Текст книги "Последний рассвет Трои (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 18

ЧетлЧем дольше шло наше путешествие, тем меньше мне нравилось происходящее. Каботажное плавание, которое представлялось всем единственно возможным способом передвижения по морю – штука, конечно, довольно безопасная, но безумно тоскливая. Изрезанное скалистыми выступами побережье Греции наши корабли – а было их, на минуточку, девять штук, – огибали с прилежанием эталонного отличника. Лишь изредка кормчие, видя в туманной дымке противоположный берег, рисковали срезать длинный путь и отважно проходили какой-нибудь залив поперек. Это смотрелось особенно комично, когда мы огибали Афон. Я помнил совершенно точно, что там три острых мыса, глубоко вдающихся в Эгейское море, и если ползти вдоль берега, то можно не управиться и до зимы.

                                  

Тем не менее, короткими перебежками, ночуя на берегу вместе с кораблями, мы доползли до острова Эвбея, который своей грудью прикрывал Грецию с востока от гнева морских богов. Кормчие, радостно матерясь и поминая бога Посидао, нырнули в узкий пролив, который отделял его от континента. Здесь если не безопасные места, то уж точно не та дурная мешанина островов, где каждый басилей с тремя лоханями мнит себя повелителем волн. Мы уже раза четыре отстреливались от таких придурков, приводя их в чувство. Счастью кормчих не было предела еще и потому, что здесь, в Малийском заливе (а тут его так никто не называл), штормов отродясь не случалось. Это ведь практически озеро, где слева раскинулся хребет Фермопилы, а справа – равнины Фессалии.

– А зачем нам сюда? – спросил я Париса, когда мы доплыли до самой дальней точки залива и вытащили корабли на берег.

– Надо к дорийцам в гости заглянуть, – усмехнулся он, и Гектор согласно кивнул.

– Тут рукой подать, – ответил наследник Приама. – Тут везде рукой подать. Это же Аххиява. Мало хорошей земли, зато много гор и людей.

– А чего мы там забыли? – удивился я. – Они же голодранцы. Вы что, торговать с ними собрались?

– Царь велел так, – пожал плечами Гектор. – Он гостеприимец с царем Клеодаем.

– Приам дружит с внуком Геракла? – я даже глаза выпучил в изумлении. – Он же мстить собрался ахейцам!

– Клеодай правит дорийцами, – гаденько усмехнулся Парис, и больше я никаких объяснений не получил.

Надо сказать, права голоса у меня в этой поездке не было. Я послан сюда как представитель союзного города, чтобы придать важности всей этой затее. Судя по тому, что в эту миссию направили парня семнадцати лет, важность ее находится на высочайшем уровне.

– Ладно, я потом все пойму, – буркнул я себе под нос и взял в руки лопату.

Мы, родственники царей и эпические герои, гребли наравне со всеми, и канавы, по которым тащили корабли на берег, копали тоже вместе во всеми. Даже Гектор. Что-то здесь не так со статусом аристократа. Так я размышлял, отбрасывая в сторону песок, перемешанный с галькой.

– Тащи! – заорал Палинур, мой кормчий.

Мы натянули канаты, и киль натужно заскрипел, волочась по мелким камням, которыми усеян берег. Экипаж останется здесь, вместе с судами, а мы пойдем на юг, в Дориду, через самое что ни на есть Фермопильское ущелье.

– Твою ж мать! Ну, дает старикан! – осенило вдруг меня, и я заорал, подзывая своего раба. – Кулли! Готовь товар! Со мной пойдешь.

* * *

Эриней сложно назвать городом, это просто селение, где дом царя окружен хижинами, разбросанными в художественном беспорядке. Дорида – жуткая дыра, и я полностью понимаю царей-Гераклидов, которые регулярно пытаются вернуться в места более цивилизованные и приятные для жизни. Эта область была крошечной и вдобавок окружена землями таких же голодных и хищных данайских племен – этийцев, малийцев и локров. Из конца в конец всю Дориду можно пройти за пару дней прогулочным шагом и даже не вспотеть. Сюда никто не приходил, и никто отсюда не уходил. Никто и никогда не покупал их товаров, потому что они ничего приличного не производили, и они в ответ не покупали ничего у других, потому что им нечем было за это платить. Единственный повод покинуть Дориду – это прогуляться до соседей с целью поживиться энным количеством крупного рогатого скота. И это автоматически порождало у живущих рядом племен желание нанести ответный визит, что и происходило достаточно регулярно, напоминая по масштабам драки школа на школу.

