Текст книги "Профессор Жупанский"
Автор книги: Дмитрий Дереч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Он еще долго говорил о своем стремлении быть настоящим ученым, добрым для нее отцом. Дочь внимательно слушала и почему-то думала об академике Духние. Похож ли отец на него? Каждая лекция академика как настоящий бой, вызов силам зла!..
– Но почему они присылают эти листовки нам? – вдруг выпрямилась Галинка. – Неужели думают, что ты в конце концов станешь на их сторону?
Станислав Владимирович не ответил. Что он мог сказать дочери в оправдание? Что не один он получает, что присылают и Тыну, а может быть, и самому Духнию?
– Ты уже обедала?
Галина поняла намек. Она еще раз поцеловала отца в щеку, вышла из кабинета.
«Раз, два, три, – начал считать шаги профессор, ища успокоения. – Надо больше бывать на людях, – думал он, двигаясь по комнате. – Внимательно прислушиваться к разговорам простых людей. Разве не было мне приятно сегодня на манифестации?.. Так, может, и сейчас пойти, например, в парк? Уж лучше блуждать по аллеям парка, чем в лабиринтах темных, тяжелых мыслей...»
Подошел к телефону, набрал номер.
– Это я – Жупанский, – заговорил тихо в трубку, стараясь не выдавать своего волнения. – А что, если нам, Леопольд, пройтись? Не возражаешь?..
Вышел в коридор, начал торопливо одеваться. Из комнаты выглянула Галинка.
– Ты куда-то собрался, папа?
– Пойдем с Тыном на прогулку, – ответил отец сдержанно. – А какие у тебя намерения?
Галина быстро подбежала к нему.
– Я хочу пригласить подруг... Понимаешь, мы немножечко потанцуем, потом пойдем в университет на вечер... Может, ты тоже пойдешь?
На студенческий вечер? Нет, сегодня с него довольно впечатлений.
– В другой раз, Калинка. У меня от музыки и гомона вот такая голова, – и он описал руками большой круг. – Я еще никогда в жизни не был на таких многолюдных праздниках.
Дочь проводила его до лестницы, пожелала приятной прогулки» Станислав Владимирович спустился на первый этаж, где его уже ждал Тын.
– Не сидится?
– А разве праздник для того только, чтобы сидеть дома? – в свою очередь спросил профессор.
...На центральной аллее университетского парка сегодня было более многолюдно, чем всегда. Выбрали самую тихую аллею, сели на скамью. Через некоторое время к ним подошел Духний. Долго тряс Жупанскому и Тыну руки, желал здоровья, радости.
– Я вот хожу по парку и думаю: как жаль, что до этих времен не дожил наш Франко, чтобы увидеть воплощенные свои мечты... А мог бы дожить... Помнится, шли мы с ним в один из вечеров в библиотеку, а Франко и говорит: «Не верю, чтобы душу народа вечно пересекала граница. Верю, рано или поздно воссоединятся разрозненные половинки, и тогда в наш край придут счастье и свобода».
Академик Духний посматривал то на Жупанского, то на Тына.
«Пожалуй, он прав», – взволнованно подумал Жупанский.
– Или вы не согласны? – допытывался Духний, переступая с ноги на ногу, покачиваясь.
– Здесь двух мнений быть не может! – коротко ответил Тын.
Станислав Владимирович в знак согласия лишь кивнул и улыбнулся.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Ночью выпал снег. Пушистым белым ковром застлал он город. Снежинки покрыли деревья толстой чешуей, отчего ветви стали похожими на лохматые лапы белых турманов. Под тяжестью снега и наледи обвисли электрические и телефонные провода...
Галинка Жупанская, выйдя из дому, в первую минуту не могла даже раскрыть глаз – таким ослепительным был снег. Потом глаза привыкли, и девушка остановилась, пораженная очаровательной красотой утра. Потерла рукавичкой лицо, и оно стало похожим на созревшую калину.
На улице столкнулась с дворником Степаном. Глуховатый дядька яростно размахивал лопатой, счищая с тротуара толстый слой снега. Дворник не поздоровался с девушкой, не поклонился до пояса, как это делал всегда при встрече. Кажется, не заметил ее. Кроме Степана, поблизости не было никого, а Галинка испытывала такую радость, что не могла ее сдерживать в себе.
