Текст книги "Боговы дни"

Автор книги: Дмитрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Духота, – сказал Виктор. – Пойдём на балкон, курнём … на прощание.

Они открыли дверь на лоджию, в квартиру вместе с шумом утреннего города ворвался запах молодой зелени, цветущей черёмухи. Вся белая, как невзначай присевшее на землю маленькое облако, она стояла во дворе «домика окнами в сад», и весь мир был наполнен её ароматом.

– Дожил старикан до тепла, – закуривая, Виктор облокотился о нагретые солнцем перила лоджии. – Ах, хорошо!

Чувствовалось, что лето близко, словно притаилось за соседними девятиэтажками: не сегодня-завтра вдруг поднимется из-за крыш вместе с утренним солнцем и накроет город. «Домик окнами в сад», казалось, тоже чуял его, смотрел бодрее, как старик, которого отпустила хворь, и который думает: «А что, может, поживу ещё маленько?..» Клён, зимой топыривший над крышей голые ветки, выкинул свежие листочки, кисточки фиолетовых соцветий, закрыл почти полдома. Окошко вросшего в землю первого этажа было открыто, молодые лопухи и крапива уже заглядывали в него, склоняясь над подоконником. На нём лежала раскрытая книга, рядом, на своём месте, сидела рыжая кошка. Вот она встала, потянулась, выгнув дугой спину, и сошла с подоконника прямо в лопухи…

Три месяца назад, глядя на заметённый снегом двор, они подумать не могли, что он окажется таким зелёным, и впрямь похожим на сад. Клён, черёмуха, которая из пучка торчавших из сугроба голых веток превратилась в развесистую красавицу, молодые, зимой почти похороненные под снегом вербочки вдоль забора, россыпи одуванчиков…

– Вот так, дед, уходим, бывай здоров, – обращаясь к домику, сказал Виктор. И строго добавил:

– Не помирай назло этим кирпичным уродам!

Тяжёлая работа закончилась, в этой внезапно наступившей праздности было непривычно и приятно стоять и просто глядеть на солнце, небо, город. Впереди был свободный день, и они испытывали облегчение от того, что, наконец, получат расчёт и уйдут отсюда навсегда. Жаль только было расставаться с домиком.

– Пойдём на наше место? – спросил Андрей.

– Конец работы – святое дело, традицию нарушать нельзя, – назидательно сказал Виктор.

У них был любимый скверик и любимая скамейка, на которую они частенько, получив аванс или расчёт после очередного колыма, приходили попить пивка и поговорить о жизни…

Прождали часа полтора, Виталия Сергеевича не было. Виктор, у которого нашлась таксофонная карта, прогулялся до ближайшего таксофона, позвонил хозяину на сотовый.

– Извини, сегодня не получается, – ответил Виталий Сергеевич. – Давайте завтра в это же время.

В трубке слышались приглушённый гул голосов, звуки, напоминающие звяканье посуды, негромкая музыка…

– Похоже, на каком-то «фуршете», – вернувшись, высказал догадку Виктор. – «Хеннеси» пьёт.

Это был сюрприз, нехорошие, до боли знакомые симптомы: объект сдан, расчёта нет, хозяин, похоже, начинает от них бегать.

– Сколько народу так «кидают», – ворчал Андрей. – Надоест мужикам свои копейки выхаживать – плюнут и бросят. А им экономия.

– У нас ключи, – напомнил Сергей.

– Замок сменить дешевле, чем с нами рассчитаться, – не унимался Андрей. – А квартиру он, может, не себе делал, а на продажу, а нам лапшу вешал. Сим-карту сменит – ищи ветра в поле.

– Ладно наговаривать на хорошего человека, – ёрничал Виктор. – Отдавать деньги сразу тяжело, надо «созреть». Завтра отдаст…

* * *

Назавтра Сергей пришёл последним, Виктор и Андрей уже курили на лоджии. Вид у них был хмурый.

– Позвонил утром, извинился – опять не сможет, – сказал Виктор (у него одного дома был телефон). – Но завтра, говорит, буду точно.

Он криво усмехнулся и полез за новой сигаретой. Андрей отрешённо смотрел куда-то вдаль. Некоторое время молча курили. Притихший под утренним солнцем, «домик окнами в сад», казалось, сочувственно глядел на них.