Впрочем, примерно раз в поколение цари Дориды вспоминали, что они-таки потомки самого Геракла, и что, вообще-то, Микены по праву принадлежат им. Тогда они собирали огромное по местным меркам войско и вторгались в Пелопоннес, где выхватывали эпических люлей и ползли назад, на север. Здесь они успокаивались лет на двадцать-двадцать пять, когда переизбыток населения и необходимость его утилизации вновь пробуждал старые обиды. Корабелами дорийцы пока не стали, а потому изрядно досаждали своим соседям на суше, не имея возможности стравить буйный элемент за море, как все нормальные греки. Такой вывод я сделал, исходя из аккуратных расспросов почтенных мужей, которые шли вместе с нами.

Я, кстати, только в самый последний момент догадался, для чего в землю нищих дорийцев идет делегация, в которой присутствуют два сына царя Трои, свояк царя Антенор, и какой-никакой я, племянник самого повелителя Дардана. Тут же ничего, кроме пушечного мяса и нет, ведь даже мой родной городишко – мегаполис по сравнению с Эринеем, где грубый горшок со стенкой в палец толщиной – вершина местных технологий. Самое странное во всем этом то, что мы везем огромное количество подарков, и их цена в моем понимании слегка больше, чем все, что я вижу вокруг себя до самого горизонта.

– Располагайтесь! Царь ждет вас! – непривычный выговор резанул мне ухо. Тут, в Центральной Греции, говорили немного иначе, чем в микенской Аххияве и на островах. Крепкий бородатый мужик с лохматой башкой, одетый в одну лишь набедренную повязку, изобразил радостный оскал и показал рукой в сторону приземистого каменного дома, крытого камышом.

Мы прошли внутрь, где в тесном, шириной шагов в десять, зале увидели его величество царя, который бранил худого, как скелет, раба и отвешивал ему оплеуху за оплеухой. Раб только глаза жмурил и кряхтел, но протестовать не смел, воспринимая всё происходящее с поистине стоическим терпением.

– Каков негодяй! – возмущенно заявил царь, увидев нас. – Привезли четыре телеги зерна по восемь мешков. Где, говорю, сволочь, еще два мешка? Должно быть три дюжины без двух! А тут три дюжины без четырех! Драть буду, пока шкура клоками не сойдет!

– Так он прав, – не выдержал я. – Четыре телеги по восемь мешков – это три дюжины без четырех.

Царь Клеодай, мускулистый чернявый мужик лет тридцати с небольшим посмотрел на меня с глубоким сомнением, видимо, подозревая в сговоре с нечистым на руку рабом, а потом спросил.

– Ты еще кто такой?

– Я Эней, сын Анхиса, из Дардана, – гордо выпятил я грудь.

– Я тут сам решаю, сколько должно быть зерна! Понял, Эней, сын Анхиса? – зло посмотрел на меня царь и с нескрываемым отвращением отбросил раба в сторону. – Тощий говнюк! Он писец из Фив, в прошлом походе взяли его. Тычет мне закорючки свои на глине, а я сердцем чую, что он ворует, только вот не пойму где. Все время изворачивается, сволочь. Думаю, может, пятки подпалить ему, а?

– Ну и подпали, – прогудел Гектор, а я благоразумно промолчал. – Способ верный, мигом все расскажет. Рабы, они все такие. Тем более, если из Фив.

Видимо, запал у повелителя нескольких горных долин закончился. Он еще раз врезал писцу по худой физиономии, но сделал это уже без огонька, и даже скорее для порядка.

– Вы царя Париамы люди? – спросил он, наконец, когда раб покинул нас, бросив в мою сторону исполненный благодарности взгляд.

