Текст книги "Год без лета (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Нет! – торжествующе заорал Менелай, который разрубил край щита Ореста. Он тут же охнул от боли. Ответный удар сломал ему пару ребер. – Я стану богом и буду смотреть на эту землю, пока светит солнце. Мне сам ванакс это пообещал! А твои кости растащат лисы, и некому будет даже помочиться на твою могилу! Наши предки, что спят сейчас в микенских гробницах, встретят тебя в Аиде! Им ты дашь ответ за свои дела!

– Я разрублю тебя на куски! – ревел Орест, нанося удар за ударом. – Нечего хоронить будет!

– Это… уже… неважно… – отвечал Менелай, который слабел с каждым ударом. Он, сражавшийся без щита, пропустил их немало. И лишь доспех, под которым наливались багровые кровоподтеки, еще не подпускал к нему смерть.

– Я… уже… бог! – он выплевывал по слову с каждым ударом меча. – Я буду… жить в камне… и в песнях… Тело… это… прах…

Последнее слово Орест скорее прочитал по губам, чем услышал. Менелай, не слишком привычный биться левой рукой, все же пропустил удар в шею и теперь стоял, зажимая кровоточащую рану. На его лице застыла умиротворенная улыбка. Меч со звоном упал на землю, он встал на колени, а потом упал, разметав руки. Менелай умер счастливым, и Орест не мог отвести от него глаз. Он так ничего и не понял…

– Пойдем, – тесть тронул его за руку. – Ты должен сам это увидеть.

Утренние лучи озарили ущелье нежным розовым светом, прогнавшим серую мглу. Орест растерянно смотрел на уродливую кладку, перегородившую путь, и не понимал, что ему делать дальше. Это ради этого они шли через горы? Ради этого устилали своими телами проклятые камни Фокиды? Тут вообще остался хоть клочок земли, не пропитанный кровью на локоть вглубь?

Орест поднял лицо к серому небу и заорал, выплескивая всю свою боль и бессильную злобу. Он, наконец, понял, что ненавистный дядя сегодня все-таки победил.Именно поэтому он и улыбался.

Глава 15

Прятать войско больше не имеет смысла, ведь иллирийцам некуда идти. В то, что они струсят, я не поверю ни за что. Ведь и в Крисе, и выше в горах их ждут голодные семьи. Если они не вырвутся из объятий ущелий и запутанных троп Парнаса, то просто умрут голодной смертью. Иллирийцы скоро придут, ведь я вижу, как они готовятся к бою. Я слышу жалобное блеянье скота. Это режут в жертву богам последних коз и баранов. Крошечная часть мяса сгорит в огне жертвенника, сложенного из камней, а остальное пойдет в котел воинам. Им понадобятся силы для последнего рывка.

Надо же, только теперь я окончательно понял, как на самом деле погибла Микенская цивилизация. Да у нее ведь ни малейшего шанса не было против такой силы. Даже меня, того, кто готовился к этому дню полтора десятка лет, изрядно потряхивает. Их все еще больше раза в два, если не больше. Как выяснилось, тонкая струйка подкреплений с севера не прекращалась ни на минуту. Здешние пастухи видят, как по горным тропам роды северян все еще идут на юг, только число этих людей стало существенно меньше, чем раньше.

Все приготовления закончены, и указания розданы. В этом мире еще не случалось битвы, где каждая партия и каждая нота были бы расписаны с такой скрупулезной точностью. Нам ведь нужно всего лишь начать по плану, и по плану закончить. То, что случится между началом и концом, станет просто неуправляемой свалкой, где мне придется решать сиюминутные задачи. Это сборное войско никогда не училось воевать вместе, а значит, мы будем ждать сюрпризов.

– Ил, – повернулся я к сыну. – ты со своими людьми возьмешь левый фланг. Афиняне и беотийцы подчиняются тебе. Твои люди начнут по сигналу. Ты, Сардок, ударишь со стороны дельфийского ущелья. Возьмешь когорту ветеранов.