– Не верится, что такой респектабельный дядя будет позориться из-за нескольких тысяч, – подумав, сказал Сергей. – Он же не базарный напёрсточник…

– Да хуже напёрсточника! – взорвался, наконец, Андрей. – Работяга разве человек! Больше мы ему не нужны, жаловаться никуда не пойдём – ни договора, ни лицензии.

– Может, конечно, и «кинуть», но… не должен, – Виктор задумчиво барабанил пальцами по перилам лоджии. – Задерживал же он нам деньги, потом отдавал. А вспомните, сколько у других ждать приходилось…

Снова все замолчали. Откуда-то из большого мира прилетела красивая разноцветная бабочка и села на перила рядом с ними. Андрей смотрел на нее отсутствующим взглядом.

– Плюнул бы да ушёл, – проговорил он уже спокойнее. – Для кого-то это не деньги. А моя бы семья две недели жила.

Помолчал и вслух сказал то, о чём каждый думал про себя:

– Да и не в деньгах дело. Противно.

Казалось, они были в чём-то виноваты, приставали к занятому человеку, от них отмахивались, как от надоедливой мухи…

Снова разошлись ни с чем…

На следующее утро над городом так же сияло солнце, пахло цветущей черёмухой. Шагая по улице, Сергей чувствовал, как к её тонкому аромату примешивается горьковатый запах дымка. «Жгут прошлогодние листья», – подумал он. Но, чем ближе он подходил к дому Виталия Сергеевича, тем сильнее становился запах. От нехорошего предчувствия у Сергея дрогнуло сердце. Издали он увидел, как из-за угла краснокирпичника выехал «жигуленок» с привязанными на крыше узлами, за ним вышла кучка людей… Он ускорил шаг, добежал до угла и остановился, почувствовав на спине противный холодок.

Пустырь, за которым виднелся «домик окнами в сад», был изрыт колёсами тяжёлых машин, засыпан обгоревшими досками, обломками шифера. Выбитые окна домика жутковато зияли изуродованной пожаром внутренностью комнат, прогоревшая крыша провалилась, но старый клён по-прежнему упрямо растопыривал над ней обугленные ветки, словно запоздало пытался защищать от уже обрушившейся беды. Неподалёку стояла пожарная машина. В нос бил тяжёлый запах залитого водой пожарища.

Кто-то тронул Сергея за плечо – рядом стоял Виктор.

– Говорят, загорелся в три часа ночи, – сказал он. – Вещи из окон выкидывали. Вход, лестница сгорели к чертям. Думают – поджог.

Сергей ошеломлённо смотрел на домик.

– Вот и дожил дед до весны…

– Поджог или нет – застройщика всё устраивает, участок освобождается, – Виктор с хрустом раздавил ногой осколок закопчённого шифера. – Восстанавливать «деревяшку» никто не будет.

Они подошли ближе. Возле изуродованного «домика окнами в сад» кучковался народ, стоял старенький «москвич», в который грузили какие-то одеяла, обшарпанные табуретки… Ещё вчера сиявшие, как маленькие солнца, одуванчики были втоптаны в грязь. У клёна обгорела верхушка, ниже не успевшие как следует распуститься листья, обваренные бушевавшим ночью свирепым жаром, висели обмякшие и безжизненные. У домика словно выпотрошили внутренности, он стоял расхристанный, залитый водой, порушенный топорами пожарных. Казалось, кто-то неумолимо-жестокий вырвал, выкинул наружу шедшую в нём много лет человеческую жизнь, трепетную и теплую, разорвал на куски, разбросал под открытым небом… У забора лежал ветхий диван со сломанными ножками и наваленным сверху ворохом тряпья. Неподалёку стоял старенький холодильник «Бирюса», точно такой же, как у Сергея дома. Возле обугленного крыльца валялись детские книжки, разлетевшиеся по земле страницы с разноцветными картинками были втоптаны в грязь…

Сергей с Виктором прошли к сараям, рядом с которыми лежала куча узлов. Старушка, хозяйка беленькой собачки, тяжело шаркая ногами, таскала в свой сарай тощие подушки с вылезающими перьями, а собачка то путалась у неё под ногами, то яростно лаяла на ходивших по двору незнакомых людей. Голова старушки мелко тряслась. Тут же на чурбаке сидел знакомый мужик. Камуфляжная куртка его, надетая прямо на голое тело, прогорела в нескольких местах, он курил, глядя перед собой, и, казалось, не замечал окружающего.

