Текст книги "Профессор Жупанский"
Автор книги: Дмитрий Дереч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Сергей Акимович Кипенко любил ходить пешком. Крепкие ноги легко и без устали носили его по городу. Поэтому шоферу Борису часто приходилось вступать с Сергеем Акимовичем в спор, когда тот, отсылая машину, приказывал не приезжать за ним. В таких случаях Борис надвигал свою серенькую кепку до самых бровей и лихо срывал машину с места.
После встречи с Жупанским в парке Кипенко решил в ближайшие дни побывать в университете – старейшем и крупнейшем учебном заведении города.
Деловито осмотрел фасад четырехэтажного здания, и сразу же в глаза бросились следы фашистских грязных рук... У одной из трех муз, державших в руках лавровый венок, отбит нос, стены главного корпуса густо исклеваны пулями.
Восстановление университета после изгнания фашистских захватчиков началось с аудиторий, где оккупанты и их бандеровские прислужники оставили вороха битого стекла, изуродованную мебель, оборудование. Поспешно удирая из города, они успели взорвать лишь мраморный актовый зал университета. На большее у них просто не хватило времени. В этом зале ныне шли восстановительные работы.
«А на другой год необходимо будет произвести и наружный ремонт», – заметил про себя Сергей Акимович, входя в вестибюль университета.
Старенький швейцар, стоявший на ступеньках возле широкой стеклянной двери, молча уступил гостю дорогу. Сергея Акимовича поразила такая беспечность. «Даже не спросил, куда я и к кому иду. Хорошенькие порядки!» – думал Кипенко, поднимаясь по мраморным ступенькам на второй этаж. Не заметил, как ускорил шаги. Только перед дверью с табличкой «Партбюро» задержался.
– Секретарь партбюро есть? – открыв дверь, спросил он миловидную блондинку.
Блондинка флегматично посмотрела искоса в его сторону и, не поворачивая головы, процедила сквозь зубы:
– Нет.
– А где товарищ Сирченко сейчас, не скажете?
– Не скажу! – проскрипел равнодушный голос молодой женщины.
– А если я вас очень и очень попрошу?
Кипенко попытался придать своему голосу шутливый оттенок, но настроение у него испортилось. Так бывало всегда, когда он сталкивался с грубостью и равнодушием.
Блондинка поморщилась, окинула Кипенко укоризненным взглядом, металлическим голосом пригласила посидеть, подождать товарища Сирченко, который сейчас у ректора и возвратится минут через двадцать – тридцать.
Сергей Акимович поблагодарил за информацию, но ожидать секретаря не стал, немедля решил пойти к ректору. Только после этого блондинка будто очнулась, даже порывалась провожать, так что Сергею Акимовичу пришлось решительно отказаться от ее услуг.
Приемная ректора чем-то напоминала комнату партбюро: такой же стол возле черной дерматиновой двери, такой же телефонный аппарат на столе, такие же старомодные, с высокими спинками стулья, такие же две круглые желтые вешалки неподалеку от двери. За столом – женщина средних лет.
Кипенко невольно улыбнулся. «Неужто и порядки здесь одинаковые?»
– У ректора много народа? – поинтересовался Кипенко, думая, что ему сейчас предложат сесть, немного подождать. Но женщина удивительно быстро скрылась за черной дверью и возвратилась буквально в тот же миг.
– Заходите, Сергей Акимович!
Кипенко поднял брови, остановился. Откуда этой женщине известно, что он Сергей Акимович? Всматривался в серые усталые глаза. Где он их видел? И потом эта трогательная и вместе с тем любезная улыбка. Где он мог встречаться с этой женщиной раньше?
Пытался вспомнить и не мог.
– В Харькове на заводе «Серп и молот», – напомнила женщина. – Еще до войны, когда вы работали в райкоме.
Вот так встреча!
– Товарищ Вернигора? Да?
– У вас хорошая память, Сергей Акимович... Евгений Петрович ждет вас, – перевела она разговор в другое русло. – Заходите, пожалуйста!
В это время в полуоткрытой двери кабинета появился ректор.
