Текст книги "Профессор Жупанский"
Автор книги: Дмитрий Дереч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Жупанский широко развел руками.
– Нет, что вы, что вы!
Теперь нужно было начинать генеральное наступление. От этого зависит успех, за который заплатят большие деньги. Гость с волнением начал говорить о тоске по родному краю, о том, что после войны многие украинцы, как, между прочим, и русские, пожелали возвратиться из Канады и Соединенных Штатов Америки домой...
– А давно ли вы в нашем городе? – поинтересовался профессор.
– Как только приехал, так и сюда. Два месяца назад, Станислав Владимирович... Я извиняюсь, что так задержался с приветом от профессора Старенького, знаете, на новом месте всегда много хлопот. Пока устроился на работу, получил квартиру, потом узнал, где вы живете, и написал вам, а зайти смог только сегодня, да и то ненадолго. – Гость беспомощно развел руками.
– Благодарю, я ваше любезное письмо получил, – начал было хозяин, но возбужденный от радости гость и на этот раз не дал ему продолжить:
– Вы знаете, милый Станислав Владимирович, профессор Старенький очень просил меня спросить о вашей бесценной работе над очерками по истории Галиции. Когда именно эта работа увидит свет? Профессор Старенький очень и очень интересуется этим. Видите ли, профессор сам пишет монографии по истории Украины, правда, в основу своей книги он положил более отдаленные времена, но он очень и очень интересуется вашей работой.
Злогий видел, как у Станислава Владимировича все шире и шире раскрываются глаза. Значит, все идет как следует.
– Вы думаете, что украинцы Канады не следят за научной деятельностью профессора Жупанского? Не интересуются ею? Следят и интересуются, Станислав Владимирович!
Говорил быстро, наблюдая за впечатлением, которое производят его слова. А впечатление было самым приятным. Жупанский осанисто откинулся в кресле. Вот каков я, видите, словно бы свидетельствовал весь его вид.
– Ваша первая книга очерков издавалась в Канаде после войны по меньшей мере трижды. К сожалению, я не смог взять с собой ни одного экземпляра. Знаете, нам наговорили бог весть сколько о неприятностях на границе, в таможнях. Я, конечно, знал, что в этих разговорах больше выдумок, чем правды, но считал за благо быть осмотрительным. Но я напишу профессору Старенькому или лучше напишите ему сами, и он вам вышлет. Это будет лучше всего. А над чем вы работаете сейчас, Станислав Владимирович? Нет ли у вас намерения издать что-нибудь новенькое в Канаде, а потом уже в Советском Союзе? Как-никак, а приоритет зарубежного издания – вещь очень важная. Профессор Старенький даже согласится быть, при наличии вашего согласия, Станислав Владимирович, редактором. Вы понимаете, уважаемый Станислав Владимирович?
– Извините! – промолвил наконец Жупанский, все больше и больше удивляясь предложению Деркача. – Извините, но почему... Извините... не спросил, как ваше имя-отчество...
– Федорович, Олекса Федорович! Но вы, мой бывший учитель, называйте меня просто Олексой. Мне будет очень приятно...
– Хорошо, Алексей, пусть будет по-вашему. Но почему профессор Старенький не написал мне об этом сам? И кроме того...
– Боялся! – как из ружья выпалил гость. – Вы ведь читаете об Америке. Все эти агенты, ФБР... Они хозяйничают в Канаде, как у себя в Штатах. За связь с советским гражданином можно попасть за решетку, а то и вовсе исчезнуть. Профессор Старенький очень этого опасается.
Жупанский поморщился.
– Однако мне пора, Станислав Владимирович, – сказал гость, вставая с кресла. Он и в самом деле спешил, потому что боялся снова встретиться с дочерью профессора.
Станислав Владимирович не знал, как быть. Все еще сидел на своем месте и только удивленно щурился.
– Так что мне, с вашего разрешения, уважаемый Станислав Владимирович, передать профессору Старенькому, – вежливо склонил голову Злогий и, увидев, что Жупанский колеблется, подчеркнуто добавил:– На этих днях я отбываю в Москву, зайду в канадское посольство, там у нас с профессором Стареньким есть общий знакомый, украинец по происхождению. Стало быть, будьте уверены, учитель, я вас не подведу.
