Текст книги "Предел тщетности (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Сазанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Носкова отпрянула, еле удержавшись на ногах, зацепила бедром столик с напитками, едва не опрокинув, бутылки жалобно зазвенели от страха, но все обошлось. Она пошатываясь обогнула стол, села в кресло, поправляя сбившуюся прическу. Мы тяжело дышали, словно долго гоняли в салочки по дому, хотя случайный наблюдатель, глядя на наши раскрасневшиеся лица, мог бы нафантазировать все что угодно – от совместной колки дров до катания по полу в обнимку, судя по сбившемуся ковру.

– Так на чем мы остановились? – отдышавшись, как ни в чем не бывало спросила Носкова.

– В разговоре или в поползновениях к любви? Надо признать, действовали вы в обоих ипостасях синхронно, хотя и противоречиво. Предсказали точную дату моей смерти и тут же начали опровергать собственное пророчество действием – пытались лишить воздуха посредством поцелуя взасос.

– Не выдумывайте, – возразила Носкова и принялась теребить уже среднюю пуговицу на кофте.

Подобными темпами она, пожалуй что до юбки доберется за полчаса и останется в чем мать родила, разрушив последние моральные преграды между нами. Следует как можно быстрее придумать способ вернуть ее к алтарю добродетели. Не скажу, чтобы Ксениямне активно не нравилась, бывали в жизни сюжеты и похлеще, но адюльтер с колдуньей в нынешних реалиях казался неуместным.

В который раз зазвонил телефон. Носкова рванулась на звук, будто скаковая лошадь на гонг ипподрома. Я налил еще на три пальца и опрокинул пойло в себя с желанием потушить огонь возмущения, бушевавший внутри. С кухни послышался странный шелест, я повернулся на звук и волосы на голове у меня зашевелились сами собой – хозяйка стояла в конце коридора спиной ко мне, приложив телефон к уху, молча кивала головой и раздевалась. Подхватив валявшийся рядом плед, я метнулся длинным коридором на кухню, вырвал из руки хозяйки телефон, грохнул его с размаху о мраморную плитку и завернул вконец испуганную Носкову в мягкую шерсть на манер кокона. Притащил онемевшую женщину в комнату, швырнул в кресло и только собрался учинить тщательный допрос с применением пыток и нецензурной брани, повиснув над ясновидящей взбешенным коршуном, как сам ощутил всю нелепость, театрализованность происходящего. Внезапно успокоившись, я присел на краешек стола, поискал глазами второй стакан, не найдя, пододвинул свой, вылил в него остатки джина и протянул Ксении.

– Выпейте, – произнел я тоном сурового учителя. Пяти минут не прошло, а мы уже поменялись ролями – Носкова сидит, вжавшись в кресло, укрытая пледом, я протягиваю ей стакан. Осталось только броситься ее целовать и ситуация зеркально повторится, как в дурном и пошлом анекдоте. Ксения взяла стакан дрожащей рукой и чуть не расплескала, тогда она обхватила его двумя руками и поднесла к губам. Я услышал, как стучали зубы о край стекла. При этом плед с ее плеч скользнул вниз, обнажив красивую грудь, с которой совсем недавно мне посчастливилось познакомиться наощупь, так сказать, вслепую. Отметил про себя, что при иных обстоятельстах вполне можно было бы пойти дальше эстетического удовольствия, от созерцания перейти непосредственно вожделению, но ничто не дрогнуло у меня в душе и кое-где пониже. Видимо, не сезон, хотя и весна за окном.

Не совру, если скажу, что сам удивился той монашеской невозмутимости в шаге от обнаженного тела, той отрешенности, с которой рассматривал женские впадины и выпуклости, будто какой-то шутник воздвиг между нами прозрачную броню. Точно такое же чувство я испытал при последнем разговоре с Татьяной, когда интересовался – не спала ли она случаем с Мишкой, и любой ее возможный ответ не вогнал бы меня в негодующий трепет, оставив равнодушным. Может все они здесь, а я уже по другую сторону реальности, смотрю на привычную мне жизнь холодным взглядом безучастного наблюдателя, уже не способного ни обнять, ни обогреть, ни понять, ни проявить сочувствие? Носкова выпила и заплакала, тихо и безнадежно, как попискивают мыши, попав в мышеловку. Я не стал встревать, хотя первым инстинктивным порывом было нежно погладить ее по плечу. Сходил на кухню, отыскал еще один стакан и вернулся обратно. Подходя к столу, увидел валявшуюся на ковре рядом с креслом недостающую стеклотару и тоже поставил на полированную поверхность. Теперь на столе замерли в ожидании три стакана, словно кто-то неизвестный незримо присутствовал в комнате, мешая нам, отравляя так весело начавшееся знакомство.