Трибун-фракиец, который воюет со мной уже пятнадцать лет, молча склонил голову. Он знает свой маневр и не отступит от него ни на волос. С царями и царевичами дело обстоит намного хуже. Они все как один отважны, но надменны и довольно бестолковы. По стилю мышления они напоминают Портоса. «Я дерусь, потому что дерусь!» придумал отнюдь не Дюма. Тут многие живут по такому принципу. Например, мой зять Муваса, который стоит рядом и скалится, довольный. Этот отморозок забывает обо всем, когда попадает в гущу схватки. Полководец из него, как из говна пуля, зато рубака он отменный. Лучший из всех, кого я встречал.

– Ты, сиятельный Муваса, – повернулся я к нему. – Возьмешь центр. На правом фланге встанут цари Арголиды, Локриды и Фокиды. Я с остатком легиона буду укреплять места, где случатся прорывы. А я вас уверяю, они точно будут. Они захотят либо сокрушить один из флангов, либо прорвать центр. Если у них получится, нам конец. Нас утопят в море, заберут наши же корабли и уже к вечеру будут в Коринфе. Тогда Афинам и Беотии не поздоровится. А потом они придут к Микенам, Аргосу и Спарте.

– Жертвенник готов, государь, – шепнул ординарец, и я вышел из палатки к войску.

Жалобно замемекал баран, оросивший кровью каменистую землю, и вскоре в полыхающую огнем каменную чашу полетела вырезанная ляжка. Вонь горелого мяса заставила меня отойти подальше, но перед этим я с загадочным видом поводил руками над огнем, бросив туда крошечный мешочек со смесью селитры, серы и толченого древесного угля. Невелика трудность с отхожих ям пару горстей кристаллов нитрата калия набрать, зато людям какая радость. Вон как орут воины, видя столб яркого пламени, поднявшийся над жертвенником. Они сейчас похожи на детей, которые кричали-кричали, и Снегурочка, наконец, вышла. Эффект плацебо работает безотказно. Они все искренне верят, что боги на их стороне.

– Ну, господи, помоги, – сказал я и удивился сам себе.

И правда ведь, не бывает атеистов в окопах под огнем. Во всех этих Посейдонов и Аресов я не верю, но в том, что какое-то высшее существо приглядывает за нами с небес, не сомневался никогда. Особенно я не сомневался перед боем. В такие моменты, когда видишь, как строятся несметные тысячи врагов, его существование становится абсолютно бесспорным.

Все битвы у нас начинаются одинаково. Сначала царь делает красивое дефиле перед войском, маша ручкой тем, кому прямо сейчас придется погибать. Я сделал то же самое, а потом с интересом понаблюдал, как это прошло у иллирийцев. Отлично прошло. Нет у них единого вождя, не смогли договориться, или даже цели такой не имели. Каждое племя стоит наособицу, и у них свои вожди. Важно ли это? Да. Поможет ли это? Не сильно, их все-таки вдвое больше.

– Запускайте Берлагу! – выдохнул я, и трубач недоуменно посмотрел на меня. Такой команды он не знал.

– Труби команду наследнику Илу, – пояснил я свою мысль, и над полем боя раздался протяжный рев.

– Охренеть! – выдохнул я, когда увидел во всей красе зрелище, которое до этого наблюдал лишь кусками. Его автором был мой сын, и я отдал все бразды правления ему, чтобы волей-неволей не повредить те робкие ростки надежды, что начал подавать мой непростой на всю голову потомок. Это целиком и полностью его идея. А получится или не получится, уже и не так важно. Я не делаю на это ставку. Это просто шоу.

Четверки коней, влекущих непривычно длинные колесницы, укрытые легчайшим кузовом из лозы, неслись по полю, выплевывая тучи тяжелых стрел. Нелюдимый упрямец Ил все-таки довел до конца свою детскую мечту и сделал тачанки, о которых я имел глупость как-то ему рассказать. Безумно дорогая затея и, по моему глубокому убеждению, бессмысленная. Но елки-палки, до чего же все это красиво…

Укрытые расшитыми попонами кони с пышными султанами из страусиных перьев картинно выгибают головы и презрительно смотрят на деревенщину, ошалевшую от их непривычного великолепия. Ошалевшую настолько, что даже смертельный поток острых жал, летевший из фургона, не мог заставить их отвести взгляда.