Всматривался в лицо Жупанского и улыбался так мягко, так почтительно, что профессор поневоле таял, словно воск на солнце.
– Я не совсем вас понимаю, Алексей Федорович, – неуверенно произнес Жупанский. – Вы хотите, чтобы я дал вам свою рукопись?
Злогий чуть не задрожал от радости – победа! Еще один натиск – и он добьется такой победы, о которой даже не мог подумать. Главное, не вызвать малейшего подозрения!
– Боже сохрани! – воскликнул он экзальтированно. – Лично я ничего не хочу. Прошу лишь сказать, что мне передать профессору Старенькому. Ведь профессор, а он и в самом деле уже очень старенький, так меня просил...
Станислав Владимирович колебался: может, сказать, чтобы пришел в другой раз? Потом какое-то странное стечение обстоятельств: Кошевский тоже просил рукопись для печати в Канаде, обещал помощь, и этот обещает. Не будет ли от этого неприятностей? Может, ныне это не разрешается? А впрочем, что здесь преступного – послать знакомому ученому свой труд, услышать его мнение.
Злогий не дал профессору ответить отказом, спросил:
– А велика ли ваша работа по объему?
Жупанский подошел к этажерке, достал толстую голубую папку.
– О, это капитально! Капитально! – начал восклицать Злогий.
Через несколько секунд рукопись была уже в его руках! Теперь он ее не выпустит... Но лучше все сделать по доброму согласию, и тогда имя старого ученого будет служить дорогому для его, Злогого, делу... Потекут деньги.
Злогий даже облизнулся, представив, сколько денег он получит за рукопись, которую держит сейчас в руках. Теперь он знает, на какой полке лежит работа, в какой папке. Было бы желательно, чтобы этот старый осел дал монографию хотя бы на один вечер.
– Как же мне быть, глубокоуважаемый Станислав Владимирович? – слащаво спрашивал гость. – Может, с вашего разрешения, я возьму рукопись на два-три дня, перепечатаю, и один экземпляр дипломатической почтой отправим профессору Старенькому? Уверен, что он будет вам премного благодарен. Согласны, Станислав Владимирович?
Жупанский не успел ответить, как гость уже раскланялся и направился к двери.
– Сначала я должен посоветоваться, кое-что выяснить. Видите, меня и так критиковали в газете, в университете. Я бы не хотел, чтобы это повторилось, – и профессор решительно протянул руку, желая забрать рукопись.
– Не бойтесь, дорогой учитель, – нежно шептал гость, не выпуская папки, – я вас не подведу, все будет в порядке. Если ваша монография понравится профессору Старенькому, а я в этом не сомневаюсь, ваше имя станет известно всему миру. Вашу работу издадут в Канаде большим тиражом, потом переведут на английский язык, а там и на другие языки мира. Ведь настоящая наука не имеет границ, Станислав Владимирович. Все цивилизованное человечество составляет один духовный клан. Гений Эйнштейна или любого выдающегося ученого служит всем народам. Или вы не согласны с этим, Станислав Владимирович?
Жупанский не находил слов. До встречи с Кипенко он тоже так думал. Но теперь... И главное: Кошевский тоже все время твердит об издании его книги за границей. Почему, собственно, они так заинтересовались этими очерками?
– Прошу вернуть рукопись! – решительно сказал хозяин.
Злогий-Деркач удивленно вытаращился на него.
– Вы не доверяете, мой учитель? – ужаснулся он.
В этот миг в двери кабинета появилась Галинка. Злогий заметно побледнел. Приход дочери профессора спутал все его планы. Теперь оставалось как можно скорее выйти из этого дома. Как же так случилось, что девушка сразу вернулась из библиотеки? Выходит, она следила. Злогий почувствовал себя в западне.
– До свидания! – сказал он торопливо и, низко поклонившись, быстро вышел в коридор.
Все произошло так неожиданно, что Станислав Владимирович в первую минуту забыл о рукописи и лишь вопросительно смотрел на дочь: почему это она без разрешения влетела в кабинет? Что случилось?
– Папа, зачем он приходил?
Отец не без удивления приблизился к дочери.