– Добрый день, дядя!
Дядька Степан перестал размахивать лопатой, снял шапку.
– Какое чудесное утро. Сколько снега!
– А? – переспросил дворник, прислушиваясь к ее словам.
– Чудесное сегодня утро, говорю, – повторила Жупанская. – Смотрите, какой снег! Я так люблю снег!
Плечистый Степан сердито взглянул из-под припорошенных белой пыльцой бровей.
– А?
– Смотрите, какой снег, говорю!
– А-а-а! – повторил дядька Степан. – У меня от него руки болят. – Дворник сплюнул и отошел в сторону.
Девушка повела глазами, постояла немного, словно чему-то удивляясь, и неторопливо побрела по засыпанному тротуару. Экзамен должен был начаться в десять, сейчас было лишь четверть девятого. Шла и радовалась утру. На душе – покой, будто возвратилось беззаботное детство.
Вспомнила, как она долго ходила по комнате после памятной беседы с отцом о статье Линчука. Потом вошла Олена, спросила, почему не спит. Она заплакала, рассказала старушке о своих терзаниях, о своем решении не выходить замуж за Николая Ивановича. Думала, Олена укоризненно покачает головой, пожурит за легкомысленность. А она вместо этого приласкала ее, засияла от улыбки.
– Чего ты? – всполошилась тогда она. Неожиданная радость старушки не на шутку испугала ее. Казалось, что Олена неверно поняла смысл ее слов.
– За тебя радуюсь, – ответила старушка. – Николай Иванович, дай бог ему здоровья, человек хороший, степенный, рассудительный, но счастливой ты с ним не будешь. Так мне подсказывает сердце.
– Но почему? – еще больше удивилась она.
– Как тебе сказать... Больно уж вы непохожие. Любит он тебя, конечно, искренне, но по-своему любит. Для него сначала книжки будут, а потом ты. Увяла бы ты с ним преждевременно. Да и ему жена другая нужна – заботливая, нетребовательная. А ты у нас – цветок. – Олена улыбнулась. – Вот потому и радуюсь.
В ту ночь они просидели чуть не до утра. И какими же точными были наблюдения старушки! Все подмечала Олена, мельчайшие привычки Николая Ивановича. И как он ставит в коридоре галоши – непременно носками к двери, как он всегда поправляет пробор перед зеркалом, даже если он безукоризненно ровный, и что на туфлях у него специальные задники, чтоб казаться немного выше ростом.
Разговор был для Галинки весьма неприятным, но, как это ни парадоксально, успокоил, помог ей понять свое настоящее отношение к Линчуку. В последние дни Галинка редко думала о нем. Сердце было уже во власти нового чувства...
На углу улицы, где жили Жупанские, ее обогнали двое юношей, очевидно, студенты. Оба внимательно посмотрели на Галинку, но она не заметила их взглядов – сделала вид, что не заметила. Шла горделиво своим путем, радовалась тому, что вызывает восторг молодых людей, и, быть может, именно поэтому казалась еще более привлекательной.
«Но почему я его раньше не замечала, а теперь он кажется мне самым лучшим парнем? Почему это так?»
Сегодня первый экзамен. А потом... Галинка не хотела думать о каникулах. Владимир поедет в родное село, к отцу и матери, а без него ей теперь будет грустно повсюду, даже в театре музкомедии, который она любила больше всех остальных театров.
Неподалеку от университета увидела Нину Пирятинскую и Юрка. Они шли не торопясь, оба смеялись.
«Наверное, Юрко, как всегда, шутит... Хороший парень, только чуточку странный. Неужели Нина его любит?»
Галинке очень хотелось услышать очередную шутку Юрка, однако не решалась первой позвать друзей, присоединиться к их беседе.
«Конечно, Юрко не Владимир, – сравнивала Галинка. – А впрочем, какое я имею право так думать? А может, он лучше Владимира! Может, Нина выйдет за него замуж, будет счастливее меня...»
Нина и Юрко наконец остановились.
– Привет Галинке! – крикнул Юрко.