– Прошу-у! – поклонился он. – Не знал, что вы у нас.
Евгению Петровичу Лозанюку было лет под сорок. Но он уже успел стать доктором, а несколько месяцев назад был избран членом-корреспондентом Академии наук Украины.
Главное, что нравилось Кипенко в молодом ректоре, это скромность. Лозанюк умел уважать старых преподавателей, поощрять молодых научных работников, не чурался своих коллег по кафедре, внимательно относился к студентам.
– Мы очень рады, что вы пожаловали к нам, – повторил ректор, приглашая Кипенко в кабинет. – А мы вот с товарищем Сирченко рассматриваем планы воспитательной работы.
Из кресла поднялся широкоплечий грузный мужчина.
– Тоже рад, что застал вас, да еще за разработкой такого важного мероприятия, – начал Сергей Акимович и внимательно посмотрел на Сирченко.
– Может, присядем? – предложил ректор.
Присели за небольшой круглый стол, стоявший у окна, неподалеку от рабочего стола ректора. На чуточку полноватом, несколько флегматичном лице Евгения Петровича блестящими темными пятнышками из глубоких орбит отсвечивали внимательные глаза. Они то останавливались на Кипенко, будто спрашивая о цели его прихода, то устремлялись в сторону Сирченко, будто просили у него совета. Видимо, ректор не решался начинать беседу первым – ждал.
– Это хорошо, что вы уделяете внимание воспитательной работе среди студентов, – еще раз повторил Сергей Акимович, начиная беседу. – Однако не следует забывать и о преподавателях, особенно о старой генерации.
– Мы этого не забываем, – заметил Сирченко.
Ректор молчал.
– Дней пять назад я случайно встретился с профессором Жупанским. Совершенно случайно, однако не без пользы.
– Безнадежный консерватор, – резко заключил Сирченко и закашлялся.
Секретарь горкома подождал, пока Сирченко откашляется, обменялся взглядом с ректором. Тот, как показалось Сергею Акимовичу, чувствовал себя неловко.
«А новый ректор, очевидно, привык больше слушать, чем говорить», – подумал Кипенко о Лозанюке и, чтобы вовлечь его в беседу, обратился непосредственно к нему:
– А какого мнения о Жупанском вы, Евгений Петрович?
Ректор почему-то немного покраснел. Однако Кипенко не отступал, всем видом показывая, что ждет ответа.
– Признаться, мне лично трудно ответить, – неторопливо объяснил Лозанюк. – Вы ведь знаете, я недавно работаю на этой должности. А раньше мне и вовсе не приходилось близко сталкиваться с Жупанским. Вот почему сказать что-то определенное...
Ректор развел руками, будто подчеркивал, что он в самом деле ничего конкретного о Жупанском сказать не может.
– Конечно, у профессора Жупанского изрядный багаж знаний в области истории, солидный педагогический опыт... Он знает свое дело. Все это следует учитывать. И мы это принимаем во внимание. Однако профессор Жупанский за свою жизнь, – продолжал Лозанюк, – совершил немало ошибок. Откровенно говоря, есть жалобы на уровень его лекций и прочее... Кое-кто из товарищей предлагает освободить его от заведования кафедрой.
– Не жалобы, а целые петиции, – дополнил Сирченко. – Очень мы цацкаемся с этой старой галицкой интеллигенцией.
Разговор прервался. Все трое выжидающе посматривали друг на друга. Каждый пытался угадать настроение собеседника.
– Как же вы намерены реагировать на статью доцента Линчука? – нарушил молчание Кипенко.
Сирченко начал внимательно изучать узоры на большом ковре, лежавшем под ногами. Сергей Акимович внимательно наблюдал за Сирченко и думал, может ли такой человек пользоваться авторитетом среди преподавателей университета.
– Так как, товарищи?
Ректор недвусмысленно взглянул на секретаря партбюро. Его черные выпуклые глаза стали еще более выразительными. Он довольно старательно тер пальцами большую лысину, обрамленную жиденькими кудрями. Сирченко в ответ только тяжело дышал.
