Текст книги "Год без лета (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Вот эту скобу видишь? – показал наследник. – Я наведу, а ты по моей команде дернешь. Проверим, насколько благоволят тебе боги.

Ил еще раз прицелился, прикусив от натуги губу, а потом резко скомандовал.

– Сейчас!

Кулли дернул за скобу и услышал сухой удар дерева о дерево. Копье с шорохом полетело вперед, пронзив бок ни в чем не повинной лошади, запряженной в царскую колесницу. Конь пронзительно заржал, его товарищ по упряжке встал на дыбы, сильно дернув повозку, а царь Шутрук, не имея опоры позади себя, упал наземь, ударившись затылком, и больше не поднялся.

– Ну, тоже ничего, – Ил похлопал царя Вавилонии по плечу и показал вперед. – Ты не безнадежен. Смотри на лагерь! Конница подошла.

Две конные алы уже сбили охранение и носились между телег, палаток и шатров, издевательски расстреливая всех подряд из луков или кромсая махайрами. Жуткие вопли донеслись и до поля боя, где в одном месте рубились уже на вершине вала, и тогда войско Элама вздохнуло, словно один человек.

– Окружили!

– Царь погиб!

– Окружили! Сзади обошли!

Если и есть слова, способные развернуть армию вспять, то они только что прозвучали. Царя Шутрука несли на руках. Он точно был жив, только оглушен, но воины уже потекли на левый берег, где сотни всадников ждали их, наложив стрелы на тетиву. Перейти Диялу будет нелегко.

– Я пойду, царственный? – спросил Кулли. – Мне ведь добивать нужно.

– Да, иди, – кивнул мальчишка, на губах которого змеилась гаденькая улыбка. – О твоем подвиге узнает все Двуречье, царь. О тебе песни петь будут. Ты ведь самого царя Шутрука сразил!

А чего это он улыбается? – напряженно думал Кулли, выстраивая мидян в колонну у ворот Дера. – Как будто обвесил меня на рынке. Или как будто свинец мне всучил вместо олова… Ах, ты ж… Я понял!

Да, теперь он на огромном крюке у царей далекого Энгоми. Он ведь невероятный герой, который сбросил с колесницы самого великого Шутрука, покорителя многих стран. И у него отныне и вовеки веков нет ни единого шанса замириться с Эламом. Такого позора ему никогда не простят.

– Вперед, храбрецы! – заорал Кулли, который совсем уж смирился со своей судьбой. С судьбой верного пса ванакса Энея. – Утопим этих дерьмоедов! Все, что в лагере есть, делим по обычаю! А все, что за рекой – ваше! Гуляем!

* * *

Полдень одного из следующих дней Кулли встречал на вершине зиккурата местного храма Шамаша. День Великого Солнца, когда ночь самая короткая в году, почитается и здесь. Пограничный Дер – это не Вавилон, не Дур-Унташ, и даже не заштатный Ниппур. В Дере храмы куда скромнее. Но все равно, святилище бога Солнца, поднятое на высокой платформе, царило над городом, пронзая своей крышей небеса. Жители Дера и подоспевшая знать Вавилонии запрудили все площади и улицы, с безумной надеждой глядя на человека, который теперь называется их царем. Он худ, но его худобу скрывает позолоченный доспех. Новый царь – отважный воин и милостивый владыка. Он не взял чужого имущества, а его воины не обидели женщин. Одного этого хватило, чтобы горожане благословляли его имя.

Жрец храма Шамаша, который с надеждой смотрел на тусклое, серое небо, разжег огонь в жертвеннике, а молодые жрецы затянули гимн. Сам царь, стоящий рядом, бросал в огонь кусок за куском, а потом вдруг жертвенник вспыхнул ярким пламенем. Высоченный столб огня поднялся и опал, вырвав всеобщий вздох.

– Жертвы царя угодны богу! – провозгласил жрец, и люди радостно закричали, бросив обниматься. У них было так мало поводов для радости все последние годы. А тут, как будто специально, солнце выглянуло из-за серых туч, на мгновение ослепив людей, отвыкших от такого простого и незатейливого чуда. Оно показалось и исчезло, но и этого было достаточно.