На крыше сарая сидела рыжая кошка. Она нервно водила из стороны в сторону хвостом, с удивлением смотрела на свой разрушенный мир. Ещё вчера он был цельным и прочным – и пахнущий пылью чердак, и тёмная скрипучая лестница, и открытое в зёленый двор окошко, в котором она отдыхала… Этот мир исчез. Исчез навсегда.

Остались лишь сараи да красавица-черёмуха. Она чудом не пострадала, только за ночь облетел почти весь цвет, накрыв землю, словно белым саваном. Но еле уловимый аромат ещё стоял в воздухе, диковато мешаясь со смрадом пожарища.

Подошел Андрей. Они стояли, смотрели…

* * *

Когда они поднялись в квартиру Виталия Сергеевича и вышли на лоджию, перед ними предстала обугленная крыша, через огромную дыру в ней виднелись внутренности искалеченных комнат. Сверху «домик окнами в сад» походил на живое существо, которому пробили голову.

Они молча курили, глядя, как возле пожарища суетились погорельцы, толкались зеваки, уже приглядывавшие, как бы поживиться выбитой оконной рамой или вывороченной плахой. Никто не услышал, как в глубине квартиры стукнула входная дверь. Когда Виталий Сергеевич выглянул на лоджию и поздоровался, Сергей вздрогнул от неожиданности.

Хозяин благоухал знакомым дезодорантом, имел деловой вид. С ним был какой-то паренёк в рабочей одежде.

– Сейчас ребят отпущу, потом с вами, – сказал ему Виталий Сергеевич. – Пока, вот, посмотрите.

Паренёк, с рулеткой и засаленным блокнотом в руках, начал мерить лоджию. «Фирма по остеклению балконов», – поняли они.

– Так, сколько я вам должен? – рассеянно, как бы забыв сумму, спросил Виталий Сергеевич.

Они сказали. Хозяин сунул руку в карман, спокойно отсчитал и подал им деньги, как подают кондуктору за трамвайный билет. Они ни о чём больше не спросили, он ничего не сказал, и Сергей подумал, что глупо было подозревать его в попытке «замылить» остаток. Просто они были для него уже двадцать пятым делом. И если бы не необходимость привести другого мастера, возможно, он не появился бы и сегодня.

Сдержанно распрощались. Андрей, чтобы не пожимать Виталию Сергеевичу руку, сделал вид, что торопится, вышел первым.

Они спускались по лестнице, а навстречу им поднимали обтянутые упаковочным целлофаном велюровые кресла. У подъезда стоял грузовик, из которого выгружали чью-то новенькую мебель. Прислонённый к стене, красовался цветастый диван с отвинченными ножками…

Не оглядываясь, они пошли прочь. Деньги лежали в кармане, город утопал в майской теплыни… Но они шагали молча.

Классовый враг

Они сидели на старой железной крыше с высокими, из потемневшего от времени кирпича, вентиляционными выходами и говорили о Великой французской революции и Робеспьере. Рядом горела верхушка поднимавшегося над домом золотого тополя, нападавшие на крышу листья узкой дорожкой желтели вдоль кровельного стока. Тополь отгораживал их от мира, за золотой листвой глухо шумел город, а оттуда, где они сидели, были видны лишь несколько соседних крыш да голубое небо над головой, в котором плыло белое облако.

– Между прочим, раньше туз был младшей картой в колоде, а после французской революции стал старшей, выше короля, – развалившись на ещё тёплом, пригретом нежарким осенним солнцем железе, поблёскивая прищуренными глазами, говорил Макар. – Прикольно, да, Андрюха? Так они кошмарили своих королей.

Андрей, привалившись спиной к вентиляционному выходу, с улыбкой слушал Макара. Знал, что он любитель исторической литературы.

– Где это вычитал? – спросил он.