Жупанская открыто посмотрела подруге в глаза. Нина ответила таким же смелым взглядом. В нем не было гнева, но и не ощущалось прежней искренней симпатии, которую Пирятинская проявляла к Галинке.
– У нас тут такой разговор... – обратился Юрко к Жупанской.
Галинка искоса взглянула на подругу. Та смотрела перед собой, загадочно щурилась.
– Вот сегодня сдадим экзамен. Все будут довольны. Ну, пусть не все, – поправил себя Засмага, – но большинство наверняка. Вот я и говорю: «Давай, Ниночка, пойдем на каток». А она говорит, что не умеет кататься. Скажи, Галя, разве это причина? Честное слово, я за два вечера кого угодно научу стоять на коньках. Это абсолютно точно...
– Тогда скажи, что ты будешь делать, когда я упаду? – прервала Нина, смеясь. – Во мне сейчас почти семьдесят килограммов веса!
Засмага остановился, вытянул обе руки и вдруг во весь голос запел:
Я ж тебе, вірная, аж до хатиноньки
Сам на руках однесу.
Девушки весело, раскатисто засмеялись. Потом Нина взглянула на подругу, отвернулась, нахмурилась. Жупанская тоже перестала улыбаться, насторожилась.
«С ним в самом деле весело. Однако почему насупилась Нина? Может, я им мешаю?» – с огорчением думала Жупанская, но сама же и предложила:
– Чудесная идея – а почему бы нам вместе не покататься на коньках? Пойдем, Нина?
Нина смотрела куда-то мимо нее. Высокая, стройная, сегодня она была особенно привлекательной. Новое темно-синее пальто, плотно облегавшее девичий стан, спускалось клешем до новеньких, на низком каблуке фетровых бот, только входивших в моду, красная, с узорами, вязаная шапочка – все ей было к лицу, хотя до некоторой степени и выглядело экстравагантно. Но более всего поражали глаза – синие-пресиние. Жупанская не без зависти посматривала на подругу, любовалась ею. Невозможно было не любоваться Ниной. Пирятинская заметила пристальный взгляд Галинки, опустила ресницы и стала еще более симпатичной.
Галина не выдержала, поцеловала Нину в щеку.
– А теперь Нина передаст поцелуй дальше! – мгновенно отреагировал Юрко.
Пирятинская ему не ответила. Она обняла Галинку. Так, обнявшись, дошли до входа в университет. Предупредительный Юрко открыл дверь, расшаркался, будто швейцар в гостинице.
В аудитории уже было много студентов, среди них и Пилипчук. Когда Галя и Нина входили в аудиторию, Владимир стоял к двери спиной. Но вот он быстро, будто по зову, повернулся, посмотрел на Жупанскую. Их взгляды переплелись тысячами невидимых нитей. Оба словно впали в забытье.
Галина первой опомнилась от этого странного, пьянящего и сладкого наваждения. Отвела взгляд от глаз Владимира, окинула взором присутствующих, поздоровалась. На сердце столько радости, такой нежной, такой трогательной, что даже немела от нее.
Приход преподавателя вернул девушку к реальности. Жупанская оглянулась, будто спрашивала, зачем пришел Василий Петрович, разве он не понимает, что ей, Галинке, сейчас не до науки.
– Итак, начнем, товарищи, нашу работу, – промолвил преподаватель зычным голосом, который отчетливо звучал в просторном помещении.
Широкоплечий, с шеей как у борца, широкие черные брови вразлет, суровый взгляд из-под тяжелых век – все это придавало преподавателю несколько демонический вид. Правда, студенты хорошо знали, что Василий Петрович умеет не только хмуриться, смотреть исподлобья, но и улыбаться. Это только сейчас он настроен требовательно, сурово – без твердых знаний у Василия Петровича экзамен не сдашь, а на шпаргалку нечего и рассчитывать: заметит – всему конец!
– Пять человек остаются в аудитории, а остальных попрошу подождать в коридоре. Ну, кто остается? Смелость города берет!
На этот раз Василий Петрович обращался к студентам мягко, с некоторым сочувствием, мол, знаю, что экзамен – вещь трудная, но помочь вам уже не могу.
