Текст книги "Последний рассвет Трои (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 6

Очередное пробуждение стало чуть менее неприятным, чем предыдущее. Я сел на кровати и вздохнул. Было больно, но терпимо. Отбило грудную клетку капитально, но ребра вроде целы. У меня был печальный опыт в прошлой жизни, сломал, но сейчас непохоже. Я встал с постели и повертелся из стороны в сторону. Ужасно неприятно, но боль глухая и какая-то далекая. Глубокий вдох! Нет, все-таки целы ребра.

– Проснулся? – в комнату заглянул отец, на лице которого, обычно совершенно непроницаемом, я сейчас читал что-то, смутно похожее на одобрение. – Пошли, тебя дядя зовет.

– Что с рыбаком? – спросил я. – Живой?

– Все хорошо с ним, – успокоил меня Анхис. – Стрела без наконечника была, в ребро уперлась. Ее наш костоправ вырезал и кровь прижег. Жить будет, а царь наградит его.

Из боковой комнатки, в которой я ночевал, до царских покоев – рукой подать. Да, это не Троя. Тут с десяток небольших клетушек, в которых живет царская семья: жена, две дочери и маленький сын, что как бы намекает на мое будущее. Хотя, у нас и хеттские обычаи тоже действуют. Воины могут выбрать царем не только племянника, но даже мужа старшей дочери. Это у нас восточная деспотия такая, где знать не дает царям слишком сильно задирать нос и держит их за горло. Маркс и Энгельс, которые по живому разделили историю человеческого общества на формации, тихо плачут в сторонке. Они ни в одном месте не угадали.

– Эней! – раскинул руки дядя и обнял меня. Больно же, блин! – Я так расстроился, когда услышал твое хвастовство на пиру, но теперь я тобой горжусь. Никто не скажет, что сын моего брата – болтун. Молодец!

– Что там у ахейцев? – спросил я.

– Собираются отплыть, – усмехнулся Акоэтес. – Боги неблагосклонны к ним в этом походе. Они поищут добычу полегче.

– Это же ахейцы! – пристально посмотрел я его.

– Ахейцы, – удивленно глянул на меня дядя. – И что такого?

– Они не должны уйти! – жестко посмотрел я ему прямо в глаза. – Они все равно вернутся, дядя, только с большими силами.

– Это не исключено, – лица отца и его брата окаменели, а Акоэтес в задумчивости сел в резное кресло с выгнутой спинкой и подпер кулаком подбородок.

– Аххиява стонет без олова, им нужен северный путь, а Париама выкупает почти все на корню. В стране Хатти были небольшие копи, но они выработаны до конца. Там теперь ни крупицы олова нет.

– В земле данайцев неурожаи, – продолжил я. – Мне рассказал об этом наемник из Афин. Там стоит засуха, и земля родит плохо. У них много сильных парней, которых нечем кормить. Они вернутся, дядя, вот увидишь. Да, мы им хорошенько навешали, но они уже разведали здесь все, что нужно. Они нашли удобные бухты на том берегу, нашли воду и деревни, где возьмут зерно. Потеря двух кораблей – небольшая цена за это знание.

– Он прав, – скупо обронил отец. – Смотри, брат, даже мальчишка понимает это. Я говорил с Париамой. Послы ахейцев требуют долю в поступающем олове и свободный проход на север. И они наглеют с каждым днем. Договор с царем царей становится плохой защитой для нас. Да и сами цари тоже.

– А что с царем? – повернулся я к отцу.

Этого я не знал. Этого вообще никто не знает в том времени, из которого я пришел. Гипотеза, что Хаттуса была разграблена «народами моря», в ученом сообществе принимается далеко не всеми. Город просто покинули жители, а потом сожгли. Нет ни обломков мечей, ни тел убитых, ни наконечников стрел в стенах – обычных признаков штурма. Огромный, благоустроенные и очень богатый город просто бросили. Хотя кое-какие новые теории есть, конечно.

– Хаттуса построена в плодородной долине, высоко в горах, – ответил отец. – Там всегда было в достатке воды. Но теперь ее мало, а дождей нет уже давно. Крестьяне бегут оттуда, и город просто нечем кормить. Кочевники тоже пришли в движение, у них самих дела не лучше. Каски, хоть и дикари, но могут выставить восемь сотен колесниц. Великий царь Суппилулиума подумывает перенести столицу на юг.

