Текст книги "Ордынская броня Александра Невского"

Глава XIII. Псков

В заботах и походах уходил в прошлое 6746 год и наступал 6747 год от Сотворения мира (февраль 1238 – март 1239 года от P. X.). Уже в марте князь Александр с полками и молодой женой возвратился в Новгород. После Пасхи, что встречали еще на снегу 27 марта, учинили свадебный пир еще больший, чем в Торопце. А уже во второй половине апреля, как потеплело, стаял снег, прошло половодье и оттаяла земля, князь двинулся в новый поход в ладьях и в насадах через Ильмень-озеро на реку Шелонь. В этот раз взял с собой не только воев, но и несколько сотен добрых плотников. Поднявшись к верховьям Шелони, до впадения в нее речки Дубенки, новгородцы срубили и поставили град на рубежах с Псковской и Смоленской землей, Назвали его Городцом. Надо было крепить новгородскую землю и готовиться к новым набегам литвы. Да и от псковичей, что дружили с немцами, тоже можно было ожидать пакости. Недобрые вести приходили из Пскова. Потому на Шелони заложили еще несколько малых градов: Опоку, Высокое, Вышегород, Кошкин городок. Окрест стояли дремучие леса, полные дикого зверья. Реки были богаты рыбой и бобрами. Новгородцы валили, шкурили, тесали окрестный лес. Одновременно с напольной стороны копали рвы, над которыми клали и ставили клети, засыпая их глиной и камнями, обваловывая снаружи глиной, землей и дерниной. Так строили вал. По валу на нижнем венце клетей клали второй венец, прочно связывая его с первым. Это была уже стена, по верхам которой устанавливали бревенчатые заборола. Там, где ко граду подходили дороги, в валах устраивали проемы и клали ворота. Внутри укреплений воздвигали рубленую часовню или храм, который вскоре освящали попы. Во главе градов князь ставил воевод из числа именитых мужей, оставляя при них небольшое число новгородцев, пожелавших устроить свое хозяйство на новом месте. Всех их князь освобождал на десять лет от податей, мытов и пошлин. Сюда же созывали и селили в предградье смердов, плотников, кузнецов, гончаров, бортников, медоваров, ловчих и другой промысловый люд из окрестных весей и деревенек. Народ охотно съезжался жить сообща к стенам городов, ибо все боялись нахождений и разбоев литвы.

К началу лета князь Александр возвратился в Новгород Великий. И в городе и на Городище все было спокойно. Князя ожидали юная жена и мать, приехавшая к сыну погостить и помочь устроить хозяйство молодой снохе. Александр еще не привык к семейной жизни. Потому и ушел в поход на Шелонь два месяца спустя после свадьбы. Однако возвратясь домой, понял, что истосковался по родным, соскучился по Александре, устал от походной жизни, полной лишений и неудобств. О той, прежней женщине, бывшей душой его помыслов, исканий и желаний, он старался более не вспоминать. И как только мысли о Елене приходили к нему, у него начинало щемить сердце и ему хотелось мстить за поруганную любовь.

Теплом и заботой встречала его матушка. Александра была здесь же, и он видел, чувствовал, что она ненавязчиво пытается всеми силами обратить его внимание на себя, и сам невольно отвечал ей тем же. Замечал, что матушка немного ревнует ее к нему, но вида не подавал. Когда он днем где-нибудь оставался с женой вдвоем, то нежно брал ее десницей за талию и, привлекая к себе, целовал в уста. Она не сопротивлялась и со всей своей девичьей искренностью, доверчивостью тянулась и льнула к нему. Он понимал, что она – еще дитя в душе – видит в нем зрелого и сильного мужа. Явно чувствовал свой опыт, превосходство, умение в общении с женщиной. Она доверялась ему. И потому он не мог подвести, чем-то обидеть, оскорбить ее. Жизнь князя Александра дома приобретала какой-то размеренный и плавный ход. И он сам удивлялся тому, что все чаще испытывал какое-то мягкое и бархатное чувство успокоения и уверенности. Былое раздражение и постоянное возбуждение оставляли его навсегда. Уже, казалось, не надо было чего-то постоянно ожидать, куда-то торопиться. Достаточно было привлечь к себе и обнять молодую жену, как все становилось на свои места.