– Великие боги! – с надеждой прошептали горожане, утирая непрошеные слезы. – Да неужто солнышко к нам вернется? Видно, угоден богам великий царь!

– Славьте, люди, царя Мардук-нацир-алани-каниш-мататима! – закричал жрец, казну которого Кулли пополнил немалым подношением. – Его благословили боги! И власть его священна!

Жители города, вавилонская знать, да и кое-кто из мидян, устрашенных вспышкой огня в жертвеннике, опустились на колени и уткнулись лбом в землю. А бывший купец Кулли стоял над ними, воздев руки, и шептал сам себе.

– Я смог! Я победил! Пусть видят боги, все самое интересное только начинается. Мало надеть царскую шапку на голову. Эту голову еще нужно сохранить.

1 Здесь приведен реальный текст с посвятительной стелы царя Элама Шилхак-Иншушинака, второго сына Шутрук-Наххунте I.

Глава 23

В то же самое время.

Несколько благословенных, сытых лет позволили Феано и Тимофею потратиться на некоторые излишества. Так на вершине высокого холма появился небольшой храм в шестью колоннами по фасаду. Его сложили мастера из Энгоми. Феано хотела еще и статую богини заказать, но тут небо затянуло серой мглой, и внезапно всем стало не до того. Она только велела вытесать чашу нового жертвенника, намного больше и роскошнее, чем раньше, и на этом остановилась.

Сегодня праздник. Феано плавно водила руками, стоя у порога храма Великой Матери. Две юные царевны, сохранявшие необыкновенную торжественность, с поклонами подносили блюда, на которых лежали жертвы, и Феано бросала в пылающий огонь то горсть бобов, то кусок рыбы, то дичину. Тимофей предлагал вместо еды парочку рабов прирезать, но она после некоторого раздумья эту мысль отвергла. Пленники – жертва слишком дешевая, да и из Энгоми пришло разъяснение с правильным набором ритуалов, которыми должно Великую Мать славить. Там было особое указание про то, какие жертвы богине угодны, а какие нет. Феано к таким вещам относилась крайне серьезно. Да и вообще, пленных в жертву богам только дикари с Сикании приносят, да ливийцы кое-где. Эта мода понемногу отмирает.

– Уф! – подумала она, раз за разом повторяя привычные действия. – Хорошо, что статую не заказала. Вот бы ошиблась! Это ж какие деньжищи!

В письме написали, что все новые изваяния должны быть по единому канону изготовлены. Великая Мать с младенцем Сераписом на руках. Символ любви, материнства, плодородия и бесконечного обновления жизни. У египтян есть похожие статуи, только у них Исида с младенцем Гором.

Феано подняла взгляд к небу и внезапно осознала, что солнце вот-вот покажет людям свой лик. Так уже случается иногда. Вот и сегодня оно на какое-то время пробьется через надоевшую серую хмарь, истончившуюся до предела. Люди стали замечать, что как будто понемногу светлее становится. Вот и трава в этом году зеленее, и листва после дождей не опадает и не покрывается ржавыми пятнами. Феано спешно сунула руку за пояс, где у нее лежал крошечный мешочек с волшебным зельем, которое ей привезли по великому блату от самого царя царей. Она еще раз посмотрела на небо и, убедившись, что догадка ее верна и что солнце вот-вот выглянет, обернулась к людям и прокричала.

– Возрадуйтесь, почитающие Богиню! Она сейчас на короткое время явит вам милость свою!

Феано подошла к жертвеннику, бросила туда мешочек и спешно отошла на несколько шагов назад, потянув за собой обеих дочерей. Вспышка пламени и яркий луч света, ударивший с небес в храм, случились почти одновременно. Общий вздох разнесся у подножия холма, где собрались сотни людей. Они увидели чудо и заорали в голос, запрыгали и начали обниматься, не разбирая, с кем именно они обнимаются. Люди плакали, не веря своему счастью. Они и не знали, что для этого нужно всего лишь увидеть солнце.

