Текст книги "Профессор Жупанский"
Автор книги: Дмитрий Дереч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)
Владимир и Нина начали прощаться. Галина проводила их глазами до дверей, потом перевела взгляд на отца.
– Папочка, наклонись, я тебе что-то скажу... Еще ближе наклонись.
Станислав Владимирович улыбнулся, наклонил голову к лицу Галинки. Дочь быстро зашептала:
– Папочка, я люблю этого парня... Не ругай меня, родной. Я думаю, что это мой суженый, я выйду за него замуж и буду счастлива... Хорошо, дорогой мой папочка?
Станислав Владимирович не знал, как ему быть. Не отказывать же Галинке? Нет, нет! Причинять своей любимой дочери неприятности? Пусть будет что будет, а он больше никогда не пойдет ей наперекор. Разве не по его вине Галинка чуть было не погибла?
– Успокойся, дорогая... – Задыхался и потому говорил очень медленно. – Поступай так, как тебе подсказывает сердце, дорогая.
Дочь от радости закрыла глаза, быстро заговорила, обращаясь, казалось, больше к себе, чем к отцу. Станислав Владимирович с трудом улавливал ее слова, хотя их содержание было для него понятным. Галина мечтала о будущем.
– В мае, папочка, когда зацветут сады... И в селе... Будет так чудесно... Правда, папочка? Чтобы была такая свадьба...
– Хорошо, хорошо, моя дорогая, – тихо говорил отец, а в глазах сверкали слезы.
Снова вошла дежурная сестра. На этот раз с большим букетом.
– Это для вас, Галинка, – промолвила она с таким удовольствием, будто собственноручно дарила цветы. – От товарища Линчука. Записка и цветы. А вы знаете, Николай Иванович мой сосед. Чудесный человек, – добавила она, а ее черные глаза таинственно сверкнули.
– А где же Николай Иванович? – обрадовалась и вместе с тем испугалась больная.
Медсестра, наверное, ждала этого вопроса.
– Он внизу, – ответила она предостерегающе. – Сегодня у вас достаточно посетителей, профессор больше не разрешает. Я попросила товарища Линчука пожаловать в другой раз.
Галя развернула записку. Николай Иванович желал ей скорейшего выздоровления, писал, что ее поступком гордится весь университет.
«Он в самом деле хороший человек», – думала Галинка, передавая записку отцу.
Время будто ползло. Линчук попытался посидеть на скамейке, но стрелки часов, казалось, передвигались еще медленнее. Николай Иванович не выдержал, прошел в вестибюль клиники, начал рассматривать разные плакаты.
Наконец, почти после часового ожидания, он увидел Станислава Владимировича. Профессор шел тихий, сосредоточенный, будто в полусне. Николай Иванович решительно приблизился к нему, помог надеть шубу, спросил о здоровье Галинки.
– Благодарю, сейчас лучше, – ответил сдержанно Станислав Владимирович. – Врачи заверяют, что самое ужасное осталось позади... А вам Галинка передавала привет и благодарность за цветы.
Из клиники они вышли вместе. Станислав Владимирович опирался на палку, обходил покрытые льдом лужицы. Линчук ступал рядом, сочувственно посматривал на профессора.
«Как он побледнел, как осунулся!» – с искренним сожалением подумал доцент, пытаясь найти какое-то утешительное слово для человека, который был когда-то его учителем, но слово это почему-то не находилось. Чтобы не идти молча, Николай Иванович заговорил о сборнике.
– Ваша статья, Станислав Владимирович, очень понравилась Иосифу Феоктистовичу.
Жупанский ничего не ответил, лишь немного прибавил шагу. Шел и смотрел под ноги.
– Есть одна новость, Станислав Владимирович. Для меня, например, она совершенно неожиданная. Конечный с ассистентом Панатюком переработали статью кардинально, Панатюк будет соавтором, – продолжал доцент, пытаясь вызвать профессора на разговор.
Жупанский не поинтересовался, что именно новое появилось в статье Конечного, которому помог ассистент Панатюк. Создавалось такое впечатление, что профессор думает о чем-то другом, вовсе не связанном с их беседой. Линчук тоже умолк.
Так в молчании они дошли до трамвайной остановки. Только здесь Линчук подумал о такси.
– Вы минутку подождите, Станислав Владимирович, а я поищу такси, – предложил он.
