Текст книги "Советско-финский плен (1939-1944).По обе стороны колючей проволоки"

Автор книги: Дмитрий Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

Однако резолюции Тегеранской, Ялтинской и Потсдамской конференций коснулись Финляндии лишь в рамках решения вопросов о наказании военных преступников и послевоенных репараций. Впрочем, из всех финских военнопленных только один человек был осужден «за злодеяния на оккупированной территории». Кроме того, в рамках соглашений Ялтинской конференции Финляндия выдала Советскому Союзу несколько старых эмигрантов, среди которых были генерал Добровольский и Степан Петриченко, руководивший в 1921 году Кронштадтским восстанием. Что касается «репараций трудом», то данное положение в меньшей степени затронуло финских военнопленных и гражданских лиц. Это связано, в первую очередь с тем, что Финляндия не была оккупирована советскими войсками, а большинство финских военнопленных уже были репатриированы после окончания войны.

Итак, можно отметить, что в связи с незначительным количеством финских военнопленных во время Зимней войны их трудовое использование сводилось лишь к работам по самообслуживанию в лагерях и приемных пунктах НКВД СССР. На первом этапе Великой Отечественной войны и ее составной части – войны Продолжения в связи с малочисленностью пленных, в том числе и финских, их трудоиспользование было существенно ограничено. Наибольший размах использование труда военнопленных приобретает в конце войны Продолжения, когда количество пленных уже измеряется сотнями тысяч, а своего апогея достигает после поражения гитлеровской Германии. Однако в это время уже большая часть финских военнопленных вернулась на родину. Оставшиеся же по своему физическому состоянию не могли использоваться на работах по восстановлению экономики СССР.

Трудовое использование советских военнопленных в Финляндии

Во время войны продолжения трудовое использование советских пленных было более активным, чем во время Зимней войны. Конечно, территория и промышленность Суоми были несопоставимы с Советским Союзом, но страна также остро ощущала нехватку рабочих рук. Напомню, что численность финской армии на начальном этапе войны Продолжения составляла около 600 тысяч человек. После перехода старой государственной границы и началом позиционной войны армия была сокращена. Из нее отозвали в запас военнослужащих старших и младших призывных возрастов. Но и это мало помогло промышленности и сельскому хозяйству. Слишком велика была потребность в дешевой рабочей силе.

Во время войны Продолжения сфера применения советских военнопленных в различных отраслях экономики Финляндии была чрезвычайно широка. Помимо работ в сельском хозяйстве (которые были фактически элитной работой, так как пленные могли получить дополнительное питание), русские использовались на лесозаготовках и лесосплаве, деревообрабатывающей промышленности, на дорожных и ремонтных работах, а также в порту г. Вааса на погрузочно-разгрузочных работах. Но наибольшего распространения получили именно лесозаготовительные работы и лесосплав. Здесь, по разным подсчетам, трудились свыше 50 % всех военнопленных. Конечно, место расположения лагеря влияло на специфику работ, выполняемых советскими пленными.

Так, осенью 1941 года группу советских военнопленных перевели на золотодобывающий рудник барона фон Аминова под г. Тампере. Раньше на этом руднике добывали железную руду, но из-за ее бедности и большого процента других примесей рудник сочли нерентабельным и закрыли. Во время войны выяснилось, что тонна руды содержит до 2 г золота. Таким образом, руда после соответствующей обработки могла дать до 150 кг золота в год. Для строительных и прочих работ барон Аминов получил партию военнопленных. Кстати, пленные, работавшие на руднике, хорошо отзывались о нем. Охрана была незначительная. Жили они в коттеджах, обнесенных колючей проволокой. Питание было очень хорошим. Впрочем, такая жизнь продолжалась только до января 1942 года, когда военнопленных отозвали обратно в лагерь в Карвиа.

Придерживаясь принципов Женевской конвенции, Финляндия должна была оплачивать труд военнопленных. Как и во время войны, по этому вопросу развернулась жаркая дискуссия в кабинетах штаба тыловых частей при Ставке. В конце концов, было принято решение, что труд пленных должен оплачиваться. Размер заработной платы варьировался от 50 до 70 марок в день, в зависимости от выполняемой работы. Однако несколькими неделями позже зарплату решили сократить. Теперь советским пленным предполагалось платить не более 30 марок в день. И к этому вопросу финны подошли прагматично: было заявлено, что находящимся в побеге пленным заработная плата выплачиваться не будет. Более того, из зарплаты беглеца вычитали сумму, потраченную на его поимку. Лишь в 1943 году зарплату военнопленным вновь увеличили до 45 марок. Но документы умалчивают о том, повлекло ли это увеличение производительности труда пленных.