– Я Гектор, – шагнул вперед царский наследник.

– Я Парис, сын царя.

– Я Антенор, муж сестры его жены, – сделал шаг вперед и троянский премьер тоже. Он изрядно устал, ведь был уже немолод, а добирались мы сюда по горным тропам пешком.

– Вас разместят на постой, – сказал Клеодай. – Жду на закате, я дам пир в вашу честь. Люди царя Илиона – всегда желанные гости в моем доме.

Пир в дорийской глуши – это жареный баран, ячменная лепешка и кувшин кислого вина. Люди тут жили простые, а потому мед, специи и ароматные смолы в напитки не добавляли. Пили здесь чистоганом, не разбавляя вино в кратерах, как это делают неженки из Микен и Пилоса. Только что снятое с огня, одуряюще вкусное мясо вынесли на деревянных блюдах, которые расставили на столиках рядом с ложами. Здесь тоже пировали лежа вповалку. Это мероприятие обозначается словом из научного лексикона – симпозиум, то бишь «совместное лежание». Вот мы и лежали, а за отсутствием чаш с водой, руки вытирали о края лож и стол. Впрочем, на вкусе барашка это не сказалось никак. Хозяева жадничать не стали и отправили на вертел молодую животинку в самом расцвете сил, потому-то и мясо получилось сочное и мягкое. Соли бы немного побольше, но чего на столе нет, того нет. Впрочем, и так вкусно получилось. Мы несколько последних недель питались почти что всухомятку: хлебом, твердым как камень овечьим сыром и вином.

– Прими подарок, о отважнейший из царей! – Парис встал и вытащил из обширного баула, лежащего позади, бронзовый доспех, тускло блеснувший чешуей.

Клеодай заревел восторженно, обнял скупо улыбающегося Париса и чуть было не задушил его в объятиях. Здоровенный, суровый мужик радовался как ребенок новой игрушке. Такой доспех будет на всю Дориду один.

– Прими подарок и от меня, – встал Гектор и протянул Клеодаю бронзовый шлем.

А потом встал я, подарив меч, и это привело царя в состояние перманентного восторга.

– Мы хотим, чтобы ты ударил по ахейцам, – заявил Антенор, когда все хорошенько подпили, а хозяин уже затянул какую-то заунывную песню. – Если ты пойдешь на них войной, то получишь много серебра.

И Антенор открыл немалый ларец, наполненный кольцами весом в сикль, которые ходили по всей Ойкумене вместо денег. Впрочем, все нормальные купцы один черт проверяли пробу и взвешивали серебро на весах и продолжат это делать ближайшую тысячу лет. Клеодай застыл на месте, а на его лице заиграла глупая улыбка.

– Воинов одарю! – сказал он. – Сотни две… Нет, три! Три сотни соберу в поход.

Дальше началось все, что и должно было происходить. Пьяный Клеодай хвастался, сколько коров угнал у соседей прошлой осенью, а Парис заглядывал ему в глаза и с умильной улыбкой восхищался его подвигами. Они обнимались, как лучшие друзья, и пели песни, а потом царевич вышел на улицу, а я встал за ним.

– Ты же прекрасно понимаешь, Парис, что Клеодая убьют в том походе, – почти спокойно сказал я под мерное журчание, что издавал мой дальний родственник.

– Может, убьют, а может, и не убьют, это только бессмертным богам ведомо, – лениво пожал плечами царевич и ковырнул ногтем мизинца застрявший между зубов кусок баранины. – Тебе-то что за дело до него? Он нам службу добрую сослужит, а если и убьют дурака, то и невелика потеря. Одним Геракловым выродком меньше станет.

Я с лязгом захлопнул отпавшую было челюсть. Клеодая ведь гостеприимцем царя Приама называли, а Парис только что целовался с ним. Плохо, ой плохо разбираюсь я в законах здешнего реал политик. Учиться мне еще и учиться.

– Понятно, – протянул я и вернулся в… э-э-э… пиршественный зал, где плотность выхлопа достигла, по моему мнению, нужной концентрации. Похвальба Клеодая стала носить уже совершенно фантасмагорический характер, число угнанных коров утроилось, а количество поверженных врагов удесятерилось. Царя откровенно несло.