– Мы еще не платили дань в этом году? – спросил я, а когда дядя покачал головой, продолжил. – Вот и не платите, самим пригодится.

– Ах-ха-ха-ха! – дядя Акоэтес согнулся от хохота. – Брат, что стало с твоим сыном! Я не узнаю его! Самим пригодится! Я сейчас умру со смеху!

– Не смешно, – бросил отец, лоб которого прорезала задумчивая складка. – Эней прав, брат. Мир расползается в клочья, как драный хитон раба-козопаса. Великому царю будет не до нас. А ахейцев нужно убить. Давай сядем и подумаем, как это сделать половчее. И ты, сын, тоже садись. Ты заслужил это право.

– Да, садись, племянник, – кивнул царь приветливо, но едва заметная нотка недовольства в его голосе царапнула мое сердце. Нет! Не может быть! Мне точно показалось!

* * *

Наш военный флот – это три пузатых торговых лохани, в которых поместилось полсотни воинов. Моя идея с углями и смолой понравилась всем, а потому и придумывать ничего лишнего не стали. У ахейцев выбор невелик. Они так и не взяли у нас зерна, а жрать в пути что-то нужно. Две с половиной сотни здоровых мужиков, из которых три десятка раненых. Им точно нужно много еды и чистой воды, а ближайшая удобная гавань, где можно заночевать и ограбить парочку деревень, располагается напротив и ниже по течению, на фракийском берегу. Только они не знают, что там уже нет никого. На той стороне живут люди, с которыми у нас заключен договор гостеприимства, священный для этих мест. Это значит, что они могут свободно приходить в наши земли, а мы – в их. И никто никого не обидит, не тронет имущества и не сделает рабом. И даже кров и стол предоставят. Такая вот тут жизнь, которая научила нас мириться с соседями. У тех же ахейцев, говорят, не так. Там каждый царек поколениями режется с соседом за поле размером с плащ. Вся земля кровью полита, и никто не желает уступить. Тут тоже непросто, но вместе выживать как-то сподручнее. Не раз уже помогали друг другу.

Грабители – люди предельно прагматичные. Они приходят не умирать, а убивать. А это несколько не одно и то же. Как только их вожди понимают, что цена победы слишком велика, они разбирают лагерь, а из его остатков складывают огромный погребальный костер, где жгут павших в последней битве. После этого они стаскивают корабли в воду и машут ручкой с виноватым видом. Не вышло, мол, извиняйте, до новых встреч. Так случилось и в этот раз, и вожди ахейцев были совершенно спокойны. Традиции преследования врага, бегущего в море после поражения, тут нет и в помине. Ушли негодяи, и замечательно, принесем благодарственные жертвы богам. А подумать, что люди, не имеющие нормальных кораблей, станут преследовать тех, у кого они есть, и вовсе никто не мог. Это кажется каким-то безумием. Хорошо хоть, что и мой отец, и его брат – ребята вполне трезвомыслящие, и меня послушали. Хотя тут небольшая тонкость есть. Счастье в этом мире не является простой случайностью, это промысел божий. Здесь человек, которому сопутствует удача, считается любимцем богов, и все умные мысли не его собственные, это нему боги нашептали. А раз так, то невредно и послушать волю высших существ. Кажется каким-то бредом? Нет, Александр Македонский и Юлий Цезарь именно так и прожили, получив слепую поддержку войска. Не случайно у каждого римского императора в титуле обязательное слово было: Felix, счастливый.

Пролив здесь довольно широк, стадий двадцать-двадцать пять, а потому мы вышли с вечера, а потом полночи пробирались вдоль поросшего лесом фракийского берега к стоянке ахейцев. Найти их несложно, ведь зарево горящих деревень окрасило темноту летней ночи в багряный цвет. Деревни стоят пустые, люди оттуда ушли и угнали скот. Но ахейцы обязательно пойдут вглубь. Они пришли за добычей, и они ее возьмут.