Впрочем, денежное выражение оплаты труда пленных было лишь на бумаге. Еще в июле 1941 года приняли решение максимально использовать труд военнопленных, дабы он приносил реальную прибыль государству. Фактически это означало, что при минимальных затратах на содержание пленного (паек, медицинское обслуживание, затраты на строительство лагерей) Финляндия хотела получить максимальную прибыль. То есть лагеря были переведены на самоокупаемость. Однако в этом не было ничего удивительного. Вспомним, что и в Советском Союзе во время войны стремились к этому.

Финляндия столкнул ась еще с одной проблемой при трудовом использовании пленных. Уже в первые полгода войны в стране находилось достаточное количество военнопленных, чтобы использовать их в промышленности. Мы помним, что именно из-за малого числа пленных финнов и русских обе страны сочли невыгодным использовать их на производстве во время Зимней войны. Теперь ситуация коренным образом изменилась. Однако профессиональная подготовленность военнопленных как раз не отвечала требованиям тех работ, которые были им уготованы. Кроме того, из-за неэффективного руководства работами и плохого питания производительность труда была низкой. Да и сам подневольный труд отличается низкой производительностью и вряд ли его вообще можно сравнить с трудовым вкладом свободного финского рабочего в экономику страны.

Имеющиеся в моем распоряжении протоколы допросов бывших пленных в СССР и их воспоминания не дают точного представления о том, получали ли пленные деньги за работу. Естественно, какие-то денежные средства у них на руках были. Пленные получали их в качестве подарка от финнов, но основной твердой валютой в лагерях были хлеб и табак. Для увеличения своего скудного рациона пленные нелегально изготавливали разного рода поделки: шкатулки, курительные трубки, мундштуки и т. п. Потом, при посредничестве охранников, их выменивали на хлеб и табак у гражданского населения. До сих пор в Финляндии сохранилось много таких безделушек, сделанных руками военнопленных. Но хлеб – хлеб был всем. Он был тем продуктом, от которого часто зависела жизнь пленного в лагере. Неслучайно и финские, и советские военнопленные периода войны Продолжения брались за любые работы ради куска хлеба.

Конечно, финские военные власти старались пресечь непредусмотренные работой контакты военнопленных с гражданским населением. Охране было строго приказано, что подобное будет сурово караться. Однако сами охранники (как правило, это были люди старших призывных возрастов, годные только к несению службы в тыловых частях) помогали пленным. В одном из циркуляров, который был разослан в лагеря, отмечалось:

«Замечено, что служащие сил обороны заговаривают с военнопленными и делятся с ними едой и табаком… Это оскорбляет чувство национальной гордости и не способствует поддержанию дисциплины и порядка среди пленных. Начальников лагерей заставляют проверять выполнение запретов, которые предусматривают исключение всякого общения с военнопленными без дела и соответствующее наказание провинившихся в этом». Документ подписали военный чиновник Э. Хайкамо и старший сержант Л. И. Ахтовуо. В имеющихся в распоряжении историков документах упоминаются десятки однотипных наказаний и угроз, которым подвергались дававшие пленным еду охранники. Этого нельзя было делать даже в том случае, если пленный оказывал конвоиру какую-либо услугу в свободное от работы время или прислуживал в бараке для охраны. Начальство лагерей не поощряло проявлений гуманизма, которые часто наблюдались в отношениях охранников с изголодавшимися пленными.

ГЛАВА 6
ВОЙНЫ 1939–1944 ГОДОВ И ОТНОШЕНИЕ К НИМ ГРАЖДАНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ СССР И ФИНЛЯНДИИ

Любой вооруженный конфликт отражается не только на людях, призванных по своему статусу защищать родину, то есть на кадровой армии, но и на тех, кто составляет резерв вооруженных сил, а также обеспечивает поддержку фронта в тылу – на гражданском населении. Впрочем, по моему мнению, было бы неверно проводить резкую грань между военными и гражданскими людьми во время войны. Все взаимосвязано. Как военные не могут успешно сражаться без поддержки тыла, так и тыл не может уверенно себя чувствовать без веры в свою армию. И первые и вторые черпают силу друг в друге. Эта тема интересная и заслуживает отдельного исследования. Однако я хочу хотя бы коротко осветить вопрос отношения гражданского населения к войнам. Важно выяснить, влияли ли настроения родственников и друзей в тылу на отношение военнослужащих к военнопленным, на сдачу в плен и поведение в плену?