– Это Олекса Деркач, мой бывший ученик. Понимаешь?
– Никакой это не Деркач! – крикнула Галинка и как оглашенная вылетела вслед за человеком в темных очках.
Станислав Владимирович был потрясен. Стоял посреди комнаты, опустив свои длинные руки, и не мог сдвинуться с места. Посмотрел на стол, не увидел голубой папки, будто опомнился. Хотел выбежать вслед за дочерью, но вдруг из-за дверей послышался неистовый крик. От этого крика профессор задрожал, выскочил из квартиры. То, что он увидел, будто подкосило его, лишило сил: Галинка лежала на ступеньках, из ее груди струйкой сочилась кровь.
Что было дальше – Станислав Владимирович не помнит. Он только простер руки к дочери и, как мертвый, рухнул.
Из квартир выбежали жильцы. Одни бросились к Станиславу Владимировичу, другие к Галинке. Лишь Олена стояла на лестничной площадке, рвала на себе седые волосы, надрывно кричала:
– Хватайте разбойника! Ловите бандита, люди добрые! Хватайте убийцу проклятого!
Однако хватать было некого – Злогий успел скрыться.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В доме Жупанских поселились тревога и печаль. Горе змеей впилось в сердце старого отца. Уже третьи сутки Галинка находилась между жизнью и смертью, и никто из врачей не мог определить, где проходит та фатальная грань, на чьей стороне будет победа. Даже старый хирург Галицкий не решался делать какие-либо выводы, полагаясь на силу молодого организма больше, чем на любые лекарства. Он сам был отцом единственной дочери и очень хорошо понимал, что означала бы смерть Галинки для его старого знакомого, Станислава Жупанского. В эти минуты старый хирург забыл и о том, что Жупанский в молодые годы порой весьма пренебрежительно относился к нему, безвестному медику.
– Скажи, она будет жить? – с одним и тем же вопросом обращался Жупанский при каждой встрече с хирургом и при каждом разговоре по телефону.
– Должна жить! – устало отвечал доктор. – Во всяком случае я на это надеюсь.
Около тысячи операций сделал за свою жизнь Галицкий. Видел и радость выздоровления, и черную смерть.
– Завтра утром все прояснится. А сейчас, Станислав, иди домой, отдыхай. Ведь ты еще должен дождаться внуков. Помни об этом, дружище!
Станислав Владимирович поднял на хирурга усталые глаза. Некоторое время молча смотрел на такого же, как и он, седого человека. Искренне ли он говорит? Наверное, искренне и даже улыбается. От этой улыбки в глазах Жупанского блеснула искорка надежды, зажгла сердце старика верой в счастливый исход операции.
– Благодарю, дорогой друг, сердечно благодарю! – дрожал его голос. – Она будет жить? Моя Калинка? – шепчет он. – Я могу ее видеть? Да?
Галицкий отрицательно покачал головой.
– Ни за что! Это могло бы вызвать волнения. А твоей Галинке сейчас нужен покой и покой.
– Покой и покой, – механически повторил Жупанский.
– Через неделю – не раньше я пущу тебя на свидание.
– Через неделю?
Галицкий прикрыл веки, на какой-то миг впадая в забытье, потом спохватился.
– Извини, Станислав, но мне пора. Если будут какие-нибудь изменения, тебе позвонят, а сейчас тебе и мне пора спать. Я очень тебя прошу.
– Через неделю? Раньше я ее не увижу?
Галицкий мягко улыбнулся.
– Если все будет в порядке, а ты меня будешь слушаться, тогда через три дня.
Жупанский в знак благодарности поклонился.
Он согласен немедленно вернуться домой и прийти только завтра, но пусть Галицкий еще раз наведается к Калинке.
– Хорошо, – соглашается хирург. – Но сейчас советую тебе одеться.
Доктор быстро поднимается по ступенькам. На его лице уже нет и следа переутомления. На минуту переводит дыхание и входит в палату. Возле больной дремлет сестра.
– Как больная? – спрашивает профессор еле слышно.
Сестра не отвечает. Слабый свет ночных ламп убаюкал молодую девушку. Галицкий слегка прикоснулся к ее плечу, нахмурил брови, сестра раскрыла глаза, испуганно взглянула на хирурга.