* * *

В августе страшные вести, долетевшие со Среднего Поднепровья, взволновали новгородцев. Стало известно, что войско царя Батыя полностью разгромило половцев, остатки же половецких орд под рукой хана Котяна ушли к уграм за Карпатские горы. Подлинная беда пришла следом. Люди с ужасом рассказывали, что татарская рать обступила Переяславль Южный. Татары установили пороки и порушили стены града. Затем по переметам ворвались в проломы и взяли город копьем. Пощады не было ни воям, ни мирному населению. Говорили, что татарские ратники «изби всехъ, и церковь Архангела Михаила съкруши, и епископа Семиона убиша, и сосуды церковныя бесщисленыя, сребряныя и златыя, и драгаго камениа поимаше».

Иную татарскую рать числом до десяти тысяч царь Батый послал к Чернигову. Князь Михаил Всеволодович бросил град свой и людей на произвол судьбы, как только услыхал о нахождении татар. С домом своим и дружиной бежал в Киев. Татарская рать подошла к Чернигову и обступила его. Но один из удельных князей Черниговской земли Мстислав Глебович вышел на помощь со своим полком и подступил ко граду с северо-востока. Русичи встали у восточных ворот и реки Стрижень. Татары же приступали ко граду с десного берега Десны и со стороны Олегова поля на Предгородье. Лютая сеча была у Чернигова. Татары метали в черниговцев снаряды из мощных пороков. Били с расстояния в полтора перестрела камнями такого веса, что четыре сильных мужа едва могли поднять. Поражены были многие защитники, порушены градские стены. Яростный бой был между татарами и черниговцами у восточных ворот со стороны Стрижня. Дрались насмерть и побили многих татар. Но татарские стрелы сыпались дождем и татары одолели. Полк Мстислава избили почти весь у града и у ворот. Ворота вышибли тараном и ворвались в Чернигов. Город запалили огнем. Черниговский епископ был схвачен татарами. Его отвели в Глухов, но потом оставили в живых. После взятия города татарские воеводы распустили своих воев грабить и жечь Черниговскую землю, ее города и села. Татарские отряды взяли Городец Остерский, Любеч, Листвен, Стародуб, Чечерск, докатились до границ Смоленской земли.

В Смоленске и во Пскове царил сильный пополох. Говорили, что вятшие псковские мужи во главе с Твердилой Иванковичем мутили народ, пугая всех тем, что татары скоро возьмут Смоленск, а там уже и до них недалече. Чтобы разобраться, в чем дело, князь Александр вызвал к себе Ратмира. Довольно долго не призывал он к себе меченошу. Но тут настало время забыть обиду. Теперь посылал его лазутчиком во Псков, дабы разведать, в чем там дело было. Вместе с Ратмиром посылал и еще одного верного человека – Якова-полочанина. Тот прибыл ко двору Александра от князя Брячислава Полоцкого вместе с людьми молодой княгини. Был он умелым охотником и добрым воином и теперь служил ловчим у князя. Ратмир и Яков снарядились, оделись торговыми гостями и ускакали во Псков в конце августа.

Неспокойно в те дни было на берегах реки Великой близ Псковского озера. В Кроме у Троицкого собора, близ Персей в предградье, на Торгу, у Примостья, и близ немецкого двора в Запсковье собирались большими группами бояре, отроки, паробки, кмети, священники, дьяконы, монахи, торговый, ремесленный, промысловый люд. Спорили, шумели, плевались, матерились костеря друг друга едким бранным словом, порой дело доходило до драки. Плотники сжимали рукояти топоров, мастеровой люд рукояти ножей, вои рукояти мечей, готовясь пустить их в дело. Город шумел, как развороченный улей. Женщин пугало это. Неле и ее девушка-прислуга боялись в эти дни на улицу показываться, хотя ранее каждый день ходили на торг. Поселились они близ Примостья и Немецкого двора на постоялом дворе. Отсюда Неле отправила с немецким купцом из Риги письмо отцу и сестре, кратко написав о том, что случилось с ней и, прося, чтобы не беспокоились за нее.