Когда женщины плачут, мне всегда становится неловко, словно я и есть причина расстройства, виновник их житейских неудач, начиная от убежавшей петли на чулке, кончая любовной неразберихой в сердце. Интересно, кто ее постоянно отвлекал звонками, подстегивал кнутом, безжалостным дрессировщиком заставляя раз за разом менять поведение, а главное, по какой такой причине Носкова безропотно соглашалась с идиотскими указаниями, поступающими по телефону, на что можно так подцепить молодую неглупую женщину, чтобы вертеть ею, как безмозглой куклой? Генерал явно не тянул на роль сладострастного злодея, упыря, пытающегося непременно подложить под меня свою платоническую любовь, да и зачем ему вся эта катавасия. Петруччо еще мог сотворить нечто похожее, хотя бы ради прикола, но все его шутки носили безобидный характер, не опускаясь до жестокости, а больше никто не был в курсе того, что я пойду в гости к ясновидящей. Бестиарий, больше некому, только они вторгаются в мою жизнь, нарушая привычный ход вещей, меняя череду событий, преврашая их в безумную кавалькаду.

За размышлениями я не заметил, как открыл новую бутылку и стал прихлебывать прямо из горлышка. Ксения немного успокоилась, изредка всхлипывала, посматривая на меня – выходка с битьем телефона произвела на нее впечатление. И тут разбитый вдребезги аппарат, не подлежащий ремонту, только сгрести обломки в ведро и выкинуть, зазвонил снова. Глаза Ксении наполнились ужасом, она замотала головой, пытаясь увернуться от трели спицей вонзавшейся в мозг. Мне захотелось наклониться и поцеловать ее в висок.

– Плюнь, не обращай внимания, – я неожиданно перешел на ты.

– Мне страшно, – призналась женщина.

– Не переживай, они тебя не тронут.

– Вы думаете?

– Уверен.

– Отсыпьте мне щепотку вашей уверенности.

– С превеликим удовольствием.

Сел рядом на подлокотник, она расслабленно подалась вперед. Прижав ее голову к груди, я стал рассказывать сказку, слегка покачиваясь, как убаюкивают маленького ребенка.

– Давным-давно в тридевятом царстве жил королевич, звали его Василий, по батюшке Иванович. Он не то чтобы вырос дураком, но не шибко умным, и ничем примечательным не отличался от остальных жителей волшебной страны. Не вызывал на поединок дракона, не спасал красавицу, взяв приступом каменную башню, даже на печи ни разу не прокатился, не держал в руках скатерть-самобранку, не пил из рек с кисельными берегами.

– Плохая сказка, грустная, – Ксения поерзала у меня на груди, устраиваясь поудобнее.

– Ну уж какая есть, – оправдался я, – Другая сказка не сложилась. В общем, совсем не героем оказался наш герой, так, ни рыба, ни мясо. Женился не на принцессе, а на случайно повстречавшейся девушке, не по внезапно возникшей любви, но и не с расчетом на богатое приданное, которого, как ты понимаешь не было.

– Очень много «не».

– Ничего не попишешь. А перевыдумывать я не буду. Слушай дальше. Работал он только на той делянке, в сторону которой указали пальцем, ходил с плугом за конем и пахал каждый день, не помышляя о том, чтобы даже шагом ступить за ее границы на чужую территорию. Что-то строгал, лепил между делом для души, но что, теперь уже не вспомнить. Как то раз проснулся он поутру, вышел в поле и увидел, что плуг сломался, а конь то ли издох, то ли сбежал. Возвратился он домой и пригорюнился. Три для и три ночи он горевал, а потом полез в подпол, достал бутыль бражки и выпил. Исчезла печаль, пропала кручина, будто пелена упала с глаз, оглянулся он по сторонам и видит – жена из лягушки в принцессу превратилась, дети уже взрослые совсем, красивые и умные.

