Текст книги "Профессор Жупанский"
Автор книги: Дмитрий Дереч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Станислав Владимирович с дочерью шли молча. Каждый думал о своем. Отец пребывал под впечатлением сегодняшних событий, встреч... Сердцем чувствовал какие-то перемены, происшедшие в нем за последнее время, но не мог определить, где и когда пришло к нему внутреннее спокойствие.
Галинка замкнулась в своих девичьих мыслях. Перед глазами стоял Владимир Пилипчук. Странно! Почему она так ведет себя с ним? Он ее любит – это бесспорно. Но имеет ли она право ответить ему взаимностью? Ведь совсем недавно она любила Николая Ивановича?! Неужели она такая легкомысленная? Запуталась, ну совсем запуталась.
«Конечно, если бы я дала повод... Нет, нет, этого никогда не будет. Никогда, никогда!» – «Но ведь он тебе нравится, признайся?» – «Да, он мне нравится. Так что же из этого? И Николай Иванович мне нравился».
Мимоходом заметила, что перестала называть Линчука Колей. Раньше не задумывалась над такими мелочами. А вот сейчас эта мелочь показалась очень важной. Вспомнила, как она отказалась пойти с Линчуком в театр. Правильно ли поступила? Хорошо ли это с ее стороны? Разве Николай Иванович не заслуживает уважения? Хотя бы ради этого...
– Ты часто бываешь у Пирятинских? – поинтересовался отец.
Дочь подняла брови. Она не расслышала вопроса, а переспрашивать не решалась – неудобно. Поэтому на всякий случай кивнула головой.
– Я спрашиваю, часто ли ты бываешь у Пирятинских? – улыбнулся Станислав Владимирович, заметив ее растерянность.
– Не так чтобы часто, но бываю, – сдержанно ответила дочь.
Но вмиг поняла, что поступила бестактно, взяла отца под руку, прижалась головой к его плечу.
– Папочка, извини за невнимательность. Я до сих пор еще не спросила тебя, каким образом ты попал на Нинины именины.
Станислав Владимирович взял ее руку в свою ладонь, прижал к груди.
– Это немножечко странно... Мы ехали с Пирятинским в одной машине, и он пригласил к себе. Признаться, я не ожидал, что мне придется попасть на именины.
Галинка не отрывала глаз от отцовского лица. Давно не ходили они вместе на вечерние прогулки. Вспомнила, с каким восторгом ждала их, каким счастьем было для нее идти рядом с отцом по улицам города, гулять в парке. С того самого, памятного Дня Победы она проводила все свободное время с Линчуком, а ныне...
– Мы познакомились с Пирятинским на заводе. Не знаю почему, но он меня заинтересовал, и когда пригласил на часок к себе, я не отказался. Мне, в частности, хотелось услышать мнение старика о своей лекции.
– И ты его услышал?
Станислав Владимирович задумался. В самом деле, высказал ли мастер какие-то конкретные замечания, дал ли оценку в категорической форме?
– Мне кажется, хотя Григорий Михайлович прямо этого не сказал, лекцией он доволен. Правда, кое-что он покритиковал, ведь все теперь помешались на критике. Движущая сила общества и так далее...
Станислав Владимирович театрально поднял руки, искоса взглянул на дочь: Галинка иногда тоже пытается поучать, а выражение «движущая сила общества» уже не раз слышал из ее уст. В последнее время наскоки со стороны дочери стали, пожалуй, острее. О, если бы она знала, какими усилиями сдерживает он свой гнев, слушая разные ее сентенции. Подумать только – дочь-студентка пытается поучать отца, профессора истории! Может, это тоже движущая сила?
Галинке передалось настроение отца, и она притихла. Невольно мысли ее снова перенеслись на личное: «Знает ли Владимир, что Нина была в него очень влюблена? Неужели он не почувствовал этого? А если почувствовал, почему не ответил?»
– Может, мы немножко посидим? – спросил отец. – Такой чистый воздух, и звезды будто приглашают...
Вздохнул, потому что вспомнилось, что именно это выражение придумал когда-то для Оксаны. Как неуместно вспомнилось!