– Как больная? – повторяет вопрос Галицкий.
Сестра испуганно вскакивает на ноги.
– Вы спали? – спросил строго, когда уже вошли в комнату дежурного врача. – Больная стонала?
Сестра кивнула в ответ.
– Вот видите! А это важно. Как вам не стыдно на дежурстве спать! Имейте в виду – это позор!
Сестра вот-вот расплачется. Галицкий немного смягчился:
– Записывайте все наблюдения. Понимаете?
– Понимаю, понимаю, – по-военному вытянувшись, заверила сестра.
– Можете идти! – велел хирург и сам вышел следом за сестрой, которую хорошо знал еще с военных лет.
Раненая спит. Галицкий поднес руку к ее виску, начал считать пульс. Его лицо просветлело. Теперь он действительно может сказать отцу кое-что утешительное. В эту минуту раненая застонала, попросила пить. Профессор скорее догадался, чем услышал. Собственноручно налил в стакан немножко воды, смочил марлей губы раненой.
Галинка, очевидно, хотела поблагодарить, но вместо этого лишь шевельнула бескровными губами.
– Спокойно, доченька, спокойно! Закрывай глазки и спи на здоровье, а завтра утром придет отец... Спи, спи, дорогая.
Галинка попыталась улыбнуться, однако и на улыбку у нее не хватило сил. Профессор подождал, пока она уснет, на цыпочках вышел в коридор, быстрыми шагами направился в свой кабинет.
– Все идет лучше, чем можно было предполагать. Через три дня приходи с цветами, Станислав.
Жупанский заставил хирурга дважды повторить рассказ о своих наблюдениях. Слушал и не мог сдержать слез.
– А теперь домой. Сейчас же иди домой и – спать! – приказал хирург. – Ты слышишь, Станислав! Иначе тебя тоже придется положить в больницу... Нет, нет, я не шучу!
Жупанский видел, что Галицкий стал разговорчивее, веселее. Значит, Калинке и в самом деле лучше.
– Иду, мой спаситель, иду немедленно, – заверил он, снимая халат. – Иду, иду.
– Спаситель на небе, а мы – на грешной земле...
Вынул толстую сигарету, поднес к ней зажигалку, несколько раз глубоко затянулся.
Бандит целился в сердце, но не пробил его. Он лишь кончиком лезвия задел его, но от кровоизлияния могла наступить смерть. Если бы «скорая помощь» хоть немного опоздала, если бы в лаборатории так быстро не определили группу крови, если бы... Но Станислав Владимирович всего этого не знал, да и не должен был знать.
Поднимаясь по ступенькам своего дома, Жупанский увидел свежепобеленные пятна на стене.
«Зачем это?» – вяло подумал профессор, и вдруг понял – там была Калинкина кровь. Да, да – это здесь она упала от руки преступника, которого он так неосмотрительно впустил в свою квартиру. Невольно вспомнилась фигура бандита. Гнев затуманил глаза, напомнил о мести. Да, да, он должен отомстить за кровь дочери, за свое горе, за отвратительную подлость.
На пороге квартиры встретил Олену. От горя и слез эта добрая женщина почернела, совсем сгорбилась. Не спрашивала ни о чем, только печально смотрела в глаза профессору.
– Хирург говорит, что Калинка будет жить, – еле слышно промолвил Жупанский.
Старушка часто зашмыгала носом, из глаз у нее покатились слезы – счастливые слезы, очищающие душу.
Станислав Владимирович подошел к домработнице, впервые за всю свою жизнь поцеловал ей руку.
– Благодарю, Олена! – тихо промолвил он.
Олена помогла хозяину снять пальто. Он в нерешительности постоял у дверей кабинета, но в кабинет не вошел – боялся одиночества. Сел в столовой за стол, понурив голову.
– Может, кофе? – напомнила Олена.
Да, пожалуй – ему надо выпить кофе. О сне и думать нечего. Через минуту Олена принесла большую кофеварку, поставила перед хозяином его любимую чашечку.
– А ты сама пила, ела?
– Я потом, потом! – замахала руками.
– Будем пить вместе, – сказал он и хотел встать, чтобы принести посуду.