– Где – в книгах.

– А-а… – Андрей лениво протянул руку, взял упавший рядом жёлтый лист, повертел в пальцах. – Революционные книги читаешь, пора тебя в ссылку…

На первом этаже этого старого трёхэтажного дома из бывшей двухкомнатной квартиры они делали магазин, а тёплыми полднями через чердак вылазили на крышу, поближе к небу и подальше от земной суеты. Перекуривали, разговаривали об истории, о хитростях монтажа подвесных потолков и новой водке «Ностальгия». Им нравилось убегать сюда, где не было никого, кроме облаков, изредка мелькавшей в слуховом окне худой серой кошки да верхушки золотого тополя, где никто, а, главное, хозяин-заказчик не мог их достать. Нравилось, сидя на припорошённой палыми листьями крыше и отдыхая от тяжёлой работы, слушать, как шумит город, вдыхать горьковатый осенний воздух. Тут было больше богов и героев древности, чем дня сегодняшнего. И всё же приходилось в него возвращаться.

– Ладно, пошли, – Макар стрельнул окурком, с хрустом потянулся. – А то прибудет начальство, а нас нет. Оно сегодня собиралось шпаклёвку привезти.

* * *

С Макаром Андрея свела безработица: оба искали заработок, случайно познакомились, сошлись и вот уже несколько лет выживали-работали вместе. Их маленькая бригада из двух человек стала одной из тысяч в том диком строительном цунами, которое захлестнуло страну после развала Советского Союза. Макар, в прошлом строитель и недоучившийся инженер, был главным, Андрей, филолог и бывший редактор заводской многотиражки, – просто рабочая сила.

За эти годы Андрей научился не только штукатурить, бетонировать и шпаклевать. Он узнал другую, открытую всем ветрам жизнь, где обо всём договаривались только на словах, вкалывали без выходных и без гарантий получения денег, а во время простоев пили водку. И где он стал делить людей на своих и врагов.

Поначалу он подсмеивался над Макаром, для которого все заказчики и вообще бизнесмены были «упырями».

– Да ты большевик, это ж классовая теория, – подначивал он приятеля. – Я-то, конечно, прослойка, а вам работягам они – исконные враги.

– Смейся-смейся, – играя прищуренными глазами, отвечал Макар. – Ещё насмотришься. Я с ними уже работал…

И слова эти сбылись, в бригаде отделочников-нелегалов Андрей испытал чувства, каких никогда не испытывал раньше. В прежней жизни все были равны, и вдруг он, обладатель университетского диплома, стал бесправным люмпеном, подвергавшимся той самой эксплуатации, с которой, как его учили, было покончено ещё в девятьсот семнадцатом году. И другой человек, с которым вчера они мирно жили в едином социалистическом обществе, сегодня нанимал его за деньги и больше не был ему «другом, товарищем и братом». Они вдруг оказались по разные стороны невидимой черты, которую кто-то провёл в их ещё недавно общей жизни.

Насмотрелся и нахлебался. Они месяцами ждали расчёта после окончания работы. Их «нагревали» с деньгами, недоплачивая за это и за то. Проверяли уровнем каждую положенную плитку и каждую смонтированную панель… Выручал Макар, специалист опытный, знавший себе цену и умевший разговаривать с заказчиком. Крутые бизнесмены, суровые и недоступные поначалу, вдруг начинал поглядывать на него с интересом, прислушиваться к рекомендациям, а вскоре уже обращался к нему не иначе как «Петрович»… Но с некоторыми тяжело было контачить даже ему. Они не хотели ничего понимать, кроме того, что, раз они платят деньги, то они всегда правы.

Таким оказался и их нынешний заказчик, хозяин будущего магазина Валера. Они прозвали его «классовый враг».

* * *

Не успели они спуститься в магазин, как Андрей увидел в окно Валерину «тойоту», въезжающую во дворик позади дома. Она въезжала всегда как-то вызывающе, и весь серенький дворик с покосившимся детским грибком и ржавыми железными гаражами, казалось, настораживался. А молодая мамочка с коляской у подъезда, неприязненно глянув на вставшую рядом иномарку, недовольно перекатывала коляску на другое место. Старый дом и старый двор «тойоту» не любили, она приносила им беспокойство.