«Серьезно болен или просто сильно волнуется? – терялся в догадках Кипенко. – Наверное, в самом деле здоровье у него слабоватое. Но больной человек долго не выдержит такой нагрузки».
– Я считаю, что статью доцента нам следует обсудить на ученом совете университета, – решительно заявил секретарь партбюро, неожиданно срываясь с места.
– Об этом и я думаю, – поддержал его ректор.
– Пускай Жупанский даст четкий ответ: признаёт ли он или не признаёт ошибки? – резко продолжил Сирченко, будто ожидая возражений. – Мы не можем...
Приступ кашля не дал ему закончить фразу.
– А мне кажется, товарищи, что этого делать как раз не следует, – задумчиво заметил Кипенко.
Сирченко, насколько мог, втянул толстую короткую шею. На высоком выпуклом лбу Лозанюка застыли дуги черных бровей.
Сергей Акимович без обиняков пояснил свою мысль:
– Я уже говорил вам, что случайно встретился с профессором в университетском парке. Признаться, меня очень обеспокоило состояние здоровья старика. Возможно, статья получилась излишне резковатой. Но не это теперь главное. Главное – доказать Жупанскому и таким, как Жупанский, что статья – не расправа, а помощь. Между тем профессор воспринял ее как подготовку к расправе, ему кажется, будто с ним пытаются свести счеты, изгнать из университета. А мы с вами в этом вовсе не заинтересованы.
Ректор сдержанно кивал, но молчал. Сирченко смотрел все время в окно.
– Значит, – продолжал секретарь горкома, – следует все же учесть возраст Жупанского, дать ему возможность успокоиться. Я, например, почему-то убежден, что с течением времени профессор сам сделает какие-то выводы. – Улыбнулся и добавил:– Возможно, когда-нибудь профессор Жупанский станет активистом-пропагандистом.
– Как бы не так! – снова вспыхнул Сирченко. – Сколько волка ни корми, он всегда в лес смотрит!
Восклицание прозвучало как-то невпопад. Ректор отвернулся. У секретаря горкома лицо стало каменным. Сирченко задрал голову, наверное, ждал возражения.
В кабинете наступило неприятное молчание.
– В том-то и дело, – тихо начал Кипенко после небольшой паузы, – чтобы отличить матерых волков, которые рядятся в овечьи шкуры, от овечек. И вообще проводить такие аналогии вряд ли правомерно, принимая во внимание даже пословицу... Ну, давайте говорить конкретно о Жупанском. – При этом Кипенко пристукивал ладонью по колену, будто стремился придать своим словам больший вес. – В своих трудах Жупанский стремился быть объективным. Но попал в плен националистических концепций Грушевского, запутался в них. Одно дело ошибаться, считая, что делаешь людям добро, и совсем другое дело быть намеренным врагом...
Должен вас проинформировать, товарищи, Центральный Комитет нашей партии неоднократно обращал внимание на различные аспекты классовой борьбы в западных областях Украины. Центральный Комитет требует выдержки и выдержки. Именно в аспекте этих указаний и следует истолковывать Указ Президиума Верховного Совета о полной амнистии всех националистических подпольщиков, которые добровольно приходят с повинной.
Направление разговора, наверное, не нравилось Сирченко: он снова принялся рассматривать ковер под ногами.
Первым вступил в разговор ректор.
– Я с вами согласен, Сергей Акимович, – с видом озабоченного человека промолвил он. – Дело только в том, что Жупанский руководит кафедрой. Можно ли оставлять его на этой должности?
Кипенко встал с кресла, прошелся по кабинету.
– Помогайте, а там посмотрим. Главное не надо спешить там, где этого не требуют обстоятельства. Так нас учил Ленин.
Сергей Акимович остановился напротив Сирченко, будто намекая: это и тебя касается, дорогой товарищ. Однако секретарь партбюро упорно молчал, продолжая изучать узоры на ковре. Тогда Кипенко вынул из кармана часы: беседа затянулась, а он хотел поговорить еще со студентами, посмотреть, как идет восстановление актового зала.
– Итак, вы не рекомендуете обсуждать статью на ученом совете? – вернулся к своей мысли Сирченко.
