Текст книги "Последний рассвет Трои (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 9

Феано с любопытством вертела головой по сторонам, рассматривая небольшие селения, которые встречались везде, где можно посадить дерево или бросить в землю зерно. Круглые хижины без окон, сложенные из крупных камней и крытые тростником, были окружены оливами и яблонями, а вокруг них копошились в пыли голые дети. Примерно так живут и на Лесбосе, но здесь людей куда больше, а крупные селения, где правят вожди-басилеи, располагаются совсем близко. От Микен до Аргоса – два часа пешего хода, а до Тиринфа – четыре. Здесь все рядом, а потому люди живут тесно, жадно цепляясь за любой клочок плодородной земли.

Череда новых знакомств, впечатлений и знаний свалилась на девушку подобно лавине. За последние недели она увидела столько, сколько не видела за всю свою жизнь. В Навплион, морские ворота Арголиды, они приплыли еще вчера, но пока разгрузили корабль, пока заплатили пошлины и нашли повозки, солнце прошло зенит и покатилось к западу. Идти в Микены, до которых чуть больше сотни стадий, не имело смысла. Это же почти целый день добираться.

Надо сказать, Феано была довольна тем, как пока складывалась новая жизнь. Ее сытно кормили, ее посадили на телегу, и даже лицо укрыли от палящего солнца легкой вуалью. Она в жизни своей столько не бездельничала, как за прошлый месяц. Они добирались из Трои в Микены несколько недель. Сначала торчали в порту, где у Эпикаста, ее нового хозяина, еще оставались какие-то дела, а потом отплыли на запад, осторожно пробираясь вдоль скалистого берега. Они ночевали на суше, а если по пути случался какой-нибудь городок, то оставались там на пару дней. Тогда гребцы выносили из трюма стекло или медь, а с берега заносили зерно и кожи. Эпикаст, как и многие купцы, кочевал на своем корабле по всему Великому морю, проводя на нем большую часть жизни.

Феано, которая целый день тряслась в телеге, с замиранием сердца смотрела на приближающуюся гору, опоясанную стеной, сложенную из грубых каменных блоков. Там, за ней, может начаться ее новая жизнь и, если ей повезет, там же и закончится в покое и сытой неге. Скалистый холм, прямо из склонов которого вырастали неприступные стены, нависал над равниной словно грозовая туча. Вокруг него собралась целая россыпь деревушек, мимо которых на вершину вела извилистая дорога.

– Великая мать, помоги мне! – шептала Феано, когда телега, запряженная невозмутимым осликом, въехала в широкий коридор, выложенный из чудовищных по размеру камней.

– Это боги делали, не иначе! – продолжала шептать она, минуя ворота, над которыми были высечены львы. Огромная плита, которая лежала над проемом, оказалась так велика, что девушка даже зажмурилась от испуга, проезжая под ней. Вдруг упадет прямо на голову!

– А чего это здесь баб столько! – неприятно удивилась она, когда первый испуг прошел. Гигантские уступы дворца, украшенного портиками и расписными колоннами, в данный момент занимали ее куда меньше. Она еще успеет поахать и поудивляться. А вот несметное количество женщин, которые сновали туда-сюда, расстроило ее не на шутку. Едва ли один из четырех встреченных ей был мужчиной, и это если считать стражу у ворот и крепких парней в одном из неприметных домов, прилепившихся к стене, где они начали разгружать караван.

– Почтенный Эпикаст! – худой писец, который держал на ладони глиняную табличку, скалил кривоватые зубы в фальшивой улыбке. – Хорошо, что я не ушел домой. Что тут у вас?

– Здравствуй, почтенный Эгефрон, – ответил купец. – Зерно, медь, немного олова и золото. Олова мало совсем, едва выхватил. И просят за него какую-то неслыханную цену.

– Олово! Проклятое олово! – поморщился писец. – Куда оно подевалось? От мышьяка наши кузнецы мрут как мухи. Каждый второй – хромой калека. А это кто у тебя? – он показал в сторону Феано, которая с любопытством слушала этот разговор.

– Наложницу царю хочу подарить, – гордо выпятил грудь купец. – Две мины серебра отвалил за нее. Она поет, танцует и играет на кифаре! А еще она не знала мужа.

