Текст книги "Профессор Жупанский"
Автор книги: Дмитрий Дереч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вечерело. В селе то тут, то там загорались скупые огоньки. Нужно было бы зажечь лампу и в сельсовете, но дед Роман берег керосин, сидел без света, ожидая прихода секретарши. И вспоминал...
Все видели старые глаза и слышали глуховатые теперь уши. Ой много! Видел дед Роман седенького императора – видел, потому как служил в его муштрованно-перемуштрованном войске несколько лет; попадался под руку, и много раз, дед Роман легионерам Пилсудского, которые «угощали» его плетями; дважды пережил нашествие немецких захватчиков – кайзера и Гитлера, харкал кровью и слышал предсмертные стоны своих сыновей – Ярослава и Федора.
Знал дед Роман, что бог сотворил землю, но земля принадлежит богатеям; верил, что бог создал реки и леса, но ловить рыбу и охотиться на зверей разрешалось только господам. А теперь надо делать так, как советует Остап Крутяк, ибо Крутяк говорит то, о чем думает он, дед Роман.
Так размышлял старик, сидя впотьмах в помещении Сбоковского сельсовета.
Скрипнула наружная дверь.
– Кто там? – крикнул сторож, вставая с места. – Ты, Яринка?
– Я, дедушка, я, – тихо ответила секретарь сельсовета. – А почему это вы не зажгли лампу? На дворе скоро ночь, а вы...
– А мне зачем свет? Газет не читаю, потому что не вижу, тебя нет, люди не приходят, завтра святое воскресенье, да и поздно уже. Вот сижу себе, вспоминаю о том о сем.
– О чем же именно, дедушка?
– Как тебе сказать, доченька. Вишь, на свете еще выродки водятся, которые на крови зарабатывают, про войну снова думают, людям горе причиняют. А для чего? Разве мало крови пролито?
– Кто это вас, дедушка, так напугал? – спросила тихо секретарь сельсовета и осеклась.
Если бы в помещении горел свет, возможно, и заметил бы дед Роман, как побледнела Яринка. А когда наконец зажег лампу и по комнате побежали длинные тени, девушка подошла к окну, неподвижно смотрела она в темноту. Энергичное, немного заостренное, будто притаившееся в напряжении лицо ее казалось озабоченным. Широко открытые глаза смотрели чуточку исподлобья с какой-то трагической суровостью.
– Дед Роман, доченька, ничего не боится, – возобновил разговор сторож.
Он вынул из кармана домотканого, видавшего виды пиджака люльку, тщательно набил ее крепким самосадом, прикурил от лампы и равнодушно продолжал:
– Старики и молодые часто жизнью не дорожат: юнцы – потому, что не понимают многих опасностей, а старикам терять нечего... Мне жить, любушка, осталось немного: отец на семьдесят пятом году богу душу отдал, вот я и не хочу быть старше отца. А молодых, таких, как ты, дорогая, мне всегда жаль... Говорят, за океаном больно сильную бомбу имеют, бросят на город – ничего не останется. А зачем это, Яринка? Люди погибнут, труд пропадет. Скажи на милость, что за вояки снова появились? Или они беды нигде не видели, или жадность страшно большую, доченька, к чужому добру имеют? Ну вот скажи, пожалуйста... Или, может, у них свой Гитлер объявился? Вот ты мне, Яринка, объясни хорошенько. Очень тебя прошу!
Дед посасывал свою люльку и жадно ждал ответа.
А секретарь все ходила и ходила по комнате. Что она сейчас должна сказать старику? Представляет ли этот семидесятилетний дед, какую волну вызвал в ее сердце своими наивными вопросами? Не представляет... Где ее совесть? Неужели у нее никогда не хватит сил выпутаться из вражеских тенет? Ведь она, Яринка Тарасевич, не хочет крови! Нет и нет!
– Знаете, Роман Петрович, я в том, о чем вы меня спрашиваете, ничего не понимаю. Я ведь только секретарь сельсовета, к тому же девушка. В газетах пишут, что за границей кое-кто грозится новой войной. Я не знаю – будет она или нет, но я очень боюсь войны, уверена, что мне ее не пережить.
Каждое слово она произносила медленно и четко – так разговаривала Яринка со школьниками, когда была учительницей. Эта привычка сохранилась у нее до сих пор.