– Собери хотя бы пять сотен в свой поход, царь, – посоветовал я. – Иначе погибнешь, как твой отец. Микены сильны.

– Да где я возьму пять сотен воинов? – злобно засопел царь, который еще не растерял остатков разума. – У меня и оружия нет столько. Может, ты знаешь, где его взять, паренек из Дардана?

– Знаю, конечно, – ответил я, до блеска объедая баранью лопатку и вытирая жир с лица тыльной стороной ладони. – С нами в обозе идет купец Кулли. У него с собой много хороших наконечников для копий. Они из железа.

– Железо – дерьмо, – пренебрежительно отмахнулся Клеодай. – И стоит дорого. У меня столько серебра нет.

– Если ты подаришь двести копий своим воинам, то станешь самым сильным царем в здешних местах, – терпеливо пояснил я. – А серебро я видел только что, и оно мне точно не приснилось. Я выпил твоего вина, но еще не пьян.

– Хм… – Клеодай погрузился в глубокую задумчивость, и для этого у него были все основания. Пять сотен – огромное войско по здешним меркам. Во всей Дориде живет не больше двух тысяч семей.

– Если я уведу пять сотен мужчин, локры ударят мне в спину, – он вышел, наконец, из задумчивости.

– Подари локрам полсотни копий, и пусть их отряд идет с тобой, – парировал я. – Пусть поклянутся богами и охраняют твои владения, пока ты воюешь. Ты пойдешь на юг, через их земли, и на лодках переправишься на Пелопоннес. Ахейцы ждут врага на перевале у Коринфа, и поверь, там тебе не пройти. В спину ударят из крепостей.

– Великие боги! – прошептал Клеодай и застыл.

Надо сказать, что мое выступление вызвало некоторое замешательство. Гектор засунул в рот кусок мяса и забыл сомкнуть челюсти, Антенор смотрел на меня так, словно увидел привидение, а в глазах Париса мелькнуло нечто, слегка похожее на страх. Это было весьма необычно, потому что бывший пастушок, обласканный царем, неимоверно высоко задрал свой нос. И тогда я решил добить их.

– Пусти слух, царь Клеодай, что идешь войной, и Агамемнон стянет войско к Коринфу, а ты в самый последний момент договорись с локрами и ударь ахейцам в спину. Ты высадишься на сушу там, где нет сильных городов. С моря Пелопоннес беззащитен.

– Да! – Клеодай ударил по столу могучим кулаком. – Да! Я так и сделаю! Давай свое серебро, Антенор! Из серебра не сделать копья, а с копьем я возьму много серебра. И Микены я тоже возьму! Где там тот купец?

* * *

Летнее солнце, суровое и безжалостное, висит в небе, заливая золотистым светом узкий горный перевал. Воздух дрожит от зноя, словно раскаленная печь, а земля под ногами кажется горячей, будто вот-вот начнет плавиться. Скалистые склоны, обожженные солнцем, тянутся ввысь, их серые и коричневые утесы покрыты редкими пятнами кустарника, едва цепляющегося за жизнь в этой неприветливой местности.

Перевал Фермопилы – узкий и извилистый, вырезанный самой природой, является ключом к сердцу Греции. Сложно его обойти, и не все знают тайные тропы. Ветер, летящий с севера, приносит с собой запахи морской соли и нагретой земли, перемешивая их в странный, терпкий аромат. Небо здесь кажется бескрайним, синим и безоблачным, лишь где-то вдали, над вершинами гор, клубятся легкие перистые облака. Внизу, у подножия перевала, ждут наши корабли. Совсем скоро мы отправимся в путь. Тишина здесь стоит густая, звенящая, нарушаемая лишь скрипом наших телег да стрекотом цикад, прячущихся в тени редких деревьев. Мой раб Кулли идет рядом с одной из них, с той самой, что полна серебряных колец. Он, как мне кажется, до сих пор не может прийти в себя. Я пообещал ему сороковую часть и вольную, но он наотрез отказался освобождаться. Ему это сейчас просто незачем. На воле он станет безродным чужаком, не защищенным никакими законами. А ведь я и не думал об этом так, в его решении есть определенная логика. Только здесь эта логика не работает. Это в Междуречье можно быть рабом и отлично жить за спиной доброго хозяина. Раб-купец, раб-подрядчик, раб-лекарь… Все они могут быть небедными и уважаемыми людьми. Тут все совсем не так, и он скоро это поймет.