Любая война обостряет старые и создает много новых проблем и сложностей во взаимоотношениях государства и населения. Вынужденное переселение с обжитых мест, адаптация экономики к условиям военного времени и, как следствие этого, ухудшение снабжения товарами первой необходимости и продуктами питания, снижение уровня жизни и т. п. сказывается больше всего на тех, кто не принимает непосредственного участия в сражениях. Как результат этого появляется так называемый «неустойчивый элемент» – то есть люди, которые в мирное время проявляют лояльность к правительству, государству, его политическому и экономическому устройству, а с началом войны занимают выжидательную позицию. Вынужденное изменение привычного уклада жизни нередко вызывает у населения. всякого рода недовольство, порождает слухи и неуверенность.

Пропаганда и агитация на территории и в армии противника рассчитана в первую очередь на таких людей, количество которых значительно увеличивается в связи с войной. Противоборствующая сторона старается воспользоваться сложившейся ситуацией и, используя пропагандистский аппарат, изменить мировоззрение людей, склонить их на свою сторону. Государство, в свою очередь, по мере сил и возможностей старается пресечь эти неблагоприятные тенденции в обществе. Для предотвращения вражеской пропаганды и агитации вводятся различные ограничения в свободе слова и действия, в том числе и цензура. Не были исключением и Советский Союз и Финляндия в период их вооруженного противостояния 1939–1944 годов.

Я уже отмечал, что исследователи проблемы отношения гражданского населения СССР и Финляндии к событиям советско-финских кампаний 1939–1944 годов располагают достаточно обширными материалами.

Если говорить о Советском Союзе, то по этому вопросу наибольший интерес представляют следующие источники. Во-первых, документы партийных и комсомольских органов СССР и политических органов Красной Армии. Это политдонесения о настроениях населения в тылу и на оккупированной территории, отчеты районных комитетов партии, комсомольских организаций в вышестоящие органы и т. п., донесения о морально-политическом состоянии в частях РККА и РККФ. Документы партийных и комсомольских органов позволяют наиболее полно осветить изменения настроений членов ВКП (б) и ВЛКСМ.

Во-вторых, сведения органов НКВД СССР: информационные и докладные записки органов НКВД о настроениях населения и т. п., а также письма в партийные органы и органы НКВД. В отличие от партийных документов, здесь наиболее широко представлены материалы, отражающие негативные настроения населения СССР. Политорганы СССР интересовались откликами граждан на про исходящее в стране и настоятельно требовали от низовых органов НКВД предоставлять им информацию о политико-моральных настроениях населения.

В-третьих, письма в красную Армию и из нее, дневниковые записи военнослужащих и гражданских лиц и основанные на них материалы военной цензуры. В них, как и в документах органов госбезопасности, находили свое отражение не только положительные, но и отрицательные высказывания о войне и ситуации в Советском Союзе.

Не менее разнообразную картину об отношении гражданского населения Финляндии к событиям Зимней войны и войны Продолжения дают документы и материалы, находящиеся в финских архивах и частных коллекциях. В первую очередь, это материалы официальных средств массовой информации – газет и радио. Как и в Советском Союзе, они подчеркивают лояльные настроения населения Финляндии в этот период, то есть дают представления об общих тенденциях в финском обществе.

Материалы государственной полиции Финляндии (Valpo) и цензурных комитетов отражают не только положительные, но и негативные настроения населения страны. Следовательно, иногда рисуют более полную картину того времени.

Не меньший интерес представляет переписка военнослужащих финской армии со своими родственниками, друзьями и знакомыми, дневниковые записи солдат и офицеров. Такого рода документы восполняют пробелы и помогают восстановить такие стороны социальной жизни общества, которые не могут найти отражения ни в каких других материалах.

