Текст книги "Предел тщетности (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Сазанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Отворяй, хозяин, замерзли, – ласково, но настойчиво семафорили глаза Дуньки.

Прежде чем впустить внутрь, я придирчиво осмотрел их одежду на наличие крови, но на мясников они явно не тянули и выглядели скорее командой окрыленных победой сорванцов, которые вырвавшись на волю, слегка заигрались, гоняя по двору хромого пса. Крыса в драке потеряла вуаль, черт был бос на одну ногу, с надорванным по шву рукавом, и я смог впервые удостовериться, что копыт у Варфаламея не наблюдалось, озябшая лиловая пятка приплясывала, оставляя мокрый след на капоте, гриф посеял шляпу с пером и зеленый бант, вот и весь урон. Я опустил стекло со стороны пассажира и они с шумом ввалились в салон, разгоряченные, веселые и победоносно уселись на спинку заднего сиденья между двумя подголовниками.

В руках Дуньки появилась иголка с белой ниткой и она стала на живую через край прихватывать топорщащийся рукав черного фрака Варфаламея. Я заметил под левым глазом у черта фингал, Варфаламей поймал мой взгляд.

– Бессонов локтем заехал, когда мы его к стулу привязывали, – уточнил черт, закуривая сигариллу.

– Он, надеюсь, жив? – вопрос был отнюдь не праздный.

– А что ему сделается, – вместо черта ответила Дунька, – мы же не убивцы какие, как ты нас представляешь в своих фантазиях. Поучили малость, да и пусть его.

Успокоившись окончательно, нет на мне крови Бессонова, а случившееся все равно повесят на меня, я полез в бардачок в поисках ручки. Как и следовало ожидать, ничего я путного не нашел, видимо Наташка разобралась в мое отсутствие, потому что там ровной стопкой лежали карты, путеводители и прочая бумажная хрень. Раньше запустишь руку в перепутанный хлам, пошебуршишь вслепую и пальцы обязательно выхватят то, что требуется.

– У вас ручки, случаем нет? – спросил я соратников.

– Откуда? Мы ж неграмотные, – ответил за всех гриф, разведя крыльями.

– Вот ты шутишь Шарик, а Никитину не до смеха, – укорила Дунька грифа, откусывая нитку.

– Какие шутки, – гриф выглядел обескуражено, – твой Никитин ослеп и не видит, что у меня ручки нет. Мне, что, перья из себя повыдергать, заточить и отдать ему, чтоб он исписался, а самому остаться в чем из яйца вылупился?

– Никитин такой же мой, как и твой, – зашлась в крике крыса, пытаясь иголкой достать Шарика через голову черта. – Мы теперь всамделишные соучастники, по одному делу проходим.

– По какому делу? Если ты об избиении Бессонова, можешь не беспокоиться, наши с тобой имена произнесены не будут. Ты, я погляжу, на старости лет совсем рехнулась – на следователя напал свидетель Никитин, вызванный утром на допрос. Мало того, что набросился исподтишка, к стулу привязал, так еще и лопатник у Поликарпыча подрезал вместе с удостоверением.

– Как лопатник? – встрепенулся черт, повернувшись к крысе. – Твоя работа?

Дунька на секунду смешалась, потупила глаза, а затем фыркнула с вызовом.

– Моя. Я взяла кошелек. Как выражается уголовный элемент Шарик – лопатник. А что такого? Могу я Никитину презент преподнести, деньги-то у него кончились. Ему сейчас заправиться надо, полный бак, бензин-то почти на нуле.

Все сразу посмотрели на приборную панель, мотор монотонно урчал, в такт ему подрагивала стрелка показаний бензобака, склонившись влево, готовая окончательно упасть. Дунька почувствовала замешательство в рядах подельников, голос ее стал набирать высоту, устремляясь в пафосные небеса.

– Кто позаботиться о хлебе насущном кроме тетушки Евдокии? Кто? Гриф в пальто? – крыса кинула обвинение Шарику, руки в боки, на манер базарной торговки со стажем, – или вы мне предлагаете выйти на широкий проспект и грабить встречных поперечных, ни в чем не повинных граждан?

– А Бессонов-то в чем провинился? – не сдержался я.

– Слушать надо было, что старшие говорят, – черт выдохнул, выщелкнул в окно окурок, обернулся к Евдокии, протянув к ней лиловую ладошку, – Давай.