Зайдя в магазин, Валера молча сунул Андрею пакет-«майку» с баллончиком монтажной пены и банкой краски и сразу уставился на дальнюю стену, которую шпаклевал Макар. Подошёл, ковырнул ногтем штукатурку. Он никогда не здоровался, начинал сразу с производственных вопросов, будто продолжая прерванный разговор.

– Ложится нормально? Грунтовали? – отрывисто, словно отдавая команды, спросил он, рыская глазами по стене.

– Грунтовали, – Макар не прерывал работу. – Грунтовку ещё вези – штукатурка сухая, тянет.

Валера не ответил. Он встал за спиной продолжавших шпаклевать Макара и Андрея и надолго замолчал. Приехав, он всегда вставал вот так и молча смотрел, «сканировал» обстановку: сколько в его отсутствие положили плитки или залили стяжки, насколько убыла стопка мешков с цементом, много ли осталось листов гипсокартона… Казалось, было слышно, как в голове его бешено щёлкали цифры, что-то отнималось, прибавлялось, множилось. Он ни о чём не спрашивал, на лице было написано: «Какой смысл спрашивать? Мухлюете и воруете, правду всё равно не скажете. Правду мне глаза скажут».

Его маленькие выпученные серые глазки на красном лице ничего не пропускали. В них стояло какого-то загнанное бешенство, со стороны могло показаться, что у человека нестерпимо болит зуб. Он напоминал Андрею раздражённую, готовую броситься крысу: заскакивал в магазин, вечно куда-то спеша, дотошно всё осматривал и проверял, бегал с уровнем от стены к стене, считал пустые мешки и коробки из-под использованных материалов… Когда наконец уезжал, они облегчённо вздыхали, устраивали перекур, чтобы привести в равновесие нервную систему, и Макар, сплюнув, говорил: «Вот, Андрюха, что значит частная собственность, как скрутила человека. Аж рожу ему перекосило!»

…В этот раз Валера закончил осмотр быстро, повернулся к Макару:

– Пошли, шпаклёвку заберёте.

Андрей с Макаром вышли во двор, Валера открыл багажник «тойоты», из которого они вытащили и унесли в магазин два мешка сухой шпаклёвочной смеси.

– Это – для торгового зала, на все сопли доделки, два мешка вам хватит, – подчёркивая значимость сказанного, Валера выпучил глаза на Макара.

– Два – в обрез, – Макар говорил неторопливо, даже лениво. – Не хватит – довезёшь.

– Я сказал должно хватить, это ваши проблемы, – Валерины глаза ещё больше вылезли из орбит.

– Мамма миа! Это будут твои проблемы, Валера! – лицо Макара дёрнулось, но он снова заговорил подчёркнуто ровно. – У тебя через полгода всё отвалится, не у меня. Тогда не жалуйся.

– Я сказал тут за глаза! Всё, вперёд!..

Валера выкатился из магазина, хлопнула дверца машины. «Тойота» растаяла, как дурной сон.

– Достал, упырина! – Макар бросил шпатель, присел боком на козла. – Воруем мы его шпаклёвку, таскаем домой в карманах!.. Говоришь ведь, как лучше, для его же пользы – как будто себе выпрашиваешь!.. Пошли перекурим, не могу работать.

И они опять полезли на крышу, с которой спустились пятнадцать минут назад. Курили, смотрели, как над головой плывут облака, как весело трепещут на солнце листья золотого тополя, и в этих листьях и облаках медленно таял, растворялся ненавистный Валерин образ.

* * *

Андрей с Макаром давно привыкли к обману, мелочности, сумасбродным требованиям, но когда при этом в них видели ещё и воров, становилось вовсе пакостно. Был момент, когда после очередного тяжёлого разговора с Валерой они совсем уже собирались плюнуть, уйти. Но это означало потерять заработанные деньги, потому что Валера выдал скупой аванс, а сделанного было уже намного больше. А семьи надо было кормить… Скрепя сердце, они решили дотерпеть.

Перекуривая на крыше, частенько гадали, кто этот Валера и откуда.