– А может он жил во сне или его заколдовали? – прелположила Ксения.

– Все возможно, это же небылица. Так вот, поначалу он никак угомониться не мог, каждый день выходил по привычке в поле и смотрел на горизонт, то ли плуг искал, то ли коня звал, а потом сам не заметил, как втянулся потихоньку в новую жизнь, стал бражку попивать, сидя у окошка, и любоваться на закат. Даже задумываться начал, размышлять о том, о сем. Но тут постучалось в дверь чудище триединое, со звериными головами, влезло без спросу в его дом и так ему сказало, усмехаясь: «Засиделся ты брат без дела, выбирай новое поле по вкусу, проси в помощь, чего хочешь. Желаешь плуг новый, пожалуйста, хочешь коня в безраздельное и безвозмездное пользование на веки вечные, получай, ни в чем отказа не встретишь, только иди и паши, как раньше. А не исполнишь мое пожелание, так и голова с плеч долой». Стал он думать думу горькую и не знал, как поступить? Потому что ни умирать, ни пахать ему решительно не хотелось. Совсем он запутался.

Я услышал ровное дыхание Ксении, посмотрел украдкой и увидел, что она уснула. Медленно снял руку с теплого плеча, осторожно высвободился из расслабленных объятий и тихонько поднялся. Ксения уронила голову на подлокотник, где я только что сидел, заворочалась, пытаясь свернуться калачиком. Подхватив ее на руки, стараясь не дышать и ступать мягко, по кошачьи, перенес Носкову на другой конец комнаты и положил на диван.

Едва голова Ксении коснулась подушки, она несколько раз удивленно хлопнула ресницами, но снова провалилась в сон, повернувшись на бок, спиной ко мне. Я порылся в шкафу, отыскал плотное стеганое одеяло и укрыл сверху, вытащив из-под него сбившийся плед.

Сел не в свое, а в нагретое женским телом кресло напротив, чтобы видеть Ксению – вдруг одеяло сползет, не дай бог, еще продрогнет, да и неудобно – у нее из амуниции только золотой кулон на шее. Почувствовал, что меня не бьет, а колотит от озноба.

Видимо за полгода ничегонеделания, я превратился в изнеженное комнатное растение, которому достаточно небольшой пробежки на ветру с мокрыми после душа волосами, чтобы заболеть. В юности, когда хотел сачкануть от уроков на законных основаниях, долго парился в наполненной горячей, обжигающей водой ванне, а после сидел голый на табуретке перед раскрытым окном, надеясь простудиться. И хот бы хны, ни разу не прихватило. Хотя Петруччо божился всеми святыми, что это наивернейший способ получить больничный – работает на сто процентов и ни разу сбоя не давал. Фантазер…

Не знаю, сколько я спал, но проснулся оттого, что кто – то со всей дури тряс меня за плечи, ругаясь непотребно. Голос доносился издалека, будто извне, а я лежал в обитой поролоном комнате, не соображая, что происходит. Сначала мне почудилось, что случилось землетрясение и неизвестный сердобольный гражданин зовет меня покинуть помещение, чтобы один из лучших представителей человечества в моем лице не погиб под обломками рухнувшего здания. Потом мне представилось, что дом окружили силы правопорядка и главный страж кричит, просунув мегафон в окно прямо над моим ухом, требуя, чтоб я сдался немедленно, вышел из дома без оружия с поднятыми руками Наконец удалось разлепить глаза, я увидел склонившееся надо мной разъяренное лицо генерала, почти сизое от бешенства. Губы его извергали проклятия.

– Паразит, – кричал Решетов, брызгая слюной, то вжимая меня в кресло, то пытаясь вытащить из него, синие прожилки на его носу напоминали очертаниями Гренландию, – Пригрел змею на груди!