Олена силком усадила хозяина на стул, направилась к буфету, взяла чашечку. Сердцем поняла, что между нею и Станиславом Владимировичем сейчас не существует той межи, которая разделяла их всю жизнь. «В страдании все мы равны, как перед богом», – думала Олена, садясь за стол.
Кофе пили молча. Станислав Владимирович чуточку спокойнее мог думать о горе. Ведь это по его вине Калинка чуть было не поплатилась жизнью. А может, еще...
Отгонял черные мысли, не отпускавшие ни на миг. Нет, нет, он верит хирургу. Разве Галицкий не отец единственной дочери? Если бы Галинке угрожала опасность, он непременно сообщил бы ему. А впрочем, он еще раз позвонит ему.
Встал с кресла, засеменил в свой кабинет, снял телефонную трубку, прислонил к уху. Трубка почему-то молчала.
«Неужели испортился телефон?» – испуганно подумал профессор и нервно постучал пальцем по рычагу. В трубке глухо загудело. Торопливо набрал нужный номер.
Из клиники ответили, что хирург Галицкий минут двадцать назад уехал домой.
– Я отец раненой дочери, – простонал Станислав Владимирович.
Голос в трубке стал мягче. Пусть профессор Жупанский не волнуется. Хирург поехал домой отдыхать, значит, все в порядке. А впрочем, она, дежурный врач, может еще раз проверить. Минут через пять она сама позвонит, пусть профессор только скажет, по какому номеру.
Станислав Владимирович поблагодарил, положил трубку на рычаг, начал ходить по комнате, ожидая обещанного звонка, смотрел на телефонный аппарат с таким видом, будто сейчас только от него зависело здоровье Галинки. Неожиданно взгляд его упал на второй экземпляр очерков. Волна гнева подкатилась к горлу: взять бы рукопись и выбросить за окно.
– Но ведь я потратил столько сил и здоровья! – простонал он, не отрывая взгляда от папки. – Да разве же рукопись виновата?
Как тяжело сложилась его жизнь! В девятнадцатом – крах политической карьеры. Семь лет спустя – смерть жены, затем – угрозы дефензивы за вполне объективную, научно обоснованную статью об эпохе Богдана Хмельницкого. Потом война. Не успели забыться ужасы фашистской оккупации, как начались неприятности на кафедре. А теперь вот самое страшное – покушение на дочь! И кто поднял руку? Свой же... Да разве он свой?!
Зазвонил телефон. Станислав Владимирович с тревогой и надеждой приник ухом к трубке.
– Я ведь говорил тебе: иди спать, Станислав, – гудел в трубке недовольный голос хирурга. – Я приказал дежурному врачу не отвечать ни на один вопрос о состоянии Галины Жупанской. И ты напрасно беспокоишь людей, сам не спишь, мне спать мешаешь.
– Прошу прощения, не ухудшилось ли состояние Калинки? Мне...
– Ну ладно, дружище, – прервал его объяснения хирург. – Жду послезавтра в десять утра. Но без цветов тебя в клинику не пустят. Так и знай! – гремел голос врача. – А сейчас спокойной ночи!
Немели руки, мороз по коже. Подсознательно понимал, что может потерять сознание.
В кабинет заглянула Олена.
– Что они там говорят?
– Профессор успокаивает, велит спать. Но разве я могу уснуть?..
Губы у него вздрагивали, ноги подкашивались. Олена помогла сесть в кресло, дала воды.
– Не надо так, Станислав Владимирович, – успокаивала старая женщина и, будто мальчика, гладила профессора по голове. – Галинка выздоровеет. Раз уж врач велит идти спать, значит, все будет хорошо.
Вдруг сама не выдержала, обняла хозяина за плечи, и они вдвоем заплакали навзрыд.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Владимир сквозь сон слышал мамин голос, но не мог раскрыть глаза. Мать стояла у постели, смотрела, как он укутывается в одеяло, улыбалась.
– От Нины телеграмма, сынок! – сказала она, любуясь своим взрослым сыном, который для нее еще и сейчас ребенок. Ей жаль было будить его, а в то же время понимала: телеграмма важная, неотложная. Ведь в ней так и написано: «Володя, немедленно приезжай. Нина».