– Так что, Эрато, – шепнула одна царевна другой. – Мамка наша и правда богиня, как люди говорят?

– Не знаю, – шепнула в ответ сестра. – Ты видела, как она что-то в огонь бросила?

– Не видела, – подняла брови Кимато. – Она что-то бросила? Я это хочу. Пошарим у нее в сундуках?

– Пошарим, – радостно оскалилась Эрато. – Только вот, если она заметит, уши оборвет. Или хворостиной отлупит. А у нас еще с прошлого раза задница не зажила. Но мы осторожней будем. Как снова ее вопли в спальне услышим, значит, час у нас точно есть.

– Заметано!

Царевна протянула сестре раскрытую ладонь, и та хлопнула по ней в знак согласия. Солнце снова спряталось за тучами, но беснующийся народ было уже не унять. Люди всей душой поверили в чудо и в ту, кто им его явил.

* * *

Одиссей сидел на берегу океана и мечтательно улыбался. Луч солнца ласково коснулся его лица, отчего сердце царя забилось часто-часто, как у пойманного воробья. Он достал из кошеля на поясе медный халк с собственной физиономией – весьма коряво отчеканенной, кстати, – и начал подбрасывать увесистую монету, отправляя ее в полет щелчком большого пальца. Халк несколько раз переворачивался, и Одиссей ловил его, хлопнув ладонями. Царь отрывал одну ладонь от другой и смотрел, что выпало в этот раз. В этот раз выпал корабль, символ Тартесса. Что же, решение принято.

Кадис понемногу разрастался. Одиссей давно уже перебрался с острова на материк, к необыкновенному восторгу Пенелопы, уставшей жить на крошечном клочке земли, продуваемом всеми ветрами. И этот его дворец был куда лучше, чем тот, что он оставил на Итаке. Уж свиньи с козами здесь точно под ногами не путались. Их, по обычаю, пришедшему с Кипра, теперь держат вдали от царского жилья. Оказывается, и так тоже можно было.

Подножие высокого холма, на который взобрался дворец, понемногу обрастало пригородами. Кузнецы, кожевники, гончары, углежоги, красильщики и прочий ремесленный люд тянулись к порту и к защите на время набегов. Кадис – это все еще большая деревня, где дома горожан стоят, как боги на душу положат, без малейшего порядка. Тут и там около домов растут оливы и инжир, а голозадые мальчишки пасут коз, перекрикиваясь с такими же сорванцами.

– Жена! – гаркнул Одиссей, распахнув двери дворца. – Я в море ухожу!

– Когда? – спокойно спросила Пенелопа, отложив челнок в сторону.

– А вот прямо сейчас! – сказал Одиссей неожиданно сам для себя. – Чего тянуть-то!

– А и плыви, господин мой, – с облегчением произнесла Пенелопа. – Последние пару лет тяжко мне. Как ни проснусь, а ты дома и дома. У меня тут полный порядок в делах, а ты только суету наводишь. Я уж как-то привыкла радоваться, когда ты из какого-нибудь похода возвращаешься. А столько радости, как сейчас, мне и не вынести. Уж слишком ее много.

– Распорядись тогда по припасам, – сказал Одиссей, зная, что у его жены муха не пролетит.

– Распоряжусь, – кивнула Пенелопа. – А куда пойдешь в этот раз? В Британию, как думал?

– На юг поплыву, – сказал Одиссей, который в выбор медной монеты верил свято. – Туда, где золото и драгоценное дерево. Надоело на берегу сидеть, просто сил никаких нет. В море хочу. А на хозяйстве Телемах останется. Пусть привыкает, ему же царем быть.

– Собирай мужей, – Пенелопа снова вернулась к своему узору. – Я все приготовлю к отплытию. Иди, господин мой, куда задумал. А я грустить буду и тебя ждать. Мне так привычнее.