Они вышли на широкую аллею парка. Тут и там встречались прохожие. А им хотелось быть только вдвоем. Молча свернули к знакомой скамейке на боковой аллее. Много вечеров просиживали они тут раньше. Сколько было интересных бесед!
– Помнишь, папочка, как ты рассказывал сказку о лесовике, а я после этого боялась ходить в парк? Помнишь?
Помнит ли? Очень хорошо помнит свою маленькую девочку – была тогда такой искренней с ним, нежной, внимательной... А теперь их отношения изменились: Калинка выросла – уже не раз видел ее с Линчуком. Неужели Галинка выйдет за него замуж?
«Нет, нет, она не сделает этого, ведь я не дам согласия. А если не послушается? Разве теперь мало случаев? Вон дочь Сабицкого тайком зарегистрировала брак с каким-то летчиком, перебралась с ним на Сахалин. Конечно, Галинка так не поступит! – убеждал себя Станислав Владимирович. – Нет, нет, уж этого не будет, напрасно я волнуюсь».
Сели на скамью.
Дочь украдкой смотрела на отца. Станислав Владимирович не сразу заметил ее пытливый взгляд, а заметив, прищурился.
– Чего ты?
Галинка прижалась, положила голову на его плечо. Ей хотелось рассказать отцу о своих душевных муках, терзаниях... Только нет, не может она ему об этом сказать. Пусть отец извинит, она абсолютно ничего не скажет о своих колебаниях. Никогда не признается, до тех пор, пока не исчезнет чувство раздвоенности.
Станислав Владимирович пребывал в каком-то умиленном настроении. По телу разливалось приятное спокойствие. Забыл о своих тревогах, о лекции, о всех неприятностях, преследовавших его в последнее время. Калинка – единственная надежда и радость после смерти Оксаны. Калинка не покинет его. Она не посмеет! В этом он убежден.
Вспомнилась средневековая история-легенда. Какой-то князь держал свою дочь под замком. Лишь доверенный слуга носил ей есть и пить. Князь готовился выдать дочь за богатейшего феодала, а дочь призналась отцу, что любит его доверенного слугу. Разгневанный князь приказал повесить слугу, а дочь от горя сошла с ума. Разве это предание не поучительно для него самого? Он тоже бдительно оберегал Галинку от влияния улицы, запрещал играть с соседскими детьми. А потом взял и собственноручно привел в дом Линчука, посадил его за стол...
«А он в знак благодарности побил тебе посуду», – смеялся над ним внутренний голос.
Высоко над головами шумел легкий ветерок, играл в верхушках вековых деревьев. С центральной аллеи парка доносился смех. Никому не было дела, что на отдаленной скамье грустят, волнуются старый профессор и его единственная дочь.
Воспоминание о Линчуке навевало на Станислава Владимировича тоску. Жизнь беспощадна. Так повелось испокон веку. Кипенко говорит о высших человеческих идеалах. Разве это новость? Добрые и умные люди существовали всегда. Ведь и в Древнем Египте говорили о равенстве. И что же? Прошло свыше трех тысяч лет, а человечество до сих пор еще не смогло решить проблему равенства. Абсолютного и справедливого во всех своих основах.
«И такого равенства не будет никогда! – почти воскликнул профессор. – Пока существует в человеке такой бес, как зависть, разговоры о равенстве, справедливости остаются разговорами. Зависть приводит к преступлению, а как могут ужиться справедливость и преступление? Потом, как можно достичь равенства, когда люди от самой природы неравны? Один рождается гением, а другой дураком, бездарью. Правда, коммунисты говорят о социальном равенстве, но ведь естественное неравенство в конце концов приводит и к социальному. К социальному расслоению...»
Станислав Владимирович вздохнул. Дочь по-своему поняла этот вздох. Отец уже стар, одно воспоминание о прошлом повергает его в печаль, мучит его. В конце концов она тоже виновата. Раньше, в детстве, была значительно ближе к нему, чем сейчас. За последние годы ни разу не делилась с отцом своими радостями и сомнениями, не сказала о своем отношении к Николаю Ивановичу, к Владимиру. А он ведь все замечает, не может не замечать, – отец.
