Текст книги "Год без лета (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– А ведь и правда, – Цилли натирала тощее тело ароматным мылом, которое тоже придумали здесь, в Энгоми. – Золото нельзя есть, а пурпурных платьев нужно… ну пусть пять! А что потом? Что потом делать с золотом и серебром? Раздать людям. Но не просто раздать, а раздать красиво, как это сделал царь Эней. Слово еще такое затейное Кулли сказал… инвестировать, а не раздать. Инвестировать в спокойную жизнь, в армию, в чистые улицы. В порядок и законы, в конце концов. Вот оно, счастье-то.

Блаженная нега не может быть вечной, и Цилли, сожалеюще вздохнув, вылезла из ванны, вытерлась насухо и надела толстый полотняный халат. К вечеру даже в конце лета становилось довольно прохладно.

– Я думал, ты оттуда уже и не вылезешь, – хмыкнул Кулли, глядя на ее голову, завернутую в огромный тюрбан из полотенца. – Воз дров сожгли, наверное, пока ты там плескалась.

– Да мне плевать, – спокойно ответила Цилли и налила себе чашу вина.

– Чего-о? – у Кулли даже челюсть отвалилась вниз, придав лицу царского тамкара выражение крайне глупое и такой важной особе совершенно неподобающее. – Ты не заболела, душа моя?

Кулли подошел к жене и заботливо потрогал ее лоб. Тот был вполне обычен на ощупь, жара купец не ощутил. Тем не менее дело ему показалось скверным, и он вопросительно уставился на жену, ожидая объяснений.

– Бери товар и поезжай в Мидию, за лошадьми, – сказала Цилли. – Попутно договорись с царями о найме войска. Следующей весной оно нам понадобится.

– О чем ты договорилась с жрецами? – спросил Кулли.

– Да, в общем-то я услышала именно то, что и ожидала, – пожала Цилли костлявыми плечами. – Они с удовольствием возьмут наши деньги, но ничем помогать не станут. Они милостиво признают победу, когда она и так свершится.

– Тогда и не нужно им ничего давать, – хладнокровно ответил Кулли. – Получат потом, из прибыли.

– Угу, – кивнула Цилли-Амат. – И я тоже так думаю. Сумма немалая, но дать все равно придется. Нам без них не обойтись.

– Как они отнеслись к тому, что править будет совет купцов? – Кулли посмотрел на нее прищурившись.

– Никак, – твердо ответила Цилли. – Они этого не примут. Даже если царя-мальчишку посадим на трон. Мальчишка вырастет, и мы все пойдем на кол. Причем первыми пойдут именно те, кто добудет ему эту победу. Царей-касситов остаться не должно.

– Плохо, – поморщился Кулли. – Самому рискнуть? Боюсь, не пойдут люди за купцом.

– Зато за эвпатридом Талассии пойдут, – ответила Цилли-Амат.

– Поговорить надо с государем, – вмиг поймал ее мысль Кулли. – Он может оценить безумие твоей затеи. Я, кстати, давно замечал, что чем безумнее звучит идея, тем проще нашего царя на нее уговорить.

– А эти идеи потом получалось воплотить в жизнь? – спросила Цилли.

– Почти все, – уверенно кивнул Кулли. – У него отменный нюх на хорошие мысли. Иному купцу впору. Он как будто знает, что можно сделать, а что нет. Мы ведь все смеялись над Ахирамом, когда он хотел Великую пустыню перейти. А государь и одобрил, и денег дал, и письма для египетских наместников помог получить. Ахирам оттуда золота и слоновой кости несметное количество привез. Жаль только, глупцом оказался, возжелал немыслимого.

– Да, редкостный дурень, – кивнула Цилли. – Но размах у него был хорош. Тут ничего не скажу. Могло и получиться.

– Не могло, – Кулли покачал головой. – Ты не все понимаешь просто. Тут каждый третий стучит, как голодный дятел в весеннем лесу. Я ведь точно знаю, что Ахирама предали тут же.

– А, так вот почему его бывший приказчик тамкаром стал, – восхитилась Цилли. – Кстати, а почему ты говоришь «стучит»?