Крыса без возражений открыла сумочку, достала портмоне коричневой кожи, следом появилась красная ксива с тисненым золотым орлом. Варфаламей на правах главаря банды исследовал внутренности и стал на коленях раскладывать содержимое на две стопки, деньги в одну сторону, кредитки с визитками – в другую. Денег, судя по всему, набралось с гулькин нос, черт недовольно хмыкнул, повертел кредитки в руках, выбрал одну и отдал Шираку.

– Слетай, обналичь.

Прежде чем взять кусок пластика, гриф разулся, бережно поставил лакированные шкары позади себя, затем схватил кредитку когтистой лапой и вылетел в приоткрытое окно машины. Черт протянул деньги мне, их оказалось около шести тысяч, оставшиеся кредитки вперемешку с визитками сунул в удостоверение и выбросил вслед выпорхнувшему стервятнику, но я могу поклясться на тысяче библий, что документы не долетев до окна, испарились в воздухе. Мне даже послышался мелодичный звон колокольчиков, как в сказке, таким явственным был звук.

– Так зачем тебе ручка? – спросил Варфаламей, покончив с документооборотом.

– Номера с телефона списать, звонок с мобильного могут отследить, так я лучше из автомата позвоню.

– Биллинг, называется, – услужливо ввернула крыса, и зачем-то толкнула черта в бок локтем.

Варфаламей в ответ огрызнулся взглядом, дескать, без сопливых, но сам впал в задумчивость, которая длилась буквально несколько секунд. Пожевав губами, он полез во внутренний карман фрака, достал оранжевую коробочку, вытянул антенну телескопической удочкой и протянул мне.

– Звони, мон ами, вставишь симку вот в эту прорезь, не перепутай, – Варфаламей ногтем чиркнул по пластмассе, – когда будешь говорить, придерживай ее пальцем, а то может выпасть. По этой мобиле не отследят.

– Эксклюзивная модель, – ввернула Дуняшка, непонятно чему радуясь, то ли устаревшему мобильнику, то ли Соломонову решению Варфаламея.

Я вставил сим карту в отмеченную чертом прорезь – их было навалом по всем сторонам телефона – зажав ее снизу пальцем, вылез из машины и набрал Сапога.

– Привет Петруччо.

– О, Никитин, как снег на голову, – Петька говорил громко, стараясь перекрыть гул. Чувствовалось, что он на улице, – Какой-то у меня странный номер телефона высветился.

– Что, одни шестерки?

– Нет, вязь арабская, ты что не в России?

Честно говоря, я уже не знал, что сказать о местонахождении. Сейчас располагаюсь в России, физически вроде бы в Москве, в одном из дворов Перово, позади меня в машине сидят черт и крыса, гриф полетел наличные с карточки снять в ближайший банкомат. Сегодня меня вызвали на допрос, я беспричинно избил следователя, отобрал у него деньги и документы, меня скоро объявят в розыск, разговариваю с другом по левому телефону неизвестного происхождения потустороннего света фирмы. А нахожусь натурально в дурдоме.

– Что замолчал, связь плохая? – встревожился Петька.

– Думаю, как бы покороче тебе объяснить – со мной, понимаешь, беда приключилась.

– Ну, ты орел, конечно. Все уже полгода в курсе, что за беда с тобой приключилась, голову ломают, как бы тебе доходчиво разжевать, чтобы ты завязывал с бухлом, а до него только дошло, как до жирафа.

– Да нет, сегодня напасть случилась. По всем приметам пушной зверек подкрался не скрываясь и в полный рост.

– Что такое?

– Долго рассказывать, боюсь, не поверишь. Короче, меня ищет милиция и надо срочно где-то спрятаться.

– Да уж, ситуевина. Жаль, старик, я сейчас в Лейпциге на книжной ярмарке, – тут он затараторил скороговоркой, будто испугался, что я положу трубку, – но это не меняет дела. Может ко мне нырнешь?

– К тебе нельзя, враз найдут.

– Подмосковье устроит?

– Да хоть Сахалин. Чем дальше, тем лучше.

– Дай подумать, – он помолчал, что-то прикидывая, а потом выдал. – Значит так, старичок, дуй к моему тестю, его сейчас нет. Скорее всего, нарисуется вечером, ну это наплевать. Дом его на Пятницком шоссе. Второй поворот налево после Митинского кладбища, не перепутай, как свернешь, за продуктовым лабазом первое строение, трехэтажное, красные ворота, на двери с краю панель, код, наш год рождения наоборот. Ключ под левым гномом от крыльца, сигнализации нет. Я генерала предупрежу. Все запомнил?

– А удобно?

