Текст книги "Княжеская школа магии (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Малиновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 3. Необычные способности

– Меня зовут Гоголь Николай Васильевич, – представился мальчишка, встав из-за парты. – Я родился пятого сентября две тысячи тринадцатого года в Петровке. Мои родители некроманты, поэтому я могу повелевать мёртвыми душами. Но это не то чтобы совсем так…

– Этого достаточно, – перебил я. – Спасибо. Более подробно не нужно. Пушкин, теперь ты.

– Меня зовут Пушкин Александр Сергеевич. Но друзья зовут меня просто Саня Пушка, Саня, Пушка. Я родился пятого сентября две тысячи тринадцатого года в Петровке. Мои родители стрелки́…

– Не надо про родителей. Давай только твой дар или способность… или ещё какая-то хрень там. И такой момент: это совпадение?

– Вы про что? – не понял волосатик.

– Про твой день рождения… это совпадение?

– Не думаю, Хиро Мацумото.

– Димон, я тоже родился пятого сентября две тысячи тринадцатого года, – подключился Толстый.

– И я.

– Я тоже.

– Стоп-стоп-стоп. Стоп, мать вашу! – повысил я голос. – Вы это серьёзно или решили меня подколоть?

– А ты проверь, Димон, через внутренние чувства, раз умеешь, – улыбнулся Толстый.

– Я-то проверю, не волнуйся. Вот только не могу понять, почему вы все родились в один день. Это был риторический вопрос, то бишь отвечать не нужно. Я и сам знаю, что вы не ответите. – Мне необходимо было вернуться к сверхспособностям Пушкина, но я заинтересовался другим вопросиком, поэтому спросил: – Так прошлого учителя казнили вчера, то бишь в воскресенье, пятого сентября. Получается, это на ваш день рождения решили провести казнь?

– Ну да. Директор так и планировал, – ответил волосатик. – Нам всем исполнилось вчера по восемь лет. Это отличный подарок.

– Неплохо, Пушкин, – сделал я такое лицо, будто ничего не произошло. Хотя внутренне понял, что дети охренеть какие жестокие: уже в восемь лет обожают смотреть на казнь и получают от этого удовольствие. – Но ты же понимаешь, что отрубленную голову не вернуть, то есть Гоголян не сможет вернуть его к жизни?

– Понимаю, да, – кивнул Саня Пушка. – Круто, правда?

– Нихрена это не круто! – повысил я голос, сделав яростную гримасу. Я посмотрел на весь класс и сказал: – Смотреть на то, как лишают человека жизни, и радоваться – это неуважение к самому себе, как к личности. Не делайте так. Ибо придёт один хрен из Японии и лишит жизни каждого из вас. И поверьте, это будет самой настоящей справедливостью. Ведь вы сами делаете подобное. Так почему бы кому-то другому не сделать то же самое с вами, м?

Почти все дети опустили головы.

– Я очень хороший стрелок и люблю вызывать одноклассников, друзей и врагов на дуэль, – перевёл тему Пушкин, чтобы ослабить накал в классе. Он сделал то, что хотел сделать я, но не смог это сделать сразу, потому что решил дать совет мелким. Я это к тому, что Пушкин ещё́ по одному пункту похож на меня.

– Это круто, что ты хороший стрелок. А вот я очень хороший убийца мелкоты, то бишь таких гномов, как ты. Но ведь это не значит, что я должен убивать тебя и твоих друзей, верно?

– Верно, – напрягся волосатик.

– А если мне это очень нравится? Могу ли я тебя убить, Саня? – засунул я руку во внутренний карман куртки, делая вид, что сейчас достану оттуда пистолет. А чтобы совсем не дать шанса малышу как-то огрызнуться, я сказал: – Только вот я сначала убью Гоголяна, чтобы он тебя не смог вернуть к жизни, а потом и тебя. Ну так что́, Саня Пушка… могу ли я тебя убить?

– М-можете, – крепко ухватился Пушкин за парту и поспешно добавил: – Но лучше не надо этого делать. Я же ничего не сделал. Я вообще пошутил. То есть я больше не буду радоваться тому, как казнят других.

– Вот и славно, малыш, – улыбнулся я, высунув пустую руку из кармана. – А где твои пукалки? – пришлось и мне перевести тему.

– В портфеле. Показать? – И Пушкин потянулся к портфелю.