– Это для кого же? – почти недовольно откликнулся профессор. – Разве нам на поезд? Поедем трамваем.
Николай Иванович согласился. Ехали всю дорогу молча. Жупанский оперся обеими руками на палку, наклонил голову и, казалось, впал в забытье. Линчук смотрел в окно трамвая, видел сотни незнакомых лиц. Всюду люди и люди. Одни куда-то спешат, другие прогуливаются. У каждого свои радости и неудачи, свои намерения, стремления.
«В жизни всякое случается, – думал доцент о своей несчастной любви. – Одни счастливы от рождения и до самой смерти, другие весь век ищут счастья и не находят его. И что такое счастье? Как его определить?»
Однако Николай Иванович не принадлежал к категории скептиков. Через несколько минут он сам себя пристыдил за плохое настроение.
«Все-таки разум человека должен стоять выше любых чувств. Когда Отелло из ревности поднял руку на свою любимую, он уже перестал быть человеком. Настоящая любовь не может быть мстительна».
Перевел взгляд на профессора, но Жупанский сидел все в той же позе. Николай Иванович не решался тревожить его.
«Он все понимает, – думал Линчук, глядя на старого профессора. – И свои ошибки, наверное, признал, иначе он не разговаривал бы так мягко со мной».
Вспомнил встречу и беседу с Жупанским в кабинете секретаря горкома партии. Тогда в глазах старика нетрудно было заметить сдержанный гнев. Даже после этой встречи и формального примирения не верилось, что профессор когда-нибудь поймет критику, простит за выступление в газете.
Воспоминание о секретаре горкома повернуло мысли в другую сторону. Это же Сергей Акимович посоветовал профессору написать в сборник статью о коварной миссии генерала Галлера, о его тайных связях с Курмановичем и Тарнавским.
Трамвай пересек Центральную, грохотал по Октябрьской улице. Еще миг, и он остановится возле университета. Николай Иванович прикоснулся к локтю своего спутника.
– Нам пора, Станислав Владимирович.
Профессор словно очнулся от глубокого сна, заморгал.
Какой-то миг смотрел на Линчука, потом взглянул в окно вагона, засуетился:
– В самом деле надо выходить. Я очень благодарен вам, Николай Иванович.
Линчук помог ему сойти с подножки вагона, поддержал за руку.
– Еще раз благодарю, коллега, – поклонился профессор. – Старый человек на каждом шагу должен благодарить, потому что всегда нуждается в помощи младших.
Для Линчука все это было приятной неожиданностью: такой вежливости к нему профессор давно уже не проявлял. Стало даже радостно на душе. Значит, Жупанский в самом деле переборол обиду за статью. Интересно, согласился ли он с этой критикой внутренне? Очевидно, в какой-то мере согласился. Следовательно, критика принесла пользу. В этом, собственно, и заключается ее главное назначение... А Галинка? Что ж, Галинка, наверное, будет принадлежать другому, но тот, другой, нисколько не хуже него, Линчука. Это тоже надо признать.
«Он – лучше!» – подсказывал внутренний голос.
Сердце ныло и болело от этой горькой истины. Однако Линчук умел смотреть правде в глаза, искренне стремился не переоценивать себя и правильно взвешивать возможности других. Да и смешно ворошить пепел! А в Галинкином сердце от их любви, наверное, лишь пепел остался.
Николай Иванович обратился к Жупанскому с предложением проводить до университета.
– Если вы так любезны, коллега, – почтительно ответил Станислав Владимирович и пытливо посмотрел на своего бывшего ученика.
Шли рядом, как ходили когда-то. Жупанский заметно сутулился и, кажется, очень боялся упасть. Николай Иванович слегка поддерживал его за локоть, ступал широко.
Вдруг Станислав Владимирович заговорил о прошлом.
– Не сердитесь на меня, коллега. Возможно, я был слишком требовательным в своем отношении к вам, слишком нетерпеливым... Я верю в ваше благородство, коллега, и прошу прощения.
Линчук не надеялся услышать такие слова. Будто громом оглушенный, остановился он посреди улицы. Остановился и профессор.
– Станислав Владимирович! – промолвил взволнованно-тихо доцент и протянул руку. – Вот моя рука. И верьте, профессор, что это рука вашего благодарного ученика и искреннего друга... Вы на нее можете уверенно опереться, Станислав Владимирович.