– Еще одна наложница! Ванасса (1) Клитемнестра будет в полном восторге, – хмыкнул писец и равнодушно отвернулся от девушки. – Заноси!

Крепкие рабы сноровисто начали забирать груз с телег, с жадным любопытством пытаясь разглядеть красоту необыкновенную, которую так бережно прятали от солнца. Писец считал груз, тщательно осматривая его и делая пометки на влажной глине, а Феано упрямо сжала губы, прокручивая в голове каждое слово из того, что сейчас услышала.

– Так много баб… да-а… тут тяжело будет пробиться, – бормотала она, едва шевеля губами. – А если еще и к царице в немилость попаду, сгноят ведь на черной работе. Я же петь не умею, и не дева совсем… Да как же выкрутиться мне, бедной? Страсть как неохота в поле работать.

– Пойдем, девка! – скомандовал купец, когда груз приняли. – Я подарю тебя царю. У него прямо сейчас идет пир.

– Мой добрый хозяин! – смиренно произнесла Феано, скромнейшим образом уставив глаза в пол. – Снизойди к своей рабыне. Мне нужен гребень, красная лента, заколки и чистая вода. Так твой подарок будет выглядеть наилучшим образом. И я очень прошу тебя, подари меня тогда, когда царь уже будет сильно пьян. Поверь, это в твоих же интересах.

* * *

Мегарон – центральное место любого дворца. Он и тронный зал, и святилище, где стоят жертвенники богам, и то место, где ванакс Микен Агамемнон пирует со своими вельможами и знатными воинами, что ведут в бой колесницы. Двадцать на двадцать шагов размер мегарона, а перекрытие его держат четыре толстые колонны, на которых сходятся балки.

Сегодня ванакс пирует со знатью, а потому зал уставлен ложами и низкими столиками, которые ломились от еды. Виночерпий, который стоял около огромного кратера с вином, то и дело наполнял чаши, а юркие рабыни обносили гостей. Вино смешивали один к двум, а потому напоить ораву могучих воинов – дело совсем непростое. Лишь к концу вечера почтенный купец Эпикаст, который уже догадался, что его надули, как мальчишку, посмел войти в зал, где пьяный шум стал внушать определенные надежды.

Все это время Феано покорно ждала в продомосе (2), с любопытством разглядывая фрески на стенах. Сюжеты были довольно однообразны. Воины с копьями идут куда-то, воины с короткими мечами режут врага, царь на колеснице важно шествует, гордо подняв голову, воины разят копьями других воинов… Война, война, война! Впрочем, вот сцены охоты на кабана и льва. Львов в окрестностях Микен предостаточно, и они часто нападают на стада. Бр-р! Феано даже передернуло от ужаса. Она никогда не видела львов, но слышала о них много. Нет спасения одинокому человеку, если лев нападет на него. Так говорили гребцы на корабле.

– Позволь вручить тебе мой дар, великий царь! – услышала Феано льстивый голос хозяина. – Это прекраснейшая из дев! Я отдал за нее две мины серебра!

– Тащи ее сюда! – зашумели в зале. – Пусть танцует!

– Великая мать, помоги мне! – прошептала Феано. – Я ведь из танцев знаю только тот, которым мы славим тебя весной. А, ладно! Там же пьяные мужики! Как-нибудь выкручусь.

* * *

Ванакса Агамемнона окутал хмельной туман. Он развалился на ложе и лениво цедил вино из золотой чаши, украшенной сценами битв. Ему ближе к сорока, и он по-прежнему силен, хотя в его волосах и бороде появились седые пряди. Десятки царей от далекой Итаки до Милаванды, что за морем, склонили перед ним головы. Чего ему еще желать? У него ведь и так есть все. Земли, золото, власть, любые женщины. Женщины, да! Он любил их страстно и брал их, не считаясь ни с чем. А когда они надоедали ему, выбрасывал прочь, не испытывая сожалений. Доверенный купец решил угодить ему и подарил красивую рабыню. Агамемнон лениво повернул голову в центр зала, где его новая наложница уже пошепталась с музыкантами, которые развлекали их сегодня. Флейты взвыли необычно громко, приковав взоры гостей к той, кто стоял перед ним.