Дед Роман попыхивал люлькой и вроде бы не собирался уходить. Тарасевич вздрогнула. Ей надо побыть одной. Остаться без свидетелей. Но как избавиться от деда? Может, послать в клуб? Пускай пойдет кого-нибудь поищет.
Пока решала, как быть ей со сторожем, тот сам встал со стула, начал переступать с ноги на ногу на одном месте.
– Чего вам? – спросила Тарасевич, хорошо зная эту странную привычку сторожа.
– Мне бы домой. Я, доченька, раз-два: козу покормлю и прибегу, как исправный солдат. Может, разрешишь?
– Идите, Роман Петрович, да не задерживайтесь, потому что я хочу в клуб пойти, слышите?
Деда Романа будто ветром сдуло: лишь заскрипели доски под его ногами. Ярина минуту-другую прислушивалась к затихающим шагам сторожа, затем приблизилась к лампе, прикрутила фитиль, открыла окно и, опершись на подоконник, задумалась. Как трудно сложилась ее жизнь! Отца не помнит: его замучили польские жандармы еще в двадцать четвертом году, когда ей только-только исполнилось два месяца. С той поры жили вдвоем с матерью. А как жили? Бедствовали, а не жили. Мать работала в украинской школе учительницей и получала... Лучше сказать, ничего не получала. Жили на подаяния крестьян, дети которых ходили в школу. Она легко закончила четыре класса. После этого мать каким-то образом через знакомых учителей устроила ее в городскую гимназию. А сколько сил и здоровья стоило это матери. Правда, потом мать безмерно радовалась ее успехам в учебе. Ой, как она радовалась!
Сентябрь тридцать девятого года встретили, как весну. Им предоставили светлую квартиру, привезли дров. Они часто брались за руки, будто дети, и смотрели друг на друга счастливыми глазами. Подумать только – через два года она будет учительницей!
И вдруг война. В школе немцы устроили склад, а она за то, что уклонялась от обязательных работ, попала в лагерь.
Даже вздрогнула, вспомнив первую встречу со Злогим. Ее не били, как других, даже не допрашивали. Говорил главным образом Злогий, а она слушала. Глупенькая, верила в его «высокие национальные идеалы», в разглагольствования о «национальном сознании», о высшем долге перед Украиной. Кому верила? Злогому? Настоящий дьявол. Где был ее разум? Поверить, что Злогий и ему подобные защищают украинский народ!
– Теленок! Настоящий теленок, – шепотом промолвила Яринка, всматриваясь в ночную тьму.
Из лагеря ее, правда, выпустили, потому что дала Злогому обещание вступить в «национальный курень». Вскоре принимала участие в уничтожении какого-то военного отряда. Сам атаман заверял, что это была фашистская карательная группа, на поверку оказалось, что они расстреливали из пулеметов советских партизан.
Вспомнив эту ужасную картину, Тарасевич застонала.
В глубине улицы раздались чьи-то шаги, потом стихли. Может, дед Роман возвращается? Нет, походка тяжелая... Сердце сжалось от страшного предчувствия.
– Гайдук! – сорвался с уст панический шепот. Отпрянула от окна.
Гайдук шел неторопливой, вразвалочку, походкой, и казалось, что под его сапогами содрогается земля.
Прошел мимо здания сельсовета, остановился. Постоял немного, словно вслушивался в ночь, и возвратился обратно. Теперь он направлялся прямо к раскрытому окну.
– Яринка!
Девушка стояла неподвижно.
– Яринка! – повторил тихо Гайдук, заглядывая в окно. – У меня приятные вести для тебя, – и он протянул зажатое в кулаке письмо.
Она даже не пошевельнулась.
– Возьми! – попросил он мягко. Наклонился через подоконник, зашептал еще вкрадчивее: – Небольшой пустяк, и ты будешь, Яринка, большой госпожой. Понимаешь? Сегодня для этого есть удобный случай. Слышишь, что я тебе говорю? Пойми – удобный случай!
Понимает ли? Теперь вроде бы понимает. Очень хорошо понимает, о каком «пустячке» идет речь. Зверюга!.. Пусть будет что будет, но письмо она не возьмет. Хватит!
– Отойдите, иначе я сейчас позвоню куда следует.
Гайдук помолчал немного, не то удивляясь, не то раздумывая.
– Так я должен уйти?