– Не знаю, – ответил Кулли. – Но, по-моему, доносить в нашем новом языке – это значит совершить гнусный поклеп к собственной выгоде, а стучать – это ты вроде как хорошее дело сделал, государству на пользу. Никто тебя за такое порицать не будет, и даже наградить могут. Хотя, положа руку на сердце, я особенной разницы между этими понятиями не вижу.

– Конечно, все это делают к собственной выгоде, – понимающе вздохнула Цилли. – Плохо я все-таки здешние обычаи знаю, а ведь не первый год тут живу.

Тему мятежа в городе предпочитали не обсуждать даже в кругу семьи. Почему-то считалось, что это может принести несчастье. Еще бы, вчерашние богачи несколько месяцев сохли на крестах, а их семьи приписали к рыболовецким артелям. Навечно. Изнеженные купчихи, еще недавно натиравшие пышное тело маслами из далеких стран, теперь работали по пояс в ледяной воде или голыми руками очищали тунцовые туши от кишок. Ну, так себе удача была у их мужей.

– Когда государь вернется? – спросила Цилли.

– Не знаю, – сказал Кулли. – Большая война на севере. Я пойду в Мидию, а ты жди его здесь. Без него все равно ничего не решить.

– Надо еще кое-что сделать, – пристально посмотрела на него Цилли. – Поговори с Анхером, пусть отольет из бронзы статую Мардука в два человеческих роста. Точно такую!

И она поставила на стол металлическую фигурку размером в ладонь. Суровый мужчина с окладистой бородой и в высокой шапке взирал на купеческую чету с затаенной тоской. Нелегко сейчас его пастве, а многие изображения божества попали в плен и увезены в Сузы.

– Да ты хоть понимаешь, сколько это будет стоить? – Кулии потер грудь, где пойманным воробьем затрепыхалось сердце.

– Не дороже серебра, – зло оскалилась его жена. – Понимаю, конечно. Я что, дура, по-твоему? Только нам без этой статуи никак.

– Угу, – понимающе кивнул Кулли. – Думаешь, они все-таки посмеют разграбить Эсагилу, священный дом Мардука?

– К тому все идет, – поморщилась Цилли. – Они везде так поступают. Без помощи Мардука нам не обойтись.

– А Иштар? – выжидательно посмотрел на нее муж. – Ее поддержку мы получим?

– Великая энту – родня царю, – бросила Цилли. – Не ко времени.

– Но зато радости Иштар для нас еще доступны, – игриво подмигнул Кулли. – Пойдем-ка в спальню, моя дорогая.

– А и пойдем, – встала Цилли. – Надо кое-что посчитать. Кстати, мой дорогой муженек. Когда я уезжала, в нашем расходном ларце денег оставалось едва на дне. Только не говори мне, что все это время ты жил на те крохи.

– Э-э… – покраснел Кулли.

– Я тебя проверяла, – Цилли протянула руку. – У тебя копия моего ключа. Давай ее сюда. Ума не приложу, как ты, негодяй, умудрился снять с него слепок!

– Конечно, моя дорогая. От тебя ничего не скроется, – уныло протянул Кулли и отдал ей ключ, который висел на шее. Он изо всех сил делал скорбное выражение лица, выдавливая из глаз скупую слезу. Конечно же, у него припрятан еще один дубликат. Цилли не должна ни о чем догадаться, а это трудно. Нюх ее подобен собачьему.

* * *

В то же самое время. Септ IV, Верхний Египет, поместье неподалеку от г. Уасет, больше известного как Фивы.

Время Шему уже прошло, Нил разлился, но тяжелого зноя, обычного для этого месяца, не было и в помине. Напротив, царила приятная прохлада, больше подходящая для времени Всходов. Тусклое небо, затянутое серыми облаками, едва пропускало солнечные лучи, а растительность, которая вдоволь напилась воды, все равно выглядела какой-то безжизненной. Прекрасный сад, где обычно благоденствовал жасмин, инжир и гранат, стоял поникший. Листья винограда, заплетавшего беседки и арки над тропинками, изобиловали грязно-желтыми пятнами, а ягод в этом году так и не увидели. Они висят незрелыми, ведь виноград должен пить солнце, чтобы ягода налилась сладким соком. Прямоугольный пруд, где цветут священные лотосы, окружен стройными рядами финиковых пальм, которые тоже дали одни пустоцветы. Только утки, что ныряли в пруд за мелкой рыбешкой, не слишком печалились. Рыба пока была, и именно она не давала погибнуть целым селениям. Ели даже крокодилов. Ведь это животное почитают как бога вовсе не во всех септах Та-Мери. Кое-где его бьют, как зловредного хищника. Уж здесь, на юге, точно.