– На меня он через Эдика вышел, помнишь, год назад ему гараж делали? – рассказывал Макар. – Эдик нас порекомендовал, Валера этот мне позвонил – надо сделать магазин. Магазин так магазин, и весь разговор… Чем занимается – хрен его знает, может, ещё какой павильон держит. Но стройку знает, видно. Наверное, или прораб бывший, или мастер.

Где-нибудь хапнул удачно, в бизнес подался. Вражина!

– Вот по себе всех и судит, – заключал Андрей. – Повезло нам нынче.

И не им одним. Старый дом, который стоял на земле, может, уже лет сто, никогда не знал, что такое магазины. И вот теперь копошились в нём какие-то люди, выл перфоратор, подъезжали машины, из которых выгружали мешки с цементом… Жильцы косились, ворчали на шум и беспокойство, а старушка из квартиры над будущим магазином уже несколько раз спускалась к Андрею и Макару, просила вести себя потише, потому что у неё давление. Но что они могли поделать?

Покой старого дома закончился, Андрею самому было жаль. Чем-то нравились ему старые стены в потрескавшейся штукатурке, тихий дворик, где возле облетающей яблони по-домашнему висела бельевая верёвка… Всё это – устоявшееся, доброе, беззащитное – уходило. Наступали новые времена.

* * *

Терпеть оставалось уже недолго, но завершение работы – этап самый хлопотный. В отведённые Валерой лимиты шпаклёвки для торгового зала они с горем пополам уложились, а вот гипсокартона, которым забирали стены в подсобке, не хватило. Совсем немного. Когда сказали Валере, глаза у него сразу полезли из орбит. Он кинулся к стоявшим в углу обрезкам:

– А это что?.. Вот гипс…

Схватил обрезок, бросился к стене, приложил к незакрытому месту – мало! Схватил другой, третий… Переглянувшись за его спиной с Андреем, Макар усмехнулся:

– Говорю – не хватит, всяко примеряли.

Продолжая метаться у стены, прикладывая обрезки и так, и эдак, Валера не отвечал, только сопел. Красная физиономия его пылала. Обрезков не хватало, хоть тресни!

Он остановился, уставился на стену и впал в свой обычный ступор: в голове щёлкали цифры, в глазах стояло крысиное бешенство. Надо было покупать ещё целый лист, думать, куда пристроить излишки!

Андрей с Макаром уже с трудом сдерживали ухмылки, отводили глаза в сторону, когда, наконец, он уехал, совсем расстроенный.

– Откуда эти валеры взялись? – спрашивал Макар у неба и золотого тополя, когда они поднялись на крышу отвести душу. – Только что вместе коммунизм строили, ругали капиталистов, и вон сколько капиталистов оказалось! Как черти из табакерки…

– Да-а… – вздыхал Андрей. – Он ведь где-то с нами ровесник, не больше сорока. Могли учиться в соседних школах… Мама дорогая, как всё перевернулось!

Но окончательно врагами их сделал инцидент, случившийся незадолго до завершения работы: у них пропал перфоратор. Обыскали всё – нету. Как раз накануне в магазине проводили воду в подсобку сантехники. Уходили обиженные, потому что Валера, по обыкновению, поскупился при расчёте.

– Они и прихватили, больше некому, – определил Макар. – Компенсировали материальные и моральные издержки. Ищи-свищи их теперь.

Перфоратор был Валерин. Сказали ему, как есть.

– Сантехники… а я не знаю, сантехники или кто,

– вылупил глаза Валера. – Давал вам – с вас и вычту…

После этого видеть его спокойно уже не могли, радовались, что работы оставалось всего на несколько дней.

* * *

Но всё когда-то кончается – долгожданный день, в который они должны были получить расчёт, распрощаться с Валерой и забыть его, как кошмарный сон, наконец наступил. Они предвкушали, как отдадут ему ключи, хлопнут на прощанье новой, собственными руками поставленной дверью, стряхнут с души тяжесть.

Это был хороший, погожий день. Валера обещал подъехать к десяти, и без пяти десять они уже стояли у уличного входа в магазин, курили, смотрели, как поредевшее золото их друга-тополя весело трепещет в холодной и чистой голубизне неба. Не терпелось. Сейчас они получат деньги – и на свободу!

Но всё пошло не так.