Испугавшись, я поискал глазами, увидел чуть в стороне от генерала застывшую Ксению и попытался возразить, подумав спросонья, что это по ее поводу Решетов упоминает пресмыкающееся. Я не нашел ничего лучшего, как стал махать перед глазами рукой, оттопырив ладошку, подавая генералу знак, что он ошибается относительно Ксении, что я в корне не согласен с таким определением, и никакая она не змея. Исполнение, скажем так, подкачало. На деле у меня получился издевательский жест, напоминавший приветствие Генсека Брежнева советскому народу с трибуны мавзолея. Чтобы усилить впечатление, наполнить смыслом поток убеждения, я в довершение всего стал отрицательно вертеть головой, стараясь попасть с ладонью в унисон.

Видимо Решетов неправильно меня истолковал, приняв искренность за глумление, что стал с удвоенной силой мотать из стороны в сторону, чтобы вытрясти душу окончательно и бесповоротно.

– Она не змея. Ксения ни в чем не виновата, – пытался возразить я, но слова, будто спотыкаясь на ухабах, выскакивали с задержкой, вместо слитной фразы во все стороны летели обрывки странных звуков.

– Конечно не виновата! – кричал генерал, большой опыт которого при общении с рядовым составом научил разбирать даже нечленораздельную речь. Голос эхом разносился по дому. – Приехал в гости, прикинулся овечкой, плакался в жилетку – помогите, а сам! Как ты мог сотворить с ней такое?

– Да что я такого сделал, объясните толком? – отпихнув генерала, я стал ходить по комнате, прикидывая, как бы мне подобраться поближе к выпивке, оставаясь в безопасной недосягаемости от взбешенного Решетова.

Вспышка гнева закончилась внезапно, генерал будто иссяк, сдулся, обессилено плюхнувшись на диван. Он сидел, опустив голову в пол, словно надеялся в разводах паркета прочитать ответ на мучивший его вопрос.

Не поднимая головы, брезгливо и устало выдохнул.

– Убирайся отсюда. Видеть тебя не желаю.

Если тебе указывают на дверь, лучше промолчать, потому что все аргументы бессмысленны, коли человек находится во взъерошенном состоянии. Я не стал настаивать на продолжении разговора, склока может перерасти в драку, но вряд ли закончится чаепитием в Мытищах. Смущало меня одно – как я уйду в ночь, а за окнами стояла темень, в чужих тапочках на босу ногу? Черт с ним, сдохну, но слова не скажу. На выходе из комнаты меня догнал голос генерала.

– Сумка около двери стоит. Я в нее шмотки побросал, бэху выкатил за ворота, ключи в бардачке. И чтоб духа твоего здесь больше не было.

Ну что ж, и на том спасибо. Я подхватил сумку, задержался в дверях, чувствуя спиной ненависть, все-таки обернулся, но глянув на Ксению. Она стояла, исполненная страдания, прижав руки к груи, в глазах плескалось отчаяние. Не удержался от шпильки.

– Платьице вам очень к лицу, красненькое в горошек.

Не надо было мне открывать рот – генерал сорвался с дивана, подскочил раненым зверем, когда я уже открывал дверь, схватил за грудки и прошипел, отчетливо выговаривая слова.

– Я все наврал, Никитин. Ищут тебя, за покушение на жизнь следователя Бессонова, так что ходи по этой жизни, оглядываясь, – он пихнул меня за порог. – Чтоб ты сдох побыстрей.

Я спустился с крыльца, ночь приняла меня в колючие объятья. Одинокий тусклый фонарь рядом с магазином, напоминая маленькую луну, едва освещал мне путь. Серая БМВ зябко привалилась к обочине метрах в тридцати от генеральских ворот, я побежал, семеня ногами к моей красавице в ржавых подтеках, распахнул дверцу и плюхнулся на водительское сидение. Взяв из бардачка ключи, завел двигатель, включил печку на максимум, пусть салон прогреется, а сам пока решил сходить в магазин, вдруг еще не закрыли, хотя часы высвечивали одинадцатый час. Дверь, как и предполагалось, была закрыта. Я дернул ручку пару раз для верности, но в ответ мне лишь жалобно скрипнул засов. Ничего не попишешь, придется возвращаться не солоно хлебавши. Спустившись с небольшого приступка, я уже было собрался уйти восвояси, как заметил слева от входа ломаную черную стрелку, нарисованную от руки, надпись внизу дополняла композицию – Стучать там! Пошел, следуя указателю, и обнаружил в углу стены небольшое окошко на уровне груди, наклонился и тихо постучал – Спартак чемпион, два длинных, три коротких, больше валяя дурака, чем рассчитывая на реакцию. О счастье, заветное окно отворилось, и даже пароль не спросили. Тетка лет пятидесяти, щелкая семечками, читала толстую книгу. Судя по истрепанному корешку, читала давно и не первый раз, все поняла обо мне по глазам и лишь сказала уточняюще – вина нет, осталась только водка, – что не шло в разрез с моими пожеланиями. Прикупил пару бутылок, на закуску мне вручили нарезку ветчины, после чего измученный странник, прижимая несметные сокровища в груди, побрел в сумрак ночи.