– Не знал, что ты торговец, Эней, – сказал вдруг Парис со своей обычной кривой усмешкой, когда мы начали спускаться к морскому берегу. Гектор и Антенор, шагавшие позади, заинтересованно навострили уши. Видимо, их терзали схожие мысли.

– Я не купец, – получил он ответ. – Я воин. Мне невместно торговать.

– Погоди! – изумленный Парис даже остановился. – Наконечники ведь были твои?

– Мои, – подтвердил я. – И этот купец – мой раб. Торгует он, а не я. Разве царь Париама купец? А ведь его ткани продают тамкары по всему Великому морю.

– А разве ты царь, чтобы иметь своего тамкара? – презрительно взглянул на меня Парис. – Ты же обычный воин из маленького городка.

– Ой, смотри! – округлил я глаза в притворном изумлении и показал рукой куда-то за спину Париса. – Подружка твоя пришла! Ты что, плохо приласкал ее ночью, и она прибежала за добавкой?

Царевич повернулся и, увидев пасущуюся на склоне козу, меланхолично объедавшую чахлый куст, побагровел и потянулся за кинжалом, висевшим на поясе. Гектор захохотал в голос и одобрительно хлопнул меня по плечу, едва не вбив в землю. И даже Антенор, обычно невозмутимо серьезный, заулыбался в бороду, с трудом скрывая веселье.

– Даже не вздумай кинжал вытащить, Парис, – ледяным тоном сказал я. – Иначе я тебя на ленточки распущу, и в своем праве буду. Да, я воин, а ты пастух. Вот никогда и не забывай об этом.

Парис гордо отвернулся, а потом сделал вид, что у него развязалась шнуровка сандалии. Он присел и начал завязывать ее заново, отстав от нас шагов на пятьдесят. Вскоре он поднялся и пошел как ни в чем не бывало, представляя из себя живую иллюстрацию к поговорке про божью росу. Гектор внезапно сорвался и побежал в голову каравана, где с телеги упал мешок с зерном, а Антенор пошел рядом со мной и жевал губами, тщательно подбирая слова.

– Я впечатлен, Эней, – сказал он наконец. – Вам, воинам, лишь бы за ножи хвататься и ссориться как молодые жеребцы. Ты многих удивил в последнее время, но сегодня удивил даже меня. Я не ожидал от тебя подобной мудрости, ведь она не свойственна юношам.

– Так это же хорошо, – удивленно посмотрел я на него. – Клеодай нанесет ахейцам сильный удар, и им будет не до нас. Обычно дорийцев колотили в первом же сражении, теперь будет не так. Думаю, год мы выиграем точно, а то и все два.

– Возможно, возможно… – рассеянно кивал Антенор и теребил в задумчивости амулет, болтавшийся на груди. – Я знаю про твой последний разговор с царем Париамой. Послушай своего тестя и уезжай куда-нибудь подальше, Эней. Поверь, наш царь не желает тебе зла. Ты ему даже немного симпатичен, он не хочет видеть врага в своем зяте.

Антенор ускорился и быстрым шагом пошел вперед, оставив меня одного, в полнейшей растерянности. Вот и поговорили. И когда же я к этому всему привыкну?

Глава 19

– Андрей Сергеевич! – староста группы, худой, взъерошенный очкарик, тряс рукой так, что она чуть было не оторвалась. – Можно вопрос?

– Спрашивай, Каширин, – обреченно вздохнул я, прекрасно зная, что он не отстанет. Как правило, его вопросы были на редкость тупыми, но он все равно лучше, чем остальные студенты, сидевшие на лекциях с полнейшим равнодушием. Они лайкали фотки в соцсетях и смотрели беззвучные ролики в Тик-Токе. На большее их не хватало. История для них – непрофильный предмет, им просто нужно сдать зачет.

