Текст книги "Ордынская броня Александра Невского"

Глава X. «Яко же ecи зовут тя?»

Лето 6736 года (1228 г. от P. X.) было знойным и сухим. Небольшие дожди прошли в июне, а в июле солнце беспощадно палило с небес, сухие юго-восточные и южные ветры не приносили ни облаков, ни дождей. Поля и луга сохли, трескалась земля, колодцы и пруды, реки и озера мелели, и всякий, кто хоть как-то был связан с трудом земледельца, понимал, что яровые в этом году погорят. Дал бы Бог успеть управить озимые. Косари уходили к дальним болотам и шли на дальние лесные поляны, чтобы накосить хоть какого-то сена для скота. Горели леса и торфяники по Волге, Клязьме и Оке. Дымами сгоревших лесов были окутаны поля и луга, города и веси. Даже богатые реками, озерами и болотами Новгородскую и Псковскую земли не пощадил зной. И там солнце жгло и сушило посевы, травы и леса.

Неожиданным для переславского княжеского дома и двора было послание, пришедшее в середине лета от князя Ярослава из Новгорода. Князь спешно звал к себе в Новгород переславский, дмитровский и тверской полки, всех своих гридей, кто еще оставался в Переславле-Залесском, княгиню Феодосию с грудным Ярославом и старшими княжичами Феодором и Александром в сопровождении дядьки Феодора Даниловича, а также своего любимого боярина и советчика Бориса Творимирича.

Собирались быстро. Комонный переславский полк уже выступил в поход на Дмитров, чтобы ускорить сборы дмитровского полка и соединиться с ним. Княжеский двор в спешке укладывал вещи на возы и должен был догонять полк в дороге. В этот раз в поход из Переславля уходили как комонные, так и пешие вои. Всех, способных держать оружие, выставила переславская волость по велению князя. Пехота еще собиралась и должна была второпях идти следом за конницей. Эта спешка сильно озаботила ближних княжеских бояр и напугала Феодосию. Одно успокаивало ее, что если бы дело шло к усобице, то не стал бы Ярослав вызывать ее в Новгород с детьми. С утра прибыл на княжеский двор Борис Творимирич «в мале дружине». Княжеский тиун и Феодор Данилович, руководя дворовыми и гридями, уже заканчивали погрузку обоза. Все были озабочены. Радостью светились только глаза старших княжичей, понимавших, что и им теперь предстоит встреча с таким загадочным, вольным, красивым и богатым Господином Великим Новгородом. Они оба заметно подросли, стали препоясываться во время выезда со двора жесткими кожаными поясами поверх кафтанов, а к этим поясам приторачивали короткие мечи в ножнах. Федя в росте обогнал Алексашу уже на целую голову, и над его верхней губой пробился заметный золотисто-пепельный пух. Алексаша тянулся за братом, и все же его руки по цепкости, умелости и силе были слабее братних. Княжичи были возбуждены, по-юношески они негромко и задорно перебрасывались понятными лишь им одним короткими словами и смеялись. Они как будто чувствовали, что отныне начинается какая-то новая, еще неизведанная ими взрослая и самостоятельная жизнь, к которой их все время готовили и о которой они всегда мечтали.

* * *

За три дня пути княжеский двор добрался с обозом до Дмитрова, где догнал конный переславский полк. Там к переславской коннице присоединились дмитровцы. Следом в Дмитров пришел пеший переславский полк. Град и его посады наполнились множеством воинского люда. Солнце сверкало на небесах и палило, тускло играя на запыленных доспехах и шеломах кметей. Вои купались, стирали рубахи и порты, мыли и чистили коней в реке Яхроме. У берегов реки жгли костры и варили еду. За высокими шестисаженными валами и трехсаженными рублеными стенами града, замкнутыми в кольцо, как и в Переславле, в деревянном соборе служили божественную литургию. Затем священство пошло крестным ходом из собора в обход града, окропляя водой и благословляя воинов. Утром на четвертый день после выступления войско и княжеский двор оставили Дмитров. Через два дня, миновав Дмитровскую гряду, полки вышли к реке Сестре и торговой слободке, умостившейся в ее речной луке. Отсюда начиналась прямая наезженная дорога на Тверь, Торжок и Новгород Великий.