Это была явная бестактность. К счастью, Сергей Акимович не принадлежал к числу слишком впечатлительных.
– На ученом совете, – сказал он без упрека и осуждения, – наверное, прежде всего следует ставить проблемные вопросы, нацеливать кафедры на активную и актуальную деятельность...
Потом разговор перешел на хозяйственные темы. Сирченко, словно почувствовав облегчение, предложил посмотреть, как ведутся восстановительные работы в актовом зале, зайти в университетскую типографию. Ректор поддержал секретаря партбюро и первым встал с кресла...
– В самом деле, давайте посмотрим, – согласился Сергей Акимович и тоже встал. – А после этого я хочу встретиться с вашими студентами из общежития. Вы давно там были? – обратился он к Сирченко.
– Бываю... – начал Сирченко, но в груди у него вдруг захрипело, его снова начал душить астматический кашель.
– Я посещаю общежития по пятницам, – откашлявшись, продолжил секретарь партбюро незаконченную фразу.
Сергей Акимович не ответил. Они шли по коридору в актовый зал – ректор немного впереди, за ним Кипенко, рядом с ним – тяжело дышащий Сирченко. Ректор рассказывал о восстановительных работах, о трудностях с приобретением материалов, особенно красок для фресок.
– Вы как главный прораб, – пошутил Кипенко, но пообещал кое в чем помочь.
Когда спускались в вестибюль, столкнулись с Жупанским. Увидев ректора, профессор остановился, отступил на шаг в сторону, почтительно склонил голову. И вдруг его глаза встретились с Кипенко. Профессор снова поклонился.
– Как дела? Как здоровье, Станислав Владимирович? – спросил секретарь горкома, поздоровавшись с профессором, как с давним своим знакомым.
– Хвастать не буду, но ничего – двигаюсь, стало быть, жить можно.
Перед Сергеем Акимовичем стоял теперь вовсе не немощный человек, какого он недавно встретил в парке. На лице профессора не было и следов болезненной бледности, в глазах играли огоньки.
– Это очень приятно слышать, – искренне обрадовался Кипенко. – На той неделе я жду вас. Помните нашу договоренность?
Жупанский снова вежливо поклонился, но огоньки в глазах угасли, с лица исчезла улыбка.
– Конечно, помню, – сдержанно подтвердил он. – А в какой именно день и в каком часу разрешите прийти?
– Лучше всего в пятницу вечерком или в субботу... тогда с утра, – Кипенко пытался подбодрить немного растерявшегося профессора. – Если вас устраивает это время, Станислав Владимирович, – добавил он.
– Хорошо, я буду в субботу. Тем более что в этот день у меня нет лекций.
Жупанский еще раз вежливо поклонился Кипенко, ректору и как-то неопределенно покосился на Сирченко...
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
После беседы с руководителями университета, знакомства с ходом восстановительных работ в актовом зале Сергей Акимович поехал в общежитие. Он решительно отказался от того, чтобы его кто-нибудь сопровождал.
– Хочется поговорить со студентами откровенно, – аргументировал свой отказ Кипенко, – а если появимся вместе, будет слишком официально и разговора не получится.
Руководители университета в конце концов согласились с секретарем горкома. Однако сигнал в общежитие успели дать. Войдя в коридор главного корпуса, Сергей Акимович догадался, что здесь его ждут: суетились уборщицы, дежурный вахтер, услышав его фамилию, начал предупредительно объяснять, где расположен красный уголок, как там хорошо, какой уют в студенческих комнатах и столовой.
– Все у них есть: и для занятий, и для развлечений; интересную книжку тоже можно почитать... Такое раньше и не снилось. А я здесь, почитай, двадцать лет работаю. Вот, прошу вас, проходите в красный уголок – вот так прямо и прямо. Я вам сейчас покажу.
Кипенко поблагодарил, сказал, что ему хотелось бы заглянуть в какую-нибудь студенческую комнату.
– Вы хотите посмотреть, как они живут? – догадался старик и, видимо, обрадовался своей проницательности. – Дай боже, чтобы всюду студенты так жили, – добавил он многозначительно.
