Текст книги "Год без лета (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Теперь в воду зашли люди с берега. В руках у них копья и крюки. Они действуют без спешки, методично. Удар в глаз, а потом трепыхающуюся тушу волокут на песок пляжа. Вода у берега окрасилась кровью и тут же очистилась волной. Огромные тела, собравшись в немыслимую для себя тесноту, почти перестали биться и легли набок, светлым брюхом к небу. А к ним уже подходили все новые люди с копьями и веревками. И теперь уже волна не могла снова стать синевато-серой, как раньше. Она розовая, а местами багровая. И она окрашивает гальку берега в цвет смерти.

Работа шла до самого вечера. Берег покрылся тёмными горами. Воздух гудел от мух, пахло тёплым мясом, жиром и внутренностями. Рыбаки длинными разрезами снимали кожу, отделяли мясо от сала, складывали его в корзины. Часть мяса закоптят тут же, часть унесут в посёлок для засолки. А потом жир вытопят и зальют в горшки.

Одиссей стоял на берегу и смотрел на багровые волны. Его губы шевелились в благодарственной молитве. Морской бог дал им еще от своих щедрот. Он снова позволил им жить. Что в сравнении с этим пурпур, серебро и золото? Просто глупая суета…

* * *

В то же самое время. Коринфия.

Передо мной ослепительно-белой, немыслимо ровной полосой растянулся Диолк, коринфский волок. Один из самых прибыльных моих бизнес-проектов сверкает свежим мрамором. Три года и огромное количество денег стоила мне его постройка. А еще она мне стоила тысяч косых взглядов и множества смешков за спиной. Исходящие ядом басилеи ахейского мира даже представить себе не могли, что тут можно перетащить что-то крупнее вшивой пентеконтеры, не имеющей палубы и трюма. Пришлось их разочаровать.

Шесть километров мраморного желоба, по которому упряжки волов тащат корабли из Саронического залива в Коринфский, сделали путь намного короче и безопасней. Теперь не нужно для этого огибать Пелопоннес, оставляя у Малейского мыса каждый десятый корабль в счет жертвы Повелителю бурь. Теперь купец из Аргоса или Афин может попасть в Дельфы дня за три. А ведь раньше он мог не попасть туда вовсе.

Узкий перешеек оборудован по последнему слову античной науки, и теперь пошлины за переправу бурным потоком текут в казну Талассии. Хотя нет, уже не текут, капают. Какая теперь торговля. А ведь было время пару лет назад, когда недорезанная коринфская знать всерьез хотела получить независимость, что самим царствовать и всем володети. Я тогда решил, что пара человек повинна смерти, и устранил сепаратизм единственно возможным способом. Вон они, на горе, их истлевшие тела до сих пор любуются с крестов на волок, который они так хотели у меня отжать. Я тогда обиделся прямо, экие наглецы. Я построил, а они купоны стричь собрались. Не перестаю удивляться людям. Логика как наука здесь неизвестна, а потому и решения порой принимаются странные, без учета дальнейших последствий. Вот для напоминания о последствиях я и запрещаю снимать тела с крестов, пока они не упадут сами. Наглядная агитация действует…

– Давай! – орут рядом. – Тащи!

Пузатый гиппогог только что разгрузили, выгнав из трюма коней в порту Истмии, а корабль направили в каменный желоб, рядом с которым терпеливо дожидалась шестерка волов. Этот корабль велик, а потому сюда ведут дополнительную тягловую силу. Я уже послал лучшего всадника на трех конях в Афины, Фивы и к Фермопилам. Я приказал архонтам вести ополчение в сторону Дельф. Здесь меня уже ждет войско Аргоса и Микен. К ним заранее послали голубя. Ополчение Пилоса пойдет своим ходом, подберем их на севере Пелопоннеса, в Эгии. Как хорошо, что тут расстояния микроскопические. По привычным мне меркам, конечно.

Корабль встал в смазанный салом желоб и медленно-медленно поехал в сторону противоположного берега Истма. Он будет там через несколько часов, когда его спустят на воду и загрузят опять. Переправа займет неделю, не меньше, и свои корабли воины потащат сами.