– Кому и зачем понадобилось придумывать все эти мифы Древней Греции? – спросил Каширин. – Это же просто гигантский объем информации. Сначала боги, затем их дети, а затем потомки всех этих детей! Ведь ни в одной культуре такого нет. Десятки богов, сотни героев, Илиада, опять же, вместе с Одиссеей, да еще и Троянский цикл из десятков пьес про второстепенных персонажей. Для чего это все?

– Если какое-то действие кажется тебе нелогичным, Каширин, значит, ты не все понимаешь, – назидательно поднял я указательный палец, радуясь, что сегодня вопрос поступил на удивление разумный и глубокий. – Так вот, как говорил один сатирик, ныне покойный, это все из-за бабок.

Студенты, услышав знакомое слово, оторвали глаза от телефонов и посмотрели на меня с легкой заинтересованностью.

– Дело в том, – продолжил я, воодушевленный неожиданным вниманием, – что мифы не просто так передавались из уст в уста. Греция несколько столетий не имела письменности, она утеряла ее после крушения цивилизации Бронзового века. А эти легенды выполняли роль семейных преданий, потому что многие из действующих лиц этих мифов являлись официальными предками аристократических семей. Мифы изначально считали летописаниями, и знатные юноши поколения за поколениями заучивали их наизусть. Потом их стали переносить бродячие певцы-аэды, и в каждом городе появился свой вариант того или иного мифа и свой потомок Геракла от местной девчонки. У этого гражданина, кстати, насчитывается больше полусотни детей. Например, спартанский царь Леонид и Александр Македонский считались прямыми потомками Геракла, а поскольку он был сыном Зевса, то значит, и власть этих семей происходила непосредственно от богов. Практически все аристократы архаичной Греции выводили свой род от какого-либо героя мифа или аргонавта, и на этом основании претендовали на власть. Знать владела большей частью пахотных земель, и своим божественным происхождением пользовалась так же, как мы сейчас пользуемся документами из кадастровой палаты.

Юля Семакина, девочка с первого ряда, вдруг оторвалась от конспекта, который записывала аккуратным, почти каллиграфическим почерком.

– Значит, Геракл мог быть живым человеком? – изумленно спросила она.

– Вполне, – кивнул я. – Его могли просто обожествить потомки, как хетты обожествили своего правителя Телепину, шумеры – царя города Ур Гильгамеша, а римляне – Юлия Цезаря. Обычная практика в то время. Если Геракл жил на самом деле, то это случилось примерно в середине или конце тринадцатого века до новой эры. Он был потомком царей Фив и Микен, и прав на престол имел побольше, чем Атрей, отец Агамемнона. Легенды говорят, что он отвоевал Микены и отдал Атрею, чтобы тот сохранил город для его детей. Кстати, царь Микен Аттариссияс упоминается в хеттских источниках конца тринадцатого века, так что он персонаж вполне реальный.

– И Атрей, конечно же, кинул Геракла, – с понимающим видом оторвался от телефона еще один студент, имени которого я не знал. Он нечасто баловал меня своим посещением.

– Естественно, – кивнул я. – По-другому и быть не могло. Его убил племянник Эгисф, а потом, после ряда неописуемо грязных историй трон достался сыну Атрея Агамемнону, тому самому, который начал Троянскую войну. А дети Геракла, которые стали править племенем дорийцев, непрерывно нападали на Пелопоннес, пытаясь отвоевать наследие предка. У сына Геракла Гилла, внука Клеодая и правнука Аристомаха ничего не вышло. Гилл и Аристомах и вовсе погибли в этих войнах. А вот его праправнук Темен Пелопоннес завоевал-таки и стал родоначальником спартанских царей, представителя которых вы могли видеть в одном мерзком голливудском опусе.

– Триста спартанцев? – снова выступил студент с телефоном. – Я смотрел, зачетный фильмец.