В необъятном бардачке отыскал пластиковый раскладной стакан, пригубил водки, зажевал ветчиной, в салоне было тепло, тихо урчал двигатель, меня тут же сморило. Две мысли пронеслись в голове с пугающей очевидностью, прежде чем смежились веки – я совершенно выбит из колеи и, кажется, у меня подскочила температура.

Глава 14. Шесть дней до смерти

Меня опять будили самым нахальным образом, кто, я не мог разглядеть – за ночь стекла в машине запотели, виден был лишь размытый силуэт человека. Я нажал кнопку, стекло поехало вниз, в салон ворвался свежий утренний воздух, захотелось чихнуть, чихнул вместо приветствия и проснулся окончательно.

– Будьте здоровы, – услышал голос Ксении. – Не станете возражать, если я сяду в машину?

– А генерал меня потом из крупнокалиберных орудий не расстреляет?

– У него порох отсырел, – засмеялась женщина и открыла дверцу.

Собрав с пассажирского сиденья остатки ночного ужина, перекинул их назад, Ксения немного подождала, пока я стряхивал крошки на пол, и залезла в салон, аккуратным движением поправив юбку, чтоб не замять.

Она повернулась ко мне и неожиданно поцеловала в губы. Я уж было подумал, что сейчас начнется повторение банкета с раздеванием, внутренне напрягся, но продолжения не последовало. Это был поцелуй благодарности.

Ксения сидела рядом, в пол оборота ко мне и улыбалась, та прежняя задорная Носкова, что хохотала, откинув голову, когда я пришел знакомиться.

– Я должна извиниться…

– Ничего вы мне не должны.

– Не перебивайте, а то уйду. Я всю ночь готовилась к встрече с вами, увидев, что вы не уехали, можно сказать речь заучивала. Поэтому выслушайте меня, а потом делайте, что хотите.

В общем-то случилось именно то, что я и предполагал, Ксения только добавила красок в скудную палитру, расвеселив радугой унылый мартовский пейзаж. Вчера к ней с утречка заявилась пьяная вдрызг Дунька и с места в карьер начала угрожать страшными карами, если Ксения не исполнит ее указаний. Поначалу ясновидящая попросту опешила, все-таки не каждый день встречаешь крысу в юбке, говорящую человеческим языком без акцента, да еще и поддатую крепко. Как я ее понимаю! Мне самому пришлось в корне пересмотреть допотопные взгляды на нечистую силу, почерпнутые, в основном, из книжек, прежде чем я принял чертову троицу за данность. Чтобы сразу развеять сомнения в собственном существовании, крыса продемонстрировала изумленной Носковой несколько фокусов, носивших угрожающий характер, чем окончательно напугала молодую женщину. Внутренне сопротивляясь, я все же полюбопытствовал, что же это за фокусы такие, на что получил довольно туманный ответ – мне что, еще раз раздеться перед вами?

– Вы меня этим уже не удивите – возразил я.

– Хорошо, раз вы настаиваете…

Поколебавшись, Ксения задрала блузку к горлу, зажав ткань подбородком, слегка приспустила юбку, сверкнув трусиками, и я увидел идущую через весь живот наколку – Я вся твоя никитин! (Фамилия была неуважительно написана с маленькой буквы) Твоя на веки! (не слитно, а в два слова). Жирная стрелка под татуировкой указывала вниз.

– Есть еще на спине и ягодицах, выполненные в той же стилистике, но я их вам показывать не буду, – Ксения с улыбкой обвела взглядом салон автомобиля. – Места не хватит, чтобы оценить творчество крысы в перспективе. Если только вы выйдете из машины, отойдете на пару шагов от капота, а я раздевшись, повернусь спиной к ветровому стеклу.