– Не нужно. – Я вспомнил одно выражение из «Хоббита». – Знаешь, один волшебник сказал мне, что храбр тот, кто найдёт в себе силы не отнять чью-то жизнь, а пощадить её. Так что, Пушкин, не спеши доставать своё оружие и мстить. Ведь я знаю, чего ты хочешь на самом деле.

У малыша затряслись губы.

Когда я это увидел, то и у меня они затряслись, ведь если бы я этого не сказал, то неизвестно, что было бы, достань Пушкин огнестрел. Может, он завалил бы меня прямо в классе.

– Предлагаю перейти к следующему человечку, – посмотрел я на пузанчика.

– Меня, Димон, зовут Толстой Лев Николаевич. Друзья… хотя друзей у меня не так много. Но меня ещё зовут Толстый. И если бы у меня были друзья, то есть их было бы больше, то мне бы пришлось сказать то, что я уже сказал, когда говорил, что я Толстый. Хотя по паспорту я Лев. Но Лев не простой, а Толстой. Причём Лев – это моё имя, а не…

– Хватит, Толстый. Достаточно. Мы же договорились, что ты будешь стараться не растягивать свои предложения.

– Но ведь они были максимально короткими, Димон! – эмоционально возразил пузан. – Я же стараюсь. Разве ты не видишь?!

– Вижу. И поэтому предлагаю тебе учиться дальше. Нельзя же за один раз измениться.

– А как тогда ты перестанешь материться за один раз, если мы вдруг исправимся все? – снова атаковал пузанчик достаточно правильным вопросом.

– Я давно практикуюсь. Так что можешь не волноваться насчёт этого, – соврал я. – Лучше назови свой дар.

– Анна Каренина. Это не только дева, но и мифическая женщина-призрак.

– Мифическая?

– Ну не мифическая, но… хотя пусть будет мифическая. Если у меня когда-то появится друг, настоящий друг, то я ради него назову её просто Анной Карениной.

– Что ж, хорошо. И что она делает? – Мне стало очень интересно узнать об этом «мифическом» призраке.

– Главное – это как она выглядит, – улыбнулся Толстый. Мальчишка забрался на парту и выдал: – Узрите… то есть услышьте меня, люди! Знайте, что Анна Каренина – это не просто женщина-призрак! Нет, это женщина-призрак, которая выглядит, как живая женщина… как живой человек. Как некая юная дева, которая выглядит, как женщина, но глаза её такие, что даже обычная девушка сказала бы, что хотела бы стать женщиной.

– Ну ты опять начинаешь, Толстый. Угомонись, оратор. Давай ближе к делу. Это всё?

– А тебе мало, Димон? – поднял Толстый свою бровь.

– Ой, только не бровь. Уже тошнит от неё. Подними лучше своё пивное брюшко и дотянись до сосульки.

– Чего?

– Проехали, малыш. Садись за парту. У тебя хороший животик, – улыбнулся я. – Просто ответь мне: это всё?

– Нет. Моя Анна умеет симулировать смерть.

– Вот… вот! Вот это уже поинтересней звучит. И как она симулирует?

– Она входит в состояние, когда через какое-то расстояние…

– Толстый, не начинай. Говори короче… максимально коротко.

– Анна Каренина хорошо работает с рельсами. Может и на обычной дороге поработать, но лучше с чем-то из…

– То есть она работает с поездами, так?

– В точку! – обрадовался Толстый. – Она обожает всё, что ходит по рельсам: трамваи, электрички, поезда… Моя Анна ложится на рельсы и симулирует смерть.

– Как? Я уже пять минут пытаюсь узнать, как она это делает. То есть что происходит, когда симуляция… происходит, случается…

– Я понял тебя, Димон, – показал Толстый рукой, мол, заканчивай, тебя все уже поняли и хотят дать ответ. – Анну разрезает на куски. В такие моменты я обычно включаю музыку «Чай вдвоём» на телефоне: «Ласковая моя, нежная. Руки твои держу, слов не нахожу. Ласковая моя, любимая. Были мы с тобой, кто всему виной?» Ну и все думают, что она умерла. И она действительно умерла… бы. Но так как она призрак, то через некоторое время Анна собирает кусочки в цельную конструкцию. Хотя она может делать это и сразу. Но ведь мы говорим о симуляции. Так что симулировать она может столько, сколько нужно.