– Да! Да! Уйдите, чтобы я вас никогда больше не видела!
Гайдук какое-то время выжидал, будто решал и не мог решить, как ему после этого действовать. Потом неторопливо отошел. Вскоре его черная фигура исчезла во тьме, затихли тяжелые шаги, а Яринка растерянно стояла на прежнем месте. В висках яростно стучала кровь, кружилась голова, всю ее лихорадило. Села в кресло, беззвучно заплакала. Где ей искать спасения? Ведь так дальше жить нельзя! И до каких пор она должна терпеть? Для чего?
Скрипнула дверь.
– Кто там? – спросила чужим голосом.
– Это я, Яринка, дед Роман.
– И я! – добавил кто-то из темноты слишком весело.
Яринка молчала.
– А что с тобой, дочка? – всполошился вдруг старик, переступая порог. – Свет не горит. Что здесь случилось, доченька?
– Ветер, дедушка, – с трудом произнесла Тарасевич, а сама подумала: «Кто же это пришел с дедом?» Еле удерживая волнение, продолжала вслух: – Открыла окно, что-то душно стало, а лампа потухла... Кто там с вами пришел, Роман Петрович?
– Это все пустяки, доченька, лампу я сейчас зажгу. Вот закрою окно и зажгу, – успокаивал Яринку сторож, а она торопливо вытирала глаза. Ей очень не хотелось, чтобы он видел ее слезы. И потом, кто же это все-таки пришел с дедом? Голос будто Феклы Слепой. Только зачем же она пришла так поздно?
– Значит, ты меня, Яринка, не узнала? – спросил из темноты все тот же наигранный голос. – Разве ты не знаешь, что сегодня в клубе концерт?
– Неужели Фекла?
– Наконец угадала!
Будто на радостях, Фекла мелко застучала каблуками, пытаясь отыскать Яринку в темноте.
– А я бегу в клуб, вдруг навстречу дед Роман. «Пошли на концерт, дедушка», – говорю, а он руками разводит, мол, служба не позволяет, да и секретарша сельсовета ждет... Вот я и забежала. Пошли, Яринка, вместе.
Тарасевич не знала, что отвечать. Может, согласиться? И пока дед не зажег лампу, выйти на улицу? Тогда ни дед, ни Фекла не увидят ее заплаканных глаз, не будут допытываться...
– Роман Петрович, я и впрямь пойду с Феклой в клуб. Я ненадолго – на полчаса, не больше. А если из района меня будут разыскивать, позовете или скажете, что отлучилась на минутку.
– Да уж что-нибудь скажу, – согласился дед. – Иди, доченька, послушай и мне расскажешь. Иди, Яринка, – добавил рассудительно и даже трогательно дед, налаживая лампу. – Может, никаких звонков и вовсе не будет. Иди, дочка!
Секретарь Совета еще раз тайком вытерла глаза, быстро отыскала в темноте Феклу, коснулась ее руки, и они вышли на крыльцо. Какое-то мгновение Яринка недоверчиво прислушивалась – идти, не идти?
– Чего ты? – тихо спросила Слепая, обнимая бывшую одноклассницу.
– Не знаю... Кажется, боюсь.
– Пускай нас боятся, а не мы их, – злым голосом зашептала Фекла. – Днем их власть, а ночью – наша.
– Ты очень преувеличиваешь, – быстро возразила Яринка.
– А тебе это не нравится?
Тарасевич не стала больше возражать. Ей не хотелось вступать в спор с Феклой, которая была ей противна еще с войны, когда она в открытую, с явным вызовом, флиртовала с немецкими офицерами, куда-то с ними ездила...
– Ты в город не собираешься? – снова негромко начала Фекла.
– Нет... А почему ты спрашиваешь?
– Потому, что я завтра или послезавтра хочу съездить в город. Вот и ищу попутчицу. Вдвоем всегда веселее. Думаю купить шерстяную кофту. Говорят, на толкучке такие хорошие кофты попадаются... Сначала куплю кофту, потом румынки на меху. – И Фекла увлеченно начала рассказывать о своих планах.
В маленьких окошках крестьянских хат уже горели огни. Было слышно, как скрипит поблизости колодезный журавль. Где-то заржала лошадь, блеяли овцы. Этот привычный сельский вечерний гомон немного успокоил Яринку. Она поправила платок и ускорила шаг, не очень прислушиваясь к Феклиной болтовне, – пускай себе говорит!