Я греб вместе со всеми, потому что камень, прилетевший в грудь, не является веской причиной для безделья. Мы раз за разом опускали весла в воду, слушая тихий шелест волн. Спокойно сегодня море, не как вчера, да и ветер малость потише.

Над водной гладью потянуло запахом дыма. Это воины раздувают уголь в горшках, которые прячут под мокрыми кожами со всем возможным тщанием. Если увидят – пиши пропало. Все наши старания будут напрасны.

– Проклятье! – ругнулся Абарис, могучий малый лет двадцати пяти, который на спор поднимал лошадь. Он смотрел через плечо и махал веслом с каким-то яростным остервенением. – Корабли на якоре стоят. Вот дерьмо!

Да, это и впрямь скверно, потому что замысел наш – просто блеск. Подойти ночью вплотную к кораблям, забросать их горшками с углем, а потом сделать ноги. Если хоть один корабль останется на плаву, нас догонят и перетопят как котят. От ахейской монеры (1) на купеческой лохани не уйти нипочем.

– Плывем, – сказал я, и все согласно кивнули. Плывем, конечно, не возвращаться же из-такой мелочи.

Абарис передал весло товарищу, раздул огонь в горшочке и усмехнулся, довольный. Он бросать будет. Знатнейшие воины чуть не передрались за эту честь и теперь завидуют мне самой черной завистью. Еще бы, мальчишка, который пришел на свою первую войну, подвиг совершил, о котором можно по вечерам внукам рассказывать. Поэтому мое участие в этом действии даже не обсуждается. Сижу и гребу молча.

– Арма, прошу, закрой свой глаз! Если закроешь, я принесу тебе в жертву овцу! – прошептал Абарис, подняв лицо к луне, которая, как назло, не хотела прятаться за облаками. Она сияла изо всех сил, даже не думая нам помогать. Наверное, ночному богу тоже стало любопытно, чем все это дело закончится.

– Ну, как хочешь! – зло сказал воин и гордо отвернулся от ночного светила. – Смотри, я тебе предлагал! Овца – хорошая жертва! Не давать же тебе за это быка!

Сотня шагов! Полсотни! Лагерь ахейцев по правую руку от нас, на расстоянии броска камнем, и сейчас «собачья вахта», время перед рассветом, когда сон самый крепкий. Да… А вот кое-кому об этом сказать забыли. Рослый воин развязал набедренную повязку и с задумчивым видом держал в руках самое драгоценное, что есть у мужчины, возвращая лишнюю влагу богу моря.

– Эт-то что еще такое? – не понял он спросонок, увидев незнакомые корабли, которые появились в свете луны.

– Что-что! – зло прошипел я и всадил ему стрелу в живот. – Сдохни, гад!

Язык ахейцев нам понятен, ведь мы и торгуем с ними, и воюем, и баб их за себя берем. Тут у многих вторые имена греческие, от матерей полученные. Ахеец застонал, а потом заголосил благим матом, перебудив и лагерь, и часовых, которые клевали носами.

– Да провались ты! – заорал Абарис и бросил горшок, раскрутив его как следует.

– За корабли правь! – крикнул я. – Так не достанут! Смените меня на весле!

Совет оказался дельным, и мы отошли от берега, но лучники на кораблях не спали тоже. Все же ахейцы не полные идиоты, и кое-какие выводы сделали. Засвистели стрелы, и среди дарданцев появились первые раненые и убитые. Я тоже прицелился и снял лучника на корме монеры, а Абарис забросил туда еще один горшок. Знаете, чего нет у моряков? Обуви у них нет. Не нужна она и вредна даже, потому что у кожаной сандалии сцепление с палубой намного хуже. Но в этом есть и немалый минус. Попробуйте затоптать занимающиеся угли босой ногой и поймете, как просто потушить пожар на античном корабле, где нет ни кошмы, ни огнетушителя, ни даже щита, где висит приделанный намертво багор, топор и идиотское красное ведро в виде конуса. Ничего этого нет, зато есть паруса, бухты канатов, просмоленный корпус и даже пропитанная той же смолой пакля, которой конопатили швы между досками. И все это прекрасно горит.