Рамсеснахт, когда-то всесильный жрец Амона, а теперь обычный потомок знатнейшего рода, живущий в собственном поместье, крутил в руках письмо, доставленное с севера от верного человека. Это письмо уже третье, и все они говорят об одном и том же. Победа слуг Амона оказалась мнимой. Фараон примет все их условия, но потом, когда солнце снова воссияет на небе, откажется от своих обещаний. Все причастные к этой истории будут изгнаны с позором, а к нему, Рамсеснахту, снова придет человек без имени. Только он уже не станет пугать. Он его просто убьет.

– Безымянный… – шептал жрец. – Он снова придет. Рамзес… Значит, ты все знал. Проклятый колдун с севера подчинил тебя своей воле. Эта негодная баба… Она сбила тебя с толку…

Дело было плохо. Именно это и следовало из письма. Можно было бы предположить какую-то хитрую гаремную игру, но некоторые детали указывали на то, что это совсем не игра. Дело в том, что Рамсеснахт никому не рассказывал всех деталей самого жуткого дня своей жизни. О встрече с убийцей не знал ни один человек, кроме него самого, Безымянного и тех, кто его послал. А это значит, что все написанное в письме – истинная правда. Фараон и впрямь сказал это. Да и люди, пославшие письма, не знали друг о друге. Они прислали сообщения, которые отличаются в мелких деталях. Ровно таких, какие додумывают глупые служанки, которые хотят получить колечко или флакон с ароматами. И которые готовы за подарки и сладкую лесть разболтать все секреты своей госпожи.

Ему понадобилось всего три дня, чтобы собрать тех из слуг Амона, что были верны старинным обычаям. Все они происходили из знатнейших семейств. Их отцы занимали эти должности, а до них – деды и прадеды. Фараон не посмел прогнать третьего и четвертого жреца Амона, а место Рамсеснахта отдал его племяннику. Здесь не было казначея храма, назначенного царем против всех законов, зато явился старый казначей, который оказался готов на все, чтобы вернуть свое место.

Все жрецы были неуловимо похожи друг на друга. Сытые, уверенные в себе, с немигающим взглядом глаз, лишенных ресниц, они скорее казались статуями, чем живыми людьми. Лицемеры, воспитанные лицемерами, эти люди питались той властью, что дана им законом, уходящим во тьму веков. Среди них нет дураков. Они понимали, что лгут черни, и их это ничуть не беспокоило. Они стоят выше мирской суеты. Для них ложь – это просто инструмент власти, точно такой же, как копье для воина. И за свою власть эти люди будут драться до конца, потому что вовсе не цари, а они, слуги богов – истинные хозяева страны Та-Мери.

Жрецы читали письма, а потом передавали их по кругу. На их лицах выражение задумчивости понемногу менялось на глухую ярость. Их хотели провести, как мальчишек. И только один из них, Аменемопет, четвертый слуга бога, оставался в сомнениях. Он морщил безбровое лицо и молчал, перечитывая письма раз за разом.

– Не ловушка ли это, достопочтенные братья? – с сомнением произнес он.

– Эти письма прислали надежные люди, – спокойно ответил Рамсеснахт. – Они служат мне много лет. Они поставлены наблюдать за тем, что происходит в покоях сына Ра и царицы-северянки. Вы же сами читали. Наша царственная чета смеялась, когда обсуждала это. Они считают нас дурнями из далекого захолустья. Они считают, что нас можно провести, как детей.

– И ведь почти провели, – зло выплюнул бывший храмовый казначей. – Если бы не эти письма, мы бы пошли на сделку, как стадо баранов. Он скоро почует силу, а потом снова присвоит себе богатства храма. А нас сотрет в порошок.