– Стук-стук-стук-стук…

Грохот десятка полиболов, последние модели которых могли выдержать четверть часа непрерывной работы, слился в сухую барабанную дробь. Совсем скоро придется перетягивать жилы, непривычные к такой нагрузке, а то и менять лопнувшие. Полибол не случайно был забыт. Его конструкция – инженерный тупик. Но зато какой психологический эффект…

Десяток повозок несется между двумя армиями, выпуская по двадцать стрел в минуту. Острые жала летят неприцельно, без малейшего порядка, ведь колесницы скачут по кочкам со страшной скоростью. Иллирийцы опешили до того, что даже расстрелять этакую красоту не смогли. И многие даже не подняли щитов, до того растерялись. Пращники стоят сзади, и им ни черта не видно, а редкие ответные стрелы вязнут в попонах и в лозе, из которой сделан фургон.

– Стук-стук-стук-стук…

Я, как и все тут, завороженно наблюдаю, как разлетаются стрелы, раня и убивая людей, стоявших в самых неожиданных местах. Порой гибли даже те, кто вообще не видел, что творится впереди, прикрытый тридцатью рядами своих товарищей. Судя по всему, выбыло из строя несколько сотен человек. Я вижу, как прямо передо мной могучий воин из иллирийской знати пытается унять ручьем текущую кровь. Тяжелая стрела разорвала его щеку, а левое ухо превратила в неряшливые обрывки. Он рычит и бесится, но он уже не боец.

– Стрелки! – скомандовал я, когда этот передвижной цирк ушел в сторону и спрятался за шеренгами левого фланга.

Опять раздался трубный рев, и тысячи камней и стрел взмыли в небо, забарабанив по щитам. Они летели через головы людей, падая в тесную толпу. Они жадно искали отважного горца, вышедшего на бой с огромной дубиной. Такой храбрец падал с рассеченной головой или бесстрашно выдергивал стрелу из плеча. Глупо это, наконечник вырезать надо…

Впрочем, в эту игру играют вдвоем. Иллирийцы умеют бросать камни не хуже нас. И вот мое войско превратилось в огромную разноцветную черепаху, кроме совсем уж голодранцев, пришедших сюда с одной ременной петлей и запасом камней. Штатные легионные пращники – уважаемые специалисты. Они у меня воюют за павезами, ростовыми щитами, сколоченными из досок. Из-за моей спины в толпу иллирийцев летит туча свинцовых пуль, выкашивая множество людей.

– Пехоте залп! – скомандовал я, и трубач снова надул щеки.

Первые шеренги иллирийцев, изрядно прореженных моими стрелками, качнулись вперед и опустили копья, а навстречу им вышли легионеры, каждый из которых держал два пилума. Две тысячи дротиков увязли в щитах и телах, а воины отошли за копьеносцев, сомкнувших щиты.

– Да… – расстроился я. – А ведь, бывало, после такого залпа вражеское войско вообще разбегалось. Слишком их много. Труби атаку! – крикнул я.

Теперь и мой строй шагнул вперед, оставив за спиной убитых и раненых. Сейчас самое время наступать, когда первый ряд лишился щитов, а под ноги упали хрипящие люди, пронзенные полуметровыми наконечниками. Удар моего войска получился страшным. Целые ряды полуголых воинов оказались нанизанными на копья. Те, кто потерял щит, погибли тут же, упав под ноги своим товарищам. А я еще раз проскакал вдоль трех когорт, что держал в резерве.

Мое войско называется легионом, но лишь слегка напоминает его. Круглые щиты с трезубцем вместо скутумов, много льняных доспехов, да и шлемы далеки от римских кассисов времен расцвета империи. Я не волшебник, я только учусь… Зато красные плащи у нас теперь имеют право носить только воины. И перья я не запрещаю использовать. И плюмажи из конского волоса. Единообразие я внедрить так и не смог, как ни старался. Мои легионеры пока не совсем солдаты. Они в значительной мере еще воины, дети своего времени. Хватает цыганщины, в общем. Каждая когорта несет собственную аквилу, которая здесь называется симболон, символ. И вместо орла на ее вершине торчит позолоченная бычья голова. Мы тут сыновья Посейдона как-никак, а он у нас и есть священный бык. И только сотники выделяются поперечным гребнем римских центурионов, а трибуны – высоченным алым султаном. Начальство должно быть видно издалека.