– Неплохо. Мне нравится твоя девушка… то есть женщина-призрак. – Я прокашлялся.

Про себя подумал, что в этом мире многое изменено, но точно не всё. Если Пушкин теперь стрелок, а Гоголян повелевает мёртвыми душами, то это не значит, что абсолютно все поменялись. Например, «Чай вдвоём» так и остались теми, кем остались. То бишь машина времени исказила пристрастия Николая Васильевича. А может, ещё что-то натворила. Я не знаю наверняка, но могу с уверенностью сказать, что мир охренеть какой альтернативный. И кто в нём кто – хрен его знает.

– Теперь давай ты, – указал я пальцем на мальчишку, который сидел за Гоголем.

– Меня зовут Лермонтов Михаил Юрьевич. По журналу, если взглянете, я обычный Парус.

– Белеет парус одинокой в тумане моря голубом!.. Что ищет он в стране далёкой? Что кинул он в краю родном? Бла-бла и хрень ещё какая-то. А дальше я немножечко забыл. Но суть я передал словами, ведь неплохо так завыл, – начал я нести рифму-чушь, чтобы вспомнить ещё хоть что-то. – А вот, вспомнил. Там ещё концовка: Под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой… А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой! Вот как-то так, пацаны.

– Неплохо, – сказал Лермонтов.

– Неплохо?! Ты это серьёзно?! Слушай сюда, Парус. Да если бы ты немного пошевелил мозгами и доработал мой стишок, то смог бы забрать его себе и использовать в качестве пиара. Уверяю, ты с этим стишком стал бы знаменитым.

– Но ведь я же не стишки сочиняю, а создаю силой мысли белые паруса.

– Это твой дар?

– Ну да. Могу применить на любую… – Парус задумался. – Да вообще на любое транспортное средство. Если коротко, то на машину могу применить белые паруса и она взлетит.

– А на поезд?

– Ну тут вряд ли получится. Поезд – это поезд. А я говорю про что-то более приземлённое. То есть более… ну более, понимаешь… понимаете?

– Понимаю, – улыбнулся я. Стало приятно, что дети не забывают обращаться ко мне на «Вы». То бишь какое-то уважение уже есть. – Теперь ты, – указал я на мальчишку, который сидел за Пушкиным.

– Чайковский Пётр Ильич… к Вашим услугам, – встал мальчишка и поклонился. – Щелкунчик – моё зубастое прошлое.

– Не понял?

– Да Вы и не поймёте, – встрял Саня Пушка. – Вечно мне что-то откусывает: то стул покусает, то парту, то портфель. Один раз даже револьвер мой покусал. – Пушкин высморкался. – Так бы и отстрелил ему все зубы, да только отрастут новые.

– Ну не злись, Пушка, – посмеялся Щелкунчик. – Не такой я плохой, как тебе кажется. Просто зубки иногда чешутся. Поучись со мной годик-другой, тогда узнаешь, как я могу себя контролировать.

– Ага. Я лучше годик-другой буду отстреливать тебе зубы, чем узнавать про твой контроль.

– Так, мужики, спокойно, – уже я влез. – Махач устроите где-нибудь в другом месте. – Посмотрев на Чайковского, я спросил: – Какой у тебя дар?

– Он кусается! – снова начал Пушкин.

– Да возьми ты, сука, себя в руки! – гаркнул я, при этом спокойно добавил: – Дай, Саня, человеку сказать.

– Извините, – отвернулся Пушкин от своего соседа сзади и уставился на доску.

– Просто молчи, Пушка. Так какой дар у тебя? – снова посмотрел я на Чайковского.

– Я вхожу в состояние, в котором могу перегрызть своими зубами и парту, и железо, и арматуру, и стекло…

– И вообще лучше не подпускать его к нам, – опять влез Пушкин.

– Угомонись, придурок! – уже Толстый выдал.

С задних парт начали «окать», мол, не ожидали, что Толстый такое может выдать.

– Тише. Тишина, мать вашу! – пришлось снова повысить голос. – Спокойно, твари… божьи, – постарался я красиво выкрутиться.

– Судя по второму ряду, который замыкается на мне, теперь я должен представиться, – сказал шестой мальчишка. – Меня зовут Менделеев Дмитрий Иванович, но все называют меня «Химик». Собственно, в этом и есть мой дар. Для особо умных могу сказать, что если понадобится подорвать школу, а под рукой будет только апельсин и кока-кола, то я смогу сделать трубки и подкинуть их директору в кабинет.

– Это ты к чему?

– Да так. Лучше не вникайте. Скажите, Хиро Мацумото, Вы услышали мой дар?

Я кивнул, но решил всё равно уточнить:

– Ты взрыватель?

– Нет. Я химик. И меня называют «Химик». Я могу гораздо больше сделать, чем обычную или необычную взрывчатку.

– Что ж, хорошо. Буду иметь в виду. Следующий, – посмотрел я на седьмого мальчишку уже из третьего ряда.

– Меня зовут Топор. Ещё отзываюсь на «Федя Топор». А по паспорту я – Достоевский Фёдор Михайлович. И я отлично владею топорами. То есть я могу силой мысли управлять ими. А могу даже создавать их. Но это не значит, что я владею телекинезом. Хотя, может, и владею. Но это распространяется только на топоры. Если Вы попросите метнуть карандаш в голову Пушки, то у меня не выйдет. Но если я с помощью скотча сделаю из карандаша подобие топора, тогда смогу его метнуть в Пушку. Ну или в Толстого. Или в Гоголяна.

– Это всё?

– А Вам мало?

– Нет-нет. Всё хорошо. Чем меньше, тем лучше. Следующий, пожалуйста.

– Чехов Антон Павлович. Прозвище «Чехословак», – кратко представился мальчишка. – После полуночи превращаюсь в Каштанку. Это такая собака. Но есть проблема: я не могу взять след человека, если вдруг нужно кого-то отследить. Но зато я очень хорошо чувствую закла… «вещи». Меня так и тянет на что-то запрещённое.

– Я понял тебя, Чехословак. Ты у нас мастер закладок. Все мы не без греха. Но в восемь лет?! Тебя реально уже в таком возрасте тянет на что-то запрещённое?

– А как же. Я ведь Чехословак. Это не просто так, понимаете?

– Не понимаю и понимать не хочу. Но рад, что ты нашёл свою дорогу, хоть и не очень хорошую для многих.

– Главное – чтобы мне она нравилась.

– Ну это да. А ещё важно – чтобы не уйти на тот свет от пьянки или передозировки в таком раннем возрасте.

– Может, Вы следующего опрашивать будете?

А парень умел постоять за себя. Я не стал на этот раз шутить про его смерть, а одобрительно указал на девятого мальчишку.

– Гк-хм, – прокашлялся парнишка. – Моё имя ничего Вам не скажет. Но вот моё прозвище. Тут уж я и сам горазд его использовать всегда. Меня зовут Профессор. А мама с папой назвали Булгаков Михаил Афанасьевич. Мне бы очень хотелось стать профессором чёрной магии. И когда я им стану, то обязательно сменю имя на Во́ланд.

– И найдёшь свою свиту, – добавил я.

– Это правда. Вы уже прочитали мои мысли, Хиро Мацумото?

– Немножко, – улыбнулся я. – Так а в чём твой дар, кроме желания стать профессором чёрной магии?

– Я уже владею чёрной магией. Вот только хочу улучшить свои навыки. Ведь сейчас они очень слабы. Но я стараюсь.

– И что ты можешь нам продемонстрировать?

– Пока что ничего. Но если нужно будет что-то, то я постараюсь как-то помочь.

– Ага. Он же Профессор. Куда тут без него, – поржал Пушкин.

– А ты всего лишь стрелок, – сказал я. – Так что молчи, а то будешь как ДиКаприо из фильма «Быстрый и Мёртвый».

– Не знаю, кто такой этот ДиКаприо. И уж тем более не знаком с таким фильмом.

– Это понятно. Уверен, что ДиКаприо в этом мире вполне может быть тем, кто получает Оскар постоянно, и только один раз был случай, что он его не получил.

– Не понимаю, о чём Вы.

– Забей хер. Следующий, – указал я пальцем на самого высокого парня, который был похож на Петра Великого.

– Я Пёрт… то есть Пётр. Великий Пётр. Пётр Великий, если быть совсем уж правильным, – на полном пофигизме представился «мелкий амбал», который даже не удосужился встать из-за парты. Пришлось так его назвать, потому что для восьми лет он был ростом полтора метра. – Я умею проходить через окна.