Молодая красивая женщина на мгновение застыла в центре мегарона, держа в руках даф, обтянутый кожей бубен. Первый удар – глухой, тяжелый и протяжный. Она начинает двигаться. Сначала медленно, почти нехотя. Босые ноги бьют в каменные плиты пола, как будто она хочет разбить их. Бубен гудит под ритмичными ударами девичьей ладони, а сердце царя поневоле начало биться в такт. Девчонка коснулась головы, и на ее плечи и спину упал водопад смоляных, переливающихся в лучах света волос. Ее бедра раскачиваются, плечи подрагивают, а руки то поднимают бубен вверх, к потолку, то опускают его вниз.

Ритм ускоряется. Она бьет по бубну все чаще и резче. Звук становится громче, звонче. Ее тело оживает, а стройное бедро, которое показалось в разрезе короткого хитона, дразнит собравшихся здесь мужей. Девчонка крутится, а волосы хлещут по лицу и по спине, но она все не останавливается, а босые пятки выбивают дробь из плит пола. Бубен в ее руках – продолжение рук, голоса, крика, который вот-вот вырвется из груди.

И вот она кричит. Коротко, резко, словно выдыхая, и этот звук вывел царя из оцепенения. Бубен гудит, а девушка изгибает стройный стан и кружится снова. Ее движения резкие, порывистые. Она то приближается к зрителям, почти касаясь их, то отпрыгивает назад, как будто боится их или дразнит. Ее глаза горят. Они не видят людей вокруг, они смотрят куда-то ввысь. Девушка кричит снова и замирает. А потом, через несколько мгновений, она подходит к виночерпию, наливает чашу прямо из кувшина и несет ее к царю на вытянутых руках.

Агамемнон выпил эту чашу, не отрываясь от дерзкой девчонки, которая смотрела ему прямо в глаза, а потом зарычал, схватил ее в охапку и утащил в свои покои под одобрительный рев гостей. Он берет ее быстро и грубо, а потом, уже засыпая, произносит.

– Проваливай, девка! Завтра после ужина придешь.

* * *

Надо сказать, существование в переходах огромного дворца оказалось примерно таким, как его Феано и представляла. Она уже неплохо освоилась здесь. Запутанный лабиринт из сотен помещений, где ютилось множество женщин и немного мужчин, жил довольно напряженной жизнью. Сюда, на гору, непрерывно ехали десятки телег с зерном, вином, шерстью и маслом, а обратно они же везли ткани, горшки и инструменты. Что-то продавалось внутри царства, но большая часть уходила в Навплион, где грузилась на корабли и развозилось во все концы Великого моря. Что ни говори, а керамику здесь делали просто бесподобную. Феано поначалу не могла оторвать взгляда от искусной росписи, но вскоре привыкла.

Жизнь наложницы оказалась совершенно необременительной, а вот жизнь рабыни – очень даже непростой. Царь нечасто радовал ее своим вниманием, зато писец, который каждое утро строил толпу женщин в шеренгу и пересчитывал по головам, спуску никому не давал.

– Сорок девять, – тыкал он палочкой в грудь каждой, – пятьдесят, пятьдесят одна, пятьдесят две, пятьдесят три! Двоих не хватает! Где они?

– Захворали, господин, – хором ответили рабыни. – Лежат в лихорадке.

– Проверим, – пробормотал писец, стер что-то на табличке и нанес новые значки. Феано уже знала, что он потом начисто все на папирус переписывает. Папирус дорогой, его из самого Египта везут, а потому все надписи сначала на глине делают.

– Ты, ты, ты, ты и ты, – ткнул писец наугад. – Вы пятеро идете на кухню! Там работы много. Завтра басилей Нестор приезжает в гости, будет пир. Вы трое – молоть зерно. Остальные идут ткать. Кто норму не сдаст, без ужина останется. Смотрите мне, я проверю! И не вздумайте нити пропускать! Жалобы пошли, что полотно до того тонкое, аж насквозь светится. Кто хитрить будет, высечь велю, так и знайте!