Уже минут через пять мы правили в море, любуясь тем, как полыхает один корабль, как пытаются потушить второй, бросив на это все силы, и как выходит в море третий. Вот невезение. Хорошо, что есть план Б. Он всегда должен быть.

* * *

Красиво плывет боевая монера. Могучие парни бьют веслами по морской глади, став похожими на одно огромное живое существо. Выглядит это в лунном свете просто фантастически, и даже толпа озверевших от ярости воинов на палубе почти не портит это волшебное зрелище. Морской бой в этом мире заключается в сближении и перестрелке из луков. Абордаж тут никому неизвестен, тараны и метательные машины тоже. И это прекрасно, потому что так у нас есть неплохой шанс.

Наш самый маленький, восьмивесельный кораблик, который был длиной в двенадцать локтей, начал замедлять ход. На его палубе – самые отчаянные парни, которые плавают как дельфины. Они разворачиваются и идут навстречу ахейцам, позволяя спастись нам. Ахейцы заорали в восторге и затрясли оружием, они сейчас расстреляют и утопят их. Да только наши подняли парус и идут с подветренной стороны прямо на них, а на палубе разгораются плотно уложенные охапки сена. Когда корабли встретились, купеческая лоханка уже превратилась в огромный костер.

С треском столкнулись деревянные борта, и в них вцепились бронзовые крючья. От удара в монеру полетел целый сноп искр, ведь ветер дует в спину нашим парням. Вот какой-то воин роняет факел и падает, пронзенный брошенным копьем, а вот целая россыпь тлеющей соломы, которую порыв ветра бросил в ахейцев, воспламенила полотно паруса. Уцелевшие дарданцы попрыгали в воду. Они доплывут до фракийского берега, если бог Тархунт будет благосклонен к ним, а мы развернулись и пошли на сближение. Нам нужно перестрелять тех, кто сейчас с воплями прыгает за борт, а потом вместе с соседями-фракийцами добить оставшихся в лагере. Кое-кто из них попытается уйти сушей, но шансов почти нет. Полуостров, который много позже получит название Галлиполи – длинный и узкий, и мы на самом его острие. Ахейцам негде там спрятаться. Их будут гнать как бешеных собак, мстя за сгоревшие деревни.

* * *

Знаете, в чем сходство шестнадцатилетнего воина в неизвестно каком поколении и бывшего научного сотрудника, который не дрался ни разу в жизни? Мы оба обижаемся, когда о совершенном нами подвиге не вспоминают каждые десять минут. Собственно, никто и не собирался этого делать, меня здесь просто признали за своего. Все равно что паспорт выдали. Прошел пир в честь победы, на котором помянули павших, а потом тела убитых сожгли, принеся в жертву несколько овец и одного быка. Выжившие утешили вдов, потрепали по макушкам осиротевших детей, и на этом все. Жизнь пошла своим чередом. Крестьяне вернулись на поля, купцы – к торговле, а рыбаки – к сетям и лодкам. Тот корабль, что мы потеряли, принадлежал самому царю, и это стало немалой утратой. Теперь ему нужно построить новый, а ведь добыча не окупила потерь. Кое-какую бронзу взяли в виде оружия и его обломков, и все на этом. Никто из воинов не носил на себе золотых браслетов, а если и носил, то ушлые соседи сняли их первыми. Рабы из воинов никакие, поэтому мы и заморачиваться не стали. Перебили их всех после допроса, включая раненых. Как и следовало ожидать, никто ничего не знал, они просто пришли грабить. В общем, ерунда какая-то получилась, а не война, даже в ноль не вышли. А потом отец обрадовал.

– Через пару недель поедем в Трою, – заявил он как-то на обеде, макая лепешку в вино и отправляя ее в рот. – Я собрал выкуп за твою жену. Ты хорошо воевал, мне не будет стыдно перед тестем.

Это он так сказал, что я герой или мне послышалось? Нет, послышалось, он точно этого не говорил. В его понимании я просто выполнил свой долг. Такое здесь в порядке вещей, и отдельной благодарности не требует. Я же воин из старого рода, это моя работа. Богами отмерена нам такая судьба, как крестьянам и рабам. Они-то как раз воевать не обязаны.