Небольшой зал в доме попа-униата, бежавшего после расторжения унизительной Брестской унии в Западную Германию, сегодня переполнен был до отказа. Люди сидели даже на подоконниках, толпились в дверях. Кто-то из крестьян заметил Тарасевич.
– Пропустите вперед секретаршу Яринку!
Люди расступились.
– Проходите, прошу, – вежливо поклонился Илько Подгорный, стоявший почти у самого порога.
– Я только на несколько минут, – ответила Яринка, с благодарностью посматривая на крестьян. Уступив проход Фекле, Яринка по-прежнему оставалась стоять неподалеку от двери.
В это время на сцену вышел низенький стройный юноша. Это был Юра Засмага, бессменный конферансье на всех студенческих вечерах.
– Люди добрые, не волнуйтесь, даю вам слово чести, до утра концерт закончится даже для тех, кто не очень желает ночевать дома... Даже для вас, молодой человек! – показал наугад пальцем Юра.
В зале засмеялись.
Засмага подождал, пока затихнет смех, и уже вполне серьезно объявил, что студентка четвертого курса Нина Пирятинская исполнит песню «Ой не світи, місяченьку!».
Владимир Пилипчук растянул баян...
Бывает же так: десятки раз слышал человек песню – и по радио, и в исполнении известных артистов, а песня его не очень тронула. А вот сейчас... И голос у студентки не такой уж сильный, а песня волнует... Потому что поет ее девушка с неподдельной искренностью, поет всем сердцем.
Долго не затихали аплодисменты. Люди снова и снова вызывали Нину на «бис». Она выходила на сцену, краснела, но песню не повторила, ибо знала: снова так уже спеть сегодня не сможет.
Потом вышла Галинка.
Голос у нее не очень звонкий, но приятный, чистый. Владимир удачно поддерживал пение баяном, не сводя с Галинки восторженного взгляда, будто о нем, Владимире Пилипчуке, а не о ком-то другом, поется в песне. Позади остался голубой Дунай. Советские воины любуются красотами Болгарии. Но все равно их мысли уносятся на Родину. Перед их глазами возникает суровая красота смоленских и рязанских лесов. Солдату вспомнились карие очи, которые когда-то в родной стороне глубоко заглянули в душу...
– Ну как? – спросил над самым ухом Ярины заведующий клубом Никифор. – Нра-авится?
Девушка кивнула головой:
– Очень.
– Мы тоже могли бы иметь чудесную хоровую капеллу, – с жаром зашептал Никифор. При этом его серые глаза суетливо бегали в орбитах, а горячие руки все сильнее сжимали плечи Ярины.
– Так в чем же дело? – не сдержала улыбку Тарасевич. – Нет хорошего руководителя?
– Де-ело в том, что кое у кого не хва-атает желания, – в тон ей ответил Никифор.
– Хороший руководитель всегда желающих найдет... А пока, товарищ заведующий, снимите с плеч руки: я не подоконник и не тумбочка, чтобы на меня вот так опирались.
Никифор торопливо спрятал руки в карманы брюк, украдкой оглянулся – не заметил ли кто-нибудь? Было неприятно, что Ярина так отчитала его на людях.
Тем временем Юра прошел по сцене круг, будто проверяя, можно ли на ней разойтись. Затем неожиданно ударил руками о колени, одновременно притопнул и закружился вихрем. Теперь уже трудно было уследить за всеми его коленцами.
– Вот это мастер, хотя и не заслуженный, – снова не удержался Никифор, обращаясь к Ярине, когда танец закончился.
Вместо ответа девушка еще сильнее захлопала в ладоши.
На дворе уже стояла глухая ночь, когда Ярина Тарасевич вышла из клуба. Ночь ей показалась темной стеной, без единого огонька. Испугалась, даже возникла мысль вернуться в клуб, дождаться окончания концерта и пойти домой вместе со всеми. Заходить в сельсовет она уже не думала – такой страшной казалась ей темнота.
«Может, попросить Никифора, чтобы провел? – подумала вдруг. – Но ведь он заведующий клубом, ему надо быть здесь до конца. Да и не так еще поздно сейчас...»
Из темноты к ней кто-то приблизился.