Остались Владимир, Галина, Катя Вернигора, Юрко Засмага и Сережа Веселов. Все пятеро стояли возле стола сосредоточенные, внимательно следили, как преподаватель раскладывает на столе билеты. Все пятеро волновались, ведь нет и не было таких студентов, которые не волновались бы перед проверкой их знаний.
– Прошу!
Юрко Засмага коснулся локтем Владимира. Пилипчук взял билет с краю стола. Василий Петрович записал номер, и студент сел за длинный стол. Рядом с Владимиром примостился Юрко – на всякий случай. Рядом – Катя Вернигора.
Галинка отошла чуточку дальше, села за свободный стол.
– Можно возле тебя? – спросил Веселов.
Молча подвинулась, начала обдумывать вопрос. Это был самый трудный для Галинки экзамен. Сдавала исторический материализм. Первый вопрос: «Классики марксизма-ленинизма о стратегии и тактике рабочего класса в пролетарской революции». Надо сначала ответить на третий вопрос, он, кажется, самый легкий. Так и отец советует – начинать с наиболее понятного.
Написала план ответа, вспомнила некоторые цитаты из сочинений Ленина. Успокоилась. Постепенно складывался ответ. Настроение становилось более бодрым. «Теперь не страшно, – думала уверенно. – Во всяком случае на тройку вытяну, а может, и на четверку».
Пилипчук уже сидел перед преподавателем. Отвечал спокойно, солидно. Василий Петрович скрестил на груди руки и смотрел на потолок. Значит, он был вполне доволен. Когда в ответе улавливалась какая-то неуверенность, преподаватель наклонял голову, исподлобья смотрел на Владимира черными глазами.
– Как Ленин и большевики понимали роль крестьянства в борьбе за превращение буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую? – тихо спросил он, когда студент умолк.
Пилипчук тем же спокойным тоном стал рассказывать о статьях Ленина «Социализм и крестьянство», «Мелкобуржуазный и пролетарский социализм».
– Достаточно! – улыбнулся Василий Петрович и без колебаний оценил ответ Пилипчука высшим баллом.
«Какой он умный. Умный и сдержанный», – невольно подумала Галинка, провожая взглядом Владимира к двери.
– Вы, Жупанская, готовы? – спросил Василий Петрович.
Быстро собрала бумаги, подошла к столу. Старалась подражать Владимиру, отвечать спокойно, как он. Это желание прибавляло сил. Голос девушки звенел уверенно, Василий Петрович скрестил руки. Он и на этот раз был вполне доволен. Как-никак, а перед ним сидела девушка, которая выросла и воспитывалась в буржуазной среде. Ее исчерпывающие ответы свидетельствовали о глубоких знаниях, об умении логически мыслить. Василий Петрович отметил ее искренность. Несомненно, она говорила то, что думала.
– Поздравляю, – искренне пожала Галине руку Пирятинская, встречая подругу в коридоре. – А я боюсь...
– Василий Петрович вовсе не такой страшный, как о нем говорят, – прервала ее Жупанская. – Это чистейшие выдумки, что он «придирается»... Иди, Нина, я буду ждать.
Пирятинская поправила волосы, вошла в аудиторию. В это время Пилипчук приблизился к Жупанской.
– С чем поздравить?
– Меня?.. Это тебя надо поздравить, Володя. Ты так блестяще отвечал. Я даже завидовала. Честное слово!
– Значит, сегодня мы имеем право пойти на каток!
– Имеем!
Он взял девушку за руку. Галина почувствовала, что у нее немеют ноги, а сердце словно бы останавливается и учащенно бьется. «Так вот она какая, настоящая любовь! – подумала Галинка, ощущая на щеках жар. – Как это хорошо!»
– Где же мы встретимся, Володя?
Он широко улыбнулся, завороженный ее глазами.
– Где тебе лучше, там и встретимся.
– Тогда возле почтамта... Ровно в шесть. Хорошо, Володя? А сейчас я хочу дождаться Нины, – ответила Галинка, когда Пилипчук предложил пройтись по городу, помочь кое-что купить для его родителей.