«Так нельзя... некрасиво скрывать от отца. А спросит, зачем скрывать? Не лучше ли сказать ему правду? Ведь он не даст плохого совета».
Решение пришло неожиданно и, как все неожиданное, заставило сердце забиться чаще.
– Папа, – промолвила Галинка громко и тут же умолкла.
Станислав Владимирович встряхнул головой, наклонился к дочери. Галинка смотрела на отца и не могла решить – говорить или не говорить ему о своих переживаниях.
– Ты о чем-то хотела спросить, – тихо напомнил отец. Взял нежную руку дочери в свои ладони.
Отступать было некуда. Да и зачем, если пришел подходящий момент. А сердце почему-то трепетало, как попавшая в сеть птица. Галина отвела глаза в сторону: так но крайней мере легче признаваться, нужно только начать.
Станислав Владимирович ждал.
– Я хотела спросить, почему тебе не нравится студент Пилипчук?
– А для тебя это очень важно? – в свою очередь поставил вопрос отец.
– Да! – ответила Галина не колеблясь.
После этого они умолкли, казалось, что оба прислушиваются, как шумит наверху ветер. Обоим хотелось и не хотелось продолжать не совсем деликатный разговор. Но вот Станислав Владимирович вынул платочек, откашлялся, пошел в наступление:
– Почему это так для тебя важно?
В его голосе уже звучали скрытые нотки иронии. Чувствовал, что поймал дочь на слове, что теперь она непременно должна раскрыть свою тайну. Да, да! Станислав Владимирович чувствовал себя вроде охотника, а пойманной птичкой была сейчас Галинка.
– Мне уже двадцать четыре, папа, – с упреком промолвила дочь. – А ты все еще думаешь, что я маленькая девочка. Не так ли?
Ему приятно было, что дочь перешла в наступление, обороняться теперь уже должен он сам. Главное – выдержка. Да, да! Именно выдержки ему часто недостает в беседах с Калинкой, да и не только с нею.
– То, что ты уже взрослая, я заметил давно, хотя с некоторым запозданием.
– Почему с запозданием? Как это понимать? – вырвалось у дочери.
В голосе отца Галинка улавливала юмор. Это свидетельствовало о хорошем настроении. В такие минуты отец становится добрым, искренним. Теперь она может с ним говорить и о своих переживаниях – он поймет. А отец продолжал:
– Ты спрашиваешь, почему? Я не хочу кривить душой: с некоторых пор доцент Линчук стал неприятен мне. И было бы очень больно, если бы моя дочь, мой единственный цветок, стала его женой. Очень больно, Галинка!
Галине стало жаль отца. Может, она напрасно завела этот разговор. Отец разволнуется, а у него такое больное сердце.
– Папочка!
Галинка приникла к отцу, поцеловала его в щеку.
– Зачем такое говорить? Я никогда не стану женой Николая Ивановича. Теперь мне совершенно ясно, что это было увлечение. Ведь ты сам говоришь, что истину человек познает в сравнении. Не смотри так на меня! Не упрекай меня в легкомысленности. Я хочу быть хорошей, чистой, искренней. А почему не получается, сама не знаю.
На глазах девушки засверкали слезы. Она в самом деле разволновалась, ибо была убеждена, что своим теперешним отношением к Линчуку, к Владимиру заслуживает упрека. Ей казалось, что отец вот-вот насупит брови, скажет горькое слово о ее непостоянстве.
Станислав Владимирович погладил Галинке руку, утер своим платком ей слезы.
– Успокойся, моя хорошая, твое счастье еще впереди. Линчук тебе не пара – это верно. Я очень рад, что ты сама пришла к такому абсолютно верному выводу. Очень рад. Не потому, что Линчук мой враг...
– Он тебе не враг, – возразила дочь.
Отец выпрямился. Возможно, Калинка права, но все равно он ничего не хочет слушать о Линчуке. Этот зазнайка для него сейчас не существует.
– Пусть будет по-твоему, – промолвил он вслух после минутных колебаний. – Только ты ведь сама говоришь: Линчук тебе не пара. Не правда ли?
– Не потому, отец.