Сергей Акимович прошелся по коридору, постучал в дверь, за которой слышна была громкая беседа.
– Войдите! – донеслось из комнаты.
То, что Кипенко увидел, сразу напомнило ему собственную молодость: студенты, столпившись вокруг стола, о чем-то жарко спорили. С приходом Кипенко спор прекратился, но, наверное, ненадолго.
Сергей Акимович назвал свою фамилию, сказал, что хочет поговорить со студентами, если у них найдется для этого время. Студенты засуетились, начали наводить на столе порядок, извиняться.
– А извиняться не надо, – успокоил Кипенко ребят. – Давайте сначала познакомимся.
Через минуту Сергей Акимович знал, что высокого худощавого студента зовут Владимиром, а фамилия – Пилипчук, низенький – Юрий Засмага, а парень атлетического телосложения – Сергей Веселов.
Завязался живой непринужденный разговор о том, что больше всего волновало...
– А вы читали, товарищи, статью о вашем профессоре Жупанском? – неожиданно перевел он разговор в иное русло.
– Читали, – подтвердил Веселов, который до сих пор почти не принимал участия в беседе, а лишь смеялся, когда Засмага шутил.
– И какого же вы мнения, тезка?
– Лично я? – прикоснувшись рукой к своей широкой груди, спросил Веселов.
– Я не только вас спрашиваю, мне хочется знать общее мнение студентов.
Юрко Засмага поморщился, взглянул на Владимира, – мол, как тебе все это нравится? Однако Пилипчук почему-то не отвечал. Он в эту минуту стоял чуточку в сторонке, будто не желал принимать участия в разговоре. И кто знает, какие мысли волновали, тревожили юношу? А какая-то неприятность, судя по всему, тяготила его. Иначе почему же пульсирует на его виске жилка?
– Итак, вы со статьей в основном согласны? – повторил вопрос Сергей Акимович, не отрывая от Пилипчука внимательных глаз.
«Таким бы уже был и мой Толя», – с грустью подумал Кипенко о своем сыне, погибшем во время налета фашистской авиации на Харьков в самом начале войны. Больно стиснуло сердце. Только нельзя, никак нельзя поддаваться горьким воспоминаниям... Сейчас он беседует со студентами – это тоже сыновья! А грустить можно где-нибудь в уединении, когда никто тебя не видит, никто не слышит, как ты тяжело вздыхаешь.
– Я под такой статьей и сегодня подпишусь, – решительно заявил Засмага.
Пилипчук смерил товарища с головы до ног насмешливым взглядом, приблизился к нему почти вплотную.
– Чтобы подписываться, сначала надо написать. А ты и заметку в стенгазету не в состоянии сочинить.
Веселов не выдержал и громко рассмеялся. Владимир его поддержал. Улыбнулся и Сергей Акимович, а за ним Засмага.
– Какие же ошибки отметили бы вы у профессора Жупанского? – полушутя обратился Кипенко к Засмаге, когда смех стих.
Юрко пожал плечами. Это, мол, и так ясно, говорил он всем своим видом.
– Вы ведь знаете: студент становится умным и разговорчивым после экзаменов. Но некоторые случаи были...
– Например?
– Например, процитирует что-нибудь, а студент пускай истолковывает, как хочет.
– А кто же за вас думать будет? Кто приучит к самостоятельному анализу явлений? Надо учиться осмыслять материал, поданный и в такой информативной форме!
А критиковать профессора есть за что! Статья доцента Линчука хоть и резкая, но верная и необходимая. Направлена, как вы сами понимаете, не лично против Жупанского, а против последователей Грушевского. Правда, больше всего досталось вашему профессору. Но это не означает, что студенты должны отвернуться от профессора. Наоборот, проявите сейчас к нему максимум внимания: во время лекций – никаких намеков, колкостей...
Секретарь горкома снова пристально посмотрел на молодых своих собеседников. Во время этого короткого знакомства он убедился, что перед ним хорошие ребята. В Пилипчуке и в Веселове Сергей Акимович узнавал бывших военных. Даже шутник и весельчак Юрко Засмага производил впечатление неплохого студента.
– Кто из вас комсомольцы?