– Она красивая хоть? – спросил я его с кислой миной.

– Я ее никогда не видел, – поднял на меня удивленный взгляд отец. – А это что, важно? Она хорошего рода, и за нее дают большое приданое. Я с Париамой еще поторгуюсь. У него столько дочерей, что он точно уступит.

– Понятно, – опустил я взгляд в кубок со слабеньким вином.

Вариантов соскочить у меня нет вообще. Тут еще не понимают, что такое любовь как явление. Оно появится лет через пятьсот-шестьсот, когда в Греции возникнет философия и порожденная ей тяга к красивым мальчикам. Да и в то время семейная жизнь и жизнь личная отделялись непроницаемым барьером. Брак – это, прежде всего, сделка двух семей, направленная на объединение активов и укрепление личных связей. А если там еще какая-то симпатия взаимная случится, то это, конечно, неплохо, но совершенно необязательно. Замужняя женщина должна быть домовитой и иметь широкие бедра, чтобы родить здоровых детей. Больше к ней особенных требований не предъявляется. Свои плотские желания муж может удовлетворять с рабынями, здесь на это плевать абсолютно всем, включая законных жен. Они не рассматривают совокупление с собственным имуществом как супружескую измену, им это и в голову не приходит. Вы же не станете ревновать к лопате или к чайнику. К тому же такое увлечение мужа приводит к увеличению поголовья домашней прислуги, что делает легкий адюльтер штукой не только приятной, но и довольно прибыльной.

– А что за нее дают? – все с той же кислой миной спросил я.

Говорить-то надо о чем-то. Тут с досугом совсем плохо, а люди на вкус человека из двадцать первого века чрезмерно молчаливы. Досужей болтовни среди мужей не бывает в принципе, все строго по делу и лаконично. Болтают лишь бабы, и то между собой. Скука смертная здесь.

– Доспех хороший возьму, – сказал довольный отец. – Себе его заберешь. У него есть, я точно знаю. Поговорю насчет тканей и украшений. Ну и золота за дочь он много даст.

– Лучше корабль возьми небольшой, если уломаешь Париаму, – со вздохом сказал я. – Хочу торговлей заняться.

– Ты потомок царей! Невместно тебе торговать!

Анхис даже подавился и начал кашлять, показывая Скамии, которая стояла рядом с кувшином вина, чтобы та постучала ему по спине. Он спит с ней много лет, она родила ему сына, но ему и в голову не приходит сесть с ней за один стол. Это все, что нужно знать о жизни рабыни.

– Сам не буду торговать, – успокоил я его. – Да и не потяну я. Так, кое-какие мысли появились. Человечек один есть, думаю с ним поближе сойтись. Не все же нам в этой дыре сидеть безвылазно. Скоро, отец, такие дела начнутся, что небо с овчинку покажется.

– Красиво сейчас сказал, – одобрительно кивнул Анхис. – Небо с овчинку! Мне нравится.

Вы думаете, он испугался? Конечно же, нет, потому что только боги решают, кому и сколько суждено прожить. А если так, то зачем беспокоиться понапрасну.

1 Понятие монера – явный анахронизм, но другого термина просто нет. Аутентичные названия кораблей микенского периода нам неизвестны. Древнегреческая монера, судно с одним рядом весел, появилась через сотни лет, хотя по своей сути описываемые корабли являются именно монерами. Пример такого судна – легендарный Арго.

Глава 7

Свадьба – это худший день в жизни каждого мужика, особенно когда невесту ты еще не видел, но точно знаешь, что она очень искусна в изготовлении тканей и в вышивке. Это достоинство в дополнении к хорошему роду и крепкой заднице считается основополагающим при выборе жены для будущего сына, а потому отец смотрел на меня недоуменно, а в его глазах застыл немой вопрос: ну и какого рожна тебе еще нужно? Смотри, как я для тебя расстарался. Возразить на это мне, собственно, было нечего. Анхис свой долг исполнил так, как предписывают обычаи. Тут, в этом обществе, все подчиняется правилам, уходящим во тьму веков. И если поступок соответствует обычаям, он хорош, и наоборот. Вот, к примеру, красть чужих баб на берегу, насиловать, а потом продавать – это хорошо. Так деды и прадеды поступали, а значит, и нам не нужно от них отставать.