– Да он Петрович Форточник, – снова встрял Пушкин.

– Закрой рот, мелюзга. Не видишь, тут дяди разговаривают. – Пётр Великий посмотрел на меня. – Эта обезьяна с бакенбардами несёт какую-то дичь. Впрочем, нельзя удивляться обезьяне, ведь она всего лишь обезьяна. Я выше этого, – улыбнулся Пётр, почувствовав некое удовлетворение от чёрного подъёба мелкого Санька́.

– Раз ты выше, значит, должен понимать, что все здесь равны. И если ты не равен, то ты урод, – подключился и я к стёбу, но уже в сторону самого Петра, о смерти которого так хотел узнать Николай Васильевич. – И я, кажется, говорил для всех, что необходимо представляться так, как в журнале и как по паспорту. Или ты стыдишься своего прозвища, Петрович?

Амбал покраснел. Он скривил такое лицо, что хотел отправить меня на эшафот.

– Петрович – потому что я самый высокий. И меня считают уже старым. Форточник – потому что я действительно могу проходить сквозь любые окна. Через стены не могу, а вот через окна могу. И если бы на границе с Европой было бы окно, то я бы прошёл через него и давно тусовался бы с европейскими парнями, а не с этой мелюзгой.

– Ну так в чём проблема, Форточник?.. проложи окно в Европу, хули ты такой неактивный.

Парень отвернул свой красный еблет в сторону окна.

– Теперь я? – поднял руку одиннадцатый.

– Да, можешь и ты попробовать. Только не бери пример с чувырло оконного.

– Хорошо, постараюсь, – активировался паренёк. Его лицо я тоже узнал. – Меня зовут Гагарин Юрий Алексеевич. Друзья зовут меня «Ракета». Умею управлять летательными аппаратами. В этом и есть мой дар, что уже в восемь лет я умею управлять всеми летательными аппаратами. Во всяком случае, я надеюсь на это. Дело в том, что мне удаётся очень быстро адаптироваться ко всем летательным аппаратам.

– А если Парус поднимет в воздух машину, то ты сможешь управлять ею? Она ведь тоже уже станет летательным аппаратом.

– Думаю, что смогу. То есть да, я смогу, сэр… то есть Димон… то есть Хиро Мацу…

– Хватит. Не нужно так много «то есть». Пока что я Хиро Мацумото. Но очень скоро будешь говорить «Димон». Мне уже нравится твоя активность и дружеский настрой. Некоторым твоим соседям, да хотя бы одному можно было бы поучиться у тебя.

Пётр Великий «косым зрением» посмотрел на меня.

– Остался только я, поэтому сразу скажу, что меня зовут Жук, – постарался с такой же активностью представиться последний мальчишка. – По официальным данным меня называют очень просто – Жуков Георгий Константинович. Ещё не знаю наверняка, но чувствую, что моё призвание – командовать. Командовать; знать много стратегий; знать, как лучше действовать, чтобы победить.

– Это всё?

– Да, Хиро Мацумото.

– Что ж, класс. Неплохо. Я бы сказал, что очень даже хорошо. И у меня, если память не изменяет, в ушах прозвенел звонок. Да, нет?

– Что-то такое было, – потянулся Пушкин к телефону. – Ох ты ж… Уже конец третьего урока. Мы пропустили звонок со второго урока и звонок на третий урок. Сейчас в столовку нужно бежать, чтобы харкнуть в сок Дантесу.

– А сколько времени? – спросил я, но сам уже начал подсчитывать, что три урока с переменами – это три часа. Плюс девять. Выходит, что сейчас без пятнадцати двенадцать, раз с минуты на минуту должен быть звонок с третьего урока.

– Без двадцати двенадцать, – охотно ответил Пушкин. Парень уже ждал, чтобы харкнуть Дантесу в сок. Думаю, он бы и пулю вогнал ему в рожу, раз уж такое дело.

– Что ж, идём в столовку, пока перемена не настала.

Все дети обрадовались.

Я подошёл к Пушкину и спросил:

– Ты забыл, что́ я тебе говорил про Дантеса?

– Точно. Ладно, плюну кому-то другому, – моментально отказался Пушкин от своей затеи с Дантесом. То есть ему в принципе было пофиг кому плевать.