– Все трое, – ответил Юрко.
– Тем приятнее, – сказал Кипенко, не без улыбки заметив быструю реакцию Засмаги. – Итак, задавайте, хлопцы, тон, умелый и выдержанный. А спорить о жизни и обо всем таком... необходимо.
Далее Сергей Акимович заговорил о столовой, о красном уголке. Поинтересовался, есть ли в общежитии мастерские.
– Столовая у нас неплохая, – начал Юрко, – работает на уровне студенческих требований, у меня, например, особых претензий нет. А вот набойки подбить негде. Это факт! Неужели я должен носить в ремонт свои туфли на другой конец города? И потом, как же я их понесу, если они у меня одни?
Владимир толкнул Засмагу в бок, мол, не заговаривайся. Ему не нравилась болтливость Юрка – как-никак, а Кипенко секретарь горкома, и то, что он так просто разговаривает, вовсе не дает права на панибратство.
– Мастерскую откроем до конца года, – пообещал Кипенко. – И очень хорошо, что вы откровенно об этом сказали. О своих неудобствах. Искренне рад знакомству.
– А мы еще больше рады, – снова не удержался Засмага. – Особенно я, Сергей Акимович.
– В самом деле?
– Честное слово! – с еще большим жаром подтвердил Юрко. – Ведь я староста комнаты.
– То есть начальник?
Все засмеялись, а когда смех затих, Сергей Акимович заговорил уже совсем другим тоном.
– Знаете ли вы, друзья, что на вашем факультете несколько дней назад были разбросаны враждебные листовки?
В комнате воцарилась тишина.
– Кто-нибудь из вас видел эти листовки или нет?
– Все видели, – подтвердил Веселов.
– Но, как говорят в нашем местечке, – собака лает, а конь скачет, – заметил Засмага. – Правда, Володя?
Пилипчук почему-то покраснел, отвел глаза в сторону. Сергей Акимович заметил его обескураженность, удивился. Но разве он мог знать причину?
– Мы, конечно, уверены, что открытых врагов среди студенческой молодежи нет. Зато неустойчивых, кто поймался бы на крючок вражеской пропаганды, стал орудием вражеских намерений, еще можно встретить.
Владимир покраснел еще сильнее.
Секретарь горкома внимательнее посмотрел на Пилипчука. Юноша выдержал его взгляд и ответил на него открытым, чистым взглядом своих голубых глаз.
В дверь комнаты постучали.
– Прошу! – немедленно откликнулся Засмага.
На пороге остановились двое в кожухах.
– Разрешаете? – спросил старший из прибывших, снимая с головы суконную фуражку.
Владимир пошел гостям навстречу.
– Заходите, отец! Раздевайтесь, Остап Богданович! – засуетился он, стараясь высвободить на вешалке место для одежды.
– Кого я вижу! – громко удивился председатель исполкома, встретившись глазами с Кипенко. – Вы, Сергей Акимович, тоже в студенты записались?
От прибывших дохнуло холодом, еле уловимым запахом хвои.
– По долгу службы, – ответил секретарь горкома, подымаясь из-за стола. – А какие дела вас сюда привели, Остап?
– Михаил Тихонович приехал проведать сына, а я вот его сопровождаю... Правда, с некоторыми намерениями, Сергей Акимович, – объяснил Крутяк. – Это наш председатель колхоза «Ленинская искра». Знакомьтесь, пожалуйста. Хорошо, что мы здесь вас встретили. Очень важную просьбу к вам имеем...
Старший Пилипчук и Кипенко обменялись рукопожатиями.
– А это что? – спросил секретарь горкома, указывая на подвязанную руку Крутяка.
– Пустяк.
– А все же?
– С неделю назад обстрелял один бандюга, когда я возвращался из села. Кость не задел, а мясо нарастет быстро, – объяснил Крутяк с видом человека, которому уже надоело рассказывать об одной и той же истории, быть может, в сотый раз.
Кипенко ненароком перевел взгляд на Владимира и на щеках студента снова заметил румянец.