Я представил подобную картину и подумал, что даже в свете вчерашних безобразий, такая выходка смотрелась бы довольно дико, хотя в артхауcном кино, которое мне крутят уже вторую неделю без перерыва на обед, пожалуй что и выглядела бы вполне органично.

– Вчера на тебе наколок не было, – я снова перешел на ты, подчеркивая духовную близость между нами, так сказать, родство душ, которых бестиарий пытается поставить в третью позицию.

– Так они, то исчезают, по появляются снова. Я даже пробовала рассчитать алгоритм, но никакой системы в татуировках-невидимках не нашла, – Носкова задумалась и добавила игриво. – Хорошо еще, что на лбу не выколола – Трахни меня! – тогда бы мне пришлось осваивать смежную профессию проститутки или надеть паранджу и срочно мчаться к дерматологу.

* * *

Фривольности и даже мат из женских уст бывают чрезвычайно приятны на слух, льстя мужскому самолюбию – абы с кем воспитанные женщины не переходят на нецензурную лексику, как в аристократических домах никогда не разговаривают за столом при слугах. Впечатляет.

Видимо, посчитав, что все покровы между нами сняты, преграды разбиты, Ксения принялась досказывать невысказанное. Дальше покатилась история, больше похожая на сценарий к фильму ужасов, запредельно далекая от хозяйки уютной гостиной.

Хотя, положа руку на сердце, где еще разыгрываются душераздирающие истории, как не за тяжелыми шторами особняков тихих обывателей, компенсирующих отсутствие внешних событий внутренними драмами. Эксперименты, что ставила Дунька над Ксенией, дабы подавить ее волю, были один отвратительнее другого, крыса попросту измывалась над бедной женщиной. Я подумал, что с жестокостью Евдокия переборщила, но у бестиария вообще с этим проблемы – кнутов навалом, с пряниками недобор.

– На что же она тебя подцепила?

– Да особо не мудрствовала. Сказала, если не буду исполнять все, что она прикажет, то родители домой не вернутся.

– Весомый аргумент. И ты ей сразу поверила?

– А как не поверить – заявляется серый зубастый комок в юбке, ростом с кролика, вспрыгивает на стул, вырастает на твоих глазах до кабана средних размеров и говорит, делай то-то, иначе будет эдак. Сидит нога на ногу, деловая Дуня, на меня ноль эмоций, достает из кармана сушеную козью ногу и начинает шершавым копытом полировать когти изумрудного цвета. Между делом уточняет – я еще не придумала, как твоих предков на тот свет отправить, тебе что больше нравится – акула их обглодает снаружи или вирус тропический изнутри? Проверять ее слова опытным путем никакой охоты не возникло. Дальше больше. Чирикнула крыса тихо себе под нос, взлетела с ее кофты брошка перламутровая, я пригляделась, а это муха навозная, подлетела она поближе, у меня как-то сами колени подломились, в глазах помутилось, пришла в себя, лежу на полу в чем мать родила, а муха бегает по животу и острым хоботком татировку накалывает.

Со слов Ксении инструктаж крысы был предельно краток – напоить и соблазнить Никитина любым способом, чем бесстыднее, тем лучше.

– Так и сказала – ляжешь под него. А я сниму видео для потомков, – разоткровенничалась Носкова, – у нее зуб на вас, острый крысиный резец.

Поняв, что хозяйка, явно желая увильнуть от поручения, не бросилась тут же на колени перед гостем, расстегивая мне ширинку, крыса пришла в неописуемое бешенство – сперва орала в уши, а потом начала названивать по телефону с противоречивыми вводными – то прикинься недотрогой, то развратницей, то смейся, как идиотка, то реви, как дура.

– Я так и не поняла, чего крыса добивается этими «строй глазки», «не строй глазки». В конце концов она приказала – раздевайся и все. Ведь не ослушаешься, неизвестно, что она еще учудит.

– Да уж, ситуация, – охотно согласился я.