С нашей стороны прибыло два десятка колесниц с близкой родней и небольшой табун коней, которые и представляли из себя выкуп за невесту. Немало так-то! Пять упряжек снарядить можно. Хитер мой тесть, понимает, что мир пришел в движение, и что воевать много придется. Я почему-то думал, что жители Трои будут встречать нас цветами, выстроившись вдоль дороги, но действительность оказалась жестока к нам. На нашу торжественную процессию всем было ровным счетом наплевать. Лишь провожали долгим взглядом и отворачивались, забывая тут же. Это же не захолустный Дардан, где разговоров об этом хватило бы на год.

Тот самый зал, в котором я уже бывал, сегодня набит народом до отказа. Свадьба дочери царя, подумать только! Это я так сначала думал, но потом узнал горькую правду. Дело в том, что общее количество детей у Приама перевалило хорошо так за полсотни, поэтому сегодняшний пир на событие века не тянет никак. Просто еще один повод выпить, поесть и пообщаться с уважаемыми людьми. Телевизора здесь нет, газет нет, а новости знать нужно. А когда собеседник пьян, то ведь так он и болтает больше.

Длинный П-образный стол уставлен кувшинами с вином, блюдами с мясом и птицей, завален свежими лепешками и фруктами. Слуги в нарядных одеждах выстроились вдоль стен, и они неподвижны, словно каменные изваяния. Бронзовые светильники высотой в рост человека стоят каждые пять шагов, и все они залиты маслом и весело коптят, освещая наше пиршество. Какой-то высокой кухни здесь нет. Да, Троя богата, но это всего лишь одно из десятков княжеств, на которые разбита держава царя царей Супилулиумы. Тут не едят языки фламинго, молоки мурен, откормленных рабами, и сонь в меду. Здесь фламинго, если ему не повезло пролететь через наши места, подается отдельно, а мед отдельно. Грызунами мы брезгуем, а птичьи головы бросаем собакам и рабам вместе с языками. Вот потому-то жареная баранина и свинина, посыпанная местными травками и толченым чесноком, считается тут пищей богов. В Нижнем городе, который раскинулся у подножия царской цитадели, люди о черствой лепешке мечтают. Приглашенные набивают брюхо, а слуги, которые стоят вдоль стен, глотают набегающую слюну и грезят о том сладостном моменте, когда гости, наконец уйдут, и они смогут доесть то, что лежит на столе. В углу сидят музыканты. Они терзают нечто струнное, сделанное из панциря черепахи и воловьих жил, извлекая протяжные звуки. Рядим с ними расположились флейтисты, извлекающие звуки не менее заунывные. В отсутствие дирижера и нот все это самую малость напоминает кошачий концерт. Но мне нравится и такое. Бродячие музыканты, которые по совместительству подрабатывают мелкой торговлишкой и воровством, если подворачивается возможность, – немалая отдушина в этой жизни.

Моя невеста сидит рядом, укрытая покрывалом, под которым я, хоть убей, разглядеть ничего не мог. Размер ее основного актива, задницы, тоже оставался непонятен, потому что я видел то же самое, что и все остальные: расшитое платье в пол, плотную фату, защищающую молодую от недоброго глаза, и существенное количество ювелирных украшений на голове, шее и в ушах.

– Креуса! – шепнул я и слегка сжал тонкие ледяные пальцы. – Слышишь?

Она едва заметно качнула головой, звякнув золотом массивных серег. Слышит.

– Есть хочешь?

– Хочу, – услышал я ее шепот. – Очень! Только нельзя мне.

Так, в копилку знаний о собственной жене добавилось еще два факта. Она у меня не глухая и умеет разговаривать. Неплохо, хотя молчаливые жены ценятся здесь больше. Я отломил кусок лепешки и незаметно сунул ей в руку. Она покачала головой: нельзя. Ну, нельзя, так нельзя. Я макнул лепешку в мясной сок и с удовольствием съел. Мне обычаи страдать не предписывают.