Через три дня Тверь колокольным звоном при стечении множества народа встречала княжеский двор и войска. Небольшой тверской кром, построенный на мысу при слиянии полноводной Волги и небольшой реки Тьмаки, господствовал над окрестностью. Врата крома были открыты, на звонницах рубленых храмов звонили в била. Духовенство выходило из врат навстречу княжескому двору с иконами и крестами. Впервые Федя и Алексаша видели города батюшкиного удела и замечали, что простой ремесленный и торговый люд радостно встречает княжеский двор и княжеские полки. Понравилась княжичам широкая полноводная Волга. Через реку переправлялись на ладьях, лодках и плотах. Тверской и кснятинский полки за рекой присоединились к войску. Теперь общая численность княжеских сил выросла до двенадцати тысяч. Далее двинулись на Торжок.

Через день миновали рубежи переславской земли – удела князя Ярослава Всеволодовича. Далее на запад лежали владения города Великого Новгорода. На пути были Торжок и Заборовье. Здесь многочисленное княжеское войско встречали уже без радости. Вдоль дороги стояли нарядные женки и из-под руки, заслонясь от яркого солнца, тревожно прищурив глаза и плотно сжав губы, молча провожали проезжавших и проходивших бесконечным потоком вооруженных доспешных кметей и поднимавших пыль пешцев. Мужчины выходили к дороге реже и не удалялись от своих дворов. Если же кто-то из новгородцев проезжал мимо, то не преминул бросить какое-нибудь негромкое, но едкое и колкое слово. Еще через седмицу княжеский двор и полки были уже в трех поприщах от Новгорода. Здесь княжичей и княгиню встретил посадник Иван, который сообщил, что князя в городе сей день не было. Князь возвращался из похода с Невы, куда ходил, чтобы отразить очередной набег воинственной еми. Тем временем войска двинулись на Славну [108]108
  Славна – южный сектор Торговой стороны Новгорода Великого.


[Закрыть]и к восточному предгородью. Княжеский двор в сопровождении посадника отправился южнее – на Городище.

Огромный город, расположенный на берегах полноводной реки, поблескивавшей под яркими лучами солнца, город с многочисленными каменными храмами и вежами, белевшими и розовевшими вдали, остался в стороне. Караван княжеского двора миновал еще около двух поприщ вдоль реки Волховец и двигался близ холма, на котором располагался Спасо-Нередицкий монастырь. Среди его деревянных построек возвышался белокаменный одноглавый собор. Здесь путники увидели, что на другом берегу Волховца на высоком взлобке располагался немалый град с тыновым острогом и рублеными вежами, за стенами которых возвышались два каменных храма и крыши многочисленных деревянных строений. Это и был местный княжеский двор, называемый новгородцами «Городищем». Алексаша и Федя в сопровождении дядьки тронули коней и поехали по склону холма вверх. С высоты его они увидели, что южнее, вдали за широким Волховом белел высокий и стройный храм, окруженный рублеными стенами. А еще далее в летнем мареве блистали лазурной синевой бескрайние воды Ильмень озера. С высоты княжичи залюбовались великолепным видом, и им обоим вспомнился рассказ Бориса Творимирича о лазурном и теплом греческом море и прекрасном Цареграде, что раскинулся на дивных морских берегах. Души и сердца княжичей были полны новыми, неизведанными впечатлениями и образами. И оба они находились в состоянии какого-то радостного ожидания, ожидания чуда, какое испытывает человек лишь в отроческие и юные годы. Под уговоры дядьки Федя и Алексаша съехали с холма и присоединились к каравану. По дороге посадник рассказывал княгине и княжичам, что именно здесь на Городище вождь варягов-славян Рюрик построил свой первый град и стал править как князь над всей волостью. А уж потом через четверть века князь руссов Олег захватил Киев. Тогда-то и был построен Новгород Великий, почему и назван был «Новым городом», чтобы отличать от древнего «Городища».