Вдруг в конце коридора показалась фигура Николая Ивановича. Доцент шел широким медленным шагом прямо на них. Жупанская выпустила руку Владимира, покраснела. Пилипчук насупился, отошел к окну, начал внимательно рассматривать морозные узоры.
– Хорошо, что я тебя встретил, – стараясь придать своему голосу веселую беззаботность, промолвил доцент и пожал Жупанской руку. – Ты сегодня какая-то необычная...
– Я только что сдала самый трудный для меня экзамен, причем на пятерку.
– Очень рад поздравить.
Горячо пожал девушке руку, хотя и чувствовал, что между ними нет той непринужденности, которая недавно сближала, роднила.
– Мне хочется пригласить тебя вечером на музкомедию. Я уже заказал два хороших места, – несмело промолвил он.
Знал, что она откажет, что не пойдет, и все же на что-то надеялся, возможно, на какую-то чудодейственную соломинку.
Галина молчала. Только теперь заметила, что глаза у Николая Ивановича запали, под ними появились синяки. Худощавое лицо было каким-то желтым. Где-то в глубине души Галинка чувствовала жалость к нему. Линчук молча умолял ее взглядом, Жупанская не отвечала. Оба испытывали неловкость, волновались.
– Я уже давно не был в театре, Галинка, – наконец выдавил Линчук, возобновляя разговор. Глаза и весь его вид говорили значительно красноречивее: «Я истосковался по тебе. Я так страдаю, Галинка».
Девушка все это понимала, но молчала.
– Ты ведь не откажешься, а? – с неопределенной трогательностью спросил он.
– Нет, конечно, – неожиданно даже для самой себя согласилась Жупанская, все еще пребывая в плену жалости к Линчуку.
– Вот и хорошо!
Он очень обрадовался, почувствовал себя мальчишкой, не думая о том, что Галинка уже не принадлежит ему. Было радостно, как ученику в первые дни летних каникул. Хотелось схватить девушку за руки, побежать по этому длинному коридору, подпрыгнуть, выкрикнуть что-то дерзкое. Да, да, в душе взрослые часто бывают детьми, как и дети почти всегда стремятся подражать взрослым.
«Какая же я глупая. Так неосторожно пообещать, а потом не прийти. Или как? Нет, это просто нечестно. Я должна сказать ему об этом сейчас же».
– Ты устала?
В больших серых глазах мерцали радостные искорки – Николай Иванович чувствовал себя бесконечно счастливым.
– Нет, я не устала...
Галинка чуть было не сказала «Коля». Была рада, что вовремя поймала себя на слове. Теперь он для нее не Коля, а только преподаватель университета, старший товарищ. Ах, какая она несерьезная! Прежде всего вечером ее будет ждать Владимир, а кроме того, нужно ли вообще ворошить пепел?
– Николай Иванович, – начала она тихо. – Вы извините меня, но я забыла, что сегодня мы собрались на каток... Нина Пирятинская, Юрко Засмага... Вообще целая компания.
Линчук остановился. Побледнел. Расстроенно смотрел на покрасневшую Галинку и не мог понять, что делать, как быть.
– Значит, ты берешь свое слово обратно? А я думал...
– Не могу я, Николай Иванович! – почти простонала Жупанская. – Если бы это не сегодня, а в другой раз... Ну хотя бы завтра.
– Завтра, к сожалению, кафедра...
– Но сегодня я не могу. Честное слово!
Остановила на Линчуке умоляющий взгляд, будто ожидала его согласия. Доцент стоял растерянный, беспомощный, маленький, будто врос в землю. Неужели это тот самый Коля, который совсем недавно казался ей сильным, могучим? Куда же девались его смелость, уверенная осанка, поворот головы?
«А что, если все-таки пойти с ним в театр? Разве я не имею права позволить себе это? И Коле будет легче, постепенно смирится с нашей разлукой. А Володе я скажу...»
Но что она скажет Владимиру, Галинка не знала.
«Нет, так негоже поступать, – вынуждена была признать через минуту. – Режут веревку не для того, чтобы снова ее связывать. Да и зачем? Разве ему станет легче, если мы с ним еще раз пойдем в театр? А как я буду чувствовать себя? Что после этого подумает Владимир?»
– Я пойду, Николай Иванович.