– И все же это может быть ловушкой, – упрямо заявил Аменемопет.

– Тогда тем более нужно действовать, – твердо ответил Рамсеснахт. – Если на нас открыли охоту, ее уже не остановят. Вспомните фараона-отступника. Как хитро, шаг за шагом он оттер от власти жрецов. А что он сделал потом? Он объявил себя единственным посредником между богом и людьми. И ведь он умер, почти доведя дело до конца. Если бы не его сын Тутанхамон, этот тупоумный калека, никто из нас сейчас не носил бы шнур посвящения. Я считаю, что Стране Возлюбленной нужен новый владыка.

– Согласен…

– Согласен… – послышалось в комнате.

– Мать наследника – царица Тити, – мрачно высказался один из жрецов, сидящий на дальнем конце стола. – Она его родная сестра, и она точно будет мстить.

– Это весьма разумное замечание, мой достопочтенный брат, – задумался Рамсеснахт. – Нам нужно возвести на трон слабейшего из сыновей Ра. Царица Тия, у нее тоже есть сын. Никак не могу вспомнить, как зовут этого мальчишку. Впрочем, это совершенно неважно(1). Не мы будем служить ему, он будет служить нам.

* * *

В то же самое время. Фокида. Ущелье недалеко от города Криса (в настоящее время – деревня Хрисо).

Он устал. Этот двужильный мужик безумно устал. Менелай целую неделю почти не спит и не ест, лишь глотает куски на ходу. Пехота в первых шеренгах меняется, а он нет. Он почти все время стоит с ними рядом, отчего на шлеме появилась парочка новых вмятин, а несколько позолоченных пластин панциря отлетели прочь. Бронзовый меч в зазубринах, а щит у него уже далеко не первый, и он тоже весь посечен. Они медленно пятятся по ущелью в сторону Крисы, не давая врагу вырваться из тесноты на плодородную равнину.

– Менелай! – обнял я его. – Как ты понял, что они здесь пойдут?

– Так я и видел, что северяне уходили, государь, – улыбнулся он, показав морщины на провалившихся щеках. – Тут ведь деваться больше некуда. Не в Этолию же им идти. Там только горы и море, а жрать совсем нечего. Ну я и подумал, что надо сестре помочь. Если они Дельфы взяли бы, то ударили бы нам в спину, открыли проход, и тогда уж…

– Что они там жрут? – показал я в сторону, где все еще шел бой.

– Пленный сказал, что уже за убитых принялись, – нервно хохотнул Менелай. – Боги покарают их за такое. Дикари. Как есть дикари.

– Ты должен отойти и оставить Крису, – я взял его за плечи, пристально посмотрев в глаза, где наливалась нешуточная обида.

– Да как же так! – не выдержал он. – Получается, столько парней положили напрасно!

– Не напрасно, друг мой, – покачал я головой. – Ты ведь всех спас. Я войско привел. Оно ждет на берегу. Если иллирийцы спустятся вниз, мы сможем их разбить. Другого пути нет. В этом ущелье мы будем биться, пока все до единого не поляжем.

– Вон оно чего, – задумался Менелай, который сидел на камне, опустив могучие плечи. – Крису отдадим, но дорогу на Дельфы все равно перекроем. Они все же могут захотеть пройти этим путем.

– Могут, – кивнул я. – Но ты их не пустишь дальше. И если все получится, то твоя статуя украсит во-о-он ту скалу. Ее будут видеть все, кто пойдет по этой дороге.

– Эту скалу не хочу, – Менелай тяжело поднялся на ноги. – Поставь так, чтобы меня из порта было видно. Хочу после смерти на море смотреть.

– Как скажешь, друг мой, – удивился я, но вовремя вспомнил, что эти люди считают статую живой. По их поверьям она несет частичку того, кого изображает. Иначе как бы они молились богам.

– Я все сделаю, ванакс, – сказал Менелай. – Я отведу своих людей ночью и встану между Крисой и Дельфами. И помни! Мрамор, двенадцать локтей, и чтобы я любовался на море… Ты обещал.

Я смотрел в могучую спину, закованную в позолоченную бронзу, и понимал, что больше никогда не увижу его живым. Ведь сейчас, согласно исторической науке, заканчивается время героев. А герой – это вовсе не тот, кто храбро несется в бой и крушит врагов длинным мечом. Настоящий герой – тот, кто совершенно точно знает, что умрет, но выбирает славу и яркую смерть, а не забвенье и долгую бессмысленную жизнь. Менелай именно таков.

1 Сын царицы Тии, организатора гаремного заговора, в реальной истории повлекшего за собой смерть Рамзеса III, остался в истории под именем Пентаур. Его настоящее имя неизвестно, а Пентаур означает: «тот, кто не имеет имени». Всем заговорщикам в процессе суда в качестве наказания были изменены имена на ругательные или унизительные.

Глава 14

В то же самое время. Фокида.

Плодородная долина, раскинувшаяся между южными отрогами Парнаса и Коринфским заливом, превратилась в огромный военный лагерь. Сюда пришло ополчение Беотии, Афин и Фокиды. Привели свои войска цари Микен и Аргоса. Наместник западного Пелопоннеса царевич Муваса привел войско Элиды и Мессении. Пришли отряды аркадян, которым пообещали щедрую оплату. Пришли южные локры, чей город Амфисса разорили захватчики-северяне. Тысяч восемнадцать-двадцать собралось, не меньше, и это без учета тех, кто остался охранять Фермопилы и держал Дельфийское ущелье. Чудовищная сила, равной которой Ахайя еще не видела. Некому и незачем было ее раньше собирать. Данайский народ, состоящий из четырех крупных ветвей и десятков племен, всегда варился в собственном соку, запертый в крошечных горных долинах. И только страшная опасность смогла сплотить их. Эта опасность вот-вот выглянет из городка Криса, который отдали иллирийцам без боя. Там они соберутся в кучу и решат, куда идти дальше. У них всего два пути. Первый: опять начать пробиваться через ущелье в Дельфы, а второй – спуститься на равнину и сразиться с нами. И тогда они могут сесть в лодки и попасть в Пелопоннес, миновав перешеек у Коринфа. Богатейшие земли, к которым они и шли, после нашего поражения останутся без защиты. Просто приди и возьми. Немалый соблазн. А чтобы он стал еще сильнее, я большую часть войска увел подальше, а все тропы, ведущие с гор, перекрыл заставами. Пусть думают, что я невероятный, но слегка тронутый на голову герой, готовый воевать при соотношении один к пяти. У иллирийцев совсем мало времени. Им, запертым в теснине ущелья, совсем нечего жрать. А мне никак не подняться к ним. Они перебьют половину моих воинов на горных кручах, из которых и состоит это проклятое место.

* * *

Орест разглядывал вождей, собравшихся у костра, и благоразумно молчал. Никто не ждал, что путь на юг станет легкой прогулкой, но и что будет настолько тяжело, никто не ждал тоже. К Оресту претензий ни у кого из присутствующих нет. Он привел туда, куда и обещал. А в том, что с ними воюют, не его вина. Никто и не ждал, что данайцы сдадутся без боя. Заодно люди севера узнали, что невероятные слухи про ванакса Талассии, разносимые бродячими певцами, – истинная правда. Тела всех бахвалов и гордецов, веривших в быструю победу, уже лежат в могилах у Фермопил или завалены камнями в здешних ущельях.

– Выхода два, братья, – Агрон, тесть Ореста, царь народа яподов, встал, освещаемый пляшущими языками костра. – Или идти по ущелью дальше, или спуститься в долину и сразиться с ванаксом Энеем. Разведчики видели его лагерь и длинные шесты с бычьими головами. Он точно там. Если мы его убьем, то все разбегутся. Он для них живой бог.

– Можно еще пойти назад, – усмехнулся кто-то неподалеку, – и вернуться в свои земли. Той же дорогой. Может, и прокормимся. Едоков-то у нас изрядно поубавилось.

Его остроумия не оценили, лишь посмотрели недобро. Идти назад никто не хочет. Это же верная смерть. Чем кормиться в пути там, где не осталось ничего живого?

– Слишком легко отдали Крису, – поднялся один из вождей. – Нам показали путь, но мне не хочется туда идти. Ловушкой попахивает.

Все невольно повернули голову в сторону моря. Там, у подножия холма, на котором они засели, раскинулся лагерь, поражающий немыслимой правильностью линий. Порывы ветра, налетающего с моря, полоскали полотнища флагов, на которые ушло неимоверное количество драгоценной ткани. Позолоченные бычьи головы пускали яркие блики, когда заблудившийся солнечный лучик все же находил дорогу сквозь низкие серые тучи, висящие над миром. Этот лагерь манил своей мнимой беззащитностью. Он как бы говорил: приди и забери немыслимые богатства, что сложены за его хлипкой стеной. Убей проклятого колдуна, и все тут же закончится. Его люди не станут сражаться без своего живого бога. А потом ты сядешь на корабли, которые вытащены на берег и поплывешь на беззащитный Пелопоннес, изобильную землю, где растет олива и инжир.

– Ловушка, – согласно кивнул Орест, разрядив неловкое молчание.

– И то верно, – заворчали остальные цари. – Нас выманивают на равнину. А разве нам туда нужно? Не нужно! Впереди нас ждет плодородная Беотия. Там добрая земля, и много ее, всем хватит. Успеем еще на Микены сходить, не уйдут они от нас. Мы еще свою месть должны свершить. Нам нужно обойти Парнас, ограбить эти земли и ударить в спину тем негодяям, что сожгли огнем наших сыновей.

– Шкуру с них содрать!

– На куски порезать!

– На колья посадить!

– Волами порвать на части! – заревели остальные. – Нечестно воюют!

– Значит, будем пробиваться через ущелье, – подытожил Агрон. – Царь Менелай, который его держит, отменный воин. Но не бог же он, в самом деле. И его силы не бесконечны.

Утро подняло тысячи до предела уставших людей, повалившихся кто где. Криса стоит на высоком холме с отвесными склонами. Холм этот царит над приморской долиной, и он почти неприступен. Криса – это перекресток дорог между Амфиссой и Дельфами, и между Дельфами и морем. Это небольшой городок, не имеющий даже подобия стен, и он заполнен людьми, словно глиняный горшок соленой рыбой из Пантикапея. Тут даже ногу поставить некуда. Здесь многие тысячи женщин и детей, сотни голодных волов, у которых ребра светятся через истончившуюся кожу. Козам немного легче. Они лезут даже на неприступные скалы, если видят хотя бы зеленую веточку, что цепляется там за жизнь. Бараны понемногу идут в котел. И только это еще держит на плаву кочевой народ, ищущий лучшей жизни.

Орест стоял в первом ряду, как и многие из знати. Здесь не Фермопилы. Проход в Дельфы куда шире. Он шириной шагов сто, а то и все сто двадцать. У Менелая две с лишним тысячи, а значит, глубина строя такая, что его не столкнуть, даже ударив всей массой иллирийского войска. Они должны будут биться, пока люди у спартанского царя не истают, словно весенний снег.

Две людские волны ударились друг о друга и увязли в криках и звоне металла. Воины Фокиды ничем особенным не отличаются от иллирийцев. Они такие же селяне, ковыряющие деревянной сохой крошечные каменистые наделы. Они и вооружены почти одинаково. У них копья и щиты, а шлемы и панцири есть только у знати. Каждый из аристократов ведет свой собственный небольшой отряд, и здесь таких совсем немного, едва ли один из полусотни.

Орест пытается проломить правый фланг. Он без устали разит копьем полуголых пастухов, а их ответные удары только скользят по его закованным в бронзу бокам. Он наслаждается их лицами, на которых ярость сначала сменяется растерянностью, а потом страхом. Как только воин понимает, что ничего не может ему сделать, он уже умер. Он еще поднимает щит и пытается достать Ореста копьем, но в его глазах уже поселилась смертная тоска. Пришло осознание скорой гибели, а потом и щит поднимается медленней, и копье начинает разить беспорядочно, лишая бойца последних сил. Орест же бьется экономно. Он все еще дышит ровно, выбирая лучший момент для удара. Вот очередной босяк из Фокиды начинает наскакивать на него, что-то яростно вереща. Вот он раз попадает в защищенную бронзой грудь, потом второй. Потом он понимает, что бить нужно в шею и лицо, и его удары становятся все сильнее и точнее. И вот воин уже растерял силы в бестолковых наскоках. И когда он допускает крошечную заминку, Орест разит быстро и точно. Еще одно тело с булькающим хрипом валится под ноги наследника Агамемнона.