Княжеский поезд миновал мост над Волховцем и двинулся вверх по берегу. Ворота княжеского града были уже отворены, и перед ними множество слуг, челяди и простого люда из окрестных слободок с любопытством встречало княжичей, княгиню и их сопровождение. Слышались негромкие приветствия. На что посадник Иван, княжичи и ближние бояре склоняли головы и желали всем здравия. Поезд въехал внутрь града через воротную вежу. На небольшой площади княжичей и княгиню встречал тиун Яким, окруженный слугами. Кланяясь и улыбаясь, он сообщал, что все давно ожидают их, что покои убраны к их приезду, что готова баня, что накрыты столы как для господ, так для гридей и слуг. Княгиня Феодосья сошла с возка, кланяясь, благодарила тиуна и велела боярам располагаться и устраиваться по дворам.

Тем временем Алексаша и Федя, еще сидевшие верхи, обратили внимание на то, что их с любопытством разглядывает небольшая кучка юных дворовых девушек, собравшихся у портала храма Благовещения. Среди них Феде особо бросилась в глаза одна в белой с вышитым воротом рубахе, у которой были большие, внимательные голубые глаза и золотистые пряди волос, выбивавшиеся из-под легкого витого венца. На взгляд девушке было лет шестнадцать или семнадцать. Она гордо и высоко держала голову, и хотя с интересом смотрела на старшего княжича, но не улыбалась, как другие. Одета она была немного лучше, чем дворовые девушки, и если те были босы, то на ее ногах были кожаные, низкие и остроносые башмачки. Складки длинной рубахи, подпоясанной мягким кожаным пояском, с трудом скрывали ее женственные формы и девичью грудь.

Федя, кому шел уже тринадцатый год, до се редко показывавший свое внимание девушкам, вдруг понял, что он не может отвернуть глаз от незнакомки. Мороз пробежал по коже княжича. Уверенно державшийся ранее, он вдруг слабо и беспомощно улыбнулся, опустил глаза и слегка склонил голову в поклоне. Златокудрая девушка легким наклоном головы отвечала ему. Вновь подняв глаза, Феодор увидел ее внимательный взгляд, обращенный на него. Кровь ударила ему в голову, обожгла ланиты, и он вдруг залился алым румянцем. И словно в ответ щеки и лоб девушки порозовели. Взгляды их нашли друг друга, и мир пропал вокруг. Среди десятков людей, говоривших, смеявшихся, радовавшихся жизни они вдруг стали немы и безразличны ко всему, что не касалось их самих. Солнце, казалось, померкло. Он не знал, как ее зовут, но вдруг понял, что жизнь без нее для него уже не представляет интереса. Так они смотрели друг на друга всего несколько секунд. Но Феодору почудилось, что он оказался в вечности, и он потерял ощущение времени. Среди общего шума и неразберихи, связанных с приездом княжеского двора, в жаркий и солнечный летний день ему вдруг почему-то вспомнился праздник Рождества во Владимире, Успенский собор, где они стояли с Алексашей всенощную, и та женщина в темном малиновом мафории, что поманила его войти в алтарные врата. Затем в ушах у него зазвучал какой-то величественный и тяжелый гул, похожий на то, как долго и протяжно звенит тяжелое церковное било после удара. И через секунду с другого берега Волхова донесся могучий и протяжный удар колокола. Это отслужили литургию в Георгиевском храме Юрьева монастыря. Все окружавшие Феодора стали креститься. Не крестились только он и она. Колокольный звон, наполнивший аэру дивной и тонкой вибрацией, словно пробудил старшего княжича от глубокого сна. Он с трудом оторвал глаза от ее очей и опустил их долу.