– Дива Потиния, помоги мне! – горестно вздохнула Феано, именуя Великую мать так, как принято было в Микенах. Она увидела целую корзину пряжи около своего ткацкого станка, это и был ее урок на сегодня. Впрочем, и остальные женщины тоже закудахтали, прикинув, что пряжи сегодня положили больше чем обычно.

– А кто тут во дворце главный? – спросила она у рабыни Гелы, единственной из всех, с кем сблизилась за это время. Женщина лет под сорок, неизвестно от кого прижившая в неволе двух дочерей, оказалась незлобива и добра до невозможности. Она сама родилась здесь, а за воротами была раза три за всю свою жизнь. Низенькая, щуплая, подслеповатая, Гела часто моргала и подносила к лицу то, что пыталась рассмотреть. Ее сажали сучить нить, больше у нее уже ничего не получалось.

– Так сам царь главный, – непонимающе посмотрела на нее Гела. – Ванакс наш Агамемнон. За ним царица Клитемнестра стоит. А из больших вельмож – господин лавагет, который войском командует, и господа экеты, вельможи царские, да тереты – знать, которая на земле сидит и воинов дает. Писцы еще есть…

– А басилей – это кто? – спросила Феано.

– Басилей, – наморщила в раздумье лоб Гела, – он вроде как царь, но поменьше нашего. Наш вроде как над царями царь. Басилея наш ванакс Агамемнон назначить может, а бывает так, что от веку те цари правят. Или вот как Менелай Спартанский. Он на дочери покойного царя Тиндарея женился, Хеленэ, и так сам царем стал. Хеленэ и наша царица Клитемнестра – сестры родные. А Менелай – Агамемнону младший брат. У царя нашего сын Орест и дочери – Ифигения, Электра и Хрисофемида. А у Менелая – только дочь Гермиона. Ей лет семь или восемь.

– А где тут работа полегче, матушка? – едва слышно спросила Феано, которая трудиться не желала, хоть убей. Работать наложницей – всегда пожалуйста, но эта доля не избавляла от необходимости таскать или молоть зерно. Здесь впустую никого не кормили.

– У служанок цариц наших, – удивленно посмотрела на нее Гела. – Где же еще? Там, говорят, раздолье. И поспать удается порой вдоволь, и доесть за госпожой можно всякого.

– А как попасть туда? – жадно спросила ее девушка.

Феано внезапно почувствовала, что вот оно, счастье-то. Ведь до этого, несмотря на весь свой изворотливый ум, ничего путного она придумать так и не смогла. Дворцовый распорядок, выстроенный столетиями, сбоев не давал, а целая свора писцов, следившая за огромным хозяйством, не дремала. Они свое дело знали туго, не забалуешь у них. Это чиновники следили, чтобы в ворота въезжала шерсть, а выезжало полотно. А еще оружие, горшки, украшения и много всего другого. Тут отдельный писец даже за колесами от боевых колесниц следил. А еще один отпускал по весу медь и олово, и по весу же принимал изделия из них. Феано, попавшая в безжалостные жернова этой системы, чувствовала себя крошечной, словно мышка. Только высунься из норки, и тут же сцапает кот. Вот потому-то она беспрекословно выполняла все задания, ходила, опустив взгляд в пол, а когда сам ванакс брал ее на ложе, старательно закатывала глаза и стонала, притворяясь как могла. Он по-прежнему не ставил ее ни во что, и чисто по-женски ей было обидно, ведь, положа руку на сердце, великий царь оказался порядочной скотиной. По крайней мере, с женой у него тоже не все ладилось. Навещал он ее покои нечасто, потому как молодых баб во дворце жила не одна сотня, а некоторые из них оказались настоящими красотками.

– Ну, все лучше, чем в поле горбатиться, – философски размышляла Феано, которая жизнь на родном острове вспоминала с содроганием. Бесконечную работу на палящем солнце, липкие руки царских людей и их грубые ласки за черствую лепешку. Слава богам, она смогла царя напоить, он и не заметил ничего.

Вечером, сдавая свой урок писцу, который благосклонно хмыкнул, когда разглядывал полотно ее работы, Феано сказала негромко.

– Господин, мне бы пошептаться с вами.