«Тойота» подъехала неожиданно, словно выросла из-под земли, и они увидели, что Валера не один. За стеклом на заднем сиденье маячило детское лицо: бледное, мертвенно-неподвижное, с полуоткрытым ртом и выпученными глазами. Глаза были один в один Валерины, смотрели с недетской тяжестью, не мигая. Пацан, которому можно было дать лет семь-восемь, полулежал на руках сидевшей рядом хорошо одетой женщины, голова была безжизненно откинута.

Они немного опешили. Пока Валера отстёгивал ремень и что-то забирал из бардачка, Андрей переглянулся с Макаром:

– Ребёнок его что ли? Инвалид?

– Похоже на то, – тихой скороговоркой ответил тот.

Валера открыл дверцу, долетел обрывок его фразы: «…тогда не успеем в поликлинику…» Он вылез на тротуар, мельком, затравленно, глянул на них: – Чё стоите тут? Пошли в магазин…

Они сразу отметили, что Валера не такой, как обычно. Он торопился, выглядел совсем загнанным.

В магазине молча, сопя, выдал деньги:

– Считайте!

Всё оказалось правильно, как договаривались. Было даже странно.

Наступил момент хлопнуть дверью. Но Андрей чувствовал, что сжатая в нём, перекалившаяся от напряжения пружина, которая должна была взорваться – ослабла. Даже Макар, казалось, был в лёгкой растерянности, молчал и как-то сник. Они переглянулись, пошли к выходу. И вдруг услышали:

– Это, мужики… сейчас тороплюсь… разговор есть…

Они удивлённо остановились. Валера застёгивал сумочку, в которой принёс деньги, смотрел не на них, а куда-то в сторону.

– Мне гараж надо поштукатурить… Про вас подумал… Чё кого-то ещё искать…

Это был другой Валера. В выпученных глазах было уже не бешенство, а просто загнанность, даже что-то обиженное. И просительное. И он впервые обратился к ним по-человечески – «мужики».

Они ошеломлённо смотрели на него, не знали, что сказать. «Мы же тебя обворовываем…» – вертелось на языке… Андрей вдруг с удивлением почувствовал, что ненависть исчезла, и ему жалко Валеру с его красной физиономией, затравленными глазами и безжизненно лежащим в «тойоте» сыном-инвалидом. Он бросил вопросительный взгляд на Макара, Макар – на него. Они поняли, что думают одинаково.

* * *

Они шли по улице и смущённо молчали. Они были свободны, но свобода оказалась не такой, как они думали. В ней осталось то, от чего хотели освободиться – Валера, и они всё ещё не могли до конца это осознать.

Вдруг Макар остановился.

– А пойдём, Андрюха, на нашу крышу, курнём на посошок, попрощаемся. Зайдём через подъезд. Валера всё равно уехал…

Через десять минут они сидели на своей излюбленной крыше.

– Одного не пойму: чего он в нас-то вцепился? – говорил Андрей. – Не нашёл, что ли, кто гараж оштукатурит?

– Бог его знает, – Макар задумчиво выпускал дым. – Может, не нашёл. Может, надо срочно… Чёрт с ним, сделаем ему гараж, работы на три дня. Язык не повернулся отказать… Богатые тоже плачут. Кино.

– Где же твоя классовая непримиримость, товарищ марксист? – подначил Андрей.

Макар искоса глянул на него, усмехнулся.

– Там же, где и твоя. Что это у него с пацаном, как считаешь?

– Не знаю, наверное, церебральный паралич. Даже голову не держит.

Макар долго смотрел на уже явственно видный сквозь ветки полуоблетевшего тополя, бодро шумевший утренний город. Наконец, вздохнул:

– Да, хреновые мы с тобой марксисты, Андрюха.

Помолчал и добавил:

– Мягкотелые…

Лицо земли

ПОЕЗД И ВЕЛИКАН

I

В первый день отпуска ранним июньским утром Николай сел в поезд и поехал в родную деревню.