Кроме того, агентурная и разведывательная информация финской армии о настроениях в частях Красной Армии и в ее тылу дает иную картину ситуации в СССР, чем отражено в официальных советских источниках и в документах НКВД. Следовательно, это позволяет в некоторой степени понять, какими видели финны русских солдат и гражданское население.

С документами разведывательных органов Финляндии перекликается и другой вид – материалы Отдела пропаганды Ставки. Укрепить уверенность населения в победе, противостоять вражеской агитации и стараться изменить мировоззрение армии противника и гражданского населения – все эти задачи были в арсенале пропагандистских органов и Финляндии, и Советского Союза во время Зимней войны и войны Продолжения.

Все указанные документы о внутреннем положении в СССР и в Финляндии в этот период интересны как дополнительные источники информации.

Зимняя война. Советский Союз

Зимняя война вызвала неоднозначную реакцию в советском обществе. С одной стороны, большинство населения страны целиком и полностью поддерживало позицию Сталина и советского правительства в отношении северного соседа. С другой – были и недовольные. Физическое истребление национальной интеллектуальной, военной и хозяйственной элиты по социальному признаку, расказачивание и раскулачивание, насильственная коллективизация и последовавший за ней искусственный голод 1932–1933 годов, многолетнее терроризирование населения, бытовая нищета и создание системы принудительного труда в государственном масштабе привели к известной деградации традиционной для России системы ценностей. В сознании части общества укоренилось резкое неприятие советской действительности во всем ее многообразии – быта, условий труда, постоянного страха перед возможными репрессиями, всевластия партийно-административной номенклатуры и органов НКВД. Во многих случаях подобное инстинктивное неприятие системы усиливалось чувством личной мести за пережитые страдания, потерянных близких, разрушение привычного уклада жизни, тотальную ложь пропаганды и крушение иллюзий[175]175
  Подробнее см.: К. Александров, Д. Фролов. Сбои в «системе активной несвободы» // Советско-финляндская война 1939–1940. Составители П. Петров, В. Степаков. Т. 2. СПб.: Полигон, 2003. С. 310–356.


[Закрыть].

Первые признаки недовольства системой проявились уже в самом начале советско-финляндской войны 1939–1940 годов. Именно в период «зимнего противостояния» произошел ряд событий, предвосхитивший в известной степени масштабное сотрудничество с врагом в 1941–1945 годах. В некотором смысле боевые действия в Финляндии стали своеобразным индикатором, выявившим наличие в обществе и в Красной Армии безусловных протестных настроений по отношению к советской действительности. Интересно, что их катализатором служили поражения на фронте и быстро выявившийся диссонанс между уверениями пропаганды о «непобедимости Красной Армии» и реальным положением, особенно в декабре 1939-го – первой половине января 1940 года.

Одновременно с этим большинство населения страны целиком и полностью поддерживало позицию Сталина и советского правительства в отношении Финляндии. Еще до начала боевых действий в советской официальной прессе развернулась пропагандистская кампания с целью дискредитации Финляндии. Финское правительство обвинялось в нежелании идти на уступки Советскому Союзу. Политика Финляндии называлась «провокационной И агрессивной». Объявлялось, что финское правительство идет на поводу у «мировой буржуазию в лице Великобритании, Франции, США и других капиталистических стран.

Инцидент в Майнила вызвал бурю негодования в советской прессе. По всей стране прошли митинги, осуждающие Финляндию и призывающие советское правительство и Красную Армию дать отпор финской военщине. С началом боевых действий ситуация в стране накалилась еще больше. Пресса, а также выступающие на митингах ораторы уже не стеснялись в выражениях в адрес Финляндии.

В стране шла разъяснительная работа о политике правительства в отношении Финляндии, о целях и задачах, стоящих перед Красной Армией и советским народом. Наиболее распространенными были высказывания о том, что Советский Союз «чужой земли не хочет ни пяди, но и своей земли не отдаст ни вершка», что СССР «не покушается на национальную и политическую независимость финского народа», что «Красная Армия оказывает братскую помощь финским рабочим и крестьянам в их борьбе с теми, кто вверг страну в войну с Советским Союзом»[176]176
  Д. Фролов. «И для чего только война…» // Новые Рубежи, 2001, № 12. С. 43.


[Закрыть].

На предприятия, заводы, фабрики, в деревни и в части Красной Армии направлялись опытные пропагандисты, политработники и агитаторы. Известные писатели, поэты, композиторы активно выступали в печати и на радио, объясняли гражданам страны причины войны.