Все уже сошли с коней, лишь Феодор еще был верхи. Как после тяжелой болезни, ослабевшими руками он отпустил повод, оперся на переднюю луку седла и, оставив десное стремя, перебросил десную ногу через круп своего жеребца. Возбужденный и полный впечатлений Алексаша о чем-то спрашивал брата, но тот что-то невразумительно отвечал ему. Ступив на землю, старший княжич погладил коня по храпу и из-под узды скрытно поглядел в сторону паперти Благовещенского храма. Девушка еще стояла там, но уже повернулась к нему десным плечом, о чем-то разговаривая со своей соседкой, а ее длинные косы, перевитые голубыми парчовыми лентами, струились двумя золотыми потоками вниз вдоль плеча и стройного стана. Феодор вновь ощутил мороз, тронувший кожу спины и позвоночник. Он увидел, что она краем глаза тоже смотрит на него, и вдруг почувствовал себя сильным и юным. Мир окружил княжича и наполнил все своими красками, запахами, звуками и солнечным светом. И радость, великая радость и надежда вдруг толкнули его сердце, задрожавшее от счастья, желания жизни и какого-то дивного и божественного чувства.

* * *

Князь Ярослав возвратился из похода через три дня. Он был сильно озабочен чем-то и выглядел усталым. Однако с любовью и радостью обнял, расцеловал жену и детей, с теплом приветствовал Бориса Творимирича, дядьку Феодора Даниловича, доброжелательно и с улыбкой здоровался с переславскими гридями. Затем к нему подошел тиун Яким и что-то тихо и долго говорил князю на ухо. Феодор и Алексаша, наблюдавшие за отцом, заметили, как Ярослав Всеволодович опять нахмурился ликом, что-то негромко Ответил тиуну и махнул рукой, де как уж есть, так уж пусть и будет. Затем князь велел Якиму проследить, чтобы коней, ходивших в поход, хорошо накормили и помыли, а сам направился в баню с гридями, бывшими в его сопровождении.

После бани и обильной трапезы с дружиной князь остался в большой теремной палате с ближними боярами, возглавляемыми Борисом Творимиричем. Старшие княжичи были здесь же. Князь поведал боярам, приехавшим из Переславля, что за последние месяцы дела его в Новгороде Великом шли все хуже и хуже. Владыко Антоний, во всем поддерживавший князя, стал неугоден новгородским боярам и был вынужден уехать в Хутынский монастырь и затвориться там. В начале лета Ярослав ходил с малой дружиной, с посадником Иваном и тысяцким Вячеславом ко Пскову, дабы уладить дела и договориться о совместном походе против орденских немцев в Чудскую землю, ибо те уже и Эзель взяли, но псковичи затворились в граде и не впустили князя. Тогда и узнал князь Ярослав, что еще в прошлом году Псков заключил мир с немцами при посредничестве папского легата епископа Моденского. Как сообщил тогда Борис Творимирич, папа Гонорий, услышав об этом, послал письмо русским князьям, призывая их обратиться в латинскую веру. Письмо это осталось без ответа. Простояв близ Пскова на Дубровне несколько дней, Ярослав возвратился в Новгород, так ничего и не содеяв. Тем временем, видимо во Пскове пустили слух, что князь якобы вез с собой оковы и хотел хватать и ковать вятших псковских мужей. Возвратившись в Новгород, Ярослав Всеволодович созвал вече на владычнем дворе и целовал крест новгородцам в том, что не мыслил Пскову и псковичам какого-либо зла. Во Псков вез он с собой дары и хотел дружбы и союза с псковичами, но те его обесчестили. За то перед всем вечем положил он на них великую жалобу.

Следом явилась новая беда. На берега Водского (Ладожского) озера на лодках пришла воинственная емь, пограбившая волости ижорян и ладожан. Князь с дружиной и новгородцы с тысяцким числом до трех тысяч воев пошли в насадах в Ладогу. Тем временем ладожский посадник Владислав и ладожане не дремали. Не дожидаясь новгородцев, они небольшим отрядом на ладьях неожиданно настигли емь и ночью вступили с ней в схватку. В горячей ночной сече на берегу озера емь была побита и запросила мира. Но посадник и ладожане мира не дали. Тогда пришельцы иссекли весь полон, бросили лодки и побежали в лес пеши. Ладожане преследовали емь и били врага по лесу, а лодки пожгли.