Наконец Владимир понял слова матери, проснулся.
– Телеграмма?
– Да, сынок. От Нины.
– От какой Нины? – искренне удивился он.
– Тебе лучше знать, от какой.
Владимир схватил синенькую бумажечку, несколько раз пробежал глазами и еще больше удивился. Чего угодно, но такой телеграммы не ждал: «Немедленно приезжай». Значит, случилось какое-то горе. Но с кем? Может, с Галинкой? Взглянул на стол, на который положил вчера письмо к Жупанской.
– Вы тут, мама, ничего не брали?
– Почтальону письмо отдала, – виновато объяснила Пилипчиха. – Смотрю, запечатано, подписано, я и отдала. А разве что?
Владимир ничего не ответил и начал быстро одеваться.
– Я поеду в город, мама, – сказал он, умываясь.
Ульяна лишь молча опустила руки. Чувствовала, возражать не надо, наверное, действительно случилось что-то важное, раз телеграммой вызывают. Некоторое время растерянно смотрела на сына, потом переборола себя, бросилась готовить завтрак, собирать Владимира в дорогу.
Он уже стоял одетый. Наспех позавтракал, схватил сверток с харчами, чемодан и хотел бежать.
– Постой! – крикнула мать.
Бросилась к постели, достала узелок, сунула Владимиру две полусотенные бумажки.
– Возьми, сынок, может, пригодятся, – сказала убежденно, когда Владимир начал отказываться от денег.
Он ласково взглянул на мать, поблагодарил. Мать трижды поцеловала его в лоб, перекрестила.
– Сейчас отец должен ехать в район, вот и ты с ним сядешь, – посоветовала мать. – А там, может, машина попадется.
Владимир еще раз поблагодарил мать и изо всех сил побежал на колхозный двор. Возле саней ходил старый Лема, деловито поправлял упряжь.
Владимир приехал в город быстрее, чем предполагал. Уже у самой железной дороги Пилипчуков догнал Крутяк. Остановил машину, подошел к саням. В военном белом кожухе, в серой цигейковой ушанке, румяный и возбужденный долгой ездой, Крутяк был похож на лихого парня. Спросил, куда едет, а узнав о телеграмме, сразу же предложил машину.
– Надо – значит надо. Поезжай, Володя, а мы с отцом на санках доберемся, здесь уже недалеко, – сказал Крутяк и силком усадил Владимира в свою легковую машину. – Нам, кстати, с Михаилом Тихоновичем и поговорить надо.
Владимир Пилипчук прибыл в город довольно рано. Прежде всего он кинулся в общежитие к Засмаге. Долго стучал в дверь, пока Юрко не проснулся.
– Это ты? – удивился Засмага, зевая. – Душа поэта не вынесла долгой разлуки. Или как тебя надобно понимать? – спросил он, снова ложась в постель.
Владимир молча протянул другу телеграмму. Засмага побледнел, неприязненно взглянул на Пилипчука.
Юрко вчера поздно вечером возвратился с лыжного кросса, сразу же упал в постель, уснул как убитый. О несчастье ничего не знал, поэтому Нинина телеграмма задела за живое. От его неисчерпаемого юмора не осталось и следа. Сидел на постели, недобрыми глазами смотрел на Владимира.
– Почему ты молчишь? – накинулся на него Владимир. – Тоже мне психолог! Только какое-то неотложное обстоятельство вынудило Нину послать такую телеграмму. У меня предчувствие: с Галинкой приключилась какая-то беда. Ты ничего не слышал?
От этих слов у Засмаги погасли в глазах недобрые огоньки. Он слегка улыбнулся и дружеским тоном попросил:
– Извини меня, я больше не буду. Честное слово, Володя, не буду. Что же касается всего прочего, то мы сейчас узнаем. Я быстренько умоюсь, и мы позвоним Нине. Согласен?
– Беги умывайся, а я тем временем отнесу вещи, – промолвил Владимир и вышел.
В общежитии, всегда таком шумном и оживленном, стояла непривычная тишина. Владимир отпер дверь своей комнаты, вошел в нее, но это не принесло успокоения, ему и в комнате было не по себе, хотя здесь был чисто вымыт пол, аккуратно заправлены кровати. Владимир поставил вещи возле тумбочки, подошел к шкафу, заглянул в зеркало. На него смотрело бледное и усталое лицо.