Профессор пожал протянутую ему руку.
Вошли в университет, вместе поднялись на третий этаж, где размещалась кафедра истории СССР.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
В тревожные дни, когда жизнь Галинки висела на волоске, Станислав Владимирович с особой силой почувствовал поддержку и помощь Сергея Акимовича Кипенко. Уже утром на другой день после ранения дочери Сергей Акимович позвонил профессору на квартиру, выразил соболезнование, заверил, что все будет сделано для спасения жизни его Галинки. По просьбе секретаря горкома партии дважды созывался консилиум лучших врачей города. Галицкий консультировался с учеными Академии медицинских наук, с главным хирургом Советской Армии.
Моральная поддержка в трудные для Станислава Владимировича дни со стороны общественности города заменила старому профессору чудодейственный эликсир, который искали, да так и не нашли средневековые медики и алхимики. Станислав Владимирович понял: о нем думают, заботятся о судьбе его дорогой Калинки.
Много мыслей родилось в седой голове профессора за эти три недели пребывания дочери в больнице.
Сегодня он не на шутку испугался: хирург сказал, что он выпишет Галинку только после Первого мая. Жупанский схватил хирурга за руку.
– Неужели какое-нибудь осложнение?
– Ну, обыкновеннейшее, – с напускной строгостью промолвил доктор Галицкий. – Осложнение такое, что все мы полюбили твою дочь, Станислав Владимирович, и не хотим расставаться с ней до праздников и во время праздников. Нечасто в наше учреждение попадают такие хорошие девушки.
Произнося эти слова, Галицкий морщил нос, доброжелательно улыбался. На хирурга невозможно было обижаться даже за некоторую банальность его шутки. И Жупанский не обижался.
Из клиники он вышел в бодром настроении. С наслаждением вдыхал нагретый весенним солнцем воздух. Одетый во все темное – черное пальто, такого же цвета каракулевый воротник и такая же черная шапка, – Станислав Владимирович шел привычной неторопливой походкой, опираясь на новенькую палку. Кстати, о палке думал давно, однако все почему-то откладывал приобретение этой неприятной вещи, не желал «ходить на трех ногах». Страшное несчастье вынудило его зайти в аптеку, купить палку – хоть малость ногам легче будет.
Сегодня сердце не давало перебоев, и Станислав Владимирович решил пройтись по аллеям парка. Шел медленно, углубившись в воспоминания. Вот на этих тропинках училась ходить его дочь. Вспомнил, как маленькая кудрявая девочка пугливо таращила глаза и быстро переставляла ножки. А они с Оксаной смеялись и подсказывали Галинке, как идти дальше. Будто вчера это было... И вот дочь, взрослая, мечтает о свадьбе.
Станислав Владимирович присел на скамью. Мысли его вертелись вокруг недавней беседы. Правильно ли поступил он, дав согласие на свадьбу Калинки с Пилипчуком? Мог ли он поступить иначе?
«Не мог, не мог!» – шумело в ушах.
Теплый ветер ранней весны разгонял белые облака и приоткрывал безбрежную голубизну неба. Такое небо можно видеть лишь ранней весной – глубокое и нежно-голубое. В такой цвет природа окрашивает нежнейшие ранние весенние цветы – подснежники, фиалки.
Сугробы снега в парке оседали, чернели, покрывались водой. На деревьях у гнезд суетились грачи. На одной из боковых аллей играли ребятишки, шумели, махали руками.
Станислав Владимирович улыбнулся. В это время мимо него прошли незнакомые мужчина и женщина. Они вели за руку маленького карапуза в белой меховой шубке. Малышу, наверное, тяжело и жарко в такой теплой одежде. Он то и дело забегал вперед, хватал маму за колени, просился на руки.
– Я тебя, Тарасик, не подниму, – говорила молодая мать и целовала мальчика в розовую щечку. – Иди к папе.
Станислав Владимирович внимательно наблюдал за семейной сценой. Ему тоже захотелось пройтись вот с таким малышом по городу, пускай все спрашивают, чей это внук.