Правый фланг, где стояли отряды царей Арголиды, выпустил из своих рядов две сотни колесниц. Этот вид войск умирает, но парни старой закалки на спину коня лезть не желают. Ни доспеха у них подходящего нет, ни лошадей нормальных, ни должной выучки. А тут любо дорого! Две лошадки размером с датского дога тащат невесомую, прозрачную повозку на четырех спицах, где начищенным до блеска самоваром сияет знатный аристократ в дедовом доспехе-колоколе. Он выставил перед собой длиннейшее копье, в работе с которым обгоняет ранние модели машинки Зингер. Даже я смотрю на такого воина с уважением. Искуснейшие возницы маневрируют по полю, превратив правильное сражение в привычный микенский балаган. Правый фланг вот-вот рассыплется и станет ареной индивидуальных схваток.

– Тьфу! – не выдержал я такого непотребства. – Идиоты! Сейчас ведь ваши сиятельные задницы придется вытаскивать.

Поле под горой Крисы превратилось в кипящий котел. В центре бесновался облитый чешуей доспеха царевич Муваса, вокруг которого снопами падали изрубленные люди. На левом фланге билось ополчение Беотии и Афин, которое худо-бедно усвоило правильный строй. А вот микенцы начали гнуться. Молодецкий наскок аристократии на колесницах закончился ожидаемо. Они перетоптали копытами и перекололи копьями несколько сотен человек, и по их понятиям, они уже победили. Ан нет. Безразмерная утроба иллирийского войска выплеснула замену павшим бойцам, и микенцы начали сдавать. Поди-ка поманеврируй на заваленном телами поле, когда в тебя летят камни. Причем в основном не в тебя, а в твоего возницу и в коней.

Колесницы увязли в свалке, аристократы спешились и начали рубиться с врагом, но исход был уже ясен. Их сейчас начнут сминать, ведь за спиной колесничих точно такие же полуголые мужики с копьями, как и те, что сейчас накатывают на них.

– Плюмбаты! – скомандовал я, и рой колючек со свинцовыми грузами взмыл над полем и упал вниз, пронзая тела, ломая кости и пробивая черепа.

– На правый фланг! – скомандовал я, и легионеры, метнувшие по пять плюмбат, пошли в место будущего прорыва. Там кое-где фронт истончился, превратившись в жидкую линию. Воины идут, достав короткие железные мечи, не гладиусы, скорее лангсаксы. Лить из бронзы гладиусы для рядового состава слишком дорого.

– Тарис, ты с конницей здесь остаешься, – скомандовал я зятю. – У тебя всего пара сотен, поэтому в бой без нужды не лезь. Ударишь только тогда, когда наш центр посыплется, или когда они побегут.

– А когда они побегут, государь? – спросил меня Тарис.

– Скоро, – ответил я и некультурно ткнул пальцем вдаль. – Посмотри на гору!

* * *

– Пошел! Пошел! Пошел!

Трибун Сардок орал так, что на его шее набухли вены толщиной в палец. Легионеры лезли вниз со стены, спешно строясь в кулак. Тут остался отряд иллирийцев, который прикрывает Крису со стороны Дельф. Но он небольшой, и все его попытки помешать разбиваются о град камней и стрел, что пускают в них со стены. Этот шквал и позволил легионером Сардока построиться, дать два залпа пилумов, а потом опрокинуть охрану лагеря и втоптать их в землю. В узком ущелье когорта легионеров совершенно неуязвима. Она просто перерезала отважных до безумия северян, сделав это с эффективностью и равнодушием промышленной мясорубки.

А потом воины вошли в город. Страшный вой, плач и ужас воцарились в Крисе. Тысячи женщин и детей сбились в кучки. Несколько мальчишек попробовали было бросать камни, но их закололи походя, даже не заметив. Воинский бог Талассии не любит, когда убивают слабых и беззащитных, но тот, кто взял в руки оружие, тут же становится воином. А кто решил, что камень – это не оружие? Расскажите это пращникам, они вас быстро разубедят, проведя натурные испытания на вашем же черепе.