– До встречи! – промолвил Линчук сдержанно и, не оглядываясь, пошел дальше.
Галинка смотрела ему вслед, испытывая какую-то провинность перед человеком, которого недавно любила. Но любила ли она на самом деле? Не принимала ли желаемое за действительное? Быть может, Николай Иванович был для нее просто-напросто интересным человеком, старшим товарищем?
Возвратилась, начала глазами искать Владимира.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Заседание кафедры началось в три. Станислав Владимирович еще с утра предупредил всех преподавателей, что на этом заседании обещает быть секретарь горкома Кипенко, и пусть не вздумает кто-нибудь опоздать. Профессору хотелось продемонстрировать перед Сергеем Акимовичем свою способность руководить кафедрой. Правда, в сквере он чуточку ныл, это так, но сегодня постарается реабилитировать себя в глазах Кипенко.
Настроение у профессора приподнятое. Под стеклышком посверкивают зеленоватые глаза.
– Сегодня на повестке дня у нас один вопрос: обсуждение статьи ассистента кафедры Степана Даниловича Конечного «Положение трудящихся крестьян Галиции перед первой мировой войной».
Скользнув глазами по присутствующим, внимательно посмотрел на Кипенко, пытаясь угадать его настроение. Секретарь горкома сидел сосредоточенный.
– Прошу, Степан Данилович!.. Надеюсь, минут двадцать вам хватит для сообщения?
– Вполне, Станислав Владимирович.
Жупанский сел на свое место, взял карандаш, сделал на копии статьи несколько пометок.
Конечный сообщил об использовании им архивных материалов, донесений австрийской жандармерии и полиции о крестьянских волнениях...
О, он, Жупанский, все это видел собственными глазами. Никакими словами невозможно все это передать. Да еще в короткой статье. Лишь писатель, такой, как Василь Стефаник, в какой-то мере мог воссоздать безрадостную картину крестьянской жизни. Чего только не делала судьба с галицким крестьянином: и за море гнала, за океан, ставила его на колени перед помещиком, кулаком, ксендзом, на собственных детей заставляла поднимать руку...
Чувствует ли все это Конечный? Высокий и тонкий, с небольшой продолговатой лысой головой, говорит скрипучим фальцетом.
– Всё?
– Да, профессор!
– Теперь предоставим слово рецензентам... Кто будет выступать первым? – обратился Жупанский к худощавому человеку средних лет, сидевшему возле Линчука. Это был внешний рецензент с кафедры марксизма-ленинизма Панатюк.
– Мы с Николаем Ивановичем договорились, что я выступлю после него. Дело в том...
– Ясно! – неожиданно резко прервал профессор. Постучав по столу карандашом, обратился к присутствующим:– Слово предоставляется внутреннему рецензенту доценту Линчуку.
Было неприятно слушать, но должен был вслушиваться в каждое слово, произнесенное «претендентом» на заведование кафедрой. Непроизвольно ждал, что Линчук наговорит глупостей.
Голос Линчука звучал густо и уверенно, чувствовалось, что все присутствующие внимательно слушают. Это, разумеется, в какой-то мере раздражало Жупанского. Но надо было терпеть.
– Содержание представленной статьи, – продолжал тем временем Николай Иванович, – свидетельствует о большой проделанной работе ее автора. Особенно приятно отметить использование в статье новых для нас архивных материалов. Можно сделать заключение, что основа статьи есть, и она добротная. Вместе с тем совершенно ясно: статью о недавнем прошлом нашего края нельзя писать, не опросив непосредственных участников и свидетелей этих событий. Ведь они живы, работают, возможно, рядом с нами. Мне, например, досадно, что автор упустил это. В результате статья вышла казенной, написанной как бы равнодушным наблюдателем. Для юбилейного сборника она в таком виде не подойдет...
«Ишь как решительно, словно он царь и бог, – иронически подумал Жупанский. – Но замечания справедливы. С ними нельзя не согласиться... Да, странный тип этот Линчук. Может, и вправду искренне убежден, что делает мне услугу? Инквизиторы тоже считали, будто совершают богоугодные дела, сжигая на кострах свои жертвы».
Линчук между тем сделал паузу, начал перелистывать страницы рукописи Конечного.