– Тогда говори яснее... – Сказал довольно резко и невольно испугался. – Безусловно, тебе виднее. А что касается меня, то я очень рад такому решению и не хочу вникать в его суть. Я его воспринимаю как факт. Приятный! Не буду кривить душой! Вот и все.
– Я не испытывала с Николаем Ивановичем бурной радости. Возможно, он в самом деле очень научен, как говорит наша Олена. А было время, когда я гордилась им. Теперь я часто себя спрашиваю, неужели я так легкомысленна? Хорошо или плохо, что я его разлюбила?
Голос Галинки дрогнул. Она смотрела на отца печальными глазами. Такими глазами смотрела на него Оксана в минуты беспокойства. Станислав Владимирович вспомнил покойницу, склонил голову на грудь. Понимал: дочь ждет от него успокоительных слов. Их непременно надо найти и сказать, ибо, возможно, такого откровенно-искреннего разговора между ними никогда уже не будет. Преодолевая минутную растерянность, Станислав Владимирович начал убеждать Галинку, что все ее горькие переживания всего-навсего лишь девичья фантазия.
– Ты ему ничем не обязана. Да и поверь, в жизни не часто первое увлечение приводит к счастливому браку. Вот закончишь университет, пойдешь в аспирантуру, тогда более ясными станут перспективы. Больше дорог, шире горизонты.
Дочь не ответила. Да и что она могла сказать отцу о своем будущем? Одно чувствовала: их пути с Николаем Ивановичем разошлись навсегда. А вот когда именно началось отчуждение, Галинка не могла вспомнить. Может, в ту майскую ночь сорок пятого года, после первого поцелуя? Или в тот час, когда Линчук искал поддержки в своем споре с ее отцом? А может, это отчуждение началось после того, как она, Галинка, узнала, что в нее влюблен Владимир Пилипчук?
Станислав Владимирович по давней привычке поцеловал дочь в щеку. Радость клокотала в его груди: Калинка отвернулась от Линчука. Вот и хорошо!
О Пилипчуке не спрашивал – не время для расспросов. Он заметил, какими глазами смотрел этот парень на его дочь во время танца. Об этом потом. Потом, потом! Главное, пусть Галинка закончит университет, а потом... Человеческие чувства тоже зависят от обстоятельств. От времени...
– Успокойся, моя дорогая. Когда после университета ты найдешь себе верного человека, я не буду возражать, кто бы он ни был. Об одном лишь прошу: не спеши с этим. Ты знаешь, что подобные ошибки могут перечеркнуть всю жизнь.
Давно не говорили они так искренне, откровенно, как сегодня. Отец безумно любил дочь, но если бы дело коснулось Линчука, неизвестно, уступил ли бы он ей. Поэтому Галинка была даже рада, что чувства к Николаю Ивановичу не завели ее слишком далеко.
«Не любила я его. Ведь когда любишь по-настоящему, тогда пойдешь на все – и против воли родителей, и никакие преграды тебя не пугают... Нет, не любила я его.
А Владимира? – спросила себя после небольшой паузы. – Настоящая ли это любовь? Как проверить? Разлукой? Вот летом поедем в Крым, на Кавказ. Давно собираемся посмотреть эти места. Как это будет здорово! Разлука проверит наши чувства. Говорят, что разлука для любви все равно что ветер для огня: маленькую любовь она гасит, а большую – еще сильнее раздувает. Кажется, так сказано у Куприна в «Олесе»?»
– Может, нам пора домой, Калинка?
Галинка улыбнулась, отогнала назойливые мысли. Да, домой пора. Быстро вскочила со скамьи, протянула отцу руки.
На центральных аллеях парка еще был слышен гомон, смех, но улицы города затихали.
Станислав Владимирович с дочерью неторопливо поднимались боковой аллеей к своему дому. Галинка немножечко грустила, отец радовался, ощущая прилив новых сил.
Дома Олена подала профессору письмо без почтовых штемпелей, подписанное незнакомым почерком.
– Тут к вам приходил какой-то пан, – объяснила домработница. – Спрашивал о здоровье, говорил, будто был когда-то вашим учеником. Такой вежливый, подарил мне заграничные духи.