Минут через десять забежал Юрко, юноши торопливо направились на первый этаж, к телефону.
– Тетя Паша, можно позвонить? – спросил Засмага, кланяясь вахтеру.
– Для племянника все можно, – ответила неповоротливая женщина, которая из-за болезни ног почти все время сидела. – Как ты ей не опротивел со своими звонками, – добавила она, шутливо подмигивая Владимиру.
Засмага сделал удивленное лицо.
– Кому, тетя Паша?
– Да той, к какой ты по семьдесят семь раз на день звонишь.
– Ничего подобного, – таким же шутливым тоном защищался Юрко. – Вчера не звонил, потому что меня не было здесь, позавчера не звонил по той же причине. Выходит, Паша Михайловна...
– Хватит, хватит! – прервала Засмагу дежурная. – Ты мастер выходить из воды сухим! Звони.
Юрко еще раз поклонился вахтеру, набрал номер телефона квартиры Пирятинских. В тот же миг лицо его озарилось радостью.
– Нина?.. Приветствую тебя, Ниночка! Как видишь, вернее, как слышишь... Прибыл вчера, но очень поздно, Нина, кросс прошел чудесно. Я очень сожалею, что ты отказалась...
Засмага вдруг побледнел, непроизвольным движением передал трубку Пилипчуку.
А еще через несколько минут хлопцы уже ехали в клинику мединститута. В условленном месте их ожидала Нина Пирятинская. Она подала юношам сразу обе руки, поздоровалась с приятелями одновременно. Владимир с тревогой смотрел ей в глаза.
– Что случилось, Нина?
Пирятинская колебалась, не знала – говорить или не говорить Пилипчуку правду. Может, лучше сначала узнать о состоянии раненой, а уж потом говорить? Ведь подробности ей тоже не были известны.
– Почему же мы стоим, товарищи? – напомнил Юрко.
Нина первой двинулась в направлении мединститута,
Юрко шел рядом, взяв девушку за локоть. Однако Нина, сделав вид, что поправляет прическу, высвободила руку. Засмага понял Нинин жест по-своему, кисло улыбнулся, демонстративно засунул обе руки в карманы поношенного серенького пальто, принялся что-то насвистывать.
– Юра, не надо, – попросила девушка.
Возле дверей хирургической клиники стоял низенький широкоплечий вахтер в белом халате и тоже что-то насвистывал себе под нос.
– Вам к кому, молодые люди?
– Мы хотим узнать, в каком корпусе находится Галинка Жупанская, – объяснила Нина.
– В этом, – коротко ответил мужчина. – Но к ней нельзя.
Тогда трое студентов подошли к мужчине в белом халате поближе, принялись объяснять, кто они такие. Низенький мужчина с заметной сединой на висках развел руками – таково распоряжение главного хирурга клиники и его необходимо выполнять.
– Единственное, что я вам могу посоветовать: позвоните дежурному врачу, спросите о здоровье вашей подруги. Прошу!.. Наберите цифру двести три.
Владимир набрал номер.
Женский голос спокойно, но с подчеркнутой вежливостью ответил, что Галина Жупанская находится под личным надзором профессора Галицкого, ее состояние удовлетворительное. Что же касается свидания, то об этом в ближайшее время не может быть и речи.
По ступенькам поднимался Станислав Владимирович. Студенты не решились сказать профессору «добрый день» (какой уж он добрый для него!), лишь молча склонили головы.
Первой опомнилась Нина. Она попросила у Засмаги автоматическую ручку, с которой тот никогда не расставался, написала на клочке бумаги несколько слов для подруги:
«Выздоравливай и набирайся сил, дорогая Галинка.
Твои друзья Владимир, Нина, Юрко».
Пирятинская сложила записку вчетверо, подошла к Станиславу Владимировичу, поклонилась.
– Вы к Галинке? Очень просим вас, передайте ей...
Профессор печально кивнул головой.
– Благодарю, Нина, – промолвил он тихо, беря записку.