– Яринка, вы домой?
Этот густой приятный голос напугал ее, кажется, сильнее, чем темнота. Вздрогнула и обрадовалась одновременно, вся затрепетала. К ней приблизился Крутяк. Неужели Остап Богданович увидел, что она выходит из клуба одна, и вышел тоже? А может, он ждал ее с каким-то другим намерением?
– Вы домой?
– Да, Остап Богданович, – ответила очень тихо девушка.
– Тогда я вас подвезу. Прошу!
Она оперлась на его протянутую руку, легко соскочила с крыльца.
– Поздно уже, а вы так далеко от дома, – промолвила сочувственно. А где-то в глубине души удивилась: почему это она сочувствует Крутяку? Совсем недавно смотрела на него как на врага, а ныне сочувствует, беспокоится о его жизни. Почему?
– Ничего, Яринка. Сейчас всего четверть десятого, а я в исполкоме задерживаюсь до двенадцати, иногда позже, – сдержанно засмеялся Крутяк. – Конечно, в наших краях осторожность нужна – и вам, и мне... Но волков бояться – в лес не ходить. Не правда ли?
– Возможно. А мне почему-то страшновато... А сегодня особенно страшно.
Машина мягко покачнулась, поплыла улицей села. Тарасевич наблюдала, как от света фар отступает, убегает темнота. Было приятно чувствовать плечо Остапа Богдановича, сидевшего рядом на заднем сиденье.
«Вот так бы ехать и ехать, куда глаза глядят, – думала она, – чтобы ничего не знать... Не встречаться больше с Гайдуком, Злогим... Подлые крысы! А как они умеют опутывать человека!»
Сжалась в комок, будто хотела стать маленькой, совсем незаметной.
– Вам, Яринка, кажется, здесь? – спросил Крутяк.
Ей действительно надо выходить. Выскочила из машины, поблагодарила председателя райисполкома. Остап Богданович в ответ пожал ей руку, как-то необычно улыбнулся, будто намеревался сказать что-то очень важное и не решился, передумал, только кивнул. Машина быстро помчалась вперед.
«Чего я боюсь? – подбадривала себя девушка. – Люди еще в клубе, а я боюсь».
Пересекла улицу, остановилась. Ей даже показалось, что погружается в еще большую темноту. Ни единого огонька поблизости не видно. Хотя бы скорее добежать до хаты. Но что это? От корявой старой вербы, что росла на изгибе улочки, отделилось темное пятно – темнее ночи.
– Это ты? – послышался тихий голос Гайдука.
Девушка замерла, ноги ее словно одеревенели, не двигались с места. А темное пятно приближалось.
– Спасите! – не выдержала Яринка и кинулась бежать. Зацепилась за что-то, упала.
Отчаянное «спасите» громким эхом прокатилось по селу, и там, за околицей, где начинался лес, будто кто-то передразнивал Тарасевич, повторил ее крик.
Залаяли надрывно собаки, заскрипели двери хат. Село будто всколыхнулось. Отовсюду бежали люди. Снова крикнуть, позвать на помощь не хватило сил. Тупая боль ползла от головы к ногам. Тело вдруг стало непослушным; Яринка почувствовала, что летит в пропасть.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Отчаянный крик Ярины Тарасевич услышали даже в клубе. Люди мгновенно притихли, начали расходиться.
Михаил Тихонович послал несколько вооруженных мужчин из колхозной охраны пройтись по улицам, узнать, в чем дело. К ним вскоре должны были присоединиться и комсомольцы во главе с Никифором. С ними решил пойти и Владимир.
Студенты по предложению Юры Засмаги, рядом с которым всегда был сдержанный и молчаливый тяжелоатлет Сергей Веселов, тоже вызвались помочь колхозной охране, но против этого неожиданно решительно запротестовал Пилипчук-младший.
– Это не так безопасно, возможно, в селе действует бандеровская шайка.
– Но ты ведь идешь?! – возмутился Юра.
– Я здесь знаю каждую тропинку, каждый кустик, каждый камешек, – ответил Владимир рассудительно. – Мне легче найти выход в случае столкновения. Потом учтите, ребята, что я был организатором группы по борьбе с бандитизмом и имею определенный опыт.
– И все же мы пойдем с тобой! – неторопливым басом подтвердил Юрино решение неразговорчивый Веселов.