Станислав Владимирович разделся, взял письмо, пошел в свой кабинет. Олена проводила Галинку на кухню, что-то показать. Это «что-то» был румянобокий «козлик» из сдобного теста.
– Какой хорошенький! – всплеснула руками девушка.
Олена радостно засуетилась, поставила «козлика» на ноги.
– Это я к дню рождения твоей Нины испекла.
Галинка крепко обняла названую мать, поцеловала в щеку.
– Какая же ты хорошая!
Олена захлопала глазами, шмыгнула носом. Ее морщинистое лицо светилось гордостью.
Тем временем Станислав Владимирович сидел в своем любимом кресле, держал в руках письмо, пытаясь представить автора, что-то вспомнить о нем.
Письмо было от какого-то Олексы Деркача. Получалось так, что этот Олекса в тридцать восьмом году закончил исторический факультет университета и вскоре вместе с родителями выехал за океан. Родители умерли в Канаде в городе Торонто, а он сам решил снова возвратиться на родную землю.
Коротенькое письмо заканчивалось словами:
«Милый Станислав Владимирович! Заокеанские украинцы очень высоко ценят ваши научные труды. В частности, профессор Старенький просил передать вам низкий поклон.
Ваш скромный ученик – Олекса Деркач».
Выходит, его трудами интересуется профессор Старенький!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Галинка примеряла уже третью шляпку. И все почему-то казалось, что ни одна из них не идет к ее новенькому светло-коричневому пальто. Девушка нервничала. Скоро пять, а она все еще дома.
Олена несколько раз заглядывала в комнату, но ничего не говорила, лишь поглядывала на свою любимицу и тайком улыбалась.
– Не знаю, что надеть, – с отчаянием промолвила Галинка, посматривая на две другие шляпки, лежавшие у нее на диване. Третью держала в руке, вертела ее во все стороны, будто пыталась убедить себя, что именно она более всего ей к лицу.
– А все потому, что у тебя их целый ворох. Да еще шарфы, платки. Потому глаза и разбегаются. Балует тебя отец...
Галя на одной ноге повернулась к старухе, обняла ее за шею.
– Не сердитесь на меня...
– Бог с тобой! – испуганно отступила Олена и по привычке перекрестила Галинку. – Такое скажешь!
Девушка уже не слушала домработницу, рылась в шкафу. Достала мягкий пуховый платок, повязалась, взглянула в зеркало и увидела там лукавое личико с лучистыми глазами. Повернулась туда-сюда, потом еще и еще раз – во все стороны. Нет, все-таки хорошо ей в платке. Лучше, чем в любой шляпке.
Вышла в коридор, встретилась с отцом. От неожиданности остановилась.
– Ты куда-то собралась? – спросил Станислав Владимирович.
– А ты?
– Кажется, я спросил первым, – сквозь смех заметил отец.
Галинка вспыхнула. Знала, – отец очень не любит, когда на его вопросы не отвечают прямо. Но что же ему ответить? Не скажет же она ему правду. Нет, не скажет, потому что идет на вокзал провожать Владимира.
– Я собралась в кино и очень спешу, – несмело сорвалось с ее уст.
– А я тебя не задерживаю, даже не спрашиваю, с кем ты идешь, – шутил отец. – Если спешишь, иди быстрее. А может, нам по пути?
Галинка не знала, как ей быть. Отец так медленно ходит. С ним она наверняка опоздает, а уже без десяти пять. И будет ли Владимир так долго ждать ее?
К огромной Галинкиной радости, в это время зазвонил телефон. Станислав Владимирович поспешил в кабинет. Галинка быстро отперла входную дверь, бегом спустилась по ступенькам, выскочила на улицу. Было почти пять. Она немного опоздает, но ведь девушке не к лицу приходить в условленное место первой. Однако ноги сами бежали.
Дошла до почтамта, оглянулась – Владимира нет. Прошлась до угла улицы, вернулась назад. Через каждые три – пять шагов оглядывалась по сторонам. А может, что-нибудь случилось? Почувствовала, как от одной неприятной мысли ей становится не по себе. «Так вот она какая, настоящая любовь? По правде говоря, много радости в ней, много и горя».