Воспользовавшись моментом, когда все умолкли, старший Пилипчук обратился к сыну:
– Тут тебе, Володя, мать кое-что передала... Развязывай корзинку, угощай хлопцев.
Сергей Акимович почувствовал, что его присутствие становится лишним, начал прощаться.
– Разрешите, я вас провожу? – предложил Крутяк.
...Они побывали еще и в красном уголке, и в комнате для занятий, и в столовой. Потом неторопливо вышли на улицу.
– Вы давно знаете Владимира Пилипчука? – тихо спросил Кипенко.
– Со дня рождения, – широко улыбнулся Крутяк. – Я ведь из того же села. Даже соседи. А что именно вас беспокоит?
Сергей Акимович задумался. Возможно, его наблюдения ошибочны. Разве можно делать какие-нибудь определенные выводы из того, что человек покраснел или побледнел? И в то же время секретарь чувствовал в душе какое-то подозрение.
– Понимаете, молодой Пилипчук все время почему-то краснел, когда мы начинали разговор о националистическом охвостье... Может, у него какие-нибудь связи?
Крутяк решительно возразил:
– Это исключено! Он был организатором истребительных групп. Сам раскрыл одно вражеское гнездо. Там укрывалось около семи или восьми бандитов. Имели оружие, боеприпасы... Нет, за Владимира я могу поручиться.
– Ясно! А теперь хочу услышать о вашем неотложном деле, Остап Богданович. В чем его суть?
Крутяк кивнул. Начал излагать содержание «важной» просьбы. Кипенко понял его с первых же слов.
– Вы хотите оборудовать образцовую колхозную теплицу? Ну что ж, город в таких теплицах заинтересован. Поможем: и трубы найдем, и котел. Обязательно!.. А как рана? Может, ты, Остап Богданович, малость подлечился бы? – перешел секретарь горкома на дружеское «ты». – Как-никак всякая рана по-своему опасна.
– Уже все зажило! – небрежно махнул здоровой рукой Крутяк. – У вас тут, говорят, неспокойно?
– Малость есть, – подтвердил Кипенко. – Приходи сегодня вечером, поговорим. Пилипчука тоже приглашай – вместе приходите. После семи часов.
Сергей Акимович пожал председателю райисполкома здоровую руку, пошел к трамвайной остановке. Намеревался пообедать дома, немного отдохнуть, чтобы вечером принять сбоковцев, решить несколько неотложных дел. Делить время «на рабочее» и «личное» не приходилось.
Взглянул на часы. До семи оставалось почти два часа. Значит, еще есть время спокойно дома пообедать, затем – в обком на совещание...
Мимо Кипенко пронесся переполненный трамвай. Люди висели на подножках, трое подростков в спецовках ремесленников каким-то образом удерживались на буфере.
«Маловато вагонов, – подумал Сергей Акимович, – а смены кончаются на всех предприятиях одновременно».
Решил идти домой пешком. Но не успел свернуть в тихую боковую улицу, как его внимание привлекла небольшая белая бумажка, приклеенная, вероятно, недавно на стене старого, почерневшего дома. Внутреннее чутье подсказало Сергею Акимовичу, что это вражеская листовка.
Сорвал бумажку. Однако в сотне шагов, на противоположной стороне улицы, снова заметил такой же призыв «не доверять большевикам». Возле листовки остановились две девушки. Сергей Акимович сделал вид, что входит в подъезд дома, а сам незаметно наблюдал за девчатами.
– Неужели снова война? – промолвила тихим испуганным голосом одна из них.
– Бандеровские выдумки! – ответила другая, с гневом срывая листовку. – Пошли, Янка!
Сергей Акимович мысленно поблагодарил девушек. Смотрел им вслед и улыбался.
Решил, не заходя домой, прямо в горком, отдать срочные распоряжения.
Кипенко понимал: враг активизировался по определенному указанию – ровно через десять дней Советское государство будет отмечать свою тридцать первую годовщину. Какие же контрмеры необходимо принять? Как ударить по националистическим недобиткам, парализовать их подлые намерения?