Неле неплохо говорила по-русски, но псковичи часто принимали ее за эстонку. Одевались они, как и большинство русских женщин среднего достатка. Деньги у Неле были. И скоро она привыкла к новому месту и полюбила красивый, величественный Псков, вольно раскинувшийся и поднявший свои стены и главы храмов при слиянии трех рек. Почти каждый день она расспрашивала на торгу купцов, вновь приезжих или воев, не был ли кто из них три года назад в сече с литвой под Саулом (Шяулялем), а если был, то, что видел. Не бывал ли кто в Литве последние годы по торговым делам и не встречал ли там полоняников из христиан. Те, кого она расспрашивала, как правило, отрицательно крутили головой. Лишь немногие что-то могли рассказать ей. И лишь однажды за эти месяцы пребывания во Пскове ей встретился человек, который рассказал, что раненый под Саулом, он попал в полон к литве, но через год был выкуплен. Так вот он видел и слышал, что литвины подобрали и полонили на поле брани многих раненых медвежан (оденпцев), среди которых было и несколько десятков вятших воев и мужей. Неле пыталась еще расспросить псковича, не видел ли тот среди полоняников из Медвежьей Головы высокого, молодого белокурого воина по имени Иоанн, но русич отвечал, что там было несколько похожих на того, о ком она спрашивает. Отговорился тем, что всего хорошо не упомнит, ибо сам был ранен. Рассказ псковича возродил надежду в сердце Неле. Но жизнь шла своим чередом, часто не считаясь с чаяниями и надеждами людей.

* * *

Когда до Горислава, Путяты и их молодых соратников дошла весть о взятии и разорении татарами Чернигова, острое чувство горечи и боли испытали все четверо. Особо поразило всех то, что князь Михаил Всеволодович бежал из города, бросив весь люд и столицу своей земли на произвол судьбы. Каждый из четверых переживал это по-своему. Конечно, они вчетвером напились хмельного, поминая былую славу черниговских воев и красоту стольного града Чернигова, но потом каждый из них остался наедине со своими мыслями и переживаниями. Что же касалось Горислава, то ему вдруг очень захотелось, памятуя славное прошлое, от души поделиться с кем-нибудь всем, что он знал и нес в себе с самой юности. Понимал, что верный друг Путята его поймет и выслушает, и может быть, даже даст совет облегчить душу знакомством с какой-нито румяной новгородской женкой, или предложит выпить меду и заняться службой. Но хотелось ему другого. Жаждал он от всего этого разорения и упадка жизни овеять душу славой великого прошлого и понять, что же случилось с Русью и куда идет она среди мрака веков и незнаемых народов.

Читать и писать Горислав умел еще с юных лет. В юности и молодости прочел он немало известных трактатов, сочинений и повестей. Читал в свое время «Шестоднев» Григория Богослова, «Космографию» Космы Индикоплова, «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, читал и о «Хождении» игумена Даниила в Святой град Иерусалим. Но более всего ему нравились «Александрия», «Девгениево деяние» и «Повесть о разорении Иерусалима», ибо по душе более всего были воинские повести, их патетический настрой и трагизм, соответствовавший духу времени и мыслям, которыми он жил. Разорение Чернигова татарами и хорошее знание прошлого вызвало у него желание писать. От себя он немало мог рассказать о походе на Калку. Но писать о татарах, как о врагах при дворе новгородского князя Александра, отцом которого был Великий князь Владимирский, поклонившийся царю Батыю, было неразумно. Вот тогда и вспомнил он рассказы старого детского черниговской дружины Доброгоста о походе князя Игоря Новгород-Северского на половцев к реке Каяле. Вспомнил и опять удивился про себя тому, как во многом похожи эти два события, хотя последствия их явно казались несоизмеримы.