Новгородское войско вошло тем временем в Неву и встало на берегу станом. В войске начался ропот. Бояре и их сторонники не хотели идти далее, а потребовали дождаться ладожан. Собралось вече. Долго спорили и решали, как быть. Наконец новгородский муж Судимир со Славны укорил бояр и их приспешников в трусости. Сошлись на кулаках. Большинство новгородцев не полезло в драку или приняло сторону бояр. Дощпо до того, что чуть не убили Судимира, но вмешался князь Ярослав, примирил дравшихся, а Судимира укрыл в своем насаде. После веча решили не дожидаться ладожан и двинулись назад в Новгород. Не привык князь к таким походам и к такому позорному малодушию. Как стало известно потом, ижоряне встретили ворогов, уходивших берегом озера, и избили многих. Остаток их разбежался куда глаза глядят. Но и тех, кто успел уйти севернее, корела отыскивала в лесу, в лугах, в вежах и добивала. Говорили, что пришло еми на озеро две тысячи воев или более, мало же, кто из них в свою землю убежал, иные все легли костьми в новгородской волости.

Все это князь рассказывал с волнением и когда говорил о новгородских боярах, то и дело сжимал кулаки. Творимирич, желая незаметно перевести разговор на иную тему, спросил князя, хочет ли тот узнать о том, что творилось в Западной Руси. Ярослав нахмурился, но кивнул головой. Боярин поведал, что уже по дороге в Новгород ему пришла весть о кончине в Торческе тестя князя Ярослава Всеволодовича Мстислава Удалого. Сообщал ему об этом киево-печерский архимандрит Досифей, с кем Творимирич завел знакомство и переписку благодаря афонским связям. Все это время боярин скрывал известие, не решаясь без воли князя дать знать об этом княгине. Галич и вся галицкая волость теперь законно оставались за угорским королевичем Андреем, взятые им в приданное за младшей дочерью Мстислава Удалого. По всей вероятности не избежать было новой большой войны между уграми и Даниилом Волынским. Неизвестно еще, чью сторону примут ляхи. Весть о смерти тестя и о том, что творилось на Галичине, еще более омрачила чело князя Ярослава, но новгородские дела теперь не казались ему столь непоправимы.

Совет в большой палате еще продолжался некоторое время. Говорили о положении в Святой Земле. О том, что римский кесарь Фридрих готов принять Иерусалим и жениться на принцессе Иоланте. О том, что папа римский готовится к войне против римского кесаря. О том, что Орден не станет платить дани Новгороду с Юрьевской волости, и о том, что уж если воевать с Орденом, то первым делом надо идти на Ригу.

* * *

Несколько дней после приезда на Городище Феодор не видел той златокудрой, что стала его остудой. Он был сдержан и молчалив. Алексаша не узнавал брата. Первые дни он пытался расшевелить молчаливого Феодора и отвлечь его от каких-то неясных ему мыслей, но, видя безуспешность своих попыток, потерял надежду и стал чаще общаться с отцом, когда тот был на Городище, с дядькой или со знакомыми молодыми гридями из Переславля.

Старший княжич все чаще появлялся один на конюшне, мимоходом заглядывал в девичью или в помещения, где располагались дворовые люди, заходил в клети, амбары, поварни, спускался в погреба, якобы испить холодного квасу или отведать ягодного отвара. Хотя для всего этого стоило только позвать какую-нибудь девушку из дворовых, и она с превеликим удовольствием принесла бы все это молодому княжичу в изобилии через пять минут, да и рассказала бы ему обо всем, о чем бы он только ни спросил. Но княжич и смотреть-то не мог ни на кого из девушек. Тем более не хотелось ему ничего просить или выведывать. Так, гуляя по двору в одиночестве, нигде не встречал Феодор той, кого искали его глаза. И все же желание княжича увидеть свою златокудрую мечту вскоре исполнилось.