– Я насчитал также более двадцати ошибок, описок, неточных выражений. Они все здесь отмечены, подчеркнуты... В двух местах, Степан Данилович, вы упоминаете эмигранта Поллинария Мельника и оба раза пишете его имя с одним «л». Ссылаетесь вы также на произведение Короленко «Без языка» и называете это замечательное творение повестью, тогда как сам автор его именует рассказом...
«Старается выгодно показать себя перед Кипенко, – уже несколько раз про себя отметил Станислав Владимирович, хотя в глубине души и не соглашался полностью с таким выводом. – Нет, нет, было бы гораздо хуже, если бы Линчук оказался некомпетентным. Что бы тогда подумал о кафедре Сергей Акимович?»
– Я искренне советую Степану Даниловичу, – заканчивал тем временем свое выступление Линчук, – переработать и переписать внимательно свою статью от начала и до конца, учитывая замечания и критику, которая, я в этом уверен, здесь прозвучит.
– Хороший совет! – кивнул головой Жупанский. – Теперь ваше слово, Матвей Петрович. Только прошу не повторяться.
Панатюк встал.
– Я полностью согласен с замечаниями предыдущего рецензента. Остановлюсь лишь на некоторых положениях статьи, которые вызывают у меня возражения. На странице третьей вы, Степан Данилович, утверждаете, что производство хлеба крестьянскими хозяйствами Галиции из года в год уменьшалось. В то же время на странице двенадцатой пишете, я цитирую: «Валовой сбор зерна стоял на месте». Получается, что хлеб был и хлеба не было. А почему?
Некоторые преподаватели сдержанно заулыбались. Жупанский тоже улыбнулся, правда, еле заметно.
– Но суть не в этом, Матвей Петрович! – не удержался Конечный.
– Разумеется, не в этом. Дело в том, Степан Данилович, что в вашей статье ухудшение жизненного уровня крестьянства фактически объясняется только плохими урожаями. Да, только плохими урожаями. И ни слова не говорится об усилении эксплуатации трудового крестьянства.
Конечный покраснел:
– Что вы мне крамолу шьете!
– Я вам ничего не шью, Степан Данилович, – сухо отпарировал Панатюк, вначале несколько огорошенный репликой Конечного. – Я только констатирую упущения. Усиление эксплуатации галицкого крестьянства в описываемый вами период признается даже польскими буржуазными историками, правда, косвенно, между строками, но признается. И дело здесь не в крамоле, а в сути.
– Покажите мне эти работы.
– Извините, Степан Данилович, но рецензирование не предполагает составления библиографии к рецензируемой работе, тем более доставки книг ее автору, но, если ректорат поручит это мне, то...
Почти все присутствующие громко засмеялись. Даже Кипенко улыбнулся. Жупанский постучал карандашом по пустому стакану:
– Прошу быть сдержаннее.
– Однако же, Станислав Владимирович, – не унимался Конечный, – меня намеренно хотят просто унизить. Это же инсинуация!
Панатюк чуть-чуть побледнел, сдержанно улыбаясь, посматривал на профессора, – дескать, разрешите продолжать, но сначала уймите автора статьи.
Жупанский снова постучал карандашом по стакану.
– Не надо так категорично, Степан Данилович, не надо так несдержанно. Мы собрали кафедру, чтобы обсудить вашу работу и помочь в чем-то вам. Инсинуации здесь ни при чем. Откровенно говоря, я лично их не заметил... Прошу продолжать, Матвей Петрович.
Панатюк откашлялся в кулак и сдержанно тихо заявил:
– Основное я сказал. А в заключение хочется доброжелательно посоветовать Степану Даниловичу более внимательно относиться к формулировкам. Я, например, никогда не слышал, чтобы говорили: «Валовой сбор стоял на одном месте». Но подобные мои замечания вы найдете на полях рукописи, я их сделал карандашом.
Панатюк повернулся лицом к Конечному, проникновенно промолвил:
– Позвольте вас заверить, Степан Данилович, что обижать вас, вдаваться в какие-либо злостные вымыслы не входило в мои намерения.
Споры прекратились, но желающих выступать не было. Все сидели хмурые. Станислав Владимирович забеспокоился.