Начало боевых действий вызвало небывалый энтузиазм масс, особенно среди молодежи. Только в Ленинграде на войну добровольцами ушли около 4000 человек Из них были сформированы лыжные отряды. Такие же добровольческие отряды формировались по всей стране.

Между тем еще перед началом боевых действий у некоторой части населения, проживавшей в Карелии, Ленинграде и Ленинградской области, то есть в районах, прилегающих к линии фронта, появилось недовольство сложившейся ситуацией в снабжении товарами первой необходимости. В докладных записках районных отделов НКВД СССР отмечалось, что «распространившиеся слухи о войне у населения вызвали опасения срыва снабжения, в связи с чем наиболее отсталая часть населения занялась скупкой продуктов, создавая себе запасы»[177]177
  Неизвестная Карелия. Документы спецорганов о жизни республики 1921–1940 гг. Составители: А. Климова, В. Макуров, А. Филатова; Петрозаводск, 1997. С. 306.


[Закрыть]. Но если в ноябре – декабре 1939 года в Ленинграде продукты еще имелись, то с февраля 1940 года в письмах в действующую армию появились многочисленные жалобы на их нехватку и дороговизну.

Отсутствие у людей достоверной информации и развернутая советской прессой кампания против Финляндии порождали у населения массу слухов и «антисоветских» высказываний. Антисоветские настроения, по мнению сотрудников органов НКВД, проявлялись и в призывах некоторых граждан к свержению колхозного строя. Родные репрессированных и трудпоселенцы выражали надежду на то, что начало войны поможет их близким остаться в живых.

Начавшаяся война, в общем и целом, не изменила сложившейся ситуации. Недовольство, вызванное перебоями со снабжением, не исчезло, а недостаток информации порождал самые разнообразные слухи. Например, ходили слухи о нападениях в Медвежьегорске финских диверсантов на бойцов и командиров РККА, появлениях финских подводных лодок в Онежском озере, передачи территорий Карелии вместе с населением Финляндии и т. п. Районные отделы НКВД отмечали, что среди населения наблюдаются настроения панического и пораженческого характера, «неуверенности в мощи Красной Армии и успешном окончании этой войны». Часть жителей Медвежьегорска даже в спешном порядке продавали свои дома и уезжали из города. Эти факты, по мнению сотрудников спецорганов, были связаны с отсутствием должной политико-массовой и воспитательной работы среди населения. Одновременно с этим работники НКВД отмечали усиление «антисоветских» высказываний, особенно среди той части населения, которая имела связи с Финляндией или родственников среди репрессированных.

Целесообразно отметить, что не менее тревожная обстановка складывалась и в Ленинграде. Еще перед самым началом войны в городе была введена светомаскировка. Это было связано как с близостью фронта, так и с нехваткой электроэнергии. И как следствие этого – с началом войны был отмечен значительный рост уголовных преступлений, прежде всего случаев злостного хулиганства. Во многих письмах, приходящих в Красную Армию, писалось об этом факте. В беседе с сотрудником «Ленинградской правды» прокурор города Н. Ф. Попов заявил, что «всякое посягательство на спокойствие ленинградцев, на их достоинство, жизнь и имущество, всякое проявление хулиганства в настоящих условиях являются тягчайшими преступлениями. Эти преступления должны немедленно пресекаться и караться по всей строгости советского закона».

14-17 декабря 1939 года состоялось несколько показательных судебных процессов. Коллегией Областного суда был рассмотрен ряд дел по обвинению группы лиц в совершении хулиганских действий, повлекших за собой нанесение тяжких телесных повреждений. В народном суде Выборгского района состоялось слушание по делу некоего В. Зудилина, который из хулиганских побуждений не затемнил окно своей квартиры и всячески препятствовал представителям общественности в его затемнении. Областной суд приговорил трех человек к высшей мере наказания – расстрелу, а остальные преступники получили от 6 до 10 лет лишения свободы. Что касается злостного нарушителя светомаскировки, то он был осужден на 6 лет «Ленинградская правда», 14, 15, 16, 17 декабря 1939 г.).