– Тогда обратитесь за разрешением к Николаю Ивановичу, но я лично – категорически против!
Линчук, даже не дослушав Засмагу, решительно запретил студентам выходить из клуба, пока все не выяснится.
– А вы, Пилипчук, можете присоединиться к колхозной охране. Только будьте осторожны и в случае необходимости зовите на помощь.
Пилипчук-старший принес сыну автомат.
Галинка испугалась, увидев Владимира вооруженным. Ей показалось... Нет, она и сама не знала, почему это ей вдруг стало так страшно. Неужели беспокоится за Владимира? Тихо пока в селе. Крик больше не повторился. Охрана и хлопцы-добровольцы, разбившись на три группы, обошли почти все улочки, но ничего подозрительного не заметили.
– Может, кто-нибудь выкинул глупую шутку, – высказал догадку председатель колхоза.
– Скорее всего – кулацкая выходка, чтобы людей напугать, – возразила ему Лобанова. – Порядочный человек не станет так шутить. К тому же почти вся молодежь была в клубе.
На всякий случай Михаил Тихонович приказал усилить охрану и чаще наведываться в клуб, где остаются ночевать студенты.
– А девчат приглашаю к себе, – сказал он, немного наклонив голову, дескать, буду очень рад таким гостям.
Юра Засмага собирался сострить, но его дернули за рукав, вовремя остановили.
– И вас очень прошу в нашу хату, – обратился Михаил Тихонович к Линчуку. – Места у нас хватит, не беспокойтесь.
Николай Иванович отказался наотрез.
– Благодарю, но не могу – я старший и отвечаю за всех.
Пилипчук-отец вопросительно посмотрел на сына. Владимир в ответ развел руками.
– Смотрите, вам виднее... Что ж, сынок, веди гостей в наш дом, а я на несколько минут заскочу в контору.
Девчатам постелили в небольшой светлице. Нина Пирятинская и Галинка Жупанская легли на одну кровать. Кате Вернигоре, которую за глаза называли «сорокой», выпало спать на диване. Остальные девчата расположились прямо на полу, на двух больших перинах.
– Скажи, Ниночка, тебе в этой комнате приятно? – спросила Катя, когда погасили свет.
Девчата на полу прыснули от смеха.
– Я впервые не только в этом доме, но и в этом селе, поэтому не успела почувствовать, – ответила Нина, делая вид, что не понимает намека. – А у тебя, Катя, какое впечатление сложилось?
– А такое, Ниночка, что в эту ночь тебе будет очень грустно...
– Она о Владимире намекает, – шепотом заметила Галинка. – Все-таки Катя не в меру дерзкая.
Нина не ответила подруге. Да и что она могла ей сказать? Владимир Пилипчук давно ей нравился – еще когда они были на первом курсе. Нина надеялась, ждала. Сегодня ее надежда исчезла, словно мираж. Нина видела, какими глазами смотрит Владимир на подругу. Когда он аккомпанировал Галинке, для него, наверно, не существовало больше ничего на свете.
«Он ее любит, – горько думала Нина, кусая губы, – неужели я хуже ее?.. Нет, это эгоистично и гадко. Разве любят только лучших? Да и чем я лучше? Нет, нет, это эгоистично! – упрекала она себя. – Эгоистично и некрасиво!»
– А знаете, девчата, мне очень хочется погулять на свадьбе, – не унималась Вернигора. – Да чтобы пара была непременно красивой.
– Каждая пара по-своему красива, – заметила одна из девушек, расположившихся на полу.
– Внимание! Я слышу Верин голос. Говори, Верочка, мы тебя очень внимательно слушаем. Ведь такое случается далеко не каждый день. Пожалуйста, Верочка!
В самом деле, Вера Улицкая считалась неразговорчивой, нелюдимой; чаще всего она слушала, почти никогда не высказывалась сама. Так и прозвали ее подруги по общежитию «замкнутой душой». Даже утверждали, что однажды, во время экзаменов по латыни, Улицкая обратилась к преподавателю с вопросом: «Можно я завтра приду экзамены сдавать?» «Это по какой причине?» – спрашивает преподаватель. «Видите, у меня сегодня неразговорчивый день», – объяснила студентка.
– Верочка, мы же все приготовились тебя слушать!