На этом тревожные мысли оборвались, потому что Галинка увидела Пилипчука, выходившего из здания почтамта. Хотелось подпрыгнуть, побежать, кинуться ему на шею. Сдержалась, даже замедлила шаги, Владимир заторопился навстречу.
– Пришла?
Он еще спрашивает. Разве она могла не прийти?
– А ты давно ждешь?
– С самого утра, – пошутил Владимир.
Подняла глаза, погрозила пальцем. Юноша на лету схватил ее руку. Весь сверкал радостью, светился ею. Они не замечали, что привлекают внимание посторонних, что на них смотрят прохожие.
– Может, сядем в трамвай?
– Лучше пешком. Успеем. Вещи со мной, – показал юноша на небольшой чемодан.
Станислав Владимирович еще утром пообещал Кипенко зайти к нему после шести. Хотел быть пунктуальным, но неожиданный телефонный звонок задержал его на добрых пятнадцать минут. И чей звонок задержал? Кошевского. Ни за что не возвратился бы в кабинет, если бы знал, что звонит именно Кошевский. И спросить, зачем звонил? Снова напрашивался в гости, снова обещал какую-то «гарантированную помощь». Просил разрешения зайти сегодня после девяти вечера. Едва нашел повод отказаться от встречи. Однако был уверен, что Кошевский все равно притащится. Выследит его на улице и войдет. «Но что ему нужно от меня? – размышлял профессор. – Неужели в самом деле он так заинтересовался документами о Галлере? Или хочет издать мои очерки? Но зачем все это понадобилось ему?»
Знал, что Кошевский никогда не брался за серьезные дела, поэтому и не верил в искренность его намерения написать диссертацию. Не напишет! Все это лишь разговоры ради разговоров.
– Но почему он так интересуется моей работой? – тихо спрашивал самого себя профессор. – Какие у него связи с Канадой? Неужели он в самом деле переписывается с профессором Стареньким? А потом еще эта записка от Деркача. Нет ли здесь какой-то взаимосвязи?
Станислав Владимирович помнил все свои разговоры с Кошевским. Каждый из них, собственно, сводился к стремлению Кошевского сблизиться с ним. Первый раз он намекнул об издании в Канаде очерков еще в начале осени. Зачем он тогда приходил? Узнать о его здоровье?
«Но почему он не пришел раньше? Кроме того, он приходил не один, – все с большим волнением размышлял Жупанский. – Это в тот вечер Калинка устроила скандал. Подняла настоящую бучу. Неужели она в самом деле что-нибудь заподозрила?»
Невеселые мысли не давали профессору покоя, пока он не зашел в здание горкома партии. Его сразу проводили в кабинет Сергея Акимовича. Но не успел он открыть дверь, как остановился будто вкопанный. Просто остолбенел от удивления – у стола Кипенко сидел Линчук.
– Прошу прощения, – попятился Станислав Владимирович. – Мне сказали, что можно...
У него, наверное, был очень растерянный вид, потому что Сергей Акимович быстро вышел из-за стола, взяв его под руку.
– Очень хорошо, что вы пришли. Я уже даже спрашивал о вас. Звонил домой, – говорил Кипенко, подбадривая профессора своей улыбкой. – Пожалуйста.
– Я, кажется, прервал ваш разговор? Я всегда попадаю не вовремя, – оправдывался Жупанский, посматривая на доцента.
– Нисколько! – решительно возразил Кипенко. – Наоборот, очень своевременно пожаловали.
Не подать Линчуку руки Станислав Владимирович не мог – это было бы бестактностью. И потом, что после этого подумает Сергей Акимович? Поэтому решительно подошел к Линчуку, поздоровался. Сделал это сдержанно, для виду, еще раз попросил у Кипенко прощения.
– А у нас никаких тайн, – объяснил секретарь. – Ваше участие в беседе будет очень полезным. Не так ли, Николай Иванович?
– Несомненно.
Станислав Владимирович не нашел что ответить, поэтому начал выбирать место, где бы сесть так, чтобы не смотреть на своего соперника. Однако Кипенко будто нарочно посадил его напротив доцента и теперь не сводил с них обоих глаз.