– Давай без этих шалостей, волосатик. Это не есть хорошо. Тебя уважать за это не будут. Это называется «сделать что-то в крысу». Ты же не крыса, чтобы так делать, – почесал я Пушкину его кудряшки.

– Ну лааадно, – вздохнул мелкий.

– Эй, народ. У меня к вам будет ещё одно предложение! – громко обратился я к парням. Все дети внимательно слушали. Даже амбалу стало интересно, хоть он и пытался это скрыть. – Предлагаю набрать еды и свалить на природу. Проведём четвёртый урок на свежем воздухе. А если понравится, то пятый и шестой тоже проведём там же. Вот только вопрос «где»?

– На стадионе можно, – подал Толстый.

– Вот и замечательно. Потому что у меня к вам есть одно дельце: мы с вами отлично можем пошалить. Как раз используете свои сверхспособности или дары. В общем, вы согласны?

Глава 4. Убойногий футбол

Конечно же дети согласились. А кто бы не согласился?

Мы умудрились проникнуть в столовку за минуту до звонка. Быстренько набрали еды и свалили на стадион. Кстати, столовая отличалась от коридоров лишь наличием царских серебряных и золотых столовых приборов, золотых стульев с белыми мягкими обивками и белоснежных столов с золотыми ножками.

– Только на тяжёлую пищу сильно не налегайте, – предупредил я. – Мы будем играть в футбол.

– В футбол?!

– А ты что, имеешь что-то против? – спросил я у волосатика.

– Да нет. Просто у нас нет мяча, да и после еды не особо хочется костями хрустеть.

– Ого. Да ты как мой дед, который учил не только самогон гнать, но и вот таким вот выражениям, вроде «костями похрустеть».

– Ну а что я могу поделать, если между нами столько общего.

– Ничего, Саня… ни-че-го. – Я обратился ко всем: – Итак, класс. У вас есть время до начала четвёртого урока, чтобы покушать. А потом будем искать мяч. Заодно жирок растрясёте.

– Димон, вот лично я могу сразу играть в футбол, – подключился Толстый. – Мне абсолютно без разницы – кто, что, куда, зачем. Я хорошо ем, а уже потом делаю всё то, что делал до этого. Скажу больше: если бы я это продолжал делать на голодный желудок, то прошёл бы час-другой и мне пришлось бы остановиться, ведь жизнь идёт, а я не ем. Мой организм слабеет, а мышцы и широкая кость не получают того, чего должны были получать, чтобы…

– Чтобы… – перебил я. – Хватит уже, хорошо? Тебя все поняли, Толстый. Время как раз подходит к концу, а вы всё не едите, будто ждёте команды сверху. Лично я, когда был таким же шкетом, съедал треть батона ещё до того, как приносил его домой из магазина. Учитесь кушать быстро, много, постоянно и всё, что есть под рукой. Попались кислые яблоки – не беда. Сожрали их. Вечером дристанули за кустом, подтёрли жопу лопухом и побежали играть в футбол до тех пор, пока мяч не затеряется в темноте. Вы должны прочувствовать этот кайф, когда получаешь в десять вечера мячом по ебалу и у тебя идёт кровь из носа. Но ты счастлив, потому что пацаны благодаря этому забили и выиграли старшако́в со счётом «восемь – сорок семь». Это прекрасно.

– Как это? – поинтересовался Гоголян. – Как можно выиграть старшаков, когда забил всего восемь, а тебе забили сорок семь?

– Это целая наука, которой я могу обучить. Тут всё решает последний гол, и всем пофиг на счёт. Темнота наступила – значит счёт сгорел. Теперь счёта нет. Есть только одно правило – кто забьёт последний гол, тот и выиграет. И вот когда ты идёшь домой, а у тебя лицо в земле, крови и бараньем дерьме, то именно в этот момент ты счастлив как никогда.

– Интересно. Почти всё понятно… кроме одной детали…

– Бараньего дерьма? – улыбнулся я, смотря на Гоголя.

– Да.

– Представь себе картину: футбольное поле заросло. У тебя нет косы, но есть мозг. Что нужно сделать? – Не дожидаясь ответа, я сам и ответил: – Правильно, пригнать баранов. Для этого берёшь камни размером с кулак и кидаешь в баранов, которые жрут траву в ста метрах от стадиона. Как только стадо пацанов «переместит» стадо баранов на стадион, так сразу же начинается магия, которой не научат ни в одной княжеской школе магии.