Одиссей стрелой выскочил из душного каменного мешка и вдохнул соленый воздух полной грудью. Еще несколько дней, и он покинет это постылое место. Это ли не настоящее счастье…

* * *

Мир, измученный постоянной полутьмой, голодом и войной, понемногу оживал. Я люблю смотреть на Энгоми с высоты акрополя. Если раньше город напоминал скучное, серое пятно, то теперь он понемногу начинает сиять привычными красками. Люди заново белят дома, а те, что побогаче, красят их в синий или охряной цвет. Ввоз красок из Египта побил все мыслимые и немыслимые рекорды. Здесь снова хотят жить. Только что закончились праздники на ипподроме. Народ беснуется и болеет за своих, как раньше.

– Государь, царица родила, – слышу я сзади голос Кассандры.

– Только не говори, что у меня опять дочь, – фыркнул я.

– Она самая, – прыснула в кулак Кассандра. – Я уже устала свою сестру утешать. Ты не ходи к ней пока, плачет она.

– Ну и зря, – сказал я, разглядывая белые барашки парусов, снова потянувшихся в мой порт. – Я люблю своих дочерей.

– Да, – сказала Кассандра помолчав. – Никто не может эту загадку разгадать. Что тебе в них? Нас всех, вместе взятых, отец ценил не дороже отары овец.

– Лаодика, – сказал я. – Пусть ее назовут Лаодика. В честь твоей сестры. Кстати, новости из Египта есть?

– Есть, – усмехнулась Кассандра. – С ними и пришла. Голуби один за другим летят. Рамсеснахт, первый жрец Амона-Ра, внезапно умер. У него скверная привычка была. Любил перед сном рядом с кроватью кубок с пивом ставить. В этот раз несвежее попалось.

– Ясно, – сказал я. – Сына Тити постов лишили?

– Лишили, государь, – кивнула Кассандра. – Их передали сыну царицы Исиды. Нашему племяннику не дали ничего, хотя Лаодику царь засыпал золотом и землями.

– Ничего страшного, – ответил я. – Наш план не меняется, он просто будет исполнен позже. После смерти Рамзеса.

– Разумно, – согласилась Кассандра. – Теперь его гибель не свалить на заговорщиков. Подождем, нам спешить некуда, там все равно еще не закончился голод. Смерть фараона сейчас будет не ко времени. Мальчишка и мать чужестранка не смогут удержать страну.

– Можешь объявить в храме об окончании поста, – сказал я ей, замечая, как солнышко уже в который раз за эту неделю выглянуло из-за низких туч. – Боги понемногу возвращают нам тепло.

– О-ох! – Кассандра даже за сердце схватилась. – Радость-то какая! Булок напеку теперь! Да с маслом! И блинов с начинкой. И пирогов… И эту, как ее… кулебяку! Кстати, государь, а в каких землях ты такие блюда пробовал? Мои люди все ноги стерли, нигде ничего подобного не едят.

Я величественно промолчал, понимая, что моя божественная сущность для этой женщины весьма и весьма сомнительна. Она слишком умна для этого. Я ведь сам последовательно искореняю среди высших магическое сознание, а вместо слепой, нерассуждающей веры привношу анализ и синтез. Вот и пожинаю первые плоды моих стараний. Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу.

– Голубь, государь! Из Вавилона! – передо мной склонился гонец, одетый немыслимо пестро. Их должно быть видно издалека. Любой отморозок стыдливо отворачивается, когда встречает такого всадника. Поднять руку на царского гонца – немыслимое преступление, почти святотатство.

– Да сегодня просто день новостей, – усмехнулся я, прочитал сообщение и повернулся к Кассандре. – Все получилось, сестрица. Кулли теперь царь, Элам – смертельный враг Вавилонии, а мы будем посредниками между ними. Ил справился.

– Отрадно слышать, – улыбнулась Кассандра, люди которой немало поработали на том направлении. – Если Дер наш, то путь на восток открыт. Нам теперь Элам не особенно-то и нужен. Жаль только Двуречье разорено дотла. Мы нескоро увидим караваны оттуда.

– Ничего, – махнул я рукой. – Цилли-Амат разберется с этим, а лет за двадцать эти земли заселят снова. Черноголовых всегда становится ровно столько, сколько могут прокормить их поля. Таков закон жизни.