Писец, рыхлый мужчина лет тридцати с выпирающим животиком, удивленно поднял на нее глаза.

– Легкой работы хочешь, девчонка, – понимающе хмыкнул тот и посмотрел на нее жадным взглядом. – Не надейся, я с тобой спать не стану. Ты женщина царя, мне за это голову оторвут.

– К царицам в услужение попасть хочу, – едва слышно выдохнула Феано. – Сикль серебра заплачу, если получится.

– Откуда у тебя серебро, девка? – подозрительно посмотрел на нее писец.

– Царя нашего хорошо ублажила, – самым наглым образом соврала Феано. – Он мне и бросил кольцо.

– Хм, – наморщил лоб писец. – Я подумаю, что можно сделать. Не обещаю, но… На пир завтра прислуживать пойдешь. Там могут заметить.

– Я отблагодарю, господин, – Феано так посмотрела на писца, что тот даже слюну сглотнул от вожделения. – Век меня помнить будете. И никто ничего не узнает, обещаю.

1 Титул царя Микен – ванакс. Титул царицы – соответственно, ванасса.

2 Продомос – помещение, которое находилось перед мегароном, его преддверие.

Глава 10

– Отец, я хотел бы перебраться на зиму в Трою, – сказал я, когда летний зной немного отступил, подарив истомленной земле хоть какое-то подобие живительной прохлады. Осень идет вовсю, и совсем скоро станет так холодно, что придется надевать длинные рубахи и овечьи безрукавки.

Мы всегда обедали вместе, только теперь за столом нас сидело трое, а Скамия, отцовская наложница, как обычно, с непроницаемым видом стояла сзади и держала кувшин с вином. Красивое лицо ее понемногу теряло свежесть на здешнем солнце. В углах глаз появились мелкие морщинки, а вокруг рта залегли едва заметные складки. Она старела, до дрожи боясь потерять расположение отца. Теперь же ее позиции и вовсе пошатнулись, потому что домашние дела понемногу начала прибирать к рукам Креуса, как старшая женщина в роду. Услышав мои слова, рабыня вскинула было глаза, но потом быстро опустила их, тщательно скрывая свою радость.

– Зачем тебе в Трою? – поднял бровь Анхис и посмотрел на меня внимательно. Он даже лепешку не донес до рта, рука так и застыла в воздухе.

– Дардан – дыра, – ответил я, использовав расхожую фразу из прошлой жизни. – В Трою нужно ехать, там все… всё серебро.

– Чего ты хочешь? – нахмурился Анхис, а Креуса вслед за ним посмотрела на меня с немалым удивлением. – Так не делают. Мы живем как должно, на своей земле. Как можно бросить то, что не имеет цены? Ради чего?

– Эта земля скоро перестанет быть нашей, – ответил я. – Мы живем в захолустье, где годами ничего не происходит, кроме ахейских набегов. Мы ничего не видим и ничего не знаем. Мир пришел в движение, отец. Если мы не сможем ему ответить, он просто сметет нас, как ты сметаешь крошки со стола.

– Ты говоришь странное, – удивленно посмотрел на меня Анхис. – Так говорит сестра твоей жены. В Трое все смеются над ней.

– Потому что они глупы, – ответил я.

– Считаешь, что ты очень умен? – испытующе посмотрел на меня отец. – Ты сильно изменился, сын. Я с трудом узнаю тебя. Ты говоришь странное, и ты делаешь странное. Мы должны жить так, как жили предки, и почитать наших богов. Тогда они будут милостивы к нам.

– Колесо для воды не надо было делать? – спросил я. – Наши рабы смогли высадить на треть больше репы, чем раньше. А если немного подумать, то можно соорудить еще несколько таких же, но побольше, и тогда мы сможем прихватить еще земли.

Колесо получилось на редкость уродливым. Восьмиугольник, собранный из палок, был скорее игрушкой, вокруг которой копошились дети. Но он каждые двадцать секунд подавал по черпаку воды в деревянный желоб, который шел на сотню шагов. Колесо сделано из рук вон плохо и скоро развалится, но в заскорузлые мозги местных стала проникать некоторая толика света.