– Слышь, старик, ты от милиции скрываешься или в филармонию поступаешь? Все, завязываем, мне горло драть радости нету. Наташке позвонить?

– Не стоит. Я сам.

– Приедешь, доложись. Мало ли.

Чтобы не утверждали феминистки, с мужиками проще в критических ситуациях. Танька или Наташка обязательно начали бы выяснять – что случилось, да как ты посмел, запричитали бы – подожди, я сейчас приеду, погоди, я с тобой, стремясь к чужой головной боли привязать намертво свою мигрень. В тот момент, когда упали ворота, бессмысленно рассуждать, кто их сломал, ты сначала почини, а потом уж занимайся поисками злыдня.

Я вернулся в машину, отдал телефон Варфаламею, объявил конечную станцию предстоящего маршрута, не встретив возражений – черт и крыса вальяжно кивнули в знак согласия, будто их это совершенно не касалось, и мы двинулись. Прежде чем рвануть с места, поинтересовался насчет грифа, на что Дунька, преобразившись в барыню, властно махнула рукой.

– Трогай. Догонит. Невелика птица.

Перед выездом из Москвы я заправил полный бак, на окружной в районе Ярославки увидел справа по ходу летящего параллельным курсом Шарика. Он напоминал аиста из детской книжки, только в этот раз птица счастья и добра несла в клюве не сверток с новорожденным, а два пакета из Азбуки вкуса, той сети магазинов, что не по Дунькиному карману. Видимо, кошелек следователя оказался несколько упитаннее крысиного, хотя, могу и ошибаться, вполне возможно он хранил на карточке накопления за несколько лет. Мне стало жаль Бессонова, я почувствовал некую неосознанную несправедливость, сотворенную по отношению к нему зверушками. Разум твердил мне – себя пожалей, он по башке получил, да денег лишился, а ты скоро с жизнью расстанешься, но я загадал – если выпутаюсь из всей этой чертовой катавасии живым, обязательно встречусь со следователем, извинюсь и отдам украденное. Неясным оставалось, как я смогу это сделать практически, но что толку заглядывать за горизонт, когда в двух шагах предметы расплываются. Опустил заднее стекло, Шарик влетел в него, будто только этого и ждал. Сзади послышались возня, звяканье посуды, шипящая перебранка, из которой ухо выхватило одну фразу – мало взял.

Дом Петькиного тестя нашелся быстро, код подошел, автоматические ворота отъехали, пропуская нас, и даже связка ключей лежала точно под левым гномом. Керамические спутники Белоснежки выпадали из общей строгой композиции дома, построенного в начале девяностых, когда без башенок, бойниц и прочих аляповатых примет буржуазного быта не обходилось ни одно строение, так мы тогда понимали забугорную состоятельную жизнь. Сколько их понастроили в стиле «чтоб вы все лопнули от зависти» – не счесть. Генерал видимо удержался от соблазна, может военная жилка не позволила паясничать, хотя и не такие кремни утрачивали стойкость, превращая свои дома в вычурные каменные изваяния.

Меня, как строителя, они поначалу безумно раздражали дизайнерскими изысками, но время идет, люди взрослеют, ездят по миру, начинают считать деньги, лишним находят лучшее применение, чем банальное пускание пыли в глаза. Сейчас колонны, башенки, шпили в массе своей исчезли, попадаются изредка, являясь глупой данью десятилетию архитектурных безумств. Встретив порой взглядом, я нахожу их даже милыми, не лишенными лубочного изящества. Впрочем, это мои личные тараканы – домом любуются дважды: когда строят, и когда он горит.

Позвякивая ключами, отворил дверь. Пока подбирал пакеты у ног, зверушки стаей просочились между ног, прошмыгнули в небольшой холл, быстро сориентировавшись, скрылись гурбой в комнате напротив входа – оттуда послышался смех, плеск, шум воды сливного бачка. Бесстыжее отродье, хоть бы по очереди сходили.

Помимо ванной на первом этаже располагались гараж, сауна и хозяйственная комната, ничего примечательного, я поднялся по ступенькам на полуэтаж, почему-то стараясь не сильно шуршать пакетами, словно боялся спугнуть прикорнувшего хозяина. Моему взору открылся большой светлый зал, аппендиксами от которого произрастали зимний сад и кухня. Преодолев соблазн бросить пакеты прямо посреди длинного стола невдалеке от камина, я направил стопы в просторную кухню, где стоял на четвереньках стол такого же фасона размером поменьше. Сотоварищи прибежали следом, посвежевшие, особенно Шарик, шейное оперенье грифа поражало белизной, на нем жемчужинами сверкали капельки воды. Глядя на них, я устыдился – бестиарий, а не чета тебе, Никитин, ты с дороги даже руки не догадался помыть. Пока я плескался у раковины, заодно сполоснув лицо, подельники накрыли на стол с такой скоростью, будто вечность прислуживали на пиршествах нечистой силы.