Купеческий корабль покорно ждет своей очереди. Судя по резной конской морде на носу, это сидонец или библосец. Надо же, будущие ливанцы еще трепыхаются. Пурпур кое-как держит их на плаву, но транзитной торговли они лишились полностью. Пока все идет к тому, что Финикия не поднимется никогда. Их города беднеют, а дешевый лес Фракии сильно подкосил торговлю кедром. Зато расцвел Угарит, без следа сгинувший в мое время. Интересно, к чему все это приведет в будущем? Ведь теперь даже я, профессиональный историк, не могу представить себе тот расклад, который возникнет на карте мира после моей смерти.

Табуны коней, безмерно уставших за время пути, всадники ведут за повод. Им нужно размять боевых друзей. Кони сначала идут медленно, лениво, но понемногу жизнь возвращается в их глаза, отвыкшие даже от этого тусклого солнечного света. Они веселеют понемногу, объедая не по-летнему чахлую траву. Я подошел к стоявшему неподалеку от берега платану и сорвал лист. Проклятье! Лист в желтовато-бурых пятнах, и деревья стоят почти голые. Это у нас так, а что творится на севере Европы, даже представить страшно. Там ведь кислотные дожди прошли не в пример сильнее, чем здесь. В Аттике болен весь виноград, кое-где на Пелопоннесе зачахли оливы. Кипр дальше, но и там есть места, где сосны в горах Троодоса теперь пугающе лысые, сбросившие пожелтевшую хвою. Жуткое бедствие обрушилось на наш несчастный мир.

* * *

Кирра, главный порт Дельф – это и не порт вовсе, а просто кусок берега, куда вытаскивают лодки. Наверное, он станет когда-нибудь портом, но пока что это убогая рыбацкая пристань, куда купеческие корабли причаливают с той же частотой, с какой сейчас проглядывает солнце. Здесь и раньше не было ничего интересного, кроме шерсти и масла, а теперь нет и этого. Убогое захолустье, которое еще не стало общегреческим святилищем Аполлона, где прорицает пифия. Аполлон тут еще неизвестен, в Дельфах поклоняются Гее.

Десятки кораблей стоят на рейде, к ужасу здешних жителей, которые на всякий случай разбежались кто куда. Примета верная: если у твоего берега стоит больше одного корабля, то непременно будут грабить, а возможно, даже убивать. Мои корабли вытащили на песок, здесь они располагаются надолго. Команда пока что почистит дно и заново осмолит его. С мостков опять ведут испуганных лошадей, тащат припасы и воинскую снасть. За городом уже копают валы, обустраивая лагерь. Никто не знает, сколько времени мы тут проведем. Скоро там встанут сотни палаток, сшитых из телячьей кожи, сложат очаги и поставят мельницы и кузни. Легион, даже неполный – это огромное хозяйство.

Басилеи Арголиды и отряды афинян и беотийцев, которые понемногу подтягиваются сюда, смотрят на это все открыв рот. Их собственный лагерь скорее напоминает цыганский табор. Там нет строгих линий палаток и улиц между ними. Ну да ничего, мы вам еще покажем настоящую цивилизацию. И даже копать отхожие ямы научим, иначе совсем скоро в лагере вспыхнет эпидемия.

К моему гневу, царь Строфий меня встречать не приехал. Вместо него с колесницы сошла Анаксибия из рода Атрея, сестра Агамемнона и Менелая. Она знает, что укрывала моего врага, но смотрит смело, прямо в глаза. Она седа, и в углах рта залегли глубокие складки. Ей тяжело, но она пытается показать уверенность, которой вовсе не ощущает. Она одета без изысков Энгоми. Простой пеплум до пят и тяжелый пропыленный плащ. Здесь даже цари живут не слишком богато. Ни ремесла, ни урожаев больших. Фокида довольно бедна. Ее цари еще не догадались зарабатывать на том бреде, что несут обдолбанные жрицы, надышавшиеся парами этилена. Но все к тому идет, ведь трещины в земной тверди исправно выпускают ядовитые газы.

– Здравствуй, царица, – сказал я ей. – А почему меня встречаешь ты? Где царь Строфий?

– Мой господин погиб, – щека ее дернулась, искаженная судорогой. – Он исполнял свой долг, как пристало царю-воину. Иллирийцы пытаются прорваться в Фокиду.

– Много их там? – спросил я.