– Знаете, девчата, давайте лучше спать. А то может случиться, что о нас подумают нехорошо, – промолвила Жупанская, пораженная молчанием Нины Пирятинской. – Все-таки мы у чужих людей.
– Это верно! – снова откликнулась Улицкая. – Тем более что сейчас поздно.
Вскоре студентки уснули. В доме наступила тишина; было слышно даже, как где-то за стеной тикают ходики. И вдруг тихий печальный вздох.
– Ты не спишь? – шепотом спросила Жупанская подругу.
– Почему-то не могу уснуть, – тихо призналась Нина. Прижалась к Галинке, обняла ее. – Прости меня, Галя, я нехорошо сегодня подумала о тебе... Это, наверное, ревность. А я не хочу быть ревнивой. Ревновать – значит бояться, не уважать себя. И потом это так некрасиво. Отвратительно даже...
– Говорят, кто не ревнует, тот не любит, – заметила еще тише Галинка. – Ревность, по всей вероятности, присуща всем людям.
Нина выпрямилась и долго молчала.
– Возможно, и так, – вздохнула она. – Не знаю. Но что Владимир по уши влюблен в тебя, в этом я абсолютно убеждена.
Галинка нетерпеливо повела плечами.
– Не возражай. Я лучше чувствую, чем ты. Ведь я его люблю еще с первого курса.
Жупанская обняла Нину, приникла к ее теплому плечу. Ей хотелось успокоить подругу, только она не находила почему-то нужных слов. Подумала о Линчуке, о своей первой с ним встрече на Княжьей горе. Как тогда было хорошо!
Галина успокоилась и вскоре уснула.
– Я на тебя не сержусь, Галинка, – попыталась через некоторое время возобновить разговор Пирятинская. В ответ Жупанская только что-то сонно пробормотала.
...Ночью землю окутал туман. Даже утром, когда взошло солнце, мохнатые клочья не развеялись, цеплялись за ветки деревьев, за кустарники, клубились у соломенных стрех, густо поставленных крестьянских хат. Солнце то выныривало бледным желтым кругом, то исчезало в серой мгле.
В доме Пилипчуков царила тишина.
– Что это с нашими хозяевами стряслось? – не удержалась Катя Вернигора, смешно поднимая плечи. – На кухне никого нет, одна старенькая бабушка возле печи хлопочет, да и та молчит. Неужели и позавтракать не дадут?
– Перестань паясничать! – приказала Улицкая болтливой однокурснице. – Не забывай, что мы в гостях, а не в студенческом общежитии. Сейчас придут хлопцы, все выяснится.
Через каких-нибудь пять-шесть минут, словно по девичьему зову, прибежали Владимир и Юра Засмага, сообщили, что ночью была убита Ярина Тарасевич. Ее труп нашли в канаве.
– Там уже милиция, – объяснил Владимир. – Сейчас из района привезут собаку-ищейку.
– Просто невероятно! Убить девушку, чтобы снять с нее красивые румынки, новенький кептарик, – добавил Юрий. – А вы, девчата, одевайтесь и айда с нами. Николай Иванович приказал собираться.
– А завтракать? – поинтересовалась Катя Вернигора.
– Там для нас приготовили чай и бутерброды.
Когда студентки пришли в клуб, туда почти одновременно с ними прибежал запыхавшийся Никифор. Все кинулись к нему, окружили.
– Ни-ни-че-го не зна-аю, – растерянно промолвил хлопец, отворачиваясь.
В клубной комнате наступило гнетущее молчание.
– Нам, товарищи, надо отправляться в дорогу, – хмуро произнес Линчук. – А с лекцией я приеду в другой раз. Так мы, Никифор Васильевич, договорились с вашим секретарем партийной организации.
Никифор вздохнул.
– В-вы уж, Николай Иванович, п-простите, – извинялся заведующий клубом, дрожа от волнения. – В-вы думаете, что это на почве ог-грабления? – все сильнее и сильнее волновался Никифор, все заметнее заикаясь. – Г-глупости! Это п-политическое убийство. Г-говорю вам т-точно.
Он молча проводил студентов за околицу Сбокова. Пожимая на прощание всем руки, Никифор поблагодарил студентов за концерт и снова начал взволнованно извиняться:
– Не все мы пре-предусмотрели. Не все.
– А вы нос не вешайте! – не удержалась Катя Вернигора. – Надо найти бандитов и наказать. Тогда мы к вам еще приедем. Слышите?
Никифор выпрямился. В его глазах вспыхнули строгие огоньки.
– Н-найдем! Б-будьте ув-верены! – И, посмотрев на Катю, добавил: – Б-благодарю за д-добрые слова.
Путь от села до станции показался теперь долгим, нудным. Все шли молча. Нина Пирятинская была опечалена тем, что рядом нет Владимира, – он остался дома и пообещал приехать вечерним поездом. Галя Жупанская все время думала о Ярине Тарасевич.
«Как же можно убить человека? Когда убиваешь на войне врага – это понятно: враг идет на твою землю, чтобы убить тебя, поработить твою семью... Но ведь Тарасевич убили не чужеземцы? Ее убил кто-то из сбоковцев. За что?»
Всю дорогу Галинка почти не разговаривала с Линчуком, была холодна с ним. «Почему это так?» – удивлялась и не понимала, что с ней происходит. Только когда садились в вагоны, неожиданно вспомнила ночной разговор с Ниной и словно почувствовала свою вину. Ей захотелось поскорее добраться домой, остаться совсем-совсем одной. А поезд двигался медленно и, как все пригородные поезда, часто останавливался.
В соседнем купе у окна сидел Линчук, как-то странно посматривал из-под широкого лба на Галинку. В больших глазах туманилась печаль. По своей давней привычке Николай Иванович часто опускал голову, смотрел на пол.
– Наверное, трудновато носить такую тяжелую голову? – услышала Галинка шепот Кати Вернигоры. – Не голова, а макитра!
«Ну и язычок! – подумала она невольно. – На троих хватило бы». И в то же время дерзкий намек не обидел, наоборот, кажется, немного развеселил.
Возле трамвайной остановки Линчук окликнул Галинку, предложил пойти домой пешком. Девушка неохотно, но согласилась – просто у нее не хватило смелости отказать.
– Завклубом прав, – заговорил Николай Иванович, когда они шли вдоль привокзального сквера. – Это политическое убийство.
Его тон не понравился Галинке, вызвал желание возразить.
– Но ведь это всего лишь предположение, – проговорила она. – У Никифора вроде бы нет никаких фактов! – Но через минуту взяла Николая Ивановича за руку. – Ты согласен?
Линчук сразу же оживился.
– Некоторые основания, Галя, и факты есть. Дело в том, что сапоги убитой нашлись. Причем, как ни странно, их вытащили из колодца.
– Откуда ты знаешь?
Линчук откашлялся.
– Владимир сказал... Владимир Пилипчук, – объяснил он и, как показалось Галинке, посмотрел на нее пристально и грустновато.
– Какой ужас!.. Убить девушку... Не понимаю!
Галина разволновалась, умолкла.
Так дошли до городского парка, где ей нужно было сворачивать домой.
– Может, сходим вечером в кино? – спросил Николай Иванович, задерживая ее руку в своей широкой и, как всегда, горячей руке.
– Я очень устала, – Галинка опустила глаза, понимая, что говорит неправду.
Линчук молча поклонился и пошел... Пораженная, девушка сделала несколько шагов за ним. Откуда такая горделивость? Кто ему разрешил вести себя так высокомерно?
Вдруг выпрямилась, иронически улыбнулась и решительно направилась домой.
Станислав Владимирович приятно удивился, увидев дочь: ждал ее вечером, как обещала, и вот...
– Крестьяне не собрались – концерт не состоялся. Так, Калинка? – мигая самодовольно глазами, спросил он.
Дочь наклонила голову.
– Концерт состоялся. Причем при переполненном зале. Но там случилась беда – убили девушку, секретаря сельсовета.
Станислав Владимирович подошел ближе, помог дочери раздеться.
– Значит, я был прав, когда предупреждал... При каких же обстоятельствах произошла трагедия? Надеюсь, не на твоих глазах все это случилось?
– Ты хочешь узнать подробности?
Смотрела на отца, на его массивный нос и чувствовала непонятное отчуждение.
– Вот именно, Калинка, подробности, – подтвердил серьезно Станислав Владимирович, наверное, не замечая раздражения в голосе дочери. – Зайдем в кабинет. Нет, лучше в твою комнатку: она уютнее, – продолжал он скороговоркой и первым засеменил по коридору.