Заехав как-то по пути в Спасо-Нередицкий монастырь, познакомился Горислав там с двумя монахами-переписчиками и купил у них несколько больших листов пергамена, перья и чернил. Писал он неплохо. Еще когда служил детским в черниговском полку, не раз составлял разные грамотьки по делам княжеского двора, касательно службы. Был за то в почете и у простых гридей, и у вятших княжеских мужей и бояр. Однако давно не брал он пера перстами десницы. Потому сначала попробовал писать на обрезках старых листов. Лишь на второй день персты привыкли к перу и стали красиво выводить буквицы уставного письма. Затем он уединился в оружной палате. Аккуратно разрезал острым засапожным ножом пополам большие листы пергамена, купленные у монахов. Начал же писать о том, что более всего накипело в душе и давно просилось явиться красивым словом, рождаемым кончиком пера: «С зараниа до вечера, с вечера до света летятъ стрелы каленыя, гримлють сабли о шеломы, трещать копиа харалужныя в поле незнаеме, среди земли Половецкыи. Черна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Руской земли».

Когда писал о князе Игоре Святославиче Новгород-Северском, то постоянно держал перед глазами давно забытый образ и вспоминал храброго козельского князя Мстислава – своего господина, погибшего на Калке в сече с татарами. На душе, казалось, стало легче. Потом перечитал написанное, и понял, что нет у него начала и конца повести. Но сколь ни пытался и не бился, начало никак не рождалось ни в голове, ни в душе, ни под пером. Промучившись так три вечера в оружной палате при свете свечи, Горислав решил оставить пока свою затею.

Да вскоре стало не до того. В княжеском полку заговорили о том, что теперь быть походу на Псков, ибо оттуда возвратились княжеские мужи Ратмир и Яков-полочанин. Они сообщали, что дела во Пскове идут худо. Того и гляди псковский посадник Твердила и его сторонники позовут к себе князя-переветника Ярослава с его сторонниками-новгородцами из Медвежьей Головы. Да с ними придут немцы и чудь с ливью из Юрьева и других градов. И это бы еще ничего. Но орденские немцы заключили союз со свеями, мурманами и датчанами против Новгорода Великого и скоро можно ожидать большой войны со всеми этими «римлянами» [144]144
  Римляне – католики.


[Закрыть].

* * *

Холодным, ранним октябрьским утром семитысячная рать князя Ярослава Владимировича неожиданно подошла к Изборску и обложила его со всех сторон. Под рукой князя были орденские братья-рыцари, русские боярские дружины и эсты из Оденпе, воины из Дерпта, Вильянде, отряды ливи. Захваченное врасплох население предградья и Словенского поля не успело собраться для какого-нибудь сопротивления. Изборцы не стряхнули еще остатки сна и не протерли очи, как в каждом дворе уже хозяйничали хорошо оборуженные вои князя Ярослава, чудь, немецкие кнехты и ливь. Стены и врата града в то утро охраняло не более пятидесяти воев. И хотя врата были затворены, немцы и чудь быстро подвели таран и вышибли створы ворот прежде, чем полусонная сторожа оказала сопротивление. Стрелами, пущенными с верхов воротной вежи, защитники ранили одного кнехта. Когда же немцы ворвались внутрь, все русичи сложили оружие. Изборск оказался в полной власти князя Ярослава и орденских немцев.

Это известие вызвало новый всплеск волнений во Пскове. Псковичи – противники Твердилы и князя Ярослава-переветника, возглавляемые воеводой Гаврилой Гориславничем, стали быстро собираться в поход. Тем временем Твердила Иванкович и сотни его вооруженных сторонников оставляли Псков и уходили к Изборску. В полдень 14 октября пятитысячное псковское войско переправилось через реку Великую у храма Успения пресвятой Богородицы, что у Пароменья, и выступило из города по рижской дороге на запад.

К исходу 15 октября псковичи подступили к южным истокам Городищенского озера. Войско князя Ярослава стояло западнее – на Жеравьей горе. Какой численности оно было, никто из псковичей не знал. Уперев правое плечо своего полка в озерный берег, Гаврила Гориславнич поставил своих воев вдоль десного берега ручья, впадающего в озеро. Псковское войско выгнулось дугой длиной в двести саженей от истока ручья до озерного берега. Между псковичами и войсками Ярослава было два-три полета стрелы. По приказу воеводы около тысячи лучников вышли в первые ряды и расположились вдоль берега ручья. Тем временем быстро стемнело. Конная псковская сторожа вышла на левое плечо – к дороге на Изборск. Другой отряд конной сторожи перешел речку Смолку и ускакал к десному берегу озера, что напротив Словенского поля. Все, казалось, было спокойно. Вражеская рать была недвижима. Скоро вдоль ручья, на берегах озера, и на горе Жеравьей зажглись сотни костров. В полночь вои, стоя на своих местах, стали готовиться ко сну. Постилали у костров солому, рогожи, седла, доски и ложились прямо в доспехах при оружии, укрываясь попонами, овчинами, чтобы хоть немного вздремнуть перед боем.