– Прежде всего хочу поблагодарить вас за лекцию, – промолвил секретарь горкома. – Рад вашему успеху.
– Очень благодарен, но ею не все довольны, – скромно заметил профессор, хотя на самом деле похвала Кипенко радовала его.
– Пусть будет так, Станислав Владимирович, – заметил Кипенко, воспользовавшись заминкой профессора. – Хотя, откровенно говоря, о недовольных мне абсолютно ничего не известно.
В глубоких глазах секретаря Станислав Владимирович видел искренность, доброжелательность.
«Но зачем здесь он?»
«Он» – это Николай Иванович Линчук, который сидел рядом и не вмешивался в разговор, лишь молча посматривал то на профессора, то на секретаря.
– Лекция ваша понравилась. А раз понравилась, надо ее прочесть и на других предприятиях. У меня здесь есть заявки от коллектива завода газоприборов, от обувщиков. А потом, может, захотите поехать в какое-нибудь село. Это было бы очень кстати...
Секретарь задумчиво улыбнулся, раскрыл зеленую папку.
– А то, Станислав Владимирович, вражеское подполье о вас настоящие басни распространяет.
– Обо мне? – удивился и даже немного испугался профессор. – Неужели я такая приметная персона? – попытался перевести свое удивление в шутку.
– Да, да... пишут, что вас уже большевики вывезли в Сибирь... Так покажите себя людям и в городе, и в селе...
– В селе? Я совсем не знаю села, – защищался профессор. – Кроме всего, там есть свои агитаторы, а я там буду белой вороной, Сергей Акимович.
Кипенко встал с кресла, некоторое время стоял в задумчивости, потом прошелся по кабинету, начал говорить тихо, с оттенком грусти.
– Не будем дипломатами, Станислав Владимирович. Вы хорошо ведь знаете, что происходит ныне в селе. Коллективизация сталкивается с яростным сопротивлением классовых врагов трудового крестьянства.
Жупанский развел руками. Чтобы как-то сгладить свою растерянность, принялся рассказывать о давнишнем своем хождении в народ.
– Это было еще до войны. Я поселился у одного старого гуцула-резчика. Попросил его не называть меня паном. «Разве вы не пан?» – удивился резчик. Я профессор, отвечаю ему. «О, так, значит, пан – профессор! Да?» Профессор, но не пан, растолковывал я старику. Он поддакивал, кивал головой, дескать, понимаю...
В это время Станислав Владимирович посмотрел на Кипенко и, почувствовав неуместность своего рассказа, умолк.
Секретарь попросил продолжать. Профессор не знал, как ему быть. Даже на Линчука взглянул – раз-другой, будто искал поддержки.
– Не меньше часа я объяснял старику, что на Западной Украине теперь Советская власть, что я живу своим трудом, что я такой же гражданин, как и он, его дети. А на следующий день, здороваясь со мной, резчик снял свой брыль, крикнул: «Дай бог здоровья пану профессору!» И все меня на селе называли паном. А когда я шел по улице, дети прижимались к заборам, говорили мне пан, а то и просто молчали. И как это ни странно, Сергей Акимович, я почувствовал себя совсем чужим среди наших крестьян. Уж больно они забитые... Но я, кажется, утомил вас своими нудными разглагольствованиями. Не так ли? – закончил профессор.
Кипенко стоял сосредоточенный, смотрел исподлобья. Линчук совсем не принимал участия в беседе. Станислав Владимирович нетерпеливо заерзал в кресле: зачем его сюда пригласили? Чтобы в присутствии Линчука поблагодарить за лекцию и спросить о здоровье? А может, Сергей Акимович хочет помирить их?
Думал о Линчуке без волнения и злобы. Сам удивлялся своему поведению. Неужели простил за статью? Нет, нет, этого он никогда не простит.
Его мысли прервал тихий голос Сергея Акимовича. Жупанский наклонился к секретарю всем туловищем, виновато захлопал глазами.