– Да, – коротко обронила она. – Я и не думала, что столько людей может выйти в поход одновременно. Мне сказали, все перевалы через Парнас забиты воинами. Их многие тысячи.

– Где они сейчас? – спросил я.

– Пробиваются через ущелье к городу Криса, – ответила царица. – Амфиссу они уже взяли. Если пройдут Крису, то им нужно будет пройти через ущелье к Дельфам.

– Почему ты думаешь, что они не пройдут здесь? – прищурился я.

– Их ведет Орест, – невесело усмехнулась царица. – Мой племянник знает здесь каждый куст. Дорога на восток отсюда еще тяжелей. Она тянется вдоль берега, и порой нужно идти, прижавшись спиной к скале. Мальчишка с пращой остановит целое войско, а камнепад его там похоронит. Иллирийцы уже знают, что ты высадился здесь. Их разведка наблюдает за морем со скал. Они ни за что не пойдут сюда.

– Но они могут поплыть отсюда прямо на Пелопоннес, – удивился я.

– Пленные говорят, что часть их братьев все еще стоит у Фермопил, – пояснила царица. – Они хотят вырезать тамошнее войско, чтобы отомстить за смерть своих родных. А еще… Я думаю, Пелопоннес нужен только Оресту. Он хочет получить наследство отца. Остальным вождям нужны добрые пашни. А это совсем не Микены. Это Беотия, Фокида и земли северных локров.

– Кто же защищает ущелье, если ваш царь погиб? – спросил я ее. – Если не ошибаюсь, твой единственный сын бежал вместе с Орестом.

– У меня больше нет сына, – по лицу женщины проскочила еще одна гримаса, а я наконец, понял, почему ее терзает такая боль. Пилад, ее сын – там, с врагом. Для нее это хуже смерти.

– Тогда кто ведет твое войско, царица? – снова спросил я.

– Проход к Крисе и Дельфам защищает мой брат, – ответила, наконец, она. – Менелай привел три сотни своих воинов и всех мужей из Фокиды. Он держит их там уже неделю.

– Но если они пройдут Крису, то у них может появиться мысль обойти Дельфы с юга, – задумчиво произнес я.

– Только если боги помутили их разум, – уверенно ответила царица. – С юга к Дельфам пройдет только горный козел. Все три тропы перекрыты моими воинами. Иллирийцы не пойдут сюда, ванакс.

– Они должны попытаться, – ответил я ей. – Понимаешь, это единственная возможность выманить их на равнину. Да и равнина, подходящая для большого боя, здесь тоже одна. У меня просто нет выбора(2).

1 Загонную охоту на дельфинов-гринд в Испании описывали римские авторы. В частности, Плиний.

2 География горных перевалов Центральной Греции чрезвычайно сложна. Для того, чтобы провести большое войско с обозом, есть только один удобный путь – Фермопилы. Намного менее удобен путь через долину реки Кефис. Он идет южнее хребта Каллидром, параллельно Фермопилам. Есть еще обходные пути через отроги Парнаса на Дельфы. Они крайне тяжелы для большой армии, потому что идут через горные тропы. Тем не менее, для пешего войска этот путь был не просто возможен, но и считался стратегически важным. Все эти дороги неизбежно сходятся у города Амфисса. Узкое ущелье между Амфиссой и Дельфами, по которому проходит основная дорога (современная трасса EO48), – это знаменитое Ущелье Плейстос или Дельфийское ущелье. Ущелье очень узкое и извилистое именно на участке между деревней Хрисо (бывший г. Криса) и Дельфами. Современная дорога, проходящая здесь, во многих местах вырублена в скале или идет по мостам. В античности тропа была еще уже и опаснее. Дорога через ущелье выглядит как узкий серпантин даже сейчас. Вот пример с Гугл-карт.

Можно ли было взять Крису и спуститься к морю и подойти к Дельфам к югу? Да, но только в теории. У Дельф с юга нет «тыла» в классическом понимании. Город и святилище построены на крутейших террасах южного склона горы Парнас, нависающих над глубоким ущельем Плейстоса. С юга к ним просто не подступиться – только по очень крутым, легко обороняемым тропам. Именно так попыталась сделать армия галлов в набеге 279 года до н.э. Они прошли через Парнас, но потом большая часть из них погибла, пытаясь штурмовать неприступные скалы у Дельф. Их вождь Бренн покончил с собой после поражения.

Можно ли было от моря пойти на восток, вдоль берега? Нет. Это место для войска было практически непроходимо. Это не дорога, а тропа между морем и скалами, иногда шириной в пару шагов.

Таким образом, если Фермопилы взять нельзя, а путь через долину Кефиса недоступен, то лучший из оставшихся путей к Центральной Греции идет именно через Дельфийское ущелье.

Глава 12

Незадолго до этих событий. Малида.

Орест разглядывал глубокую язву на плече и проклинал того, кто придумал это бесчестное оружие. Рана была скверной, с багрово-черными краями, и она нестерпимо болела. Царевич засунул в нее комок паутины, помазал медом и замотал грязной тряпицей. Ничего, заживет, какие его годы.

В лагере стоит тоскливое уныние, и слышится нескончаемый женский плач. Убитых и покалеченных столько, что не знают уже, что с ними делать. Число могил идет на сотни, а еще множество обожженных мечутся в бреду, готовясь сойти в царство Аида. Страшные раны от колдовского огня породили жар и лихорадку. Люди просто на глазах сгорают.Напряжение все нарастает. Десятки племен и сотни мелких родов начинают посматривать друг на друга косо. Большой кровью дался этот путь. Те, что пошли в Фессалию, сгинули на перевалах, и лишь единицы добрались сюда, вовремя повернув назад. А вот те, кто решил ограбить Фтиотиду, оказались счастливее. Ту страну обобрали в дым, а ее воинов загнали в неприступные акрополи, на вершины гор. Царь Неоптолем был ранен в одной из битв, его едва успели вынести верные люди. Но даже та добыча уже заканчивалась. Чудовищная орда съедала все на своем пути, не оставив ни былинки.

– Что делать будем? – спросил его Пилад, вернейший из верных, почти брат.

– В обход идти, – глухим голосом ответил Орест. – Иначе сгинем тут.

– Как ты хочешь идти? – поднял на него удивленный взгляд друг. – Разведка сказала, что Кефис перекрыли плотиной. В самом узком месте теперь озеро. Дороги на Орхомен больше нет.

– Да так же, как мы с тобой бежали из Дельф, – невесело усмехнулся Орест. – Через Парнас.

– Ты спятил? – побледнел Пилад. – Тогда ведь моей земле конец! Ее же дотла разорят. Там ни травинки не останется.

– А что делать? – поднял на него тяжелый взгляд Орест. – У тебя есть другие мысли? Если хочешь, давай просто умрем под этой стеной.

– Да я лучше умру, – рыкнул Пилад. – Я не приведу врага на землю предков.

– Я приведу, – с каменным лицом произнес Орест. – Пусть твоя совесть будет чиста.

– Мой отец… моя мать…сестра… – растерянно посмотрел на него Пилад. – Да ты спятил! Я не дам тебе…

– А что ты сделаешь? – грустно усмехнулся царевич. – Мы уже здесь. Мы не можем пройти дальше. Путь только один. На Дельфы.

– Я не позволю тебе…! – Пилад потянулся за кинжалом, что висел у него на поясе, но Орест оказался быстрее.

– Прости меня, если сможешь, – сказал царевич, глядя в неверящие глаза своего двоюродного брата. – Сочтемся в Аиде, когда я туда попаду. Я не сомневался в тебе. Ты слишком хорош, чтобы пойти на предательство. Поверь, дружище, мне сейчас еще хуже, чем тебе.

Орест выдернул окровавленный нож из живота лучшего друга, закрыл его стекленеющие глаза и сел рядом, завывая от невыносимой муки. Теплая кровь самого близкого человека залила его пальцы. Сердце царевича разрывалось от горя. Ведь он знал, что все будет именно так. Он готовился к этому разговору с того самого момента, как только увидел стену, намертво перекрывшую дорогу на юг.

* * *

Путь, который обычно проходят за три дня, воины пришли за два, оставив семьи и скот позади. Они нагонят. Амфисса, город южных локров, встретил их паникой и бестолковой суетой. Никто не ждал их здесь, ведь всех пастухов, что встречались в дороге, армия северян резала на месте. Пастух летел в ближайшую пропасть, а его скот шел в котел до предела оголодавшим людям. Иллирийцы шли в затылок друг другу, растянувшись на десятки стадий. Они не отставали и шли ровно столько, сколько шел проводник, царевич Орест. И как только он опускался на землю, утомленный тяжелой дорогой, опускались и они. Количество людей, запрудивших отроги Парнаса, было так велико, что когда первые отряды ворвались в Амфиссу и окружавшие его деревни, то последние рода спускались с гор еще пару дней.

– Нужно идти дальше! – орал Орест, в бессильной злобе наблюдая, как огромное войско превратилось в неуправляемое стадо. Его не слышали. Иллирийцы, ограбившие по пути несколько горных деревень, наконец-то дорвались…

– Дураки! – орал Орест. – Проклятые дураки! Да все ваше будет! Надо идти, пока в Крисе не спохватились! Туда ведь недолго совсем! До заката на месте будем!

Он бегал по городку, хватал за грудки каждого встреченного вождя и говорил, говорил, говорил… Кое-как многотысячное войско, растащившее все, что было у несчастных локров, приготовилось пойти дальше, но многие часы уже были потеряны. И это Орест понял, когда увидел ущелье, перегороженное войском Фокиды, граница которой лежала совсем недалеко, в двух часах ходьбы от разграбленного города. Нужно всего лишь пройти через ущелье.

– Дядюшка! Дядюшка! Быстро вы.

Орест растерянно переводил взгляд с Менелая на Строфия и обратно. Один из них – брат отца, а второй – муж тетки. Единственные близкие ему люди, да только… Нет близких у проклятого богами потомства Пелопа. Обречены его дети, внуки и правнуки убивать друга, пока оставшийся в живых не залезет на трон Арголиды прямо по остывающим телам родных. Таков злой рок.

– Мы тебя не первый день тут ждем, – сплюнул на каменистую землю Менелай.

– Где мой сын? – спросил Строфий, одетый в побитый бронзовый доспех, смотревшийся просто убого рядом с той роскошью, в которую облачился царь Спарты.

– Он умер, – коротко ответил Орест. – Я похоронил его, как подобает сыну царя. Правда, погребального пира справить не смог, прости. Нечем было угостить людей. Но я тебе клянусь, я почту его память.

– Он погиб в бою? – лицо Строфия окаменело.

– Я его убил, – спокойно сказал Орест. – Он не хотел вести врага на родную землю.

– Значит, он у меня не совсем пропащий был, – с облегчением выдохнул царь. – Выходи биться, сволочь. Хочу пустить тебе кровь, я долго этого ждал. Бьемся по старине, без этих новых штучек.

Ущелье шириной в сотню шагов перегорожено воинами поперек. Тысячи людей заполняют его, сделав преимущество иллирийцев совершенно иллюзорным. Здесь будут биться щит на щит, копье на копье, меч на меч. Два благороднейших воина из царского рода начнут сражение, а боги выскажут свою волю, даровав победу одному из них.

Старинный обычай стал понемногу забываться, но только не здесь, в захолустье. Два закованных в бронзу бойца смотрели друг на друга через край щита, и приготовились метнуть копья. Строфий старше и опытней. Он невероятно силен, но Орест моложе и быстрее. Вот поэтому копье царя Фокиды пролетело, лишь скользнув по щиту микенца. Орест вовремя отклонился в сторону. Его ответный бросок Строфий принял на щит, и несколько слоев кожи оказались пробиты насквозь.

– Хороший бросок! – восторженно заревели иллирийцы.

И впрямь, пробить склеенную воловью кожу может только лучший из воинов, с детства учившийся этому мастерству. Строфий попытался вырвать копье, но тщетно. Да и Орест не дал ему этого сделать. Он налетел коршуном на своего дядю, обрушив на него удар меча. Царь кое-как отбил выпад, но щит оказался слишком тяжел. Нелегко управляться с таким, когда копье тянет руку к земле. Его ответный удар Орест отвел в сторону. Дядя попытался снова поднять ставший неподъемным щит, но он не успел. Царевич неуловимым движением ужалил его острием меча. Строфий застыл, схватившись за горло, из которого толчками била алая кровь, а потом упал лицом вниз.

– Вот так, – сказал Орест, в тоне которого не было и капли радости.

– А со мной хочешь подраться, малыш? – услышал он голос Меналая.

– В другой раз, дядя, – ответил Орест. – Не нужно испытывать милость богов. Они уже явили сегодня свою волю. Вам конец.

– Ну, это мы еще посмотрим, – пообещал Менелай и заорал. – Щиты сомкнуть!

Две человеческих волны нахлынули друг на друга, встретившись там, где лежало тело убитого царя. Первые ряды погибли сразу же, слишком силен был удар. Мертвые люди стояли, пронзенные копьями, раздавленные в неимоверной давке. Раненые не шевелились, тесно прижавшись к убитым. У них даже дышать едва получалось, они только хрипели, пуская кровавые пузыри. Совсем скоро бой стих сам собой, ведь враг не мог дотянуться до врага, а воины не могли поднять оружия. Людские волны разошлись, чтобы унести убитых. Солнце садилось. До предела уставшие воины опустились на камни, чтобы хоть ненадолго смежить глаза. Утром они встретятся снова.

* * *

В то же самое время. Пер-Рамзес. Нижний Египет.

Чати Та стоял перед повелителем, склонив голову и покорно сложив руки на животе. Он немолод, как немолод и сам фараон. Им обоим идет шестой десяток, и они вместе уже без малого четверть века. Они многое прошли и видели всякое, но так плохо дела в стране Та-Мери не шли еще никогда. Большой голод все-таки пришел, и ни конца, ни краю ему пока нет.

– Южное царство бедствует, государь, – глухим голосом говорил Та. – Урожаи скудные, а зимние дожди залили землю ядом. Люди видели, как деревья сбросили листья, и они в ужасе. Собрать положенное мы не можем.

– Собирайте, – с каменным лицом ответил Рамзес. – Если нужно, веди воинов вместе с писцами.

– Будут бунты, о сын Ра, – упрямо ответил чати. – Да, мы подавим их, но этим воспользуются слуги Амона. Они уже вовсю говорят, что боги наслали наказание на Землю Возлюбленную из-за того, что нарушен установленный порядок вещей.

– Что они имеют в виду? – удивленно посмотрел на него Рамзес. – Неужели они осмелились…?

– Осмелились, мой господин, – невесело усмехнулся Та. – Они намекают, что если сыну Ра нужна поддержка, то они готовы ее предоставить. А иначе они не станут останавливать гнев толпы, которая считает, что живой Гор плохо исполняет свой долг.

– И чего они хотят? – зло прищурился Рамзес.

– Они хотят, чтобы был восстановлен старинный обычай, – глухо ответил Та. – Они призывают к порядку вещей, установленному при сотворении мира. Требуют, чтобы Сын Ра возвратил сан Первосвященника урожденному слуге Амона. Ибо гнев бога за такое самоуправство и отвернул от людей солнечный лик. Так они говорят, величайший…

– А они не требуют, случайно, чтобы я возвратил из ссылки Рамсеснахта? – начал закипать фараон.

– Я не осмелился передать их слова, – стыдливо отвел глаза Та, – но да, господин, потребовали. Они сказали, что он ушел не по своей воле, что враги вынудили его просить отставки. И что достойной наградой за такое унижение для него станет должность первого жреца Амона.

– Какая наглость, – выдохнул Рамзес, не веря тому, что услышал. – Да как они смеют!

– Это не все, господин, – глухим голосом продолжил Та. – И еще жрецы требуют поменять всех слуг богини Нейт. Они считают, что те пособники чужаков.

– А иначе? – прищурился фараон.

– А иначе, говорят они, бог Амон-Ра никогда не явит свой лик Стране Возлюбленной. Мгла и голод будут вечно терзать нашу землю.

– Но если они скажут такое на ступенях храма, то это… это же приведет к бунту! – фараон побледнел и вцепился в подлокотники своего кресла.

– Именно так, государь, – подтвердил чати. – И я боюсь, что тогда даже войско не поддержит тебя. Разве что наемники, но сколько их.

– Иди, Та, – махнул рукой фараон. – Я позову тебя. Мне нужно подумать.

* * *

Лаодика закусила губу от обиды. Да, она не так хороша, как юные флейтистки, живущие в Доме Женщин, ведь она за эти годы родила троих детей. Почему муж стал так холоден с ней? Он не удостаивает ее разговором, он даже не смотрит больше в ее сторону. Он без объяснений пропустил положенные дни в ее покоях, а его слуги ничего толком не говорят. Они либо виновато отводят глаза, либо откровенно торжествуют, как будто знают что-то такое, что неизвестно ей самой. Впрочем, после нескольких кошелей серебра и недели томительного ожидания, она все поняла. Джети, ее придворная дама-египтянка, разнюхала все, что произошло во дворце. Она купила кое-кого из писцов в канцелярии самого фараона.

– Вот так, госпожа, – закончила свой рассказ Джети. – Получается, снова жрецы Амона большую силу почуяли. Думают, их время настало.

– Слухи уже давно шли, – Лаодика наморщила гладкий, как у мраморной статуи лоб. – Они там копошились, как клубок змей, а теперь вон чего удумали.

– Да как же, госпожа! – с испугом посмотрела на нее Джети. – Ведь и правда, бог Амон спрятал от людей свой лик. Голод вокруг.

– Мне про это все известно, – поморщилась Лаодика, которая не так давно побеседовала с племянником Астианактом, приехавшим навестить мать. – Солнце на своем месте, и оно никуда не делось. Тучи закрывают его. Жрецы лгут, Джети. Они хотят воспользоваться этой бедой, чтобы вернуть себе власть.

– Да что вы говорите такое, госпожа! – перепугалась придворная дама. – Разгневался бог, все это знают. И как не страшно вам говорить такое!

– Где сейчас государь? – спросила Лаодика.

– Он в своих покоях был, – уверенно ответила Джети.

– Украшения, воротник и мою свиту, – приказала Лаодика, и та в ужасе уставилась на нее.

Прийти без приглашения к сыну Ра! Немыслимо! Тем не менее, придворная дама не посмела перечить самой хемет-несут, и совсем скоро царица стояла у дверей покоев своего мужа, где до этого ни разу не появлялась без приглашения. Она даже не взглянула на охрану, которая нерешительно мялась, не зная, как ее остановить, толкнула дверь и вошла. Огромная комната была разделена множеством колонн, крадущих пространство. Росписи стен, медные сосуды, стоявшие в углах, и вычурные жаровни радовали бы глаз своей изысканной роскошью, но сегодня Лаодике было не до этого. Ей было страшно. Страшно, как никогда в жизни.

– Нейт-Амон? – изумленно посмотрел на нее Рамзес. – Как ты посмела прийти сюда? И почему тебя пропустили?

– Я все еще твоя царица, – спокойно ответила Лаодика. – Кто посмеет встать у меня на пути? Разве у нас перестали сжигать тех, кто прикоснулся к священной особе? Я хотела поговорить, господин мой. Ты ведь помнишь, что я обещала быть шарданом у твоей спальни? Время настало. Я готова к бою.

– Боя не будет, – лицо Рамзеса исказила гримаса. – Уходи к себе и не смей больше появляться здесь без моей воли. Ты проявила немыслимую дерзость! Да как ты посмела!

– Выслушай, и я немедля уйду, – спешно сказала Лаодика. – Они не отступят. Сегодня они хотят пост первого жреца, а завтра потребуют новые земли и пожалования. Они разорят казну. Нам конец! Стране Возлюбленной конец! Запри их здесь, возьми их семьи в заложники. Царь Эней говорит, что не твои грехи тому виной. Это Гефест кует огромный меч богу войны. Пройдет год-другой, и пыль в небе осядет сама. Хочешь, пусть жрецы Амона проведут молитву. Я клянусь, она ни на что не повлияет. Солнце не покажет своего лика. Они просто пугают тебя!

– Уходи, – Рамзес устало опустил все еще могучие плечи. – Ты глупая баба, и ты ничего не понимаешь. Я не собираюсь обсуждать с тобой свои решения. Храм Сераписа будет закрыт, его слуги изгнаны, а Рамсеснахт станет верховным жрецом. Этого уже не изменить. Если я не уступлю, страна захлебнется в крови. И там будет и моя кровь, и твоя, и кровь твоих детей.

– Но… – упрямо посмотрела на него Лаодика.

– Уходи, – угрожающе взглянул на нее Рамзес, и как будто неведомая сила согнула спину Лаодики в поклоне и выбросила ее за дверь.