– Государь, какой-то человек у ворот акрополя стоит, – рядом со мной возник командир охраны. – Выглядит, как знатный воин, но оружия с собой нет. Даже ножа нет. Требует встречи с тобой.

– Требует? – поднял я бровь. – Ну и кто это такой? Я очень немногих людей знаю, кто может у меня что-то требовать. Одного пальца хватит, чтобы их пересчитать. Это не фараон Египта?

– Н-е-ет! – ошалело закрутил башкой стражник, не оценив моего ураганного юмора. – Если фараон, я бы понял. Мы его прогнать хотели, но он твердит, что царского рода. Орест из рода Атридов.

– Кто? – произнесли мы с Кассандрой одновременно и растерянно переглянулись. – Да ты в уме ли?

– Он так назвался, государь, – ответил командир дворцовой стражи. – Прикажете прогнать?

– Веди его сюда, – сказал я.

Много лет прошло с тех пор, как я видел мятежного принца, и вот теперь разглядываю его во все глаза. Он очень похож на отца, только тот пылал каким-то яростным огнем, а этот напоминает прогоревший костер. Орест винит меня во всех своих бедах, и у него есть для этого кое-какие основания. Он враждует со мной много лет, и этой борьбой принес своей земле неисчислимые беды. Он знает, что по всей Ойкумене его имя теперь – символ предателя, неудачника и подлеца. Орест как Эфиальт в моей реальности. Не представляю, как он живет с этим. Ведь с него шкуру сдерут в любом месте Ахайи, стоит ему только назваться. А теперь он мнется передо мной, но я молчу. Это он искал меня, ему и начинать первым.

– Я много лет бродил по миру, – заговорил он глухим, надтреснутым голосом. – Ненависть вела меня. Она была источником моей жизни. Отними ее у меня, и я бы умер. Потому как жить без мести незачем. Я ненавидел мать, ненавидел Эгисфа. Ненавидел их детей, хотя никогда их не видел. Я любил сестру Электру, но она погибла. Я любил Пилада, но убил его своей рукой. Я убил дядю Строфия и дядю Менелая. Я помню его слова. Он сказал, что станет богом… Скажи, царь, это правда?

– Правда, – кивнул я. – Я поставлю ему статую и посвящу ему храм. А имена всех спартанцев, что были с ним в том ущелье, высекут на обелиске. Их имена не забудут вовеки. Скоро ты услышишь песни об этой битве.

– Я уже кое-что слышал, – усмехнулся Орест. – Про великую любовь Тимофея и Феано, и про Родос, который отдали за нее. Я же помню эту бабу, она наложница моего отца. Неужели и это правда?

– Каждое слово, – кивнул я. – Тимофей хотел золотом выкуп отдать, а я попросил остров. Ну, он и согласился.

– Это они Электру убили, – глухо произнес Орест. – Я хотел добраться до Иберии, но уж больно далеко. Подумал, лучше тебя прикончу. Ты куда ближе.

– И что же не прикончил? – с любопытством спросил его я.

– Понял многое, – криво ухмыльнулся он. – Походил по Энгоми, с людьми поговорил и понял, что не хочу убивать тебя. Ты куда лучший царь, чем я бы стал. А раз так, то, убив тебя, я не восстановлю справедливость, а еще больше ее нарушу. Нет у меня к тебе больше зла, царь Эней. Прошла ненависть. А раз так, то и жить мне незачем.

– Зачем ты пришел? – спросил его я. – Бросься на меч. Или напади на отряд воинов. Или со скалы прыгни. Мало ли способов умереть.

– Я ведь знаю, что ты меня убить хочешь, – поднял он на меня упрямый взгляд. – Так вот он я. Не нужно меня больше искать, я сам пришел. А за это о последней милости тебя прошу. Похорони меня в Микенах, в некрополе предков. Дядька Меналай сказал, что лисы растащат мое тело, и некому будет даже помочиться на мою могилу. Не хочу себе такой судьбы, больше любой смерти ее страшусь. Казни меня и положи рядом с отцом. Мать и сестра Хрисофемида омоют мое тело, а потом оплачут по обычаю. Они будут приносить жертвы за мое посмертие, я это точно знаю. Помоги. Кроме тебя такое никому не под силу.