От дуновения теплого ветерка и таких же, как и он, теплых мыслей Станислав Владимирович почувствовал прилив энергии. Вышел из парка, свернул на тихую улицу Василя Стефаника, потом на улицу Чайковского и неожиданно для самого себя оказался на бульваре Шевченко. Прошелся по тополиной аллее. Когда-то эта аллея служила местом студенческих встреч. Кажется, та же традиция осталась и поныне: тут и там по аллее прогуливались юноши и девушки, среди которых профессор узнал несколько знакомых лиц. Да, да, ведь это же подруга Калинки – Нина Пирятинская, а юноша... Увидев профессора, Нина и Юрий Засмага остановились, почтительно поздоровались.
– Как здоровье Галинки, Станислав Владимирович? – спросила Пирятинская, когда профессор остановился.
– Благодарю. Через неделю врачи обещают выписать... Приходите в гости, Галинке будет очень приятно.
– Непременно придем, – пообещали студенты.
«Какое это счастье, что Калинка осталась жива. Ведь ее жизнь, считай, висела на волоске. Да, да... Если бы не золотые руки доктора, его огромный военный и довоенный опыт, старание... Да, да!.. Правду говорит Тын, что без подарка здоровье к больному возвращается на черепахе. Необходим какой-то презент!»
Но что подарить Галицкому? Купить ему радиоприемник, часы, или... Нет, презент должен быть оригинальным.
Станислав Владимирович знал, что сейчас подарки врачам и вообще дорогие подарки считаются чуть ли не взятками, осуждаются. Но в данном случае речь идет о другом – о чисто дружеском чувстве благодарности за внимание в трудную минуту. Ведь доктор мог и не наведываться к Калинке первые три ночи.
«Да ведь он нумизмат! Что ему может приглянуться в моей коллекции? Есть у меня два саксонских талера... Их, может, подарить? Или – у меня же три дуката первой петровской чеканки 1701 года! Вот что подойдет». Будет весьма достойно, если он подарит хирургу Галицкому два петровских дуката! Даже весьма солидно.
Прошелся несколько раз мимо здания горкома партии. Смотрел на окна, и казалось, будто они приглашают войти в помещение, – так весело сверкали они на солнце.
«Может, в самом деле заглянуть к Сергею Акимовичу? – подумал профессор. – Ведь он несколько раз звонил, беспокоился. Надо поблагодарить за внимание. Кроме того, Сергей Акимович должен знать некоторые подробности...»
Вспомнил преступника и вспыхнул: если бы встретил его на улице, наверное, набросился бы на него с кулаками. Знал: его делом занимаются органы государственной безопасности. Но удастся ли им поймать бандита? А если не поймают? Тогда этот негодяй будет продолжать сеять на земле зло и смерть...
Подошел к зданию ближе, прочел вывеску, хотя в этом не было никакой необходимости. Прошелся еще раз и еще раз остановился.
«Зайти или не надо?»
Из парадных дверей здания выглянул светловолосый милиционер.
– Вы кого-то ищете, гражданин?
Станислав Владимирович в первую минуту даже испугался, – может, его заподозрили? Однако смущение длилось недолго.
– Видите ли, меня приглашал товарищ Кипенко. Однако мы не договорились о времени визита. Вот я и колеблюсь... А скажите, Сергей Акимович у себя?
– Сейчас спросим, – почему-то улыбнулся милиционер. – Как разрешите о вас доложить?
Кипенко встретил профессора, будто своего старого приятеля, спросил о здоровье дочери, о самочувствии.
– Очень хорошо, что вы пришли, – улыбнулся Кипенко, когда Станислав Владимирович начал извиняться за хлопоты.
Усадил его в кресло, а сам все ходил по залитой солнцем комнате, внимательно слушал. Станислав Владимирович взволнованным голосом говорил о своей глубокой благодарности за все сделанное Сергеем Акимовичем.
– Не надо, – попросил Кипенко. – Благодарить надо прежде всего медиков. А если вдуматься, то они тоже выполняли свой долг, да и только. Друг другу надо помогать. В этом, собственно, и заключается величайшая сила нашего общества.
Кипенко умолк, сел в кресло напротив Жупанского.
– Главное, Станислав Владимирович, спокойно работайте. Это сейчас самое важное.
Профессор понял: теперь настала очередь сказать о своих переживаниях. Собственно, ради этого он и пришел сейчас. Пусть Кипенко знает о его сомнениях и боли. Вот если бы сердце позволило обо всем этом спокойно рассказать! А оно снова дает перебои.
– Вам нехорошо? – сочувственно спросил Сергей Акимович.
– Нет, нет! – возразил Жупанский. – Это сейчас пройдет. Я только прошу немножечко воды.
