемных, сводчатых помещений. Священники, обходя большой храм, кадили народ, образа, стены с фресками, углы и порталы собора. Во время одного такого обхода с кадилом прихожане, стоявшие левее центрального нефа, сдвинулись одесную – к центру. Тогда-то Александр и увидел, как Ратмир, смотревший ошую, улыбнулся и поклонился кому-то. Александр, с интересом посмотревший туда же, увидел, что Ратмир переглядывается с юной синеоокой девой, одетой богато, но неброско. Серебристо-синий плат красиво лежал на ее темно-русых волосах и оттенял тонкие черты лица. Девушка заметила интерес молодого князя к себе, поклонилась ему и, заливаясь нежным румянцем, склонила голову. Женщина, стоявшая рядом, также улыбнулась Ратмиру, но, увидев взгляд Александр, нахмурилась и отвернулась.

Молодой князь справился у Ратмира о том, кто это, и ожидал услышать, что девушка – его остуда. Но Ратмир отрицательно покрутил головой и, улыбаясь, сказал, что девушка – его сродница по матушке – двоюродная сестра. А та женщина рядом – его тетка. Выждав немного и заметив интерес князя, Ратмир стал тихо рассказывать, что сестру зовут Еленой и что она дочь убиенного боярина Семена Борисовича, ярого противника его батюшки Ярослава Всеволодовича и сторонника Внезда Водовика. Александр внимательно слушал, замечая, что чем далее он смотрит на сестру Ратмира, тем более она нравится ему. На взгляд ей было лет четырнадцать. Она была стройна, бледна, но черты ее лица были удивительно благородны, тонки и красивы. От Ратмира князь узнал, что вся ее семья после погрома их двора поселилась на владычном подворье и находилась под опекой владыки. Дядья Елены, из которых известен был Михаил Борисович, бежали со своими дворами в Черниговскую землю с посадником Внездом. С ними ушли и братья Елены – сыновья покойного Симеона Борисовича. Семьи свои беглецы заблаговременно отправили куда-то ближе к орденскому рубежу. Теперь же дядя Михаил дал о себе весть вдове погибшего брата и предлагал перебраться ей и дочерям покойного на Черниговщину. Александр поинтересовался, что же отмолвили беглому боярину. И Ратмир ответил, что его тетка-вдова пока из Новгорода никуда уезжать не хочет. Часто ездит молиться ко гробу покойника-мужа в Юрьев монастырь, налаживает разоренное хозяйство да наводит порядок в ограбленных во время смуты ближайших селах. Как ни странно было это, но Александр воспринял эти слова с большим удовольствием и кивнул головой. А Ратмир внимательно посмотрел на своего молодого друга и господина князя Александра.

* * *

Новый 6740 год (1232 г. от P. X.) принес в Новгород Великий новые тревоги. Беглый новгородский тысяцкий Борис Негочевич со своими сподвижниками явились из Чернигова во Псков, схватили наместника князя Ярослава Всеволодовича боярина Вячеслава, избили и оковали его. По всему видно было, что псковские мужи во многом поспособствовали княжеским супротивникам в этом деле. Однако понимали, что это может вызвать княжескую грозу, и направили в Новгород Великий своих посылов, чтобы изложить Ярославу Всеволодовичу или молодым новгородским князьям Феодору и Александру требования беглых новгородских бояр. Те же просили отпустить на волю их семьи в обмен на Вячеслава и его людей. Все эти события всколыхнули Новгород. Тайные супротивники князя Ярослава, затаившиеся до времени, сеяли смуту в умах черного люда, подбивали его к мятежу. Ползли слухи, что князю Ярославу дела нет до новгородских неурядиц, что оставил Новгород Великий сыновьям, а сам сидит в любимом своем Переславле, занимается делами Низовской земли, охотится да гуляет с двором и дружиной.

Известия о произошедшем были срочно отправлены князем Феодором в Переславль-Залесский. И через двенадцать дней после прибытия псковских послов князь Ярослав Всеволодович уже въезжал на княжеское дворище Великого Новгорода. Еще за день до подхода к Новгороду распорядился, чтобы схватили псковских посылов и посадили их в поруб под стражу на Городище в гриднице. Князь Феодор исполнил веление батюшки немедля. Ярослав Всеволодович был доволен сыном и при встрече прилюдно расцеловал его. Затем во Псков был послан ближний боярин князя с требованием отпустить Вячеслава и княжеских людей. Что же касалось беглого тысяцкого Бориса и других супротивников-новгородцев, то им князь Ярослав велел путь указать прочь из Пскова. Боярин уехал.

В ожидании известий прошла неделя. Новгород затих, как лес перед грозой. На осьмой день из Пскова прискакал муж, передавший условия псковского веча. Псковичи настаивали возвратить опальным новгородцам их семьи и их имущество. При исполнении этих условий обещали отпустить Вячеслава. Так наступило размирье, тянувшееся все лето. Князь Ярослав велел перекрыть все пути на Псков и не пускать туда купцов и торговый люд. Теперь уже псковичам пришлось несладко. Цены во Пскове на хлеб и другую снедь побежали вверх. Особенно стало тяжело с солью, которую покупали по семь гривен за берковец [120]120
  Берковец – мера веса, равная 10 пудам.


[Закрыть]. Наконец к Успению в Новгород пришла весть, что Вячеслав и княжеские люди отпущены из Пскова. В ответ князь Ярослав Всеволодович велел отпустить с Городища псковских посылов, жен и семьи опальных новгородских бояр, чтобы шли, куда глаза глядят. Мира же со Псковом не взял.