Когда же стало окончательно ясно, что грехопадение не состоялось, у Дуньки от злости крышу снесло ураганным ветром – пока я спал в кресле, она разбудила Ксению, заставила позвонить генералу и огульно обвинить меня в грязных домогательствах. Решетов прискакал галопом, размахивая именным пистолетом, хотел тут же пристрелить насильника на месте, слава богу, что такой драматический, но скоротечный финал никак не устраивал крысу. Дунька перекроила сюжет на ходу, Ксения в слезах упала в ноги генералу, умоляя проявить снисхождение и пощадить развратника, взывала к разуму и предупреждала о грядущих неприятных последствиях в случае моей смерти. Остановила Решетова фраза, естественно подсказанная крысой: «Роковым выстрелом ты убьешь нашу любовь!». Генерал остолбенел от услышанного, взял себя в руки, немного отмотал назад, сбегав домой, собрал мои пожитки и уж тогда принялся будить ничего не подозревавшего сексуального агрессора, пускавшего слюни во сне. Слушая Ксению, я пожалел, что пропустил эту сцену, находясь в объятиях морфея.

– Я еще синяки на руках в качестве доказательства показывала, – она задрала рукав и я увидел цепочку темных пятен тянущихся от запястья к плечу.

– А они откуда появились?

– Пару штук вы поставили, слишком рьяно меня из кухни тащили, а остальное крыса довершила, носилась по мне и щипала. Больно. Несчастная она, любви ей не хватает, мне ее даже жалко стало.

– Себя пожалей. Или генерала. А крыса и без твоей жалости как-нибудь проживет.

Понимая, что в разговоре поставлена точка, Ксения открыла дверь и уже собралась выйти, но затем передумала.

– Да. Про семь дней до смерти. Это тоже крысиные проделки, она нашептала, я озвучила. Так что не переживайте раньше времени. Я глянула ваше биополе, пока вы спали. Все будет хорошо, прекрасная у вас аура, хоть и бестолковая, – она помедлила немного, видимо решая, стоит спросить или нет. – Нам вчерашний день не приснился?

– Как тебе сказать? Тут на самом деле любой ответ подойдет, как в задачке без решения. Можно удариться в философию и заявить, что наша жизнь всего лишь сон, дурной или сладкий, зависит от настроения. Я не знаю, Ксюша. Ей богу, мне бы очень хотелось, чтобы все произошедшее с нами оказалось коллективным помешательством, но боюсь, это не дурман, а явь. С одной стороны, плохо, что и ты оказалась во все это втянута, с другой – я, по крайней мере, не одинок. Кстати, крыса одна к тебе заявилась или с компанией?

– Одна как перст, единственная и неповторимая. Только… когда она мне в уши дула, показалось, что и другие голоса встревали, мужские, мешали ей, сбивали, скоморошничали, что ли. Чего бы ей тогда вместо прямого контакта на телефонную связь переходить. Были, были голоса. А как выглядели не скажу, не видела, врать не стану.

– Понятно. Что с наколками собираешься делать? – спросил я напоследок.

– А фиг его знает? Проживу как-нибудь, – беззаботно ответила Ксения, снова задрала блузку, и я увидел, что татуировки исчезли, – Опять испарились. Я ж говорю, то потухнут, то погаснут, мигают испорченным светофором.

– Завидую я твоей выдержке.

– Да и вы, гляжу, в истерике не бьетесь. Я вам позвоню, номерок не дадите?

– Записывай, – продиктовал я, но тут же поправился, – мне телефон Сапог вручил, буду ли им пользоваться – большой вопрос? Так что, как запасной вариант, держим связь через пиццерию, то бишь через Петруччо.

* * *

Попрощавшись, она вылезла из машины, я следил за удаляющейся фигурой Ксении в зеркало заднего вида и не находил в ее походке, в том как она вышагивает по тропинке, перепрыгивая через лужи, во всем ее облике ничего, напоминающее обреченность или покорность судьбе. Сложно победить того, кто грандиозное поражение считает лишь досадным эпизодом, маленькой строчкой в своей длинной автобиографии.