Секретарь горкома налил в стакан минеральной. Станислав Владимирович проглотил таблетку, запил водой, кивком поблагодарил Кипенко и окрепшим голосом начал тихо рассказывать. Говорил о своем намерении закончить свой многотомный труд об истории Галиции, о своих сомнениях, колебаниях, о спорах с Линчуком.
– Он меня через газету спрашивал, с кем я, – снова заволновался профессор. – Но я всегда стремился быть с народом, хотя и старался стоять вне всяких политических течений. Во всяком случае, начиная с двадцатых годов...
Дальше профессор продолжать не мог и, опустив голову, затих. Перед глазами маячило обрюзгшее лицо Кошевского, гнусная фигура бандита в темных очках. И вот таким негодяям могли послужить его научные труды... Об этом страшно даже подумать! Разве единомышленники Кошевского и Роздума представляют наш народ? Разве для них он старался, отдавал силы и здоровье? И эти чудовища наперебой расхваливают наследство Грушевского? Почему?
От этой мысли Жупанскому стало обидно до боли.
– Станислав Владимирович!
Профессор поднял голову, встретился взглядом с Кипенко.
– У меня нет намерения, Станислав Владимирович, говорить вам комплименты.
В голосе Сергея Акимовича чувствовалась теплая доброжелательность, и это успокаивало.
– Вы ведь чудесный знаток старины. Почему бы вам не взяться за написание работы об историческом значении Переяславского договора? Ведь через несколько лет мы будем широко отмечать трехсотлетие воссоединения Украины с Россией. Разве это не тема для вашего сердца и эрудиции? Вот и беритесь за нее прямо сегодня же... Или иноземная интервенция в Галиции. Возьмите хотя бы за основу свою собственную статью для научного сборника и напишите капитальный труд. Разве это вам не под силу? Ну скажите? А об отношении к вам простых людей вы можете заключить из встречи на заводе. Разве вам не было приятно выступать перед большим коллективом?
В знак согласия Жупанский только кивал. Все это правда. Он понимает: жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Трагедия с дочерью – горькое тому подтверждение. Да, да...
– Я принимаю ваш совет, Сергей Акимович.
Говорить было трудно, не хватало воздуха.
– Брошюру об интервенции я напишу. Обязательно! Кстати, у меня хранятся некоторые заметки по поводу документов, которыми интересовался Кошевский, некоторые копии. Много ценного мне показывали также в архиве... Передохну и закончу. Если статья в сборнике получит положительную оценку, попробую взяться за большую работу. Верьте слову, Сергей Акимович.
Кипенко подал профессору руку. Моложавое бледное лицо Сергея Акимовича светилось улыбкой. Секретарь подошел к небольшому сейфу, достал из него толстую папку.
– Эту работу, Станислав Владимирович, тоже надо закончить. Но не торопитесь.
Жупанский узнал папку и застыл от удивления: это была та самая монография, которую он почти собственноручно отдал бандиту.
– Его поймали?
– Пока что нет, – ответил Кипенко. – Но поймают! – заверил он скороговоркой. – Такие негодяи очень опасны: не только потому, что они диверсанты и убийцы, они хотят разжечь мировой пожар.
– А Кошевский на свободе?
– Арестован. Он – поп Базилевич. Именно у этого «слуги господа» и была найдена ваша рукопись.
У Станислава Владимировича отлегло от сердца.
– Очень рад этому сообщению... Одного только не могу понять: зачем понадобилась им моя рукопись?
Кипенко, казалось, заранее подготовился к ответу:
– Им нужен был ваш авторитет ученого, Станислав Владимирович. Издали бы за границей книгу и подняли бы шум о «зажиме ученых в Советском Союзе». Кроме того, прислали бы вам гонорар или какое-нибудь другое вознаграждение с тем, чтобы попытаться заманить вас в свои сети.
Кипенко очень пристально посмотрел на профессора. Станислав Владимирович встал.
Вечером того же дня он сел за рабочий стол. Склонив голову над бумагами, Станислав Владимирович писал мелким бисерным почерком. Да, да – он разорвет тенета обмана, которые окутывали его десятки лет. Обязательно разорвет!
Подошел к окну, открыл форточку. В комнату хлынул пьянящий весенний воздух. Станислав Владимирович вдохнул его полной грудью.
1956-1986
Львов – Винница