– Что?! Что?! Расскажите, Хиро Мацумото! – пошли выкрики. – Научите и нас этому!

– Научу, как только дослушаете. – Я вспомнил, где остановился. – Бараны начинают пожирать всю траву, что на стадионе. Но жрут они её так быстро… и так много, что моментально срут, как шакалы. А потом снова едят. В итоге у нас стадион, где можно играть в футбол. А ещё куча бараньего дерьма в виде чёрных M&M'S.

– Хиро Мацумото, уже прошло десять минут четвёртого урока, – донёс Лермонтов.

– Спасибо, Парус. Вот видите, класс, как время быстро летит. А знаете почему? Потому что вам интересно слушать, а мне интересно рассказывать. И если вы будете меня слушаться, тогда я буду чаще рассказывать вам такие секреты, которые вы с удовольствием будете поглощать и применять в своей жизни. Уверен, что к восемнадцати годам вы подготовитесь к этой жизни получше любого класса, который я не веду.

– А ты очень крутой, Димон. – Толстый сделал отрыжку. – Что-то я думал поиграть, но меня на сон потянуло. Давай, может, отдохнём пять минут, а потом поиграем?

– Это ты у класса спрашивай… – Не успел я завершить, как класс поддержал Толстого. – Что ж, знаю я ваши пять минут, поэтому лучше пятнадцать минут отдохнём, а потом отправимся за мячом. Все согласны?

– Да! – хором прокричали дети.

Охренеть. Я стал настоящим учителем.

Сейчас лежу такой на травке и понимаю, что мне бы и в своём мире неплохо было бы пойти учить детей. Вот было бы интересно увидеть лица родителей, у которых ребёнок через неделю начнёт общаться через кодовые слова «хуй-нахуй-захуй». А потом образумится и поймёт, что в матах большого смысла нет. И это будет прекрасно.

– А какие уроки мы пропускаем? – решил спросить я, пока все тринадцать рыл, включая меня, отдыхали на травке школьного стадиона, который не был таким, какой его описывал я. Нет, стадион княжеской школы магии – это почти такой же стадион, как и на чемпионате мира по футболу, только без трибун.

– Прямо сейчас – русский язык, – ответил Гоголян.

– А потом идёт человек и мир, – добавил Пушкин.

– Зато в конце самое интересное – основы магии. – Толстый хорошенько потянулся и сказал: – Всё, Димон, никуда не пойду. Буду ждать основы магии прямо здесь.

– Сейчас не июль месяц, а сентябрь. Если будешь лежать на траве два урока, то можешь и недотянуть до основ магии. И вообще, что это за предмет такой? – Понимая, что учитель должен знать его, я исправился: – То есть чему вас должны учить на последнем уроке? И сколько дней в неделю проходят эти основы… магии, – усмехнулся я.

– Этот предмет идёт каждый день с понедельника по пятницу последним уроком, – ответил Пётр Великий. – Там мы развиваем свой дар. И учитель должен нам в этом помогать, а не заставлять краснеть своих учеников.

– Петрович, не наезжай, – спокойно сказал я. – Настоящий парень не будет обижаться. Воспринимай всё происходящее как некую игру. Никто на тебя не злится. Но когда ты сам настроен против всех, то тебе кажется, что все настроены против тебя. Однако это только так кажется, поверь мне. Из своего опыта скажу, что лучше дружить, чем враждовать. Тебя никто не упрекает. Будь спокоен. Просто живи и радуйся тому, что происходит. Ну так что, мир? – И я протянул руку.

Пётр Великий задумался. Парень что-то вычислял в своей «царской» головушке.

– Да, – улыбнулся Форточник и пожал мне руку.

– Вот и замечательно. – Я резко встал. – Всё, пацаны, хватит лежать. Мы и так десять минут урока просрали. Потом ещё минут пятнадцать отдыхали. И хоть мне понравилось беседовать с вами на разные темы, но у нас осталось всего двадцать минут до конца четвёртого урока.

– Двадцать две минуты, – поправил Пушкин.

– Мы должны за двадцать две минуты раздобыть мяч, – продолжил я. – Конечно, я бы мог его попросить, но лучше размяться и скомуниздить мяч, будто у нас нет возможности попросить его.

– Димон, а зачем так усложнять жизнь?