– Нет, колесо – хорошая штука, – неохотно сказал отец. – Я подумаю вместе с мужами, как можно сделать его покрепче.

– Я хочу уехать, – спокойно посмотрел я на него. – Ты позволишь? Я делаю это для нас, поверь. Тут, в деревне, я не вижу, что происходит вокруг. А там я буду чувствовать стук сердца этого мира. Я вернусь весной, обещаю.

– Не вернешься, – покачал головой Анхис. – Весной ты пойдешь в Аххияву вместе с Парисом и Гектором. Так решил твой дядя. Разные слухи приходят из-за моря. Брат желает понять, что там происходит.

– И когда ты хотел мне об этом сказать? – удивленно посмотрел я на него.

– Как только пришло время, так сразу и сказал, – невозмутимо взглянул на меня Анхис и начал с аппетитом жевать, запивая ячменную лепешку вином.

М-да… папаша мой просто прирожденный оратор, мечта особиста. Клещами все тянуть из него нужно.

– Если я уеду, могут прийти чужаки, – я макнул хлеб в масло. – Я предложил им наше гостеприимство. Не гони их, отец, они мне нужны.

* * *

Как поселиться в чужом доме и встать на довольствие в мире, где некоторым людям в прямом смысле жрать нечего? Это вопрос крайне деликатный, ведь, с одной стороны, Прим – мой тесть, а с другой – совесть-то иметь нужно. И вроде как не убудет от него, ведь царь Трои довольно богат, но так поступать не принято. Именно поэтому я просто преподнес ему подарок, который примерно соответствовал стоимости нашего с женой пропитания, и этот подарок приняли как должное.

Жилье нам дали бесплатно, потому что комнат в этом дворце – как дерьма за баней. Тут живет множество людей, и десятки из них – это жены самого Приама, его дети и внуки. Все это великолепие обслуживает целая толпа слуг, а учитывая, что переходы дворца вели еще и в бесчисленное количество кладовых и ремесленных мастерских, шум и гам здесь стояли просто неописуемые. Постоянно что-то подвозили и увозили, что-то пересчитывали и ругались, когда чего-то не хватало. Интересно, и как они живут на этом вокзале? Я бы с большим удовольствием поселился в городском доме, у кого-нибудь из дальней родни, но близость к эпицентру местной жизни переоценить невозможно, а потому я крепился, тем более что Креуса оказалась эталонной женой местного разлива и забеременела сразу же. Ей с матерью будет спокойнее.

Что делают дочери и жены царей, когда не заняты детьми и пересчетом своих драгоценностей? Они ткут. Они делают это почти все время и, судя по всему, их труд тоже входит в какую-то статью доходов этого дворца. Знатной даме неприлично плохо ткать. Они хвалятся своими вышивками друг перед другом, а матери хвастаются работой дочерей, повышая их котировки на рынке невест. Даже цари носят одежду, которую изготавливают их жены и, надо сказать, обычным рабыням, которые день за днем ткут простое полотно, до них очень далеко. Кто доверит обычной бабе золотые нити, пурпур, цветную пряжу, жемчуг и бисер? Так что когда я зашел в гости к собственной жене, то удивился даже, до чего ловко работают ее пальцы и снует челнок. Прямо на моих глазах постепенно появлялся алый цветок с распустившимися лепестками, а Креуса в это время без устали молола языком так, как будто руки ее жили отдельной жизнью.

– Эней, здравствуй! – приветливо кивнула мне невысокая полненькая девушка лет двадцати со сложной короной из кос на голове. Она сидела рядом с моей женой и с ангельским терпением слушала ее трескотню. Я давно понял, почему женщины и мужчины живут здесь раздельно. Это очень мудрое решение, предки не дураки были.

– Кассандра! – приветливо кивнул я ей в ответ и показал на ткацкий станок. – И как вы это делаете?

– Ты первый мужчина во дворце, который задается этим вопросом, – от души расхохоталась Кассандра. – Воины думают, что женщина рождается с этим умением.

– Скажи, что ты слышала про Аххияву и почему думаешь, что царь Микен нападет на нас? – спросил я, и смех из ее глаз ушел, уступив место глухой тоске.