– За что пьем? – крутанул рюмку черт, когда я сел за стол напротив него.

– За избавление от иллюзий, – я поднял свою в ответ. – Объясните, за каким бесом вы влезли в мой разговор со следователем?

– Ты ж сам попросил, вот мы и пришли на помощь, оказали посильную услугу, так сказать.

– Да вы нам даже парой фраз не дали обмолвиться. Я, когда просил, имел в виду при острой, как ее, необходимости.

– На худой конец, – подсказала Дунька.

– Вот. Точно, – во мне потихоньку закипала ярость от безнадеги, – вы вполне могли погодить чуток. Надо было дождаться, когда Бессонов начнет меня в кандалы заковывать, тогда бы и продемонстрировали хоровые прыжки со шкафа. Еще неизвестно, чем бы наш разговор закончился.

– Странный ты человек, мон ами. Вы могли, вам надо – ты понятия не имеешь, что мы можем, тем более, что нам надо, а туда же. Туманные видения переходящие в назойливый бред.

– Ну да. Вы здесь все умные собрались, один я дурачок с кулачок. Ладно, я дурак, согласен. Но вот что я вам скажу – дураки нужны, ибо они естественны. Как воздух, как солнце над головой. Это я ответственно заявляю, потому как сам дурак со стажем и длинным послужным списком. Если дураков не будет, что случится с единообразием умников? Они соберутся на экстренное вече и назначат новых придурков из своих рядов. Тогда какого черта вы с нами боретесь, учите уму разуму, пытаетесь наставить нас на путь истинный. Предоставьте нас самим себе и мы проживем дурацкую жизнь так, как нам нравится. Быть сраным обывателем меня вполне устраивает.

– Браво, Никитин, героин души моей, – Дунька зааплодировала, – обрил черта лысого под ноль.

– Ты отчасти прав, – улыбнулся Варфаламей и глаза его потеплели. – Но в твоих словах заложен парадокс. Ты просишь оставить тебя в покое, однако любая просьба есть суть указание, высказанное в мягкой форме. Следовательно, ты тоже вторгаешься на чужую поляну со своим пониманием, как нам поступить, одновременно обвиняя нас в нарушении пакта о ненападении.

– Тогда получается замкнутый круг.

– Ничуть. Остается свобода выбора, ты можешь прислушиваться к нашим советам, а можешь послать на три буквы, плюнуть и растереть, как ты харкнул в тарелку с болоньезе в Шоколаднице.

– Ага и сдохнуть через десять дней. Вы же меня на мушке держите, передергивая затвор записной книжки, где пропечатан день моей кончины. Зачем сегодня морду следователю набили?

– Захотели и набили, твое какое собачье дело? – подал голос гриф.

– В конце концов, морду набили Бессонову, а не тебе, – черт недоуменно пожал плечами, – Какие к нам претензии? Если ты называешь это вмешательством в личную жизнь, тогда любой ворон на ветке за окном, каркнувший о своем, вероломный оккупант. Почему ты не допускаешь, что, осадив следователя бутылкой по кумполу, я решал свои личные проблемы? Тебе же никто не указывал, что делать. Ты мог заступиться за Поликарпыча, броситься его защищать, остаться сидеть на стуле с открытым ртом, дожидаясь финала или позорно сбежать. Ты выбрал последнее. Сам. По собственной воле. Мы лишь создали ситуацию, а решал ты, дружок.

– Да я просто растерялся от неожиданности. Шарик сказал – дуй отсюда, я и дунул сдуру.

– Однако про повестку и паспорт не забыл. Шоб я так растерялась, – пригвоздила меня Дунька и мечтательно погладила муху на груди, глаза крысы затуманились. Видимо воспоминания о собственной беспомощности приятно грели ее душу.

Я украдкой посмотрел на Варфаламея, тот покуривал, пуская дым в потолок, положив ногу на ногу, болтал кедой, исполняя на невидимом инструменте залихватское соло. Во мне проснулся скептик и придушил недоделанного логика любимой фразой черта – Why not? Если вообразить на секунду, что истинной целью странