Текст книги "Год без лета (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

* * *

В то же самое время. Страна Феспротия, позже известная как Эпир.

Элим бездумно покачивался в седле, едва не падая на шею собственного коня. За последние месяцы он устал безмерно. С весны не вылезает из походов, отражая атаки племен севера. Надоело, просто сил нет. Он совсем уж было собрался домой, в Олинф, но тут гонец доставил приказ. Брат Эней северян разбил, а ему, Элиму велено всех, кто из ахейских земель вырвется, истребить до последнего человека. Этим он и занимается, поведя своих фессалийцев на север, по следам иллирийских родов.

С ним увязался царь соседней Фтиотиды Неоптолем, который уже вполне отошел от ран. Он, оказывается, не так давно побывал на Сифносе и получил предсказание от самого великого жреца Гелена(1), что обретет царство на западе. В родной Фтиотиде у него и впрямь, дела не шли. Он вконец разругался с местной знатью. Тамошние аристократы династию царей-пришельцев не слишком жаловали, и у них для этого имелись весомые основания.

Старик Пелей, отец Ахиллеса и дед Неоптолема, по праву считался человеком не очень хорошим. Будучи родом с острова Эгина, он из зависти убил младшего брата и сбежал во Фтию. Там его приютил царь Евритион, но и его Пелей совершенно случайно убил, прихватив в качестве награды за содеянное все его царство. Пока был жив свирепый боец Ахиллес, знать и пикнуть не могла, но теперь… В общем, Неоптолем заглядывался на запад, где после похода ненасытной иллирийской орды оказать сопротивление было особенно некому. Да и Элим, с которым они сблизились за время похода, прозрачно намекнул, что Фтиотида находится слишком близко к его Фессалии. Так что ничего личного, дружище, прости, но… Неоптолем прозрачный намек понял и повел верных людей на северо-запад, благо и Элим пошел туда же с немалым отрядом конницы. Неоптолем, так сказать, решил объединить усилия.

– Царевич! – пропыленный всадник из передового разъезда осадил коня рядом с ними. – Сильный род в часе отсюда.

– Скот есть? – деловито спросил Элим, который уже отогнал в Фессалию несметное количество коз, баранов и быков.

– Мало совсем, – покачал головой воин. – Упряжки волов, да коров немного. На ночь остановились. Воинов сотни три, но среди них раненых хватает.

– Убьем? – деловито поинтересовался Неоптолем.

– Само собой, – кивнул Элим. – За этим и пришли. А скажи мне, царь. Я слышал, ты должен был на Гермионе, дочери Менелаевой жениться? Почему не стал?

– Там сложно все, – поморщился Неоптолем. – Она сначала Оресту была обещана, потом в Трое Менелай мне захотел ее отдать. А после той войны я сам отказался. Дурная кровь в их роду, проклят он богами. Все мужи – братоубийцы и предатели, а бабы – изменницы своим супругам. Не хочу детей от такой. Позора себе не хочу. Я это при людях сказал, а Орест на меня взъелся за это. Он свой род превыше других ставит. Люди так говорили…

Иллирийцы, которых они догнали, уже поняли, что боя не избежать. Северяне поставили телеги дугой, прижавшись к лесистому склону высоченного холма, спрятали в кустах жен и детей, а сами приготовились к битве. Изможденные, грязные мужики с фанатично горящими глазами были уже не те, что шли на юг за новой жизнью. От сильного рода осталась едва ли четвертая часть, да и то лишь потому, что хороший проводник провел их в обход, через кручи Парнаса. Он вел их по таким местам, которые не каждый дельфийский пастух знает. Только так и спаслись, пока остальных резали на торных тропах, открыто глумясь над побежденными. Локры, фиванцы и афиняне гнали их как оленей, с гиканьем и смехом. И убивали, убивали, убивали… В плен не брали никого. Ни к чему рабы тем, кому жрать нечего. Только немного самых красивых девок, которым не хватило мужества броситься со скалы, пошли наложницами к врагу. Они просто хотели жить. Нельзя их за это упрекать.

Иллирийцы из племени яподов оценивали свои силы трезво. Всадников-фессалийцев полтысячи, а с ними ахейцы на колесницах. Нет у них в чистом поле ни малейшего шанса. В землю втопчут конскими копытами. Впрочем, и простая телега – невеликая защита. Она не спасет от острого жала, ищущего чужую плоть.

Всадники Элима лениво закружили перед караваном, пуская стрелу за стрелой. Острые жала летят в самую гущу людей, не щадя никого. Иллирийцы бьют в ответ, лишь изредка раня коней и всадников. Те умело держатся на расстоянии, подъезжая поближе к самому выстрелу. Простеганные куртки, плотно набитые льном, не взять простым луком охотника.

– Ты смотри! – ткнул пальцем Неоптолем. – Какой у тех двоих доспех богатый. У одного странный какой-то, а у второго – точно микенская работа. Наверное, снял с кого-то, сволочь. Такой панцирь быков восемь стоит, а то и все девять. Иному царю не стыдно надеть. Да и шлем… Убей меня гром! Да я же знаю этот шлем!

Неоптолем вдруг перестал стрелять, опустил лук и замолчал. На его широкой физиономии постепенно появлялось выражение неописуемого удивления. Он порывался что-то сказать, но не мог.

– Там… Там… – только и выговорил он.

– Да чего там? – не выдержал Элим.

– Это же Орест! – выдохнул Неоптолем. – Провалиться мне на этом самом месте, если не Орест. Бородой только зарос до глаз. Но это точно он. На отца очень похож. Я царя Агамемнона именно таким и помню.

– Мину серебра даю! – заорал Элим, тыча плетью в микенского царевича. – Мину серебра, кто мне живым вон того приведет! В богатом доспехе! И не вздумайте его убить! Шкуру спущу! Петлей ловите!

Фессалийцы заорали восторженно, но воин в богатом доспехе ждать не стал. Он тоже услышал приказ. Он развернулся и побежал в сторону заросшего соснами склона. Побежал, не обращая никакого внимания на крики проклинавшей его жены и на плач собственных детей. Он все решил для себя. Эти люди уже мертвецы, а ему умирать еще рано. У царевича Ореста остались незавершенные дела.

1 Согласно мифам, сын Ахиллеса Неоптолем по кличке Пирр, «Рыжий», получил предсказание Гелена, сына Приама, и ушел из Фтиотиды в Эпир. (Эпир – область Балкан, современная северо-западная Греция и южная Албания.) Он был женат на дочери царя Дориды Клеодая, внука Геракла. (Клеодай действовал в первых книгах этого цикла). Сын Неоптолема и Ланассы, получивший имя Пирр, стал родоначальником царского рода Пирридов, самыми известными представителями которого стала Олимпиада, мать Александра Македонского, и знаменитый враг римлян Пирр Эпирский. Таким образом, Александр происходил по матери от Ахиллеса, который, в свою очередь по отцу приходился правнуком Зевсу. Македонский царский род Агидов по мужской линии тоже происходил от Геракла, который опять-таки был сыном Зевса. Такая родословная наделяла царскую власть божественным статусом.

Глава 17

В то же самое время. Энгоми.

Осень сейчас так рано вступает в свои права, что зима наступает примерно в октябре. Еще пару лет назад в это время можно было купаться в море, а сейчас я смотрю на свинцовые волны, которые накатывают на берег, и поплотнее застегиваю кафтан. Ветер пронизывает насквозь, и пока все идет к тому, что и следующее лето окажется дерьмовым. А что это значит? Снова неурожай и набеги озверевших от голода племен, которые даже смерти теперь не боятся. Их режут целыми родами, а они все равно идут. Это Грецию успокоили, а Ближний Восток кипит как котел, да и Малая Азия тоже. Контингенты в Трое, Угарите и Милаванде только и делают, что отбиваются от мелких и крупных шаек. И на Сицилии неспокойно, и там идет перманентная война. И в Италии у Диомеда. И в Иберии, и в крошечном карфагенском анклаве, которым мы, как коготком, вцепились в африканский берег. Правда, напряжение понемногу ослабевает. Столько народу истреблено за последние два года, что волей-неволей количество еды приходит в соответствие количеству едоков. Да и самые буйные уже погибли, остались только относительно разумные и смирные. Такой вот противоестественный отбор у нас идет.

Негромкое дыхание сзади. Кто бы это мог быть? Это не Тарис, женщина. Я слышу легкий аромат благовоний. Клеопатра закрыла бы мне глаза руками, Креуса любит обнять сзади, а Береника и Арсиноя не способны простоять и двух секунд, чтобы не вылить на меня всю ту милую чепуху, что скопилась в их головках за день. Ведь новости про Мурку – это очень важно, это не может ждать. Кстати, моя жена сейчас не выходит из своих покоев, у нее опять начался токсикоз. Она не теряет надежды родить еще одного сына. Так что это точно не Креуса. Да и Клеопатре рожать со дня на день. Она не станет по лестницам подниматься. Так что выбор невелик.

– Слушаю тебя, сестрица, – произнес я, не поворачивая головы.

– Великая Мать! – не на шутку перепугалась Кассандра. – Я теперь неделю спать не буду. Как ты это сделал, государь?

– Вот так и сделал, – важно кивнул я, зная, что есть весьма ограниченный круг тех, кто допускается ко мне без доклада.

И вот зачем она жрала столько сдобы? Ведь на редкость симпатичная баба, полнота совсем не красит ее, как многих других. Ей идут такие формы, умеренно пышные, без болезненной худобы, к которой так стремились мои соотечественницы. Именно это я ей и сказал.

– Ты просто красотка, сестрица! Тебе невероятно идет пост.

– Кому-то, может, и идет, – хмуро пробурчала она, ничуть не обрадованная комплиментом. – А кого-то семья скоро рушиться начнет. Пришлось мужу пообещать, что когда вернется солнце, вернутся и прежние формы. Он теперь каждый день на небо смотрит и дни считает. Собственного мужика в постель силком тащу. Обидно до слез, государь.

– Дурак он у тебя, – в очередной раз утешил я ее. – Счастья своего не понимает.

– Я по делу, – поморщилась она, не желая, видимо, обсуждать семейную боль. – Голубь прилетел из Египта. Там суета началась во дворце, да такая, что скоро небу жарко станет. Я поначалу думала, что придется сестре Лаодике помочь, ан нет. Я считаю, там и так все идет как надо. Письма по дворцу гуляют, да такие, что только диву даешься. Царицу Тию они все-таки уговорили. Пообещали ее сыну царскую шапку, и она как будто разум потеряла. Вельможи-ааму у нее в покоях так и вьются…

– Ааму? – удивился я. – Азиаты? В смысле, сидонцы и ликийцы? Этим-то чего не хватает? Рамзес их всех из грязи вытащил.

– Нет предела человеческой неблагодарности, государь, – с непроницаемым лицом ответила Кассандра. – Тебе ли не знать. Человек десять дворцовых виночерпиев в заговоре участвуют. А ведь они к царской персоне допущены, пищу ему подают. Лаодика теперь ничего с дворцовой кухни не ест. Фараон разгневался на нее за это и выслал ее с детьми в Пер-Месу-Нейт. Думаю, так даже лучше будет. У нее небольшое поместье в Дельте, там недобрые времена пересидит.

– Это неплохо, – кивнул я. – Во дворце ей не выжить. За ней и Нефероном в тот же день придут.

– Я, государь, до сих пор во все это поверить не могу, – она зябко повела плечами. – Неужели посмеют на живого бога руку поднять? Ладно ты… прости меня за дерзость… Но тебя многие нищим пареньком из Дардана помнят. Но фараон… У меня это в голове не укладывается.

– Так ведь не он настоящий бог в Та-Мери, – усмехнулся я. – Он всего лишь жрец всех богов. А другие жрецы считают, что именно они и есть настоящая сила. И что если фараон теряет благословение неба, то его и убить можно. Они так за последние тысячи лет уже раз сто поступали. А все эти сказки нужны, чтобы крестьян в узде держать. Уверяю тебя, фараон Рамзес – самый обычный человек, у него даже изо рта воняет. Я-то уж точно это знаю. Мне не веришь, у своей сестры спроси.

– Да умом-то я понимаю, – махнула она рукой, – а сердцем все равно принять не могу. Для нас всегда цари Египта были… Даже не могу описать, кем они были. Живые боги, и точка. А ты их близкими сделал, как будто это князья соседние. И теперь весь мир каким-то маленьким стал. Феано вообще в Иберии правит. Мы раньше о таких землях отродясь не слыхали. Думали, там люди с песьими головами бегают. А оказывается, просто кое-кто врет и не краснеет. Недавно слух пошел про одноглазых великанов, что живут далеко на западе. И упорный такой слух, ты не поверишь. Моряки по тавернам его разносят. Я тогда розыск приказала учинить и узнала, что лет пять назад Одиссей разбойника Полифема зарубил. Царь тогда в Энгоми плыл и заночевал на южном берегу Сикании, а тот на них возьми и напади своей шайкой. Да, этот Полифем на редкость здоровый был мужик, и ему когда-то один глаз выбили. Матросы Одиссея в таверну пришли, и давай врать про это бой. А дурни из Афин и Навплиона взяли и поверили. Они эти враки дальше понесли, да еще и от себя прибавили. Вот тебе и одноглазые великаны.

– Вот как?

Я совершенно расстроился. Еще одна легенда рассыпалась в мелкую пыль. И циклопы теперь не циклопы, а просто банда бродячих отморозков, каких много на ничейных берегах. Расстройство одно!

– Государь, – рядом со мной возник управляющий дворцом. – Ты приказал баньку затопить. Так все готово. И пиво холодное подвезли.

– Я, собственно, все сказала, – засуетилась Кассандра. – В Египте пока ничего не делаем. Ждем, куда повернет. А повернет оно очень скоро, государь. Я тебя уверяю…

Отдых после трудов праведных – это святое дело. Так я думал, нежась в баньке вместе со своими ближайшими людьми. С теми, кто был со мной с самого начала. Абарис, Пеллагон, Кноссо, Хуварани… Тут же и Тарис на правах родственника. Только Сардока с нами больше нет. Погиб под Дельфами от ножа какой-то шальной бабы. И Хрисагона нет тоже, по совершенно понятным причинам. Ароматный дух свежего сруба и жар печи разморили меня, лишив желания заниматься чем-либо, кроме употребления слабоалкогольных напитков. Мы же в бане, как никак.

– Давайте выпьем за товарища нашего Сардока! – поднял я кружку с ледяным пивом. – Пусть будет легок его путь в Элизий. Пусть будет благосклонен к нему Великий Судья.

– Да, жаль брата-воина, – загудели остальные. – Такого бойца баба зарезала! Пусть отважные в верхнем мире примут его в свой круг. Он это заслужил.

Я хлебнул выдержанное на леднике пиво и поморщился. Если это пиво, то я девственная жрица Иштар. Хлебное пойло готовят для меня искуснейшие мастера, но оно все равно скорее напоминает сильно перебродивший квас, а не тот благородный напиток, что нормальные мужики пьют в бане. И вроде бы отборный ячмень берут, и солод сушат в печи, и фильтруют потом получившуюся жижу через кисею, а без хмеля и хороших дрожжей все равно получается совсем не то. Хоть окрошку из этого пива делай. Кстати… Окрошка… Вернемся к этому весной, когда зелень пойдет. Впрочем, мои терзания по поводу качества пива тут никому не понятны. Народу нравится.

– С изюмом вкусно получилось! И после парной хорошо идет.

Абарис хлебнул другой сорт, который на пиво был похож еще меньше, чем тот, что мы пили сначала. Туда и сухофрукты положили, и мед, и кучу каких-то неизвестных мне трав. Я, кстати, стал замечать, что наш быт и культура стали развиваться в каком-то совершенно непонятном направлении. Таком, что даже я, историк, начал понемногу терять ориентиры. Я просто не понимаю, что у меня получается за народ, и чем, собственно, закончится все, что я тут натворил. Аналогов формирующемуся этносу просто нет. Ядро этого народа кристаллизуется вокруг Энгоми и в легионах. Он уже дает отростки в стороны с первыми поселениями отставников, получивших наделы, с наемными учителями, которых выписывает для своих отпрысков провинциальная знать, и с купеческими детьми, основывающими фактории в далеких землях. Такие, как Византий, который только что на берегах Золотого рога заложил Рапану.

– Пиво с изюмом – сладкое дерьмо для баб, – вернул меня в реальность Кноссо, который сухопутные войска в ломаный халк не ставил. Для него настоящие люди – это те, кто слышит голос волн. Он один из немногих, кто может себе позволить так разговаривать с всесильным стратегом.

– Чего это для баб? – лениво парировал Абарис, который ничуть не обиделся. Банный этикет во все времена един. В бане все, кроме меня, равны. Но только в бане.

– Вот вино с устрицами из Карфагена – это вещь, – уверенно ответил Кноссо, сухое тело которого было покрыто мелкими бисеринками пота. – А пиво – это пойло для крестьян. Прости, государь! Хотя после парной сойдет.

– Да, ты прав, Кноссо, – рассеянно кивнул я. – Это не совсем то, что нужно. За хмелем бы послать. Вот это пиво было бы! Не чета этой бурде.

– А что за хмель? – навострили все уши. – Мы и не слышали никогда о нем.

– Трава такая, – рассеянно ответил я, пребывая в легкой дреме после парной. – Цветет белыми шишками. За рекой Данубий она растет.

– Так ведь никто и не бывал там, – растерялся Абарис. – Дикие же места. Я даже не слышал, чтобы купцы туда ходили. Даже те, кто пеммикан готовит, так далеко не забирались еще. Да откуда ты, государь, про тот хмель знаешь?

– Знаю и все, – ответил я, не вдаваясь в подробности, а Абарис, как часто бывало в подобных случаях, понятливо угукнул и опустил короткую бородку в глиняную кружку. Царь просто знает, что какая-то дрянь растет за тридевять земель. Там, где нет людей, и где бегают стада непуганых туров, зубров и тарпанов. И что эта дрянь цветет белыми шишками. Обычное дело. На то ведь он и царь, чтобы это знать. Эта мысль отчетливо читалась и на его физиономии, и на физиономиях остальных. В таких делах они мне верили совершенно безоговорочно. А ведь за Дунаем сейчас и правда почти никто не живет. В десяти километрах от его берегов и людей-то нет. Там сейчас непроходимый бор, который тянется от Атлантики до Берингова пролива. И где-то там растет дикий хмель, без которого нормального пива не сварить.

Да, пива у меня нет, но зато кружки получились хоть куда. Большие, пузатые, с разноцветными лепными узорами. Я даже крышки для них велел изготовить, чтобы было как в мюнхенской пивной. Пенной шапки на этом пиве нет, а крышка есть, такая вот подлость. А чтобы товарищам своим потрафить, я приказал сделать для каждой индивидуальный рисунок, чтобы народ не путался, где чья. Я вообще не люблю, когда мою кружку кто-то берет, брезгую. А тут народ на редкость простой, с гигиеной на вы. Зато теперь, видя золотую бычью голову на пивной посудине, никто и не думает ее схватить. Я тогда еще не понимал, чем это дело может закончиться. А закончилось оно совершенно предсказуемо. Соратники мои взяли рисунки с пивных крышек и стали их на одежду нашивать, на бляхах поясов чеканить и на шею в виде кулонов вешать.

Вот так я невзначай геральдику породил, и заодно институт Друзей царя(1). Отличие верное. Паришься с царем в бане и пьешь с ним – значит, друг. У тебя ведь даже персональная пивная кружка имеется. Все-таки законы истории работают без сбоев. Я, оказывается, таким незатейливым образом, разрешил еще одну серьезнейшую коллизию. Эвпатриды из самых первых, заслуженных, на тех своих коллег, чье имя на столбе у Храма появилось только недавно, смотрели, как на говно. Им как воздух нужно было отличие, которое выделило бы их из толпы новых людей, и они его получили.

Эвпатриды из новых… Кулли… Его имя появилось на столбе последним. И звался он теперь так вычурно и сложно, что я этот ужас даже запомнить не смог. Мардук чего-то там… дарующий кому-то свою милость… Или славный победами над кем-то… Или топчущий таких-то врагов… Или все это вместе. Не помню, да и неважно это. С его умницей-женой назначена встреча сразу после бани. Я добил слабоалкогольную кислятину, что еще плескалась на дне, и встал, обтираясь полотном. Банька – это хорошо, но дела не ждут. Пойду к себе в кабинет.

Цилли-Амат стояла передо мной, сложив руки на животе и смиренно опустив взгляд. Длиннейшее платье, расшитое золотыми цветами, стоило столько, что и моей жене такое надеть не стыдно. Как доложила мне Кассандра, после поездки в Вавилон эту даму, о скупости которой в Энгоми ходили легенды, словно подменили. Теперь она тратит деньги широкой рукой, лишь бы получить желаемое. Интересно, что с ней там произошло. Под радиоактивный выброс попала? Или просто что-то поняла об этой жизни?

– Твой муж прислал сообщение, – сказал я. – Он наймет две тысячи мидян и подойдет к Сиппару. У меня большие сомнения, почтенная, что он в своем уме. Что он хочет сделать с такой шайкой? Эламиты его в землю втопчут.

– Он хочет победить, государь, – спокойно ответила она.

– Послушай, – поморщился я. – Ты ведь знаешь, что я не стал бы вкладываться в твоего мужа. Я вкладываюсь в тебя. Если у тебя есть план, я хочу его услышать. Иначе я не дам вам ни халка.

– Мардук поможет нам, – ответила Цилли-Амат, серьезно посмотрев на меня совиными глазами.

Скучно! Неужели я так облажался! Да быть того не может! Столько времени потерять! Ну и дурак же я, поверил этим наивным пустозвонам.

– Я вижу, ты мне не веришь, государь, – увидела мое сомнение Цилли. – Но уверяю, так и случится. Мастер Анхер почти закончил свою работу. Он уже вылепил статую, осталось только ее отлить. Я хотела получить твое разрешение на покупку бронзы.

– Мастер Анхер? – удивился я. – Он-то здесь при чем?

– А без него ничего и не получится, государь, – развела руками эта удивительная женщина. – Царь Элама непременно разобьет вавилонское войско, и тогда он опять войдет в город. Но на этот раз он поступит с ним так, как и всегда поступает с захваченными городами. Он увезет статую Мардука к себе в Сузы.

– Значит, Кулли… – догадался я.

– А Кулли ее вернет, – купчиха явила мне улыбку голодной акулы. – И это сплотит народ под его знаменем(2). Чернь и мелкая воинская знать любит простые решения. А знать покрупнее ничего не сможет нам противопоставить после поражения. У них не будет ни сил, ни настоящего вождя. А тут мы с войском и с богом Мардуком в обозе. Я тебя уверяю, государь, черноголовые(3) руками разорвут любого врага, лишь бы возвратить свою прежнюю жизнь. Вавилония – лучшее место на свете. Ее земли изобильны, а народ трудолюбив. Нужно лишь немного порядка и справедливости, и тогда ее будет не узнать.

Нет, она все-таки красотка. Я ни за что не стал бы иметь дело с ее мужем в качестве царя, но с ней в паре, пожалуй, можно попробовать. Я чувствую очень неплохие перспективы.

– Кстати, государь, статуя получилась бы невероятно дорогой, – Цилли-Амат снова оскалила редкие зубки. – Но мастер Анхер по моей просьбе придумал, как сделать ее пустотелой. Бронзы теперь понадобится не так уж и много.

Вот и вылезло истинное нутро этой скупердяйки! Узнаю брата Колю. Я довольно улыбнулся. Ужасно не люблю ошибаться в людях. Кстати, если лить будут по восковой модели, то это довольно неслабый шаг вперед. Все-таки именно жадность – истинный двигатель прогресса, а вовсе не лень.

– Тебе понадобится конница, почтенная, – сказал я ей. – И ты ее получишь. Мой сын поведет ее. У него есть парочка умений, которые совершенно неизвестны в этой твоей волшебной стране. И я тебя уверяю, они вам с Кулли ой как помогут.