Как-то в воскресный день он стоял литургию с батюшкой, матушкой и братом на полатях (хорах) Благовещенского храма. Дланями княжич держался за перильца, ограждавшие полати, а глаза его были опущены вниз и машинально отыскивали среди многочисленной дворни и гридей желанный образ. Литургия уже началась, и его взгляд привлекли две девушки, вставшие близ аналоя. На одной был большой, нарядный и яркий платок, у другой из-под светлого платка струились по плечам и вдоль талии две златокудрые косы. Сердце заколотилось в груди у Феодора, и он, не раздумывая, но незаметно для окружающих попятился ко входу в башню, где была каменная лестница, спиралью уходившая вниз. Стремглав слетев по ней и чуть не разбившись, Феодор отворил окованную дубовую дверцу, вошел в храм. Отыскав глазами златокудрые косы, он, неторопливо пробрался среди людей и встал одесную возле каменного столпа храма. Литургию служили торжественно и празднично. Хор пел громко и слаженно. Свечи и лампады горели ярко, а Феодор во все глаза смотрел на нее. Она, наверное, несильно была увлечена службой, редко крестилась, взгляд ее казался печальным. Рядом с ней стояла молодая женщина, из-под платка которой выбивалась большая белокурая коса. Лик ее был благороден и красив, и она была похожа на ту, при виде которой замирало сердце княжича, но в чем-то черты ее лица были суше и строже. Кроме того, она явно была старше, и Феодор догадался, что это верно сестра его златокудрой остуды. Старшая тоже явно не была увлечена молитвами и внимательно разглядывала людей в храме, в то время как младшая сестра смотрела на образа перед собой или опускала глаза долу.

Некоторое время княжич незаметно рассматривал девушек, но вскоре глаза старшей и глаза княжича встретились, и та улыбнулась. Приветствуя, она слегка поклонилась ему. Княжич ответил тем же. Легким движением она, видимо, тронула за руку младшую и что-то шепнула ей на ухо. Через несколько минут златокудрая подняла глаза и почти незаметно глянула на Феодора. Но глаза их успели встретиться. Мгновение, и оба вспыхнули ярким румянцем, который с трудом скрывал полумрак и порхающий свет свечей и лампад. Затем оба почти незаметно поклонились друг другу, а сердце Феодора взлетело под купол храма.

* * *

Эту ночь старшему княжичу не спалось. Дурманящий запах цветов с заливных лугов по берегам Волхова и Ильмень озера изливались на княжеский двор. Лето вступало в ягодную пору. Теплый, легкий ночной ветер гулял по Приильменью, но не будил сонные воды. Луна из своего запредельного, космического далека величественно гляделась в тихие, спокойные зеркала озер и рек. Млечный путь пополам рассекал небосвод, а отдельные звезды ярко высвечивали среди дымки нашей Галактики и черной, бездонной глубины Вселенной. Земля стремительно неслась вокруг Солнца, двигаясь по отмеренному ей Творцом годовому кругу. А само Солнце, подчиненное тому же закону, уносило с собой Землю и все свои планеты, совершая величественный и заметный для человеческого глаза только через тысячи лет ход по космической тверди. Близилась пора звездопада, и метеоры все чаще чертили своими тонкими искрящимися вспышками синие околоземные сферы. Беспредельный космос дышал на Землю неслышимым человеческому уху и еле заметным глазу вселенским дыханием. Но это божественное дыхание как никто другой, как мало кто из людей, окружавших его, ощущал молодой княжич, не спавший и лежавший среди ночи в темноте с открытыми глазами.

Легкая дымка тумана закурилась под утро над зеркалом озер, рек и в низинах. Чуть посвежело. Вместо сна княжичем овладел какой-то дурман. В этом дурмане он грезил ей. То он видел ее нагую, как русалку, в воде Волхова с распущенными золотыми волосами, струившимися по плечам, и большой упругой грудью с алыми пятнами сосков. Да и сам Волхов виделся ему старым и мудрым волхвом с седой бородой и гривой волос, пряди которых становились волнами реки. То она, неслышно ступая легкой босой ногой, являлась к нему в изложницу в одной тонкой рубахе и начинала молча снимать ее, обнажая свои чудесные маленькие стопы, колени и стройные бедра, но дальше Феодор пробуждался и гнал от себя видение. Казалось, он засыпал, но вдруг ему чудилось, что он брал ее на руки и нес такую душистую и драгоценную к стогу свежескошенного сена, а затем валился вместе с ней в стог и душил ее в своих объятиях. То, уже пробудившись, он представлял себе, как встретит ее в лесу и подхватит, посадит к себе в седло на коня и ускачет с ней куда глаза глядят. В мыслях он целовал ее алые губы, волосы и глаза, сосал ее круглые и упругие девичьи груди с большими сосками, лобзал ее бедра, колени и маленькие нежные стопы ног. Виденья и мечты сливались, приходили и таяли, а затем вновь возникали в возбужденном воображении княжича. Еще не забрезжил рассвет, но вконец измученный видениями и мечтами княжич уже отчаялся уснуть.