В конце декабря в горкоме партии было рассмотрено спецсообщение начальника ленинградского управления НКВД С. А. Гоглидзе, где отмечалось, что «увеличение преступности и хулиганства в городе принимает политический характер». В сообщении приводилась и статистика роста правонарушений по сравнению с 1938 годом. Если в 1938 году было отмечено всего четыре вооруженных грабежа с убийствами, то в 1939 году уже шесть случаев, невооруженных грабежей соответственно – 16 и 57, краж со взломом – 70 и 94. Общее количество уголовных проявлений всех видов составило в 1938 году 8571, а в 1939 –13 740.

30 декабря 1939 года в горкоме партии состоялось совещание «по укреплению общественного порядка в Ленинграде». Горком признал целесообразным дальнейшее проведение показательных процессов, предложил органам суда и прокуратуры принимать самые суровые меры к нарушителям общественного порядка, а также «во время затемнений ежедневно выделять 600–700 комсомольцев для поддержания общественного порядка; организовать патрулирование на вокзалах и сопровождение товарных железнодорожных поездов; предусматривать привлечение родителей к ответственности за хулиганское поведение детей; запретить подросткам до 16 лет появляться на улицах после 21 часа без сопровождения взрослых; ввести для всех школьников ученические билеты». Необходимо отметить, что принятые меры сыграли положительную роль в укреплении правопорядка в Ленинграде.

В самих войсках также наметились тревожные тенденции. Особенно явно недовольство стало проявляться с января – февраля 1940 года, когда война стала приобретать затяжной характер, а части Красной Армии понесли большие потери. Беспокойство и паника отражались в письмах из тыла на фронт, что, несомненно, оказывало негативное влияние на морально-психологическое состояние бойцов и командиров РККА. Многие не до конца понимали официальные цели и задачи данной кампании и считали, что «противоречий с Финляндией можно было избежать». В войсках наблюдались случаи отказа воевать, дезертирства, бойцы и командиры нередко самовольно оставляли поле боя и уходили в тыл.

Первые критические высказывания в адрес советского режима провоцировались сравнением бытовых условий колхозной жизни и хуторских сельских хозяйств и проявились еще во время «освободительного похода» РККА в Западную Украину и Западную Белоруссию в сентябре 1939 года. Аналогичная реакция возникала при виде деревень, оставленных финским населением при эвакуации из сопредельной полосы в глубь страны в октябре – ноябре 1939 года. Традиционные утверждения советской пропаганды о «невыносимой эксплуатации трудящихся» и «крестьянской нищете» в Финляндии оказались несостоятельными при первом же знакомстве красноармейцев с бытом и условиями труда на многочисленных хуторах Карельского перешейка.

Одновременно с протестными настроениями «экономического характера» в войсках участились случаи и политического протеста. В основном они проявлялись в призывах убивать коммунистов, политработников и командиров. Взятые особыми отделами НКВД армий и дивизий в оперативно-агентурную разработку, такие выявленные красноармейцы по мере накопления компрометирующего материала арестовывались за высказывание «контрреволюционно-повстанческих и террористических настроений» и в подавляющем большинстве случаев приговаривались к расстрелу. Все дела обвиняемых по подпунктам знаменитой ст. 58 УК РСФСР слушались на закрытых заседаниях. Публичному расстрелу, например в 9-й армии, подверглись 16 бойцов и командиров, из них девять – осужденных за «контрреволюционные преступления»[178]178
  РГВА, ф. 34980, оп. 10с, д. 5, лл. 13–14, 21–22, 24; К. Александров, Д. Фролов. 2003. С. 315–316; UA, 109Е7 kot. 42 (прошение военнопленного А. Семихина).


[Закрыть].

Всего за время боевых действий только военной прокуратурой 9-й армии было рассмотрено 700 уголовных дел. Вместе с тем официально опубликованные сведения сообщают о 843 бойцах и командирах, осужденных только по ст. 58–10 УК РСФСР по всем войскам действующей армии за период боевых действий. Однако российский исследователь К. Александров на основании имеющихся в его распоряжении статистических данных считает, что эта цифра явно занижена. Всего за 105 суток боевых действий за политические преступления были осуждены до 1100 военнослужащих РККА, а с учетом бывших советских военнопленных, возвращенных из Финляндии, – около 1500 человек