– Спорно, – я даже вздрогнул от отвращения. – Темен с братьями завоевал восток Пелопоннеса в 1103 году до новой эры, прогнал внуков Агамемнона и стал царем Арголиды. Микенская цивилизация к тому времени уже рухнула, люди забыли тонкие ремесла и письменность, а международная торговля почти полностью исчезла. Потому-то города-дворцы, которые служили центрами производства товаров, были уничтожены и более не восстанавливались. Дворцовая экономика развалилась, вертикальная иерархия в обществе практически исчезла, а Греция вернулась к родоплеменному строю, лет этак на восемьсот назад. Дорийцы просто добили то, что на самом деле уже умерло. Таким образом, Темен является персонажем почти историческим, потому что известны его потомки вплоть до царя Леонида.

– То есть, все это литературное наследие нужно было только для того, чтобы обосновать права на землю? – разочарованно спросила Семакина.

– В какой-то степени, – пояснил я. – Потом оно, конечно, стало жить собственной жизнью и обрастать несуществующими подробностями. Мифы стали литературой Древней Греции, а аристократы превратились в отдельный биологический вид, который столетиями женился только на выходцах из своего круга. Они утверждали, что обладают аретэ – врожденным благородством, которое можно получить только от знатного предка. Правда, потом разорившимся аристократам понадобились деньги, и один из них, по имени Платон, стал учить, что благородство можно приобрести не только по наследству, но и путем правильного воспитания и образования. Так аристократы снова стали богатыми, беря за себя дочерей состоятельных простолюдинов, а у нас появилось целое направление философии. На пустой желудок не пофилософствуешь, знаете ли. Кстати, если кому-то вдруг интересно, Платон происходил по прямой линии от самого бога Посейдона. Вот это, я понимаю, родословная, куда там худородным Романовым!

– А у римлян тоже так было, что ли? – спросил Каширин.

– Конечно, – кивнул я. – Герой Илиады Эней, сын богини Афродиты и дарданца Анхиса, после падения Трои приплыл в Италию, а его сын Юл стал родоначальником рода Юлиев.

Студенты слушали, раскрыв рты, а я радовался. Упростил я материал, конечно, до предела, но ведь так хоть что-то в головах останется…

– Ну ты и здоров спать, Эней! – Парис толкал меня в бок, а я очумело завертел головой, не веря, что все это был сон.

Да как же так!!! Я что, опять здесь? Прошлая жизнь снилась мне часто, и я потом долго приходил в себя, пытаясь вернуться в новую реальность. Ну да, я задремал на палубе корабля, а рядом со мной сидит Парис, который состроил на своей смазливой роже самое участливое выражение.

– Приплыли! – ткнул он рукой куда-то вперед. – Смотри, Навплион!

* * *

Пятидневный переход дался Феано нелегко. Она, как и все рабы, шла босиком, а на здешних дорогах сбить ногу – плевое дело. На себе ее никто не понесет, она же не госпожа.

– Вот бы мне так! – бурчала Феано, с завистью разглядывая носилки, в которых сидела ее хозяйка. Носилки тащили четыре крепких раба, потому как царевна Электра была чуть больше воробушка. Клитемнестру, ее мать, назвать худой не повернулся бы язык, а потому царицу несли ввосьмером.

Их было немало: два десятка слуг, несколько повозок с добром, которые тащили ослы, и дюжина стражников, которые берегли всех в дороге от человека и зверя. Они ночевали в деревнях, и тогда Феано должна была забыть, что шагала целый день под палящим солнцем, и бежала ублажать свою юную госпожу. Воды принести умыться, за столом прислуживать, волосы расчесать, да еще и развлечь попутно, потому как ехать вот так целый день – скука невыносимая. Смотреть на стада коз, голых крестьян на полях и круглые лачуги под соломенной крышей забавно только первые пару часов, а потом от этого зрелища сводит скулы и хочется назад, в уютную прохладу Микенского дворца. Туда, где сквозь толстые стены не проникают жалящие лучи солнца. За эти дни Феано совершенно измучилась, ведь ко всему прочему, ей еще пришлось тащить часть поклажи на себе.