Не зажигая свечи, Феодор тихо поднялся е постели и накинул кафтан. Затем натянул легкие сапоги на босу ногу и посмотрел на Алексашу. Тот спал на своей постели, не шелохнувшись. Двигаясь тихо, чтобы не скрипнула половица, старший княжич пошел к лестнице. Так же тихо спустившись в большую палату, он прошел ее и закрыл за собой дверь. Пройдя сени, он спустился во двор. Со двора заглянул в поварню, взял там краюху хлеба и пошел на конюшню. Створы ворот конюшни были открыты. Молодой конюх спал на сене близ входа. Кони, услышав вошедшего, всхрапнули в стойлах. Серый жеребец княжича, почуяв хозяина, слегка заржал. Но конюх, видимо принявший ковш меда накануне вечером, крепко спал. Феодор прошел в стойло к своему коню, закрыл за собой дверцу, погладил его по холке и храпу и стал кормить его хлебом. Зубами и шершавым языком жеребец забирал с длани княжича куски и довольный тряс головой и гривой. Феодор поглаживал его по двигавшимся скулам и шептал ему в ухо какие-то душевные слова о своей остуде. Спустя минут пять в конюшню вошло несколько молодцов. Княжич решил не показываться и затаился.

Вошедшие вели разговор, из которого Феодор скоро понял, что двое из них – это знакомые ему молодые переславские гриди, а другие двое или трое – дворовые или слуги тиуна с Городища. Вскоре проснулся конюх, которого разбудили молодые переславцы, видимо, подгулявшие ночью с дворовыми. Гриди стали выводить и седлать своих коней, чтобы поехать в Новгород на торг. Они выспрашивали у новгородцев, в какой цене на торгу седла и упряжь и можно ли купить хороших немецких коней за новгородские куны. Затем заговорили о том, что цены на торгу поднялись с тех пор, как низовские полки пришли на Славну и стали станом в предгородье. Дворовые рассказывали, что воздорожало все по торгу: и хлеб, и мясо, и рыба, что покупают хлеб по две куны, а кадь ржи по три гривны, а пшеницу по пять гривен.

Затем разговор перешел на то, что многие новгородские бояре недовольны князем и владыкой Антонием, тысяцким Владиславом и посадником Иваном, что ненавистен им княжеский тиун Яким. Посадник, тысяцкий и тиун платили боярам тем же. Гриди спрашивали, как живется дворовым и окрестным смердам за княжеским тиуном. Те отвечали, что тиун правду судит, людей не мучит, лихое не деет, но с бояр и купцов мзду емлет. Тут один из молодых дворовых заметил, что Яким опять привез и держит на Городище свою зазнобу – немецкую полонянку с ее молодкой-сестрой. Давно уже Яким, не боясь греха, возит их сюда. Немка держит нос высоко, с дворовыми говорит редко и никого не подпускает к себе. Тако же ведет себя и ее рыжая сестра. Да и кто подступится к ним, если тиун – их опека, а он доверенный человек князя. Услыхав это, Феодор догадался о ком идет речь, и сердце княжича затрепетало.

Разговор продолжался. Гриди и дворовые стали отпускать колкие и скабрезные шутки по поводу смазливой тиуновой зазнобы и ее пшеничноволосой сестрицы, и Феодор с трудом удерживал себя от того, чтобы не объявиться ерникам и не вразумить хамившую челядь. Однако, слава Богу, гриди скоро сели верхи и ускакали в Новгород, а дворовые и конюх ушли. Княжич вышел из конского стойла и незаметно прошел домой в терем.

Наступило утро. Люди в княжеском тереме просыпались и творили молитвы. Начинался обычный летний день, полный забот. Проснувшийся Алексаша уговорил старшего брата искупаться и искупать коней, а заодно незаметно взять лук со стрелами. Забрав седла, княжичи отправились на конюшню. Конюх уже не спал, а наводил Порядок и кланялся княжичам. Те взнуздали лошадей и, не одевая седел, потрусили к реке.

Вскоре Городище осталось позади, а княжичи спустились под берег реки. Подъехав к песчаной мели, они спрыгнули с коней, сбросили седла на траву, сняли уздечки, разделись сами и повели коней в воду. Небольшие рыбки стайками гуляли на мелководье и уплывали по сторонам из-под ног. Чистые и прохладные струи Волховца приняли княжичей и коней в свою стихию. Юноши плавали и ныряли, тянули лошадей за гривы на глубину. Брызги воды рассыпались, искрясь в солнечном свете. Радостное возбуждение охватило братьев. Вволю наплававшись, Феодор повел своего жеребца на берег, а Алексаша еще оставался в воде. На песке старший княжич стал натягивать рубаху и порты. Подняв голову, он увидел, как по мосту, соединявшему берега реки, из Городища прошла кучка девушек с лукошками. Те, наверное, собрались в лес за ягодами. Приглядевшись, княжич заметил среди других знакомые золотистые косы. Не раздумывая, он мгновенно накинул коню на спину седло и закрепил его, вздел узду. Быстро натянул сапоги и легкий кафтан, птицей влетел в седло и погнал коня вверх по берегу. Купавшийся еще Алексаша стал звать брата, но Феодор уже на ходу лишь крикнул, чтобы тот ехал к лесу за рекой, где у опушки они и встретятся.

Тем временем девушки уже ушли далеко. Когда княжич переехал мост, они входили в лес, Феодор пришпорил жеребца. Подъехав к опушке, он тихо пустил коня туда, где последний раз между деревьев и кустов мелькнули косы цвета спелой пшеницы. Густые лесные заросли скрыли княжича. Не спеша и тихо, так, чтоб не трещали под копытом старые сучья, он ехал по лесу и искал свою остуду. Девушки, собирая ягоды, иногда перекрикивались, и это помогало ему двигаться вперед и искать ее. Впереди немного просветлело, и княжич между кустов тихо выехал на небольшую лесную поляну, залитую солнцем. Недалеко, в полутени, отбрасываемой на брусничник кроной сосны, стояла она и изумленно смотрела на него. Более на полянке никого не было. Казалось, их никто не видел.

Феодор медленно подъехал, спрыгнул с коня и с надеждой и трепетом посмотрел на нее.

– Яко же еси зовут тя, пьшеницяволосая? – спросил он.

– Неле. Русськи есмь Неонилл, – отвечала она на ломаном русском языке, немного смутившись.

Он не знал, что говорить далее, но губы его сами стали шептать что-то нежное, чего он не помнил потом. Как зачарованный Феодор приближался к ней. А она стояла не отворотясь и только выронила лукошко с ягодами. Сближаясь с ней, Феодор заметил, что янтарное ожерелье тусклыми томными бликами играло в проблесках света на ее шее. Он почувствовал аромат и запах ее молодого девичьего тела, разогретого солнечным летним теплом, чудный запах ее уст, тронутых соком черники и земляники. Все это так и тянуло, чтобы слиться с ней в вечном поцелуе. Но, подойдя вплотную, он с колотящимся сердцем опустился на колени и обнял ее за бедра. Она не сопротивлялась, а только положила ему ароматные, окрашенные черничным соком длани на вихрастую юношескую голову. Так они замерли на минуту. Но хмельное и горячее желание обожгло Феодору сердце. Поднявшись на ноги, он с жадностью и нежностью поцеловал ее руки и, захватив их в свои, повел за собой. Не раздумывая, княжич сел в седло и помог ей взобраться к коню на загривок. Затем он тронул жеребца, и конь зарысил прочь.