Плотный толстяк с окладистой смоляной бородой и массивным носом встал и поднял кубок. Поверх белоснежного хитона на нем надета вторая накидка, пестрая до того, что у меня зарябило в глазах. Нечто подобное я видел когда-то бесконечно давно в аэропорту Шарль де Голль. Там как раз шла регистрация рейса в Мали. Здесь тоже безумно яркие расцветки считаются не верным признаком плебея, а красотой неимоверной. Той утонченной роскоши одеяний, что были когда-то в Минойском Крите, не осталось и в помине. Нравы стали грубее, а вкусы проще. Вот и у этого гостя на руках десяток браслетов, а на шее – золотая цепь, способная удержать разъяренного алабая. Здесь не принято скромничать, напротив, достаток выставляют напоказ, надевая его на себя. Восток же…

– … Счастья прекрасной невесте и отважному жениху! – закончил свой тост гость и преподнес в подарок шкатулку из эбенового дерева, наполненную серебряными кольцами. Однако! Впрочем, это от всего купеческого сословия подарок, не от него лично.

После этого я потерял интерес к происходящему, лишь отвечал на тосты, принимал подарки и дарил подарки в ответ, считая минуты, когда же этот день подойдет к концу.

– Вы с женой можете уйти, – наклонился ко мне отец, когда легкое хмельное оживление в зале превратилось в пьяный разгул. Царь Приам, который был трезв как стекло, не терял времени зря. Он слушал то одного гостя, то другого, то третьего, благосклонно покачивая высоченной тиарой. И на меня, и на собственную дочь ему было ровным счетом наплевать. Он решал серьезные вопросы, пока люди размякли, влив в себя по кувшину вина.

Я встал, а следом за мной встала Креуса, которая в сопровождении рабынь пошла по длинному коридору, каменные стены которого были оштукатурены известью. Тут нет росписей, да и зачем? Здесь не бывает чужих, а потому и впечатление производить не на кого. Старуха-рабыня с поклоном открывает перед нами дверь, и я зашел в покои, где проведу свою первую брачную ночь.

Рабыни зажгли лампы, которые осветили комнату, убранную гирляндами цветов. Ложе, стоявшее у стены, они накрыли расшитым покрывалом, а на столик рядом водрузили кувшин с вином и два серебряных кубка. Следом внесли несколько подносов, уставленных едой, и лишь после этого все вышли с поклонами, плотно затворив за собой резные двери.

– Ты уже снимешь свое покрывало? – спросил я ее, но Креуса лишь покачала головой.

Забыл! Это же моя обязанность. Я поднял ткань и впился взглядом в женщину, с которой мне суждено провести жизнь. Не красавица, но довольно мила. А еще она очень молода и очень испугана. Ей лет пятнадцать на вид. Пухлые щечки, вздернутый носик, карие глаза, опушенные густыми ресницами, и гладкая светлая кожа. Моя жена нечасто бывает на солнце, а когда и бывает, то прячется под вуалью. Ей, конечно, до той девчонки на корабле как до неба, но она вполне ничего себе.

– Иди ко мне! – протянул я руки. – Я тебя не обижу ни словом, ни делом.

– Правда?

Креуса посмотрела на меня доверчивым взглядом ореховых глаз и прижалась неумело. – Ты же воин, а воины они… такие… Я часто слышу, как плачет тайком жена Гектора после того, как он берет ее. Он такой грубый! Я стану тебе хорошей женой, Эней, – спешно добавила она, а ее губы слегка подрагивали. – Только не обижай меня, прошу!

– Не буду я тебя обижать, – пообещал я. – Но только если ты не сварлива и не сплетница. Терпеть не могу таких баб. Давай-ка ты сначала поешь.

– Я со вчерашнего вечера ничего не ела и не пила, – честно призналась девчонка и благодарно посмотрела на меня. – Матушка сказала, что я должна сидеть неподвижно, пока не закончится пир. И что мне нельзя будет встать и уйти, даже если сильно захочется по-маленькому.