Матери убитых завыли и схватились за ножи. В легионеров полетели горшки, камни и вообще все, что попадалось под руку. Воины зверели, понемногу теряя разум. Они просто шли, укрывшись щитами, и резали всех, кто попадался на пути. Баб, что падали на землю или поднимали руки, щадили, пинками сгоняя в центр городка. Но таких было немного. Все больше молодые и пугливые, или те, у кого дети были совсем маленькие. Крепкие старухи, неведомо как дошедшие до этих земель, лезли на воинов, уставив деревянные вилы и дрянные кухонные ножи. Фурии с распущенными седыми волосами истошно визжали, бросали камни и умирали, проклиная своих врагов. Вскоре лагерь начал затихать. Все, кто хотел умереть, уже умерли, а в центре городка, у жертвенника Геи собралось несколько сотен воющих от ужаса баб, прижимающих к себе малых детей.

Сардок шел через это людское море, омываемый волнами ненависти и страха. Ему плевать на этот сброд. Он идет, словно заколдованный, к молоденькой девчонке, к груди которой присосался крошечный комочек, завернутый в баранью шкуру. Трибун застыл, как будто пронзенный молнией. Ему еще не случалось видеть такой красоты. Огромные, как тарелки голубые глаза, льняные волосы, падающие на плечи мягкими локонами, и непривычно светлая, нежная кожа. Сардок никогда еще не терял голову от баб, но тут его словно молния пронзила. Он подошел к девчонке, смотревшей на него с полнейшим равнодушием, и поднял ее подбородок кончиком окровавленного меча.

– Ты меня понимаешь? – спросил Сардок на родном фракийском наречии.

– Я понимать мало, – произнесла девушка сладким, чарующим голоском.

– Откуда ты? – спросил ее трибун.

– Далеко, – ответила та, подбирая слова. – Там! Север! За большой река. Земля не родить совсем. Голод есть.

– Где твой муж? – спросил Сардок, хотя и сам прекрасно понимал, что глупость сказал. Бьется ее муж, где же еще. Но у него начинало в голове шуметь, когда он смотрел в ее бездонные глаза.

– Муж, отец, братья, – девчонка показала в сторону моря. – Биться все.

– Они скоро умрут, – сказал ей трибун. – Пойдешь ко мне добром? Я не обижу тебя. Я богат. Ты будешь сыта. Я куплю тебя красивое платье.

– Я пойти, – с тоской в голосе сказала девушка. – Я твоя рабыня быть?

– Рабыня, – кивнул трибун, выставив вперед ногу, обутую в добротную калигу. – Это хорошая участь. Ты всегда будешь сыта. Поцелуй край моего платья и назови меня хозяином.

– Мой муж – сын царя, – сказала вдруг девчонка, в бездонных глазах которой промелькнули зловещие всполохи. – Мой сын – внук царя. Он по праву рождения воин есть. Он умереть в бою, как отец и дед. Ему позор быть раб.

– Чего? – раскрыл рот Сардок, но тут девчонка пронзительно завизжала и, широко размахнувшись, бросила в него своего ребенка.

Сардок, не думая, поймал малыша, но мать уже вцепилась в него, нанося один за другим удары небольшим бронзовым ножичком, что висел у нее на поясе. Когда ее оторвали от истерзанного тела и зарубили, трибуна армии Талассии было не узнать. Его лицо и шея покрылись множеством ран, а на месте глаз зияли кровавые провалы. Белокурая девчонка сломанной куклой лежала рядом, а ярость на ее личике сменилась умиротворением смерти. Она не одна такая. Полсотни женщин, которые не захотели сдаваться, подошли к самому обрыву, прижали к себе детей и с воплем бросились вниз.

– Пригоните сюда пару десятков баб, – рявкнул командир первой сотни, принявший власть. А когда плачущие женщины выстроились перед ним, заявил. – Идите вниз, к своим мужьям. Скажите, пусть придут и бьются с нами. Иначе мы на их глазах будем резать ваших детей.

– Перекрывай дорогу! – раздался протяжный крик, и легионеры начали деловито выставлять деревянные рогатки, из которых во все стороны торчали острые колья. Они построятся за ними.