Она ушла, а могучий воин и мудрый правитель сел, обхватив голову руками. Его не смогли победить враги, но победили боги. Он вознесся слишком высоко. Он оскорбил их слуг, и теперь само Солнце карает его, лишив землю своих лучей. Разве может быть знамение более явное, чем это? Он неправ, и он отступит. Он, Усер-маат-Ра мери-Амон, останется праведником на суде Осириса. Он не хочет лишиться доброго посмертия. Он сделает все так, как было при его благочестивых предках.

Царица Лаодика шла по коридорам, а ее безупречно правильное лицо походило на бесстрастную маску. Подведенные по египетскому обычаю глаза смотрели в никуда. Казалось, она сама не понимала, куда идет, и лишь стайка придворных дам, шествующих перед ней, показывали нужный поворот. Проклятые коридоры казались бесконечными, и лишь многолетняя выучка не позволила ей обнаружить свою слабость. Ну вот, наконец-то, заветная дверь. Лаодика вошла в свои покои и встала недвижима. Служанки, поклонившись, бросились к ней, вмиг сняли тяжелые украшения и изысканное платье, собранное в мельчайшую складку. Лаодика покорно подставила руки, и на нее надели легкий хитон, в котором она любила отдыхать.

– Все вон, – безжизненным голосом произнесла Лаодика, и служанок как ветром сдуло.

А она… А она упала на кровать и зарыдала в голос. Она всхлипывала и колотила кулаками ни в чем не повинный матрас, но потом ненадолго успокаивалась, впав в спасительное забытье. Жуткие мысли мелькали в ее голове. Она поняла, что время тяжелых решений настало, но принять этого не могла. Ведь это ее муж, отец ее детей… И тогда она начинала рыдать снова. Натужное старческое кряхтение, скрип кровати и нежное поглаживание. Это мама присела рядом, кто еще посмеет так вести себя с ней.

– Они все-таки прижали его, доченька? – услышала она сочувственный голос Гекубы.

– Да, – прорыдала Лаодика. – Он сдался. Это конец! Я не хочу…

– Надо, – Гекуба продолжила ее гладить, как маленькую девочку. – У нас не остается выбора. Иначе твой Неферон никогда не станет царем, а ты сама встретишь старость в какой-нибудь заплеванной каморке, которую тебе дадут из милости. Поверь, остаток твоей жизни станет Тартаром наяву. Ты будешь мучиться каждое мгновение. О тебя будут вытирать ноги, тебе будут плевать в лицо. И некому будет тебя защитить. Они никогда не простят тебя. Они ничего не смогут сделать Энею, но зато вовсю отыграются на тебе. Крепись, девочка моя. Сейчас ты должна быть сильной. Ради себя, ради своих детей. Настоящая царица – это та, кто вовремя выбирает правильный путь и идет по нему до самого конца. А он… Не жалей его. Он сам виноват в том, что случится. Он стал слаб, а в нашем деле этого не прощают. Если бы на его месте был Эней, эти люди уже жрали бы свои собственные глаза. Великая мать, прости меня! Я, кажется, похвалила того, кого всей душой ненавижу.

Глава 13

Год 17 от основания храма. Месяц восьмой, Эниалион, богу войны посвященный. Энгоми.

Горячая ванна и любовь близких – немыслимая роскошь, которой Цилли была лишена несколько месяцев. Она нежилась в огромной, высеченной из камня чаше, заставляя служанок подливать все новые и новые порции горячей воды. Сейчас она даже думать не хотела, сколько они сожгут дров, и на сколько маленьких драхм уменьшится их капитал. Она неплохо заработала в своей последней поездке и могла себе позволить крошечную слабость. Впрочем, что-то изменилось в ней за эти месяцы. Совсем чуть-чуть, почти неуловимо. Просто понимание ею всего сущего стало несколько иным. Она как будто порвала путы, которые связывали ее по ногам и рукам, и воспарила в небо. И оттуда, с необыкновенной высоты, все ее прежние суетные мыслишки казались теперь почтенной купчихе глупыми, неуместными и смешными. Она вдруг поняла, что цель ее прежней жизни – это и не цель вовсе, а всего лишь инструмент для ее достижения. Оказывается, золото можно сыпать щедрой рукой, и во многих ситуациях это оправдано. Только теперь она по-настоящему осознала, насколько велик царь Эней, который закопал в свою столицу немыслимое количество так любимых ей статеров.