– Ты точно хочешь умереть? – прищурился я. – Ты молод, силен, и многое можешь сделать. Ты еще можешь начать новую жизнь.

– Но почему? – непонимающе посмотрел он на меня.

– Если ты сам пришел на смерть, то зачем мне тебя убивать? – пояснил я. – Ты уже получил свое наказание, а смерть станет тебе наградой. Врагу не пожелаешь того, что ты уже испытал. И того, что испытаешь еще. Твоя жена и дети зовут тебя по ночам. Тебе снится друг Пилад и сестра Электра, которую именно ты привел на смерть. Ей неплохо жилось тут, поверь. Ты ведь каждый день плачешь и молишь богов о прощении. Так что казнить я тебя не стану, ты сам себе палач. Твоя жизнь и так окончена, царевич.

– Ты прав, окончена моя жизнь, – растерянно сказал он. – Я со страхом жду наступления ночи. Я вижу во сне лица тех, кого любил. И что мне теперь делать?

– Подойди и склони голову, – сказал я, а когда он сделал это, произнес. – Я, ванакс Эней, властью, данной мне богами, объявляю Ореста из дома Атридов умершим. Также я объявляю о рождении нового человека по имени Афетес.

– Прощенный? – удивленно посмотрел он на меня. – Ты назвал меня Прощенным?

– Назвал, – кивнул я. – Орест умер, а его вина умерла вместе с ним. Тебя проводят в загородный дом, Афетес. Я скажу, что тебе нужно будет делать дальше.

– Я уплыву далеко отсюда? – догадался он.

– Ты даже не представляешь, насколько, – ответил я. – И ты начнешь там новую жизнь. Если сможешь.

– Согласен, – решительно кивнул он. – А если погибну, то и пусть.

Ореста увели, а я глубоко задумался. А правда, зачем я это сделал? Я поддался какому-то неясному чувству, которое томилось у меня в груди. Но в тот момент я точно знал, что поступил правильно. И это чувство правоты становится крепче с каждым мгновением.

– С Атридов все началось, на Атридах все и закончилось, – негромко сказала Кассандра. – Ты разорвал порочный круг этой семьи, проклятой богами. Он должен был умереть, но не умер…

– Как раз нет, – покачал я головой. – Он не должен был умереть. Ему и его детям суждено было править Микенами до самого конца. Иллирийцы сожгли бы их. Такова судьба, которая изменилась. А я всего лишь попытался восстановить правильный ход событий. Ну, как смог…

– Так это ты все изменил! – со страхом уставилась на меня Кассандра. – Я ведь давно поняла, что все дело в тебе! Трое суждено было пасть!

– Суждено, – кивнул я.

– А мне? – ее голос дрогнул. – Что суждено было мне?

– Тебе было суждено стать наложницей Агамемнона, родить ему детей, а потом умереть вместе с ним, – зачем-то ответил я. – Клитемнестра зарубила бы тебя.

– Вот сука! – возмутилась Кассандра. – А я ей еще рецепт своих булочек дала!

– Не переживай, Орест отомстил бы за твою смерть, – успокоил я ее.

– Тьфу ты! – расстроилась она. – Я даже убивать его расхотела. Как все запутанно!

Она помолчала, а потом спросила.

– Признайся, государь, ты кто? Ты не можешь быть человеком, но ты человек. Ты слышишь волю богов? Или ты все-таки бог, сошедший на землю, воплоти? Ты и есть Серапис, рожденный Посейдоном и Великой Матерью?

– Нет, сестрица, – покачал я головой. – Я не бог, но точно послан кем-то свыше. Я пришел в этот забытый людьми мир, и он погиб безвозвратно. Зато на его месте появился мир новый, совершенно мне непонятный. Знаешь, о чем я жалею больше всего? О том, что не увижу, чем же закончатся мои труды.

Конец книги.