– Тут до вашего прихода Николай Иванович рассказывал о подготовке сборника научных записок. Он как редактор не очень доволен ходом подготовки, – объяснил Кипенко.
Профессор снова вспыхнул, в глазах у него загорелись сердитые огоньки. Сергей Акимович, наверное, заметил перемену в настроении Жупанского, стиснул губы.
На некоторое время в кабинете воцарилось молчание. Но вот Кипенко провел ладонью по своему высокому лбу, продолжил незаконченный разговор.
– Издание сборника – это серьезный экзамен для всей вашей кафедры. Верно я говорю, Станислав Владимирович?
– Конечно! За издание отвечает прежде всего ректор. Что же касается меня, я готов помогать и помогаю...
Снова говорил не то, а поэтому и ругал себя за беспомощность. Да, да, надо быть более солидным.
– За работу кафедры прежде всего отвечаете вы. Не забывайте также, что Николай Иванович ваш ученик, – спокойно продолжал секретарь горкома. – Не так ли?
– Вполне справедливо, – в знак согласия закивал тяжелой головой Линчук. – Я глубоко уважаю научный авторитет Станислава Владимировича.
Профессор нетерпеливо задвигался в кресле. Неужели это говорит Линчук, его соперник? Что угодно, но таких слов услышать от доцента не ожидал. Что все это означает? Неужели старость иссушила мозг и он, Жупанский, перестает разбираться в людях?
– Я должен вам сказать, Сергей Акимович, – обратился Николай Иванович к Кипенко, – что Станислав Владимирович, как никто другой, знает о нашем крае.
В висках учащенно пульсировала кровь. Тяжело стучало сердце. Станислав Владимирович почувствовал себя побежденным, положенным на обе лопатки. Что следует делать в подобных случаях? Молчать и улыбаться? Знал: от таких улыбок не становится легче на сердце, от них лишь углубляются складки возле губ. Значит, надо просто молчать... Да, да – молчать. И он молчал, а четверо глаз смотрели на него пытливо и выжидающе.
Первым нарушил молчание Кипенко. Он напомнил о больших задачах, стоящих перед учеными, об их широких творческих возможностях. Станислав Владимирович понял, что эти слова были обращены прежде всего к нему, а не к Линчуку.
– Нам нельзя расхолаживаться. У нас столько важных задач, столько дел! И какими же мелкими кажутся в свете этих огромных задач наши недоразумения, перебранки, – продолжал Сергей Акимович и теперь, наверное, по-настоящему уже упрекал. – Вот и хочется, чтобы на вашей кафедре, товарищи, и вообще в университете не было мелочных свар. Нам необходима здоровая критика, а не интриги и перепалки.
– Однако простите, Сергей Акимович! – наконец не выдержал профессор.
– Прощаю.
– Вы ведь сами были на заседании нашей кафедры! Принимали участие в ее работе...
– Принимал, – подтвердил Кипенко.
– Вы ведь сами лично могли получить определенное представление относительно критики. Никто у нас ее не зажимает и не недооценивает.
– Допустим, – не то подтвердил, не то оставил за собой право на возражение Кипенко.
Жупанского это обескуражило.
– А теперь вы делаете нарекания нам за наши порядки, – тихим, немного обиженным тоном заметил он.
– То есть вы считаете, что у вас идеальный порядок?
Станислав Владимирович покраснел и склонил голову.
– Я так не считаю, но вы ведь сами убеждали в противоположном, диаметрально противоположном тому, что я сейчас от вас слышу. Даже осудили мое намерение оставить заведование кафедрой. Разве не так?
– Совершенно верно, Станислав Владимирович. То же самое говорю и теперь, – улыбнулся секретарь и потом совсем неожиданно добавил: – А вот на Николая Ивановича вы сердитесь зря. Это только вредит вам обоим и работе кафедры.
Профессор выпрямился, растерянно замигал.
– Что же от меня требуется?
– Требуется – не то слово, Станислав Владимирович. В данном случае оно не подходит, – мягко заметил Кипенко. – Горком партии ждет большей активности от вашей кафедры. Активности всех ее работников, а не раздоров. Поймите наконец, что Николай Иванович – ваш друг. Искренний друг, а не завистник.