Ночь прошла без каких-нибудь тревог и сполохов. Утром, как рассвело, войска были подняты и вновь приготовились к бою. Встали натощак, умылись, испили воды. Костры вдоль ручья потушили, солому и все, что готовили для ночлега, убрали. Вскоре на горе началось движение вражеской рати. Видно было, что и там вои строятся для боя.

Через полчаса с Жеравьей горы к ручью подступила на полтора полета стрелы колонна числом до двух тысяч ратных. Псковичи видели, что это были лучники и кнехты с копьями и тяжелыми щитами. С обеих сторон затрубили рога и трубы, вои стали быстро готовить луки и стрелы. Еще через пять минут воевода Гаврила Гориславнич велел начать бой. Сотни стрел, словно рои черных ос, с жутким свистом полетели через ручей то в одну, то в другую сторону. Скепанье металла о металл, глухие удары стрел, вонзающихся в щиты, крики и стоны сотен раненых и умирающих людей раздались на берегах ручья и у истоков Городищенского озера. Через десять минут потоки стрел с обеих сторон стали редеть и псковский воевода, опустив копье, повел через ручей на лучников и кнехтов псковский конный полк.

Тем временем с Жеравьей горы на помощь пешцам покатилась конница князя Ярослава. Когда псковичи и оденпская рать схватились за ручьем на восточном подъеме в гору, ошую из-за горы в плечо пешему псковскому полку неожиданно вышла конница орденских рыцарей. Они обрушились на пеших псковичей и стали крушить их строй. От южного склона Жеравьей горы до южного истока Городищенского озера развернулась жестокая рукопашная схватка. На восточном склоне горы псковичи потеснили ворога. Но на юго-западе немецкая конница смяла ошее плечо псковского пешего полка и погнала псковичей вдоль дороги на Псков. В этот момент от удара копья оденпского воя пал с коня и был убит воевода Гаврила Гориславнич.

Его гибель вызвала смятение в рядах псковичей. Псковские вои дрогнули и стали отступать по склону горы. Через полчаса все псковское войско уже оставило берега ручья и откатилось на северо-восток по дороге на Псков…

Неле и ее девушка-прислуга были разбужены на рассвете набатными ударами церковного била и громкими, порой истошными криками с улицы, ржанием коней, топотом копыт. Били на звоннице у храма Козьмы и Домиана с Примостья, звонили в колокола за рекой Псковой в Кроме. Быстро одевшись, женщины вышли на улицу. И увидели, что множество народа бежит к мосту через реку. На вопросы Неле о том, что случилось, одна женщина второпях прокричала, что ратные немцы, медвежане, ливь и чудь прорвались в Запсковье, убивают всех, кто с оружием в руках сопротивляется им, грабят, жгут, полонят псковичей, насилуют жен и девушек, Неле огляделась. Где-то севернее у Великой уже поднимались первые сполохи пожара. По большой улице, что протянулась вдоль берега Великой и Псковы, к мосту скакали доспешные вои, опустив копья и укрывшись щитами. Приглядевшись, Неле увидела, что на древке, поднятом над головами всадников, развевается полотнище стяга с гербом Оденпе. Люди, увидев вражеских всадников, быстро прятались по дворам. Не раздумывая, Неле и ее девушка забежали внутрь постоялого двора и скрылись за оградой. Неле приникла к щели и стала внимательно разглядывать, что происходило на улице. Она немного перепугалась, но знала, что если заговорит с любым из воев по-немецки, скажет, кто она и откуда, ее не посмеют тронуть. Конная оденпская рать вскоре заполнила всю улицу. Бряцая доспехами и оружием, воины на взмыленных лошадях проносились мимо ограды, за которой укрылись женщины.