– Ты пришел посмеяться надо мной? – Кассандра отвернулась, чтобы скрыть набежавшую слезу. – Мне никто не верит! Дураки! Слепые дураки!

– Нет, – покачал головой я. – Дело в том, что я и сам так думаю. Война будет, и очень скоро. И она плохо закончится для Трои. Так скажи, почему ты считаешь, что она случится?

– Проливы! – на лице Кассандры было написано изумление, растерянность и недоверие. – Им нужны проливы. Они хотят сами оседлать это место и собирать пошлины. С тех пор как царь царей потерял силу, мы не шлем больше дани в Хаттусу. А раз так, то это место – золотое дно. Сюда сходятся товары с севера, и олово в особенности. А еще у нас есть золотые копи (1)…

– Еще и золотые копи, – задумался я. – Да, сказочное место.

– Гектор мне не верит, потому что не заглядывает дальше завтрашнего дня, а остальные мои братья… – Кассандра просто махнула рукой, не желая продолжать. – Они или воины, или пастухи, или хитрецы, которые заглядывают в рот моему отцу и боятся сказать лишнее слово.

– Как Парис? – бросил я пробный шар.

– Мы еще хлебнем горя с этим мальчишкой, – презрительно скривилась Кассандра. – Он готов на любую подлость, чтобы угодить царю.

Надо же, – думал я, глядя на раскрасневшуюся девушку. – Теперь понятно, почему она не замужем. Неформат, абсолютный неформат. То ли дело Креуса. Ни слова не слушала из нашей беседы, с головой погрузившись в вышивку. Она даже из вежливости не сделала вид, что ей интересен наш разговор. Чудо, а не женщина.

– Знаешь, Кассандра, – сказал я после раздумья. – Когда тебя посетят еще какие-нибудь мысли, дай мне знать. Я с удовольствием побеседую со тобой.

– Правда? – девушка даже рот раскрыла в изумлении. – Великая мать, помоги мне! Неужели среди воинов появился кто-то, у кого есть хоть капля ума!

– В шашки умеешь играть? – спросил я ее и подмигнул. – Нет? Научу!

* * *

Тот день не предвещал ничего необычного. Большая семья Приама обедала раздельно, а за общий стол садились лишь сыновья и ближайшие вельможи. Сегодня нас всего пятеро: Приам, его советник Антенор, Гектор и Парис. Больше никого из сыновей во дворце не было. Кто-то, как законные дети Полит и Деифоб, жили в своих домах, а кто-то, вроде Кебриона и Местора, рожденных рабынями, за общий стол и вовсе не допускался. Они пасли царские стада, не слишком выделяясь среди других слуг. Царь – тот еще заботливый отец. Впрочем, здесь такое отношение к побочным детям – дело вполне обыденное. Даже сыновья его величества фараона, рожденные наложницами, признаются законными только после того, как привлекут высочайшее внимание своей красотой или умом. Как Парис, например. К чести его будь сказано, парень на редкость хорош собой, речист, силен и неглуп. Вот и добился своего. Не скажешь даже, что неграмотный пастушок. Тут, кстати, почти все неграмотны, и я в том числе. Лишь дворцовые писцы ведут учет запасов, марая пергамент чернилами.

Приам, одетый без привычной торжественности, без золотого ожерелья на шее и высоченной тиары, казался самым обычным старичком, только глаза его уж очень остры, а замечания точные и едкие.

Гектор, могучий мужик лет тридцати пяти, лучший боец на колесницах, не титан мысли, но воин толковый. Он воюет почти постоянно, отбивая налеты шаек соседей, которые пытаются угнать царский скот. Иногда соседям это удается, и Гектор наносит им ответный визит, угоняя уже их коз, коров и баранов, и сжигая на прощание их дома. Вообще, кража сельскохозяйственных животных и борьба с этим явлением – основное времяпрепровождение всех героев древнегреческих мифов, ведь обладание скотом – суть здешней жизни, мерило стоимости вещей и богатства. Жизнь наследника престола весьма беспокойна, и вследствие этого Гектор выглядит слегка пугающе, в основном из-за свирепого выражения лица, малость обезображенного двумя шрамами на правой щеке. Парень он на редкость простой, ему человека зарезать – что высморкаться. Но пока он командует царским войском, жизнь в Трое вполне стабильна и безопасна. Царевич со своей работой справляется неплохо.