– Что-то мы не торопимся продолжать обсуждение, – шутливым тоном сказал он, хотя в эти минуты профессору было не до шуток.
– Может, сделаем перерыв? – предложил Линчук.
Жупанский вынужден был согласиться. Да, да, перерыв необходим, Линчук прав.
– Объявляю перерыв на десять минут, – торопливо промолвил Станислав Владимирович и начал вытирать платочком вспотевший лоб.
Однако и после перерыва обсуждение не пошло так, как хотелось Жупанскому. Сотрудники кафедры ограничивались мелкими замечаниями, кое-кто считал, что статья в основном неплохая, нуждается лишь в определенных уточнениях, незначительной доработке, редактировании. Наконец произошло то, что более всего волновало профессора, – слова попросил Кипенко.
– О, мы с удовольствием вас послушаем! – встал Станислав Владимирович. – С удовольствием! – повторил он торжественно, еще раз поклонился секретарю и только после этого медленно сел на свое место, взял карандаш. Казалось, что карандаш успокаивает, подобно чудодейственному талисману.
Кипенко отодвинул стул и, опираясь одной рукой на его спинку, обратился к присутствующим сдержанно, будто извиняясь.
– У меня всего-навсего несколько замечаний, товарищи.
Голос у Кипенко приятный. А потом эта теплая, хорошая улыбка – она сразу подкупает. А главное – глаза. В них столько доброты, искренности.
Станислав Владимирович тоже постепенно успокаивался. «Значит, все пойдет хорошо», – подумал он, не отрывая глаз от Кипенко. А тот уже перешел к сути вопроса.
– Нужную работу готовит кафедра.
Секретарь горкома выждал минуту, может, для того, чтобы подчеркнуть смысл своих дальнейших слов, свою мысль.
– Обсуждение статьи было в целом деловым и принципиальным. Очень ценные замечания высказали товарищи Линчук и Панатюк. Считаю, автору повезло, что у него оказались такие вдумчивые, добросовестные рецензенты, и, я уверен, он это вполне оценит.
– Я очень благодарен рецензентам, – скороговоркой вставил Конечный. – Но когда меня порочат...
– Прошу вести себя вежливо, Степан Данилович! – прервал ассистента Жупанский.
Кипенко, будто и не слышал реплики, продолжал:
– Я прочитал вашу статью, Степан Данилович, и она мне понравилась. Статья очень информативна, в ней много интересных, поучительных фактов. Многое для меня было откровением, хотя – вы, наверное, не знаете – я историк по образованию, более того, писал дипломную работу по истории Галицкой Руси. Не кривя душой, могу сказать, что если бы такая работа, как ваша, писалась лет десять – пятнадцать назад, она бы сразу пошла в печать после небольшой стилистической правки. Но мы с вами, товарищи, пережили страшную войну, которая привела к крупнейшим социальным трансформациям. Сейчас ученому-социологу, историку мало найти интересные факты. Должна быть еще и методология, научная методология.
Говорил Кипенко не очень громко, но фразы будто стреляли, и, когда секретарь умолкал, в комнате наступала глубокая тишина. Предъявлял такие серьезные обвинения, а говорил доброжелательно, внешне спокойным голосом.
– Вот, например, у вас используются выражения «бедные крестьяне», «зажиточные крестьяне». А как вы определяете ту или иную категорию крестьянских хозяйств? Как? Вы подходите здесь механически: имеет крестьянин два гектара поля – бедняк, четыре – середняк. А в жизни бывает и наоборот. Количество земли еще не определяет категории крестьянского хозяйства. Тем более это касается здешней местности, в условиях своеобразного климата.
Конечный смотрел на секретаря стеклянными глазами.
– Нужно еще учитывать и другие стороны производства: сколько в хозяйстве лошадей, крупного рогатого скота, каков инвентарь, есть ли машины, и какие. Необходимо учитывать также, в каком направлении ведется хозяйство. Где оно расположено – на окраине крупного города или в сотнях километров от места сбыта продукции. Ясно, что все эти факторы влияют на получение прибылей, в какой-то мере определяют социальные стороны крестьянского хозяйства, его категорию. Верно?