* * *

– Ага! Вижу, государь, – понятливо кивнул Тарис. – Бабы со скалы прыгают. Сейчас они развернутся.

Огромное и все еще очень сильное войско, получив удар в спину, заревело как раненый зверь. Целые роды бросили строй и побежали в сторону Крисы, где воины в бронзовых шлемах, словно глумясь над ними, пинками сбрасывали в пропасть орущих старух. Армия северян, что еще недавно напирала неудержимым валом, дрогнула и рассыпалась на жалкие кучки. Кто-то побежал в лагерь, кто-то решил биться до конца. Вслед бегущим вывели тачанки, которые загрохотали смертельным дождем, с гиканьем и свистом ударила конная ала и десятки микенских колесниц. Началась форменная резня, а я отрешенно смотрел на море. Мне было плевать на эту битву. Я все равно ее уже выиграл.

– Вот и выполнил я свое предназначение, – шептал я. – Теперь все окончательно изменилось. Микенская цивилизация спасена. А вот нужно ли было ее спасать? Что придет ей на смену? Жаль, что этого я уже никогда не узнаю.

Глава 16

Год 17 от основания храма. Месяц десятый, Гефестион, богу-кузнецу посвященный. Граница Тартесса и Иберии.

Невероятно ровная линия, которой суждено было разделить Иберию на две половины, начиналась именно отсюда. Скалистый полуостров, с которого отлично видна Ливия, содрогался от бурных волн, накатывающих на его каменистые берега. В глубине, вдали от буйства океана, стояли шатры. Те, что роскошней и больше – для царей. Попроще и поменьше – для слуг и воинов. По старинному уговору Одиссей и Тимофей встречались тут каждый год, чтобы обсудить накопившиеся дела. В этот раз сюда приехали и обе царицы, тоскующие в тишине иберийской глухомани, истинного края мира. А еще сюда приехала знать двух царств, тоже прихватив своих жен. Они решили скачки провести, почти как на Кипре. Когда еще такое развлечение будет? Тут развлечений-то и нет никаких. Даже аэды не забредают в эти забытые богами места.

Разодетая по последнему слову здешней моды аристократия, сверкающая серебром и золотом, чинно хлебала жидкий суп, заедая его ячменной лепешкой. Воины жадно смотрели на кувшины с вином, а их жены – на платья цариц, которые ради такого дела выписали себе наряды из самого Энгоми. Если бы взгляды могли жечь, то Феано и Пенелопа уже вспыхнули бы, как костер. Тяжелое облако зависти висело в шатре. Ведь позволить себе пурпурное платье с декольте не мог никто, кроме них двоих. И такие диадемы. И пояса с тончайшей чеканкой. И туфли козлиной кожи, расшитые золотой нитью. И… И… В общем, обе царицы купались в волнах чужой ненависти, наслаждаясь ими в полной мере. Они целый год мечтали об этом дне.

– Твое здоровье, Тимофей! – Одиссей поднял кубок. – Лов тунца закончен, брат. Делим пополам?

– Как всегда, – мотнул Тимофей густой гривой волос, падающей на могучие плечи. – Ума не приложу, что бы мы без рыбы делали. Твое здоровье, брат!

– Да с голоду передохли бы, – усмехнулся Одиссей, утирая рубиновые капли с окладистой бороды. – Как соседи наши. Я уже устал козопасов с гор резать. Живые скелеты толпами идут.

– И у меня то же самое, – поморщился Тимофей. – Полгода в Картахене сидел. Едва удержал то место. Те, которые в горшках покойников хоронят, тысячами прут.

– У меня тоже шли, – кивнул Одиссей. – Сейчас не идут вроде. То ли подохли все, то ли оставшимся в живых теперь земли хватает.

– По весне, до лова рыбы на север сходим? – внимательно посмотрел на него Тимофей. – Самое время кое-кому кровь пустить, как раз этих дерьмоедов за зиму еще меньше станет. Смотри, год-другой, и земля оживет и начнет опять давать зерно. Тогда бабы новых воинов нарожают, а нам с тобой туго придется. Припомнят сыновья кровь отцов.