Парис – его полная противоположность. Он худощав, гибок и мускулист. Я бы сказал, что он красив, как Аполлон, но наш бог Апалиунас – это бородатый мужик, защитник и охотник, ничуть не похожий на гламурные изображения своего греческого потомка. Аполлон – покровитель музыкантов, а у нас здесь из музыки только флейта, кифара и бубен. Лицо Париса, обрамленное небрежно спадающими локонами, привлекательно, как у девчонки. Наверное, он очень похож на свою мать, потому что на своего старшего брата не похож ни капли. Он весьма умен, остер на язык и лишен даже намека на совесть. Царевич, второе имя которого – Александр, выполз из грязи и будет держаться за свою новую жизнь, пробираясь по головам. Он хитер, любит поболтать, а на его смазливом лице постоянно гуляет гаденькая улыбочка. Он сплетничает как баба, но при этом будет тебе улыбаться и льстить. Впрочем, если он сильнее тебя, то льстить не станет, он просто вытрет об тебя ноги и пойдет дальше. Парис, как и все пастухи, неплохо стреляет из лука, но в походе не бывал ни разу, каждый раз приводя для этого какие-то веские причины. Наверное, именно такие и взлетают на самый верх, потому что, по слухам, Приам весьма благоволит ему. Я вот терпеть его не могу.

– А скажи-ка мне, Эней, – спросил вдруг царь, отставив в сторону свой кубок и вытерев капли вина с усов, – что ты думаешь насчет вашей поездки в Аххияву?

В зале застыла гробовая тишина, и на меня уставились глаза нескольких человек. Ближайший советник Приама Антенор, женатый на сестре царицы Гекубы, оторвался от чаши с вином и посмотрел на меня с любопытством. Пожилой толстяк, обмотанный пестрым куском ткани поверх хитона, опустил испачканные пальцы в чашу и перестал есть. На его рыхлом лице даже ноздри зашевелились в предвкушении спора. Я знаю, что у него свое мнение по поводу грядущего путешествия. Что же, пора и мне чего-нибудь умное сказать.

– Я думаю, нам нужно узнать, что у них на уме, – ответил я. – Возвращение наших женщин – безусловно, важно, но не важнее знания. Ахейцам нужен торговый путь, им нужны земли для поселения, им нужно твое золото. Они придут сюда с войной. Они уже приходили к нам недавно, придут и сюда.

– Мы прекрасно знаем, что у них на уме, – поморщился Приам, ни капли не впечатленный моим выступлением. – Что может быть на уме у голодной собаки? Только большой кусок мяса. Ты знаешь историю моей семьи? – неожиданно жестко посмотрел на меня царь.

– Конечно, – удивленно ответил я.

– Где сейчас моя сестра Гесиона? – спросил Приам, и лица присутствующих приняли крайне озабоченное выражение. А судя по лицу Антенора, у него прямо в этот момент разболелся любимый зуб.

– Э-э-э… подзабыл, – не моргнув глазом, соврал я. Не признаваться же царю, что информация о местонахождении его любимой сестры интересует меня чуть менее, чем никак.

– Она спасла меня, когда Трою взяли ахейцы, – с горечью ответил Приам. – Заплатила Гераклу красивым платком за мою жизнь, а сама с гордо поднятой головой взошла на вражеский корабль. Я никогда не забуду, как на наших глазах убивали отца, мать и братьев. Я плакал, а она и слезинки не проронила, только губы искусала до крови. Ты думаешь, я не знаю, что меня из-за этого называют «купленным»? Теламон, царь острова Саламин, сделал ее своей наложницей. Его черная душа давно тоскует в царстве мертвых, но сейчас в той земле правит свирепый Аякс, его выродок. Он глумился над моей сестрой до самой ее смерти. Да-да, она недавно ушла на встречу к богам, мальчик, и это развязывает мне руки. У ахейцев больше нет заложницы из царского дома Трои. Я долгие годы пытался что-то сделать, но они так и не позволили мне выкупить ее.