Лишь на пятый день после приезда в город Владимир Пилипчук получил от главного хирурга разрешение на свидание с Жупанской. У входа в клинику дежурил уже знакомый Владимиру вахтер. Он собирался накинуть на плечи юноши белый халат, когда в вестибюле клиники появилась Нина Пирятинская.
– Пускают? – спросила она, тяжело переводя дыхание.
Вахтер достал еще один халат. Делал он это степенно, будто подчеркивая, что стоит на очень важном посту.
– Прошу, – сказал он. – Сегодня можно. – И подал студентке халат. – Но на десять минут, не больше.
Нина пришла без Юрка – у него снова лыжный кросс, а Владимир в последнее время так привык видеть их вместе, что даже оглянулся.
– Ты без цветов? – спросила Пирятинская, когда они подходили к седьмой палате, где лежала Жупанская.
Владимир посмотрел на девушку, потом перевел взгляд на гвоздики в ее руках.
Нина решительно протянула ему цветы:
– Возьми, Володя!
Он искренне удивился:
– Зачем?
– Подаришь Галинке.
Владимир с благодарностью посмотрел ей в глаза, почувствовал, что вместе с букетиком гвоздик Нина передает и свое прощение за все... Искренняя дружба выше ревности, лицо Нины светилось каким-то внутренним огоньком.
Владимир взял цветы, и Нина открыла дверь седьмой палаты. Галинка лежала бледная, осунувшаяся. Лицо вытянулось, а глаза казались еще большими, чем были на самом деле. У ее постели сидел отец.
– Можно к вам? – спросила Пирятинская, пытаясь говорить непринужденно.
Галинка улыбнулась, закивала.
– Можно? – повторила Нина, переводя взгляд на Станислава Владимировича.
Профессор с нежностью смотрел на дочь и, наверное, не услышал, что к нему обращаются. Нина и Владимир в неловкости стояли у дверей, ждали.
– Это ко мне пришли, папа, – прошептала Галинка, движением головы показывая на дверь.
Станислав Владимирович оглянулся. Что-то похожее на неудовольствие отразилось в его глазах. Но это уже был не тот капризный старик, который когда-то ненавидел Владимира Пилипчука за его «каверзные» вопросы. Горе придавило его, он стал, кажется, мягче.
Профессор попросил студентов подойти поближе. Нина и Владимир поздоровались. Пилипчук положил перед Галинкой цветы, девушка поблагодарила взглядом, а потом на миг закрыла глаза.
– Ты уже возвратился? – спросила она еле слышно.
Жупанский был наблюдательным человеком и внимательным отцом взрослой единственной дочери. Он слишком любил свою Калинку, чтобы не уловить мягкости в ее голосе. Хорошо видел и понимал, что Владимир не просто Калинкин товарищ по курсу.
Нина поцеловала подругу в лоб, присела у ее изголовья.
– Болит? – спросила она сочувственно.
– Вчера и сегодня не очень, – тихо ответила Жупанская. – Как это хорошо, что вы пришли!
Когда были сказаны все слова, которые принято говорить в таких случаях, наступила неприятная пауза. Первой опомнилась Нина, принялась нашептывать подруге какие-то свои тайны. Жупанская слушала, улыбалась, а ее глаза все время были обращены на Владимира.
– Я искренне благодарна тебе, Володя, за письмо, – обратилась Галинка к Пилипчуку. – Мне только вчера передала наша Олена. Ты так хорошо обо всем написал – о заснеженном селе, о ветвистых буках...
Тот заметно покраснел, виновато взглянул на Станислава Владимировича, на Нину, будто молча просил у них прощения. Пирятинская тотчас же поняла, какое именно письмо получила подруга от Пилипчука. Однако и эта догадка не испортила Нине хорошего настроения.
Станислав Владимирович громко вздохнул. Он тоже заметил молчаливый интимный разговор между дочерью и Пилипчуком.
Снова все четверо умолкли. Трудно представить, сколько бы длилось это молчание, если бы не вошла дежурная сестра и не объявила, что свидание с больной закончилось.
– Вы еще можете несколько минут посидеть, – обратилась она к Станиславу Владимировичу, когда он встал. – А студентов прошу... Больной нужен покой... Через неделю можно будет посидеть подольше.