– Договорились, – кивнул Одиссей и поднял кубок. – Сходим, перережем овцелюбов этих. Давай за наших детей выпьем. Пусть они родят нам крепких внуков.

– За детей! – ответил Тимофей, стукнувшись со сватом.

Эрато и Кимато расположились рядом с Феано. Их волосы, черно-смоляные, как у матери, были уложены в сложные прически, которые почему-то назывались вавилоном. Семилетние девчонки сидели с каменными лицами, похожие друг на друга, как две сардинки. Они сегодня даже украшения надели одинаковые, хотя прекрасно знали, что за это им непременно влетит. Придется потерпеть, когда еще так повеселиться получится…

– А… а которая их них моя невестка? – Одиссей растерянно смотрел то на одну царевну, то на другую.

– Да-а, наверное… – Тимофей бесцельно водил из стороны в сторону указательным пальцем и беспомощно смотрел на жену. Он и сам малость растерялся.

– Да, демоны с ними, бери любую! – сдался он и расстроенно махнул рукой. – Я их все равно не различаю. А правда, жена, которая из них Кимато?

– Та, у которой сейчас ухо будет оторвано, – ровным голосом сказала Феано, и одна из царевен быстро подняла руку.

– Я! Я Кимато! Не надо опять ухо крутить, мам. Больно же. Лучше по заднице бей.

– А ночью ты тоже будешь сестру подменять? – подмигнул Одиссей второй царевне.

– Нет уж! – та испуганно замотала головой. – Ни за что не буду!

– Как не будешь, Эрато? – взвилась вторая. – Ты же обещала! Сестра называется!

– А зачем тебя подменять? – удивленно посмотрела на дочь Феано. – Это совсем не больно.

– Да врешь ты все! – обвиняюще уставила на нее палец Эрато. – Если не больно, то чего ты тогда так орешь, когда с отцом в спальне запираешься? Он точно тебя там лупит!

Аристократы зафыркали, пряча в бородах улыбки, и спешно налили себе по кубку. А пока Феано, краснея и бледнея, подбирала нужные слова, девчонка добавила.

– А вот когда дядя Главк к тетке Биарме ходит, она не орет! Только покряхтит немного и все. Или это дядя Главк кряхтит. Мы раз десять уже подслушивали, но так и не поняли. Но ничего, мы там дырочку провертели. Дядька к ней частенько заглядывает. Когда он в следующий раз придет, мы посмотрим. Нам с сестрой страсть до чего интересно, кто из них такие звуки издает. Мы в последний раз такие слышали, когда у нашей кухарки запор приключился.

Гомерический смех едва не обрушил скалы, стоявшие по соседству. Суровые воины держались за животы и всхлипывали, утирая слезы, выступившие на глазах. Одиссей запрокинул голову и хохотал, срываясь на неприличный визг. Феано, которая поначалу фыркала, пряча лицо в ладонях, больше не скрывалась и рыдала от смеха, не обращая внимания на поплывшую тушь. Тимофей уже не смеялся. Он не мог. Он только хрипел, колотил кулаком по столу и повторял с глупейшим видом:

– Кряхтит… Главк кряхтит… Я не могу…

И только два человека почему-то не смеялись. Сам Главк, который застыл с куском лепешки в руке, не донеся ее до рта, и сидящая рядом с ним размалеванная баба с обширным бюстом, на глазах наливающаяся густым багрянцем. У Главка были все основания опасаться за свое здоровье. Его жена-иберийка слыла ревнивицей и имела нрав, схожий по приятности с циркулярной пилой. Той самой, что ставят на лесопилках Кипра. Могучий коротышка степенно поднялся, огладил бороду и бочком пошел к выходу, делая вид, что никуда не спешит.

– Чего уставились? Мне до ветру надо, – буркнул он, отчего высокое собрание немедленно взорвалось новым смехом.

– Давай скачки на завтра перенесем? – прорыдал Одиссей, который почти закончил хохотать. – Что-то мне нехорошо стало. Думал, бока порвутся. Наливай, сват! Девки у тебя – огонь. За это надо выпить…

* * *

В то же самое время. У подножия гор Загроса.