– Налетай! – махнул я рукой, и моя жена со сладострастным стоном вцепилась мелкими белыми зубками в фазанью ногу. Я налил ей вина, и она торопливо отхлебнула чуть ли не полкубка сразу. Креуса жадно ела, а я сидел рядом, и сам себе не мог поверить. Меня занесло в другое время, а теперь у меня есть семья: отец и жена. И жену свою я не знаю совсем. Даже не разобрался еще, достаточно ли у нее широкие бедра, чтобы родить мне здоровых детей. Может, нужно поговорить с ней, понять, что у нее на душе.

– А скажи… – повернулся я к Креусе, но тут же замолчал.

Моя жена упала набок и заснула с фазаньей ножкой, зажатой в руке. Она так намучилась с этой свадьбой. Бедный ребенок.

* * *

Рапану сидел на носу корабля, свесив вниз босые ноги. Он любил сидеть вот так, почти касаясь пенной волны, и смотреть на безбрежную синеву. Впрочем, безбрежной она была только по правую руку. Слева раскинулся порт славного города Угарита, куда они возвращались после месяцев плавания. Купцы старались не выпускать землю из виду, иначе пучина поглотит неразумного, словно лев мышонка. Торговцы боятся моря. Они не смеют бороздить его просторы, когда солнце прячется за горизонт, и вытаскивают корабль на берег, как только наступает вечер. Так поступали все, и так делал отец Рапану, который командовал на этом судне. Нос корабля ходил вверх-вниз, и паренек почти что касался кончиками пальцев ног беспокойной морской глади. Каждый раз его сердце сжималось в страхе, что бог Йамму схватит и утащит его на дно. Но бог, видимо, не нуждался сегодня в юношах, что только входили в мужскую пору. Богов изрядно умилостивили перед отплытием: отец бросил в море барана, которому своей рукой перерезал глотку. Богатая жертва! Йамму должен дать им легкой дороги по просторам Великой зелени, а Баал-Хадад – избавить от бурь в пути.

Великая зелень! Так называют море зазнайки-египтяне, которые люто презирают все остальные народы, и Рапану очень понравилось это выражение. Это так красиво! Они в прошлом году были с отцом в порту Пер-Аммон, что стоит на самом восточном рукаве великого Нила. Богатый город, ничуть не меньше Угарита, где живет тысяч семь, а то и все восемь народу. Отец говорит, Египет такой большой, что по Нилу можно плыть несколько месяцев, до самой Нубии. Все эти земли подчиняются великому царю с непроизносимым именем Усермаатра-Мериамон – Сильный правдой Ра, любимец Амона. Ужас, а не имя, хотя все знают, что зовут его просто Рамзес. Прямо как того, кто бился когда-то при Кадеше с царем страны Хатти, господином Севера. Старый Рамсес правил так долго, что успели умереть внуки тех, кто сражался с ним в той битве. Зато после нее наступил мир. Мир необыкновенно долгий, даровавший всем неслыханное процветание. Семья уважаемого купца Уртену на себе это почувствовала. Их дом в Угарите, кроме царского дворца, мало кому уступал. Правда, это домом сложно назвать. Огромное строение из обожженного на солнце кирпича, размером семьдесят на семьдесят локтей, представляло собой целый лабиринт из господских покоев, комнат слуг, складов с товаром и кладовок, где хранится зерно и масло. Только на первом этаже этого дома тридцать четыре комнаты! Семья купца жила богато, на зависть всем, и причина тому была проста: почтенный Уртену в чести у царя Аммурапи.

Рапану смотрел на море и улыбался. Он, сын третьей жены, был любимцем отца. Он читал и писал, освоив аккадский, хеттский, киприотский, ханаанский, хурритский и лувийский языки. Ну и родной, конечно. Народ сутиев, который вавилоняне называли амореями, основал Угарит, город, стоявший на перекрестке торговых путей. Именно здесь «Путь благовоний» из Аравии пересекается с дорогой из Вавилона, по которой шли ткани и олово. Тут общались и вели дела на десятке наречий. Потому-то купцам приходилось знать их все, а в придачу еще и язык египтян и ахейцев, что живут в Микенах и на Крите. Нелегка купеческая доля. Столько всего в голове держать нужно. Одни меры веса и длины чего стоят. Разные они в каждой стране, а иногда и в каждом городе. Только названия одни общие, сикль и талант. Чуть прозевал и тут же ушел в убыток.