Целесообразно отметить еще один парадокс Зимней войны. Активно внедрявшийся в сознание населения советского народа лозунг о помощи рабочим и крестьянам Финляндии сыграл свою роль в отношении к финским военнопленным. В отличие от войны Продолжения, в Зимнюю войну серьезных нарушений прав пленных зафиксировано не было. В ходе подготовки данного исследования мною, например, не было обнаружено ни одного случая расстрела финнов при пленении, как это было в 1941–1944 годах. Советская пропаганда преподносила военнослужащих финской армии как насильственно мобилизованных, обманутых правителями «рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели финской белой армии». Советская пресса всячески поддерживала этот пропагандистский штамп, описывая военнопленных как плохо одетых, голодных и испуганных людей, с радостью принимающих хлеб и табак от красноармейцев. Соответственно у населения к пленным было больше сочувственное, нежели враждебное отношение.

Впрочем, во время Зимней войны гражданское население практически не имело возможности общаться с финскими военнопленными. В соответствии с советскими нормативными документами любое общение с пленными было категорически запрещено. Соответственно круг лиц, контактировавших с финнами во время Зимней войны, был весьма ограничен и сводился лишь к гражданским служащим лагерей НКВД – медперсоналу, техническим работникам и т. п. Как отмечает российский исследователь В. Конасов, во время работы смешанной советско-финляндской комиссии по обмену военнопленными взаимоотношения между военнопленными, содержавшимися в Грязовецком лагере, и его сотрудниками значительно улучшились. От былой вражды не осталось и следа[179]179
  В. Конасов, А. Кузьминых, 2002. С. 21.


[Закрыть].

Вместе с этим пошатнулась и дисциплина. Подъем пленных стал производиться в 7.30 вместо 6 часов утра. Один финский военнопленный был арестован и отправлен на гауптвахту за хулиганские действия в отношении сотрудницы лагеря. Служащие появлялись на территории в нетрезвом виде. Вернувшийся из служебной командировки начальник Грязовецкого лагеря старший лейтенант госбезопасности Волков, проработавший несколько дней в Смешанной комиссии, принял крутые меры. Некоторые сотрудники были привлечены к административной ответственности, а других пришлось уволить и даже привлечь к уголовной ответственности.

Итак, картина морально-политического состояния советского общества и его армии во время Зимней войны была далека от идиллической. Рассмотренные выше факты не позволяют согласиться с выводами наркома обороны маршала К. Е. Ворошилова, заявившего вскоре после окончания боевых действий о повышавшемся «с каждым днем в войсках» советском патриотизме, который «не ослабевал в самые трудные моменты боевой страды». Ворошилов предложил ЦК ВКП (б), Совнаркому и Сталину «гордиться высокой политической и моральной стойкостью» РККА.

В обществе сохранялся внутренний конфликт, порожденный многолетней репрессивной политикой государства по отношению к собственному народу. Кратковременная, но кровопролитная Зимняя война выявила такое специфическое явление советской действительности, как стихийный антисталинский протест. Он принял характерные очертания в условиях непопулярных боевых действий, сопряженных с военными поражениями, и имел различный характер: от жалоб и выражения частичного недовольства до открытой агитации, высказываний террористических намерений, случаев перехода на сторону противника и вступления в вооруженные антисоветские формирования. Однако факты недовольства войной так и не переросли в открытый протест, как на это рассчитывали представители русских эмигрантских организаций. В этом заключался парадокс времени. Публично заявлять о своем несогласии с «мудрой сталинской политикой» было чревато суровыми последствиями. Информация о недовольных постоянно стекалась в органы государственной безопасности со всех уголков СССР.

У людей выработалось чувство «внутренней» цензуры. Это касалось самых разнообразных сфер жизнедеятельности человека – от простых разговоров до похоронных обрядов, как это было, например в Карелии. Известный карельский фольклорист А. Степанова отмечает, что, «полностью отсутствуют зафиксированные материалы о погребальных обычаях в 1930-1940-е гг. Можно только догадываться, что в состоянии всеобщего страха, когда все старые обряды и религия отрицались, считались идеологически вредными, реакционными, упростились и похороны. В отношении причитаний не было таких жестких и прямых запретов, но люди сами могли осуществлять «внутреннюю» цензуру и на всякий случай не рисковать»[180]180
  А. С. Степанова. Карельские плачи. Специфика жанра. (Избранные статьи). 2003. С. 46.


[Закрыть].