Прибыли эта поездка даст немного. Это Кулли понял сразу же, как только посчитал расходы на охрану. Благословенные времена, когда четыре царя заключили священный мир, канули в Лету вместе с солнечным светом. На дорогах опять стало непокойно. И даже князья Ассирии, которых разделили торговлей, пошлинами и кровью, вновь подняли голову и начали хищно раздувать горбатые носы. Почему-то в такие моменты все договоры забываются, словно и не было их никогда. А те, кто еще недавно был рад пошлинам, начинает поглядывать на почтенного купца, как на законную добычу.

Кулли увидел все это, когда покинул земли хеттов и пошел через Ниневию и Арбелу. Ассирия еще не оправилась после кражи его верблюдов. Кое-где земли стояли пустые, а на месте мелких городков так и лежали руины. Кулли даже некоторое смущение почувствовал, глядя на последствия своих дел.

– Да-а, – протянул он. – Как неудобно получилось. Из-за какого-то стада верблюдов… А с другой стороны, кто их просил имущество ванакса трогать? Он такого неуважения никому не прощает. Но, опять же, три десятка верблюдов, а в ответ всю страну в пепел… М-да…

Человеческие кости, лежавшие вдоль дороги, были как старые, отполированные добела солнцем, ветром и зубами шакалов, так и совсем свежие. У Кулли на такое глаз наметан. Этих людей убил неурожай. Они пытались уйти туда, где можно добыть еды, но так и не дошли. Проводник из племени гутиев долго не мог понять, что от него хотят. А когда понял, то выяснилось следующее: никаких мидян или матай тут нет. В горах на восток от Арбелы по-прежнему живут касситы и лулубеи, а племена, чье имя отдаленно похоже на матай и парсуа, кочуют намного севернее, и добираться до них по горам примерно месяц. Сунуться через земли свирепых лулубеев, да еще и провести на обратном пути табун лучших коней… это попахивает безумием. Примерно так и сказал проводник, который наотрез отказался соваться в горные долины, где не было никакого порядка. Тамошние князья могли зарезать за цветной платок. Или за косой взгляд… Или вообще просто так, из-за плохого настроения. Спасало только то, что воинов у каждого из них было не слишком много, и в большие походы они собираются долго.

– Получается, ошибся наш государь, – растерянно чесал затылок Кулли. – Да нет, быть того не может. Он никогда не ошибается… Он говорил, что мидяне придут сюда и прогонят касситов и лулубеев. Наверное, он промахнулся лет на сто, и мидяне сюда еще не пришли. Ему простительно. Он великий человек! Что ему такая мелочь.

Кулли погрузился в тяжкие раздумья, потому что плохо понимал, как поступить. Кони у касситов и лулубеев – это не совсем то, что нужно. Они крепкие и выносливые, но под седло не годятся. Они мелкие, их растят специально для колесничного боя. Кавалерия у тех же каситов отменная, потому-то цари, выходцы из их народа, и правят Вавилоном уже полтысячи лет.

– Да-а… Дела… – грустил он. – Но, с другой стороны, кони мне нужны? Нужны! Мидяне лулубеев прогонят? Прогонят! Сам государь так сказал, а значит, ошибки быть не может. Имеет ли значение, когда именно это случится? Да ни малейшего. Касситы, лулубеи и гутии – из разбойников разбойники. Житья от них нет. А раз так…

Кулли повернулся к проводнику и спросил:

– А за двойную оплату к мидянам пойдешь?

– За двойную пойду, – уверенно кивнул проводник. – Доставлю до места в лучшем виде, добрый господин. Не извольте беспокоиться.

– Ну вот! – Кулли удовлетворенно посмотрел на свой караван. – Всего месяц пути, и мы на месте. Раз я сам не смогу привести оттуда коней, то мидяне сами для меня их приведут.

Он повернулся к слуге, стоявшему рядом, и сказал.

– Голубя принеси.

Уже через четверть часа Кулли примотал к лапке письмо. В нем не было ничего особенного. Он просто предупредил царя Энея и собственную жену, что проведет зиму в стране мидян, где бы она ни была. И что за два месяца до праздника Великого Солнца он будет стоять у северной границы Вавилонии с наемным войском. Если по дороге его не убьют, конечно, что весьма и весьма вероятно.