1 Институт Друзей царя вырос из македонской традиции, где правителя окружали «гетайры», товарищи – военная аристократия, связанная с ним личными узами верности. Эллинистические правители (Селевкиды, Птолемеи, Атталиды и др.) трансформировали это в более формализованную систему, адаптированную к управлению огромными многонациональными государствами. Друзья составляли постоянный совет при царе. Они обсуждали важнейшие вопросы войны, мира, внутренней политики, престолонаследия. Их мнение, хотя и юридически необязательное для царя, имело огромный вес. Друзья назначались на высшие государственные должности: наместники провинций (сатрапы), главнокомандующие, министры финансов, главы канцелярии, послы. То есть это была самая настоящая правящая элита, через которую осуществлялась власть.

2 Династия Исина, в реальной истории пришедшая на смену касситской династии, заняла вавилонский престол именно на волне патриотизма. Она сплотила все слои общества после разграбления эламитами храмов и кражи статуй богов. Первый царь этой династии Мардук-набит-аххи-шу принял тронное имя в честь главного вавилонского божества. Он вышел из неизвестности в момент национальной катастрофы, возглавил освободительную борьбу против Элама и основал новую правящую династию. Происхождение этого человека неизвестно, но его наследие как восстановителя вавилонской государственности сложно переоценить. Его потомок Навухудоносор I нанес эламитам такое поражение, что как государство Элам на триста лет исчез из источников. По всей видимости, он распался на отдельные княжества.

3 Черноголовые – самоназвание народа шумеров. Вавилоняне, хоть и были пришельцами-семитами, очень много переняли от них, в том числе и прямой перевод этого слова на аккадский язык для самоидентификации.

Глава 18

В то же самое время. Окрестности г. Пер-Месу-Нейт (в настоящее время – Александрия). Нижний Египет.

Лаодика последние недели жила как будто по привычке. Она вставала, ела и ложилась спать, не понимая, для чего все это делает. Солнце всходило и заходило, Нил нес мимо ее поместья свои воды, а она часами сидела недвижима, почти не реагируя на окружающих. Даже детей она ласкала словно по необходимости, и порой ее губы беззвучно шевелились, а по щекам текли слезы. Она проводила в храме Нейт долгие часы, задаривая его жрецов богатыми подношениями. Тут, на севере, культ Сераписа и его матери стал особенно силен.

– Доченька, – участливо спрашивала ее Гекуба. – Может, в картишки перекинемся?

Но Лаодика лишь отрицательно мотала головой и продолжала бездумно валяться на кровати, слушая заунывный звук флейты. Тоскливое завывание, которое считалось здесь музыкой, надоело царице тоже, и она прогнала флейтистку. Делать стало нечего совершенно.

И вот однажды, прочитав свежее донесение из Пер-Рамзеса, царица встала, вмиг согнав с себя сонную хандру. К ней вернулись краски, а в глазах появился лихой кураж, как у человека, который принял решение и не намерен от него отступать. На прекрасном лице Лаодики появилась пугающая улыбка. Так улыбается воин, оставшийся один из всего войска. Он уже отбросил щит, поднял с земли чужой и несется с яростным воплем на вражеский строй, зная, что прямо сейчас умрет. Но ему плевать.

– Нет! – испуганно прошептала Гекуба, вмиг поняв ее настрой. – Не смей! Ты этого не сделаешь!

– Сделаю! – нервно усмехнулась Лаодика и приказала служанкам. – Одеваться! Мой корабль и казну. Со мной едут пятеро и охрана. Я возвращаюсь во дворец!

– Ты сошла с ума! – крикнула Гекуба, схватившись за сердце. У нее подкосились ноги. Старая царица и так уже вставала очень редко. Каждое такое действие стоило ей огромных сил.

– Я уже сошла с ума, когда послушала тебя, матушка, – процедила Лаодика. – Это ведь ты все придумала! Ты и Кассандра. Это подло… Я не хочу так… Я все исправлю…

* * *

Сиятельный Паиис, носивший титул Имир-мешау, великий начальник царского войска, с тупым недоумением смотрел на чужестранку из свиты царицы Нейт-Амон. Его приглашали в личные покои госпожи. Не то чтобы это было каким-то преступлением, но…

– Ты говоришь странное, женщина, – выпятив нижнюю губу, произнес Паиис. – Чего это вдруг царице от меня понадобилось?

– Она сама тебе скажет, великий господин, – пояснила придворная дама. – Идем! Ты же не хочешь огорчить госпожу?

– Ладно, – вельможа равнодушно пожал могучими плечами и сказал. – Подожди меня, я должен одеться как подобает. Не пристало идти к царственной особе так запросто.

Совсем скоро, пройдя от казармы до личных покоев царицы в Доме женщин, Паиис остановился перед дверью и несколько раз вдохнул и выдохнул. Это место не было запретным, сюда допускаются и послы, и купцы, и слуги богов. Да и его люди стояли здесь же, охраняя покой царской семьи. Только вот в последнее время во дворце почему-то больше стало воинов с границы, и это царапнуло сердце командующего уколом ревности.

Паиис в волнении поправил наградную пластину, сверкавшую золотом на груди, а потом дверь открылась, и он вошел в большую комнату, освещаемую светом бронзовых ламп и жаровен. Тяжелый аромат драгоценных смол ударил в нос воину, и он едва заметно поморщился. Прекрасная женщина с неподвижным лицом сидела напротив него в кресле, и он торопливо склонился перед ней.

– Путь живет воплощенная Хатхор, здоровая и сильная, – произнес он. – Твой слуга Паиис пришел, услышав приказ. Я счастлив служить госпоже.

– Скажи, Паиис, – спросила царица. – Не обращал ли ты внимание на то, что вместо твоих воинов дворец теперь охраняют колесничие из не слишком знатных родов? Ни шарданов, ни нубийцев внутри больше нет. Они теперь стерегут ворота и стены. Еще улицы патрулируют, как городская стража.

– Заметил, госпожа, – недобро засопел Паиис. – Наш господин в отлучке, и за последнее время здесь многое поменялось.

– Его хотят убить, – сказала царица.

– Почему ты говоришь это мне? – насторожился командир гвардии. – Скажи ему. Ты ведь его жена, хемет-несут. Я воин, я не хочу лезть в дворцовые свары. Это плохо закончится. Пусть мне дадут приказ, и я разрублю на куски любого, кто замыслил недоброе на нашего господина.

– Сын Ра это знает, – спокойно ответили царица, – но не верит, что на него кто-то посмеет поднять руку. Во дворце созрел заговор. Спаси нашего господина, Паиис, и тогда моя благодарность не будет иметь границ. Андромаха!

Вдова Гектора вышла из тени и положила в ладонь воина тяжело звякнувший кошель. Тот без стеснения раскрыл завязки и присвистнул в изумлении. Золотые дебены с лицом фараона, да еще и много как.

– Тут мина золота, – произнесла царица. – Если ты встанешь на мою сторону и на сторону своего царя, то получишь еще столько же, а каждый твой воин получит по золотому дебену. Или такую же сумму серебром.

– У меня полторы тысячи в Пер-Рамзесе, – прищурился Паииса. – Это много, царица.

– Золота хватит на всех, – кивнула Лаодика. – Просто сделай это, когда придет время.

– Хм… – задумался воин. – Если Сына Ра захотят убить, то убьют тайком, во сне. Я не смогу этому помешать, госпожа.

– Просто сделай все в точности так, как я скажу, – глаза сидевшей перед ним женщины сверкнули огнем. – Сделай, и тебе никогда не придется жалеть о своем решении. Даже если мы не успеем, и нам придется бежать, я клянусь, ты будешь жить богато. И я, и ты, и твои парни сядем на корабли и уплывем в Энгоми. Ты получишь чин трибуна и должное вознаграждение. А твои воины – хлеб и крышу над головой.

– Поклянись! – пристально посмотрел на нее Паиис.

– Великой матерью клянусь, которую всем сердцем почитаю, – ответила царица. – Ты не пожалеешь, если согласишься. Поезжай к нашему повелителю! Немедленно! Предупреди его.

Господин великий начальник царского войска вышел, а Лоадика повернулась к родственнице.