– Чтобы жирок растрясти. И чтобы спать не хотелось. Кроме того, важна практика, а не теория, поэтому будем практиковаться. И начнём уже на четвёртом уроке. Заметьте, ни с понедельника, хоть сейчас он и есть, ни на шестом уроке, ни после мотивационных курсов, ни даже тогда, когда луна будет в ебучем Льве…

– Во мне?!

– Да не в тебе, Толстый, а в созвездии Льва. Ни в какой-нибудь ещё херне, – продолжил я. – Короче, нам необходимо раздобыть футбольный мяч, значит, будем использовать свои сверхспособности, чтобы на пятом и шестом уроках играть в футбол. – Чтобы дети долго не думали, я спросил: – Итак, кто мне скажет, как нам раздобыть мяч? Есть идеи?

– Можно попрактиковать умение общения, – предложил Жуков. – Но только не Вы будете просить мяч, а мы.

– Хорошая идея, но всё равно всё сводится к банальному человеческому общению, а не к практике ваших сверхспособностей. Однако мы все хотим практики, поэтому будем действовать как ниндзя. Так ка́к можно раздобыть мяч?

– Ну если только вариант с кражей, тогда предлагаю следующее, – снова попытался Жуков. – Парус берёт машину, что припаркована у школы. Поднимает её в воздух. Далее Ракета, который сидит внутри машины с Петровичем, управляет машиной и подлетает на ней к окнам спортзала. Там как раз на уровне второго этажа окна начинаются. Хоть спортзал и на первом, но он аж до третьего этажа тянется. А окна начинаются примерно со второго. Так вот, Форточник вылезает из машины и проходит через окно. Там как раз у самого окна в углу есть канат. Петрович о нём знает. Да мы все о нём знаем. В итоге Форточник по канату спускается, берёт один мяч и назад.

– А Петрович что, может проходить через окно с вещами?

– Зависит от размера вещей, – подключился сам Пётр Великий. – Но с мячом вполне могу пройти. Если на то пошло, то я могу и мелкого одного взять с собой и спиной пройти через окно, свернувшись в клубок с мелким. Но так как там высота второго этажа, то мы оба упадём, поэтому мне проще одному пройти и ухватиться за канат. Однако если бы это окно было на первом этаже, то я бы спокойно мог, например, с Щелкунчиком пройти. Это я на тот случай, если бы нам пришлось отгрызть цепи или какой-нибудь замо́к.

– Перегрызть, – поправил Пушкин.

– Да завали ты… – начали я с Петровичем. Потом друг другу улыбнулись, мол, Пушкин со своими поправками заколебал нас обоих.

– Ну так что́ с планом? Вам понравилось, Хиро Мацумото?

– Да, Жук, всё отлично. – Я обратился к классу: – Итак, парни, если всех всё устраивает, то идём смотреть за Парусом, Ракетой и Петровичем Форточником.

***

Машина, которую мы собирались «одолжить», стояла сразу за стенкой спортзала с задней стороны школы.

– Пежо шестьсот семь? А эта тачка случайно не директора?

– Ну конечно нет, Хиро Мацумото, – сразу же ответил Пушкин. – Владимир Владимирович на таком говне не ездит. У него гораздо лучше машины, причём две, а может, три.

– А чья тогда э́та тачка?

– Да одного чела, который ей не пользуется, – ответил Гоголян. – Мы ведь аккуратно всё сделаем. Никто не заметит. Вот только нужно открыть машину, а ключей нет. Да и завести машину не получится без ключей.

– Я об этом не сказал, за что прошу меня простить, – подключился Жуков, – но Петрович спокойно может пролезть через окно, взяв с собой Ракету.

– А это хорошее предложение. Молодец, Жук, – похвалил я парня. – Ты готов? – спросил я Петровича.

Пётр Великий кивнул.

– Малой, вали сюда, – махнул он рукой Гагарину.

Наш «космонавт» подбежал к Форточнику. Петрович сгруппировался, прижав Ракету к себе, и нырнул в тачку через боковое стекло так, будто его и не было вовсе.

– Чудеса! – эмоционально выдал я. Меня аж всего пробрало, в хорошем смысле. Ощущение, будто услышал взрывной припев, а сам в этот момент убегаешь от кладовщика, который догоняет пиздюка, стырившего в магазине упаковку жвачек.