Подковы коней стучали по бревенчатой мостовой. Но когда всадники приблизились к мосту через реку, с ошего берега Псковы в них полетели стрелы. Мост тем временем уже схватился огнем. Воины поворачивали коней и съезжались на площадь у храма Косьмы и Домиана. По улицам Запсковья продвигались пешие отряды эстов и ливи с луками, копьями и секирами. Пешие вои десятками вламывались во дворы богатых домов, начинали грабить, нагружая псковским добром, захваченные телеги и возы, убивали или избивали мужчин, оказавших сопротивление, насиловали женщин, не успевших убежать за реку.

Местами все сильнее раздавались плач детей, истошные крики людей, ругань на чудском наречии, русская матерщина и звон оружия. Во дворах гоготали гуси, которых ловили пешие вои, секирами и ножами ссекая им головы. Звонко кудахтали разлетавшиеся во все стороны куры, терявшие пух и перья. Злобно лаяли, рычали и визжали псы, которых эсты и ливь кололи копьями. Мычали коровы и быки, выгоняемые со дворов. Жутко визжали забиваемые свиньи. Покрывая весь этот пополох, плыл над загоравшимся Запсковьем, над Псковой и Великой надрывный гул набата.

Постоялый двор будто вымер и опустел. Неле и служанка вбежали в дом, поднялись наверх и прильнули к окошку. Строения двора располагались недалеко от храма, и Неле как на ладони видела, что творилось на площади, куда съезжалась конная рать. Видно было, что кони под всадниками сильно утомлены, но усталые воины были воодушевлены боевым порывом и победой. Они что-то кричали, приветствуя кого-то, поднимали вверх копья и мечи.

Среди множества всадников Неле узнала Герпольта, облитого доспехами из стальной чешуи с большим золотым крестом латинского образца, сверкавшим на его груди. Он еще сжимал дланью ошеей руки рукоять обнаженного, окровавленного меча. Герпольт что-то повелительно говорил, властно указывая на восток и на юг десным перстом в кольчужной перстатой рукавице. Рядом с ним был верховой воин в немецком шеломе с бармицей, видимо один из приближенных, который утвердительно кивал головой в знак того, что все веления князя будут исполнены. Лица его не было видно. Но когда Герпольт отъехал, воин снял шелом, подшеломник и стал утирать мокрый от пота лоб и затылок чьей-то разорванной белой рубахой с пятнами крови. Стоило ему обнажить голову, как Неле увидела знакомую гриву рыжих волос, вздрогнув от ужаса и ненависти. Немедля женщины оставили постоялый двор и незаметно окольными улицами бежали к берегу Псковы у Гремячей горы. Там на лодке их и переправил на другой берег в Окольный город какой-то смелый старик-лодочник, не боявшийся чудских стрел и спасавший псковичей, бежавших от врага.

Все мосты через Пскову были сожжены. Отражаемые от берега стрелами, воины князя Ярослава, ливонские рыцари, эсты и ливь 17 октября не смогли переправиться на оший берег Псковы, ни тем более захватить Окольного или Среднего города. Разгромленное псковское войско успело переправиться через Великую и занять оборону вдоль десного берега Великой и ошего берега Псковы. Под Изборском и во время отступления псковичи понесли немалый урон. Около восьмиста воев погибло. Примерно столько же было раненых. Но множество простого псковского люда – мастеровые, торговые люди, даже попы и монахи взялись за оружие.

Однако на следующий день 18 октября враг возобновил свои действия, переправился через Пскову, взял Окольный и Средний город. Большинство псковичей бежало под защиту рвов, валов и стен Городца и Крома. Неле и ее прислуге удалось укрыться там же.

Князь Ярослав не стал брать этих мощных укреплений. Целую Седмицу его оденпская рать, ливонские немцы, эсты и ливь грабили и жгли Псков. Весь посад, все Запсковье, все Завеличье были выжжены. Ворог ограбил и разорил все окрестные села и монастыри. На восьмой день Ярослав увел из Пскова свои войска. Но ратные взяли в полон и угнали с собой множество отроков, отроковиц, малолетних детей и потому псковичи были вынуждены вести переговоры с князем и орденскими немцами.

Дети оказались заложниками. Плач и стенания стояли во Пскове. У псковских воев и воевод теперь были связаны руки. Положение города и многих псковичей казалось безысходным.