Ясно, враг на открытую борьбу не пойдет, однако причинить вред может. Только за последние четыре дня в городах и селах области от рук бандитов погибло семь активистов, на железнодорожном перегоне неподалеку от границы подорван товарный поезд. Враг портил телеграфные и телефонные линии, отравлял воду, скот.
Телефонный звонок вывел из задумчивости:
– Слушаю!
– Ты, наверное, забыл о совещании? – донесся из телефонной трубки ироничный голос. Кипенко узнал по голосу Юнько – второго секретаря обкома партии. – Все уже собрались, ждем тебя. Без десяти десять!
Когда Кипенко вошел в кабинет второго секретаря, увидел председателя облисполкома и его первого заместителя. Сам Юнько стоял возле массивного стола, тер рукой лысеющую светло-русую голову. Рядом с ним стоял первый секретарь обкома комсомола Вишневич, о чем-то рассказывал. Гавриил Алексеевич часто посматривал на Вишневича недовольным взглядом, щурился и морщился.
– Иди сюда, Сергей Акимович, – поманил Юнько пальцем, когда Кипенко остановился у двери.
Сергей Акимович поздоровался с председателем облисполкома и его заместителем, потом с Юнько.
– Немало тут инцидентов, Сергей Акимович. Вот послушай, что рассказывает товарищ Вишневич, – кивнул Юнько на секретаря обкома комсомола. – Я удивляюсь, что ты слишком спокойно ведешь себя в такой ситуации.
Кипенко посмотрел на Вишневича. Его красивое лицо было суровым и бледным. На высокий лоб, пересеченный наискось красноватым шрамом, ниспадал клинышек курчавых волос. Это еще больше подчеркивало усталость. Белки глаз испещрены густыми красными жилками.
– Расскажите все по порядку, – велел Вишневичу Юнько и подошел к столику с телефонными аппаратами.
Вишневич откашлялся.
– Сегодня ночью вражеский самолет сбросил диверсионную группу, – обращаясь, очевидно, к одному Кипенко, сказал он тихо и стиснул в жилистом кулаке желтый карандаш. – Комсомольцы-дозорцы из села Сбокова собственными глазами видели...
– А в городе что делается! Ты заметил? – обернулся второй секретарь к Кипенко. – Мы намерены сегодня ночью пройтись по городу... Как вы думаете, товарищи?
– Очень мы цацкаемся с националистами, – бросил кто-то из присутствующих.
Кипенко посмотрел в ту сторону, откуда прозвучала реплика, и догадался, что ее бросил один из секретарей райкомов города, молодой стройный блондин в военной форме без погон.
– Что вы сказали? – обратился к нему Юнько, хотя реплика прозвучала довольно отчетливо.
– Я говорю, – ответил Черний, – что надо бы всех подозрительных выселить, раз и навсегда покончить с бандеровщиной!
Гавриил Алексеевич перевел взгляд на председателя облисполкома Сливчука, очевидно намереваясь узнать его мнение. Так Юнько всегда делает в трудных случаях. Он будто советовался с товарищами, а потом присоединялся к большинству, открыто не высказывая своего мнения. Эта примитивная «крестьянская хитрость» возмущала Кипенко, потому что за всем этим он усматривал неискренность Юнько, его неумение глубоко оценить суть дела, суть момента.
Теперь все ждали, что скажет широкоплечий Сливчук.
– Мы не имеем права этого делать, – промолвил тихо, но недвусмысленно на вид суровый и непроницаемый председатель. – Было бы неправильно пойти по такому пути. Разве товарищу Чернию не известна истина, что вместо одного незаконно обиженного появляется десяток недовольных? Такие методы нам не подходят.
– Точно! – подтвердил Юнько. – Тут, товарищ Черний, вы, как говорится, загнули не в ту сторону. Партия и правительство никогда на это не пойдут.
Напротив Сливчука на столе лежало несколько листовок. Кипенко взял одну из них, начал внимательно рассматривать. Шрифт и бумага такие же, как и прошлый раз. Все это так. Но где их печатают? И кто печатает? Судя по всему, неплохие специалисты занимаются: хорошо подобраны шрифты, чистая печать, довольно грамотно все написано...
Сливчук снял очки, наклонился к Кипенко ближе.