В тот момент она впервые пожалела, что не осталась в Микенах сучить нити. Там хоть можно было треп рабынь послушать, которые перемывали кости молодым девчонкам. У кого-нибудь из них точно случилась мимолетная любовь в кладовке с кем-нибудь из стражников. И тогда увядшие тетки, которым такое счастье не грозило, разили острыми словесами слабых на передок товарок. Завидовали, не иначе. У самой Феано уже давно никакой любви не было, потому как царь потерял ее из виду и искать не собирался. У ванакса Микен и без нее баб хватало, да и бывал он во дворце весьма нечасто. Царь все больше колесил по окраинам Пелопоннеса, пытаясь держать в узде тамошнюю знать. Феано об этом не жалела ни капельки, потому как радости ей от его ласк не было никакой. Ванакс Агамемнон, особенно когда выпьет лишнего, вел себя грубо и жестоко, а именно таким его Феано, как правило, и видела.

– Спарта! – услышала она оживленные голоса, которые катились от головы процессии к самому ее хвосту.

– Это, что ли, Спарта? – Феано презрительно посмотрела на невысокие стены, которые окружали крутой холм. После величия Микен здешний дворец показался ей усадьбой знатного колесничего, а не местом, где живет царь1. Впрочем, Менелай – всего лишь басилей, а не ванакс. Он под рукой старшего брата Агамемнона ходит. Вокруг холма с царским домом разбросано несколько деревушек, окруженных полями и оливковыми рощами. Голые мальчишки с острыми палками в руках, что пасли овец и коз, с любопытством разглядывали незнакомых людей. Им будет что рассказать дома.

Процессия, которая сопровождала царицу и ее дочерей, с радостным гомоном повалила в ворота, которые охраняли два копьеносца. Воины, одетые в набедренные повязки, проводили гостей заинтересованным взглядом, а один из них хлопнул Феано по тугой заднице.

– Хороша девка! – оскалился он. – Приходи ко мне вечерком, красивая. Уж я тебя от души приласкаю. Да не кобенься ты!

Феано фыркнула, гордо отвернулась и проследовала в ворота. Там около тяжелого портика с двумя облезлыми колоннами, выкрашенными когда-то в красный цвет, остановились носилки госпожи.

– Прошу, царственные! Прошу! – терета2 с поклоном пригласил Клитемнестру, Ифигению и Электру внутрь дома.

Здесь жили откровенно небогато. Мегарон, что шириной оказался шагов в десять, не больше, расписан скудно и вовсе не так затейно, как в Микенах. Да и колонны здесь без привычного узора, радующего глаз пестротой красок. Все же Спарта – местность захолустная, лежащая в стороне от торговых путей. Не сравнить ее с Тиринфом, Орхоменом или Пилосом. И ремесла тонкого в Спарте почти нет, здесь, по большей части растят зерно и давят масло. Слава Великой Матери, они тут ненадолго, лишь проводят в дальний путь Пенелопу, двоюродную сестру царицы, за которую жених прислал оговоренный выкуп, и тут же отправятся домой.

Феано, живот которой сводили голодные колики, стояла за спиной своей госпожи, которая возлежала вместе с другими знатными женщинами. Ее никто и не думал кормить, рабы будут есть после хозяев, им отдадут объедки. Хотя Феано уже начинала сомневаться, останется ли на этом столе хоть что-нибудь. Ванасса Клитемнестра и ее дочери изрядно проголодались с дороги. Вон как уминают хлеб и сыр, что выставили на стол здешние слуги. Виночерпий развел вино в кратере и налил чаши, которые рабыни поднесли каждой из пирующих. Женщины за столом, поэтому и развел он его совсем сильно, один к семи где-то.

Хозяйка дома, басилейя Хеленэ, оказалась приятной женщиной лет двадцати с небольшим, со светлыми волосами, слегка отливающими золотом. Она была красивее, чем Клитемнестра, ее старшая сестра, которая после нескольких родов располнела и обрюзгла. Хеленэ пока родила только одного ребенка, а потому еще сохраняла пленительную стройность. Ее дочь Гермиона, девочка лет восьми-девяти, лежала рядом с матерью и лениво бросала в рот куски сыра, которые макала в мед.