Нет доспехов – больше убитых. Оба войска вновь потеряли воинов из первых рядов и отхлынули в стороны. Не потому, что струсили, а потому, что невозможно стало биться из-за вала упавших тел. По молчаливому соглашению они остановят бой, похоронят своих мертвецов, а потом начнут сначала. Путь до Дельф – это десятки стадий по петляющему ущелью. И все оно будет усыпано телами тех, у кого за спиной остались жены и дети.

Иллирийцы накатывались волнами, одна за другой, а Менелай медленно отступал. Он прошел уже половину из двадцати пяти стадий ущелья и потерял половину людей. А те, что остались, скорее напоминали изможденные тени, чем воинов. И, наконец, настал тот самый день, ради которого они бились с такой яростью. Гонец из Дельф встал перед ним, склонив голову. Он бежал очень быстро. Тощие бока парнишки раздувались, словно кузнечные меха.

– Можете уходить, царь, – сказал он, выплевывая слова с хриплым свистом. – Позади вас стену сложили. В ней даже ворот нет, по лестницам подниматься придется. Северяне там точно не пройдут. Царица самое узкое место перегородила. День и ночь люди работали.

– Ну и как я уйду? – ухмыльнулся Менелай и показал окровавленным мечом туда, где кричали умирающие люди и звенел металл. – Если мы пойдем назад, нас опрокинут, прижмут к стене и перебьют.

– Этого я не знаю, – захлопал глазами гонец. – Туда царь Эней свежих воинов прислал. Велено передать, чтобы ночью уходили вы… Когда северяне спать будут, значит…

– Ладно, – кивнул Менелай. – Скажи царице, как ночь настанет, пойдем к стене.

* * *

Спартанский царь сидел у костра, погрузившись в глубокую задумчивость. Он осматривал лезвие меча, который совершенно точно после этого похода придется пустить в переплавку. Слишком глубоки зазубрины на лезвии, неприлично царю с таким воевать. Он обдумывал сказанное гонцом, и сомнения все больше и больше терзали его сердце. Не получится у них уйти. Ведь совсем рядом, в сотне шагов отсюда, горит костер, у которого сидят вражеские часовые. Они заметят суету и тут же поднимут тревогу.

Эгий, знатный воин из Спарты, словно прочитал его мысли. Он ровесник Менелая. Они воюют вместе уже тридцать лет. Они вместе проливали кровь под Троей и вместе поседели в тишине того мира, что принес сюда царь Эней. У спартанца уже выросли сыновья и родили ему внуков, но Эгий все еще могуч, как столетний дуб.

– Надо будет кому-то отход войска прикрыть, царь, – сказал он, потягивая из котелка густое ароматное варево из сушеного мяса и жира. – Если толпой побежим, нас, как ягнят перережут.

– Я останусь, – твердо посмотрел на него Менелай. – Пошепчись с парнями, спроси, кто со мной.

– Уже пошептались, – усмехнулся Эгий. – Все спартанцы останутся. Стыдно будет нам, знатным воинам, за спиной козопасов из Фокиды прятаться. Мы все так решили.

– Ну, значит, так тому и быть, – усмехнулся Менелай, глядя на огромную, налитую багрянцем луну, которая любопытным глазом выглянула вдруг из-за облаков. – Иди в самый конец, поднимай парней. Пусть уходят по десятку-по два. Да скажи им, пусть не шумят.

– Все исполню, царь, – Эгий поднялся и, крадучись, пошел в черную тишину Дельфийского ущелья, где безмерно уставших людей сморил короткий тревожный сон.

Бесшумные тени жидкой цепочкой потекли в сторону Дельф. В пяти стадиях отсюда, в самом узком месте ущелья, горожане построили стену, намертво перекрывшую путь. Те, кто погибли, купили время своим сородичам. Дельфийцы работали как проклятые, но в считаные дни перегородили эти полсотни шагов между скалами. Благо валунов тут лежит без счета, а красотой кладки никто не озаботился. Стена из едва отесанных камней, уложенных на сухую, поднялась на десяток локтей, и ее оседлали лучники и пращники, перед которыми наступающее войско будет как на ладони.