Только теперь, когда, наконец, свалились с плеч предотъездные заботы, он увидел из окна вагона, что уже настоящее лето. Остались позади пригороды, вдоль полотна побежали развесистые берёзы по колено в высокой траве, поляны с доцветающими огоньками, болотца в волнистой осоке, над которыми, как складки газового платка, висели остатки тумана. Над деревьями поднималось солнце, и лучи его дробились в стоявшей на столике купе бутылке минеральной воды с надетым на горлышко гранёным стаканом.

– Семь часов, а солнце уж вон де, – сказал сосед, пожилой мужичок в пиджаке и новых кирзовых сапогах. Он сидел напротив и, отодвинув плечом серую вагонную занавеску, тоже смотрел в окно, улыбался, щурился от бившего в глаза солнца. – Днём жару обещают.

– До тридцати, – поддакнул Николай.

Но пока длинные тени берёз, зубчатой стеной бежавшие вдоль насыпи, тянулись к поезду, доставали его, и тогда в глаза людей, смотревших в окна, сверкало короткое затмение запутавшегося в листве солнца. И по бегущему мотоциклу на шоссе неподалёку тоже текла зебра света и теней, которыми в этот ранний час была располосована вся утренняя земля.

Николай откинулся к стенке купе, прикрыл уставшие от неровного света глаза и счастливо вздохнул. Он бывал на родине почти каждый год, но к каждому новому лету успевал соскучиться. И вот, наконец, его поезд вырвался из душного города в поля и леса… Вновь, будто не было пролетевшего года, его встречали знакомые перелески, с которых начиналась всегда волнующая дорога, и долгожданный день, в конце которого ждала встреча с родиной…

Когда Николай видел большие пространства земли, у него появлялось странное ощущение, будто вся она, с деревьями и цветами – единое живое существо. Ему казалось, что в извивах речных лент, в линиях далёких холмов проступают черты прекрасного, одухотворенного лица. В этом огромном лице всё человеческое: катится пот – текут реки и ручьи, залегают складки – лога и низины… Оно мрачнеет, когда падает ночная тень, и веселеет под лучами восходящего солнца. Николай любил смотреть в это лицо, и порой ему казалось, что оно тоже пристально смотрит на него.

Сейчас, сидя у вагонного окна, он следил за изменениями лица земли, по которому шёл поезд. В резких тенях, сверкающее, как после умывания, каплями росы, оно постепенно смягчалось. Теней на нём становилось меньше, солнца – больше, и оно всё веселее отблёскивало с лемеха тракторного плуга в поле, с пластикового удилища рыбака у речки… Уже начинали нагреваться на этом лице асфальт дорог, крыши домов… Николаю было немного жаль, что он любовался этим один – взять отпуск в одно время и поехать семьёй им с женой нынче не удалось. Зато никто не мешал отдаваться дорожным ощущениям…

Вот на подходе к очередной станции поезд начал сбавлять ход. За окном, похожие на ломти нарезанного пирога, проплывали первые огороды с молодой картошкой и стожками прошлогоднего сена, почерневшая от дождей водонапорная башня, телёнок на привязи… Простучал под колёсами мост через речку. В золотом сиянии горели на солнце перекаты, их огонь рассекали чёрные мостки, а с обрывистого бережка нависали косматые шапки крапивы и зады огородов.

Так в положенный срок Николай повстречался с очередным старым знакомым. Мимолётная станция, одна из многих, она занимала каких-нибудь десять минут в году его жизни, появлялась в ней строго в соответствии с железнодорожным расписанием, отчего здесь всегда было летнее утро. Только всё забывалось название…

Зато, как ни странно, вспомнилась подмытая изгородь чьего-то огорода, жерди, одним концом упавшие в речку и окружённые огненными бурунами. Почему-то Николаю было приятно, что никто не подправляет подмытой изгороди. Даже женщина на мостках, полоскавшая половики, казалось, никуда не уходила с прошлого лета.

Николай вдруг подумал: для него это проезжая станция, а для кого-то – родина. Может быть, этот кто-то, так же, как и он в свою деревню, едет сейчас сюда с противоположного конца этой железной дороги в одном из встречных поездов…

Наконец, поезд остановился, и вагон Николая оказался напротив маленького, выкрашенного в зелёную краску деревянного вокзала с вывеской «ст. Марьевка». «Ну конечно, господи, Марьевка», – облегчённо вздохнул Николай.