Похлопав по карманам, я отыскал краденый телефон, подаренный Петькой, достал листок бумаги из водительских прав и стал заносить номера на симку. Список был небольшой – после кризиса я рубил хвосты знакомств с маниакальной остервенелостью – если бы не крошечный экран с плохой подсветкой, маленькие, полустершиеся кнопки, уложился бы в пять минут. Поймал себя на мысли, что пора бы уже прекратить выпендриваться, все еще числя себя по категории неувядающих мачо, и заказать себе очки, хотя бы для экстраординарных случаев. Покончив с мучениями, я опустил все стекла в машине, чтобы проветрить салон – тормознет гаишник, его сразу не собьет с ног от водочных паров, спресованных в маленьком пространстве за прошедшую ночь. Может и не влипну в очередную историю. Позвонил жене.

– Привет, это я.

– Удивительно, – съязвила Наталья, – уже одинадцать утра, а ты еще ни в одном глазу. Что случилось, медведь в берлоге сдох? С какого телефона ты звонишь? Ты вообще где? Когда мусью Никитин явит свой лик изумленной публике? Что собираешься делать? Чего молчишь?

– Думаю, на какой вопрос отвечать. Выбрать самый дурацкий или шпарить по порядку.

– На какой хочешь, мы люди не гордые. Если снизошел до нас, уже спасибо. Надо же, покопался в памяти и случайно обнаружил, что у него жена имеется. Еще шажок прогресса в этом направлении, и ты про семью вспомнишь, а то сын интересуется, куда ты пропал и не надо ли тебя в розыск объявить. Дочь звонила, рыдала в трубку, заламывая худенькие рученьки, где папа? На кого он нас оставил? Что за шалава его обнимает? Не покинул ли нас насовсем?

– Типун тебе на язык.

Язвительный тон Натальи не мог меня обмануть, она обрадовалась звонку, отсюда чрезмерная говорливость, совершенно не присущая ей в обычной обстановке. Повезло мне с женой, как ни крути. Бывает, специально не целишься, а попадаешь в яблочко. Оглядываясь назад, с изумлением констатируешь, что самые необдуманные, глупые в своей иррациональности поступки, на поверку оказываются наиболее верными.

Мы еще немного пособачились с Натальей, я как мог, ее успокоил, обнадежил и воодушевил, заодно пообещал, поклялся, что ни за что, что больше не повториться, чтоб мне с места не сойти, она не поверила – в который раз, зарекалась свинья говно не жрать, горбатого могила исправит – в общем закончили разговор милой перебанкой, как и подобает супругам, четверть века каждодневно мозолившим друг другу глаза. Под занавес я сказал, что поеду к Макару и оттуда позвоню. Решение заехать к Славке пришло спонтанно, вынырнуло из недр сознания. Надо же, конце концов, выяснить, ссужал он деньги Мишке или нет, если не давал, то почему врал? Затерявшись в потоке машин, я без эксцессов проскочил два поста ГАИ и помчал в Москву, на бульварное кольцо, уповая на то, что Славка окажется дома, а не за городом.

Удачно пролетел Ленинградку и ворвался в центр, тут уж пришлось порулить, точнее поюлить, лавируя по узким улочкам. Немного поблуждав, я подкатил к Славкиному дому, притормозив в метрах пятидесяти от знакомого подъезда. Только достал телефон, собираясь звякнуть, как увидел, что из-за поворота, на медленной скорости, я бы сказал «вальяжно», выкатил серебристый Лексус с блатными номерами.

Джип застыл около подъезда, хлопнули двери, с водительской стороны появился Макар, а с пассажирского сиденья на улицу выполз… следователь Бессонов, собственной персоной. Они сошлись, как два крейсера, на проезжей части перед капотом, о чем-то спорили, судя по жестикуляции. Славка настойчиво предлагал следователю подняться, тот мягко, но категорически отказывался от приглашения. В какой-то момент мне показалось, что Макар схватит Бессонова за рукав и утащит в чрево сталинской девятиэтажки, но вскоре договаривающиеся стороны пришли к взаимовыгодному консенсусу. Макар махнул рукой и скрылся в подъезде, а следователь сел обратно в машину. Само появление Бессонова, да еще в компании со Славкой меня сильно озадачило, но поразило совершенно другое – вид следователя. Сергей Поликарпович прихрамывал, опираясь на палку, на голове по уши нахлобучена синяя вельветовая кепка, она служила не аксессуаром, а ширмой – голова под ней была плотно забинтована.