Все же суета на стороне защитников не осталась незамеченной. Ярко светит луна, да и гаснущие без присмотра костры наводят умных людей на правильные мысли. В лагере иллирийцев поднялся шум, и совсем скоро северяне увидели жалкий остаток от прежнего войска, выстроившийся в четыре шеренги.

– Они ушли! – восторженно заорали иллирийцы и ударили, надеясь смести жидкий заслон.

Но не тут-то было. В первом ряду встала спартанская знать, люди, чьи предки уже двадцать поколений не умирали в своих постелях. Они считали это позором. Могучие седые воины в лучших доспехах, в шлемах и бронзовых поножах прикрывали собой молодых, не имевших подобной роскоши. Именно старики, перешагнувшие на четвертую дюжин лет, приняли первый удар, отбросивший их на несколько шагов. Их сандалии со скрипом пропахали каменистую дорогу, и они встали твердо, намертво вцепившись в землю Фокиды.

– Щиты сомкнуть! – заорал Менелай, увидев, как трое из стоявших впереди осели наземь, получив смертельные раны. Их места тут же заняли воины из второго ряда, и они тут же вступили в сражение.

Истошные крики, брызги крови, раззявленные в последнем вопле рты слились в единое цветное пятно. Меналай и не знал раньше, что звук и цвет могут собраться в тугое облако, состоящее из смерти и ярости. Он уже не отличал тьмы от света, лишь разил без остановки своим мечом. Его копье недавно перерубил какой-то огромный, бугрящийся жгутами мускулов воин, который тут же умер, получив удар копья. Эгий, стоявший по правую руку, не упустил такой возможности. Удар! Кожа щита сдалась, пропустив лезвие топора, выглянувшего в пяди от лица Менелая. Царь резко опустил руку, отвел ее в сторону и поразил беззащитный живот. Иллириец, истошно воя, упал ему под ноги и тут же был затоптан своими. Враги отбросили ряды спартанского войска еще на пару шагов назад.

Вот из четырех шеренг осталось всего две, а потом одна. Спартанцы валились наземь, не выдерживая натиска противника, превосходящего его во много раз. Менелай едва шевелил правой рукой. В плечо пришелся удар дубины, и она повисла как плеть. Царь отбросил изрубленный в кожаные клочья щит и теперь рубился левой. Жидкая цепочка израненных мужиков встала за валом из трупов, где вперемешку лежали свои и чужие. Здесь не было никого, кто держал бы свой собственный щит. Почти у всех были сломаны копья, и они подняли чужие. Свистнул камень, и Эгий, старый друг, упал на спину. В том месте, где только что было его лицо, расплылась кровавая маска. Ахейский шлем не спасет от меткого броска. Вскоре упали и остальные, сраженные камнями, стрелами и копьями. Менелай остался один, безумно уставший, покрытый мелкими ранами и ушибами. Он едва стоял на ногах, сжимая меч в опущенной левой руке.

– Здравствуй, дядя, – вперед вышел Орест, сияя глумливой улыбкой. – Это я приказал тебя не убивать. Если сдашься и поцелуешь мою сандалию, я тебя отпущу.

– Ну, ты и дурак, – захохотал Менелай. – Иди сюда, малыш, я пощекочу мечом твои кишки. Или ты не только предатель, но и трус?

– Ты будешь долго умирать, – прошипел Орест, вынимая меч.

– Я уже умер, – сплюнул Менелай. – В тот день, когда родился воином.

– Сдохни! – Орест нанес сокрушительный удар, который его дядя принял на жалобно звякнувшее лезвие. Меч – благородное оружие, с ним нельзя так…

– А знаешь, какая между нами разница? – Менелай глумливо ударил его в лицо, заставив племянника быстро отшатнуться. Царь тут же подсек ногу, но лишь чиркнул кончиком по бронзе поножи. Орест оказался очень быстр.

– Какая? – царевич нанес еще один удар, который Менелай тоже отбил. – Я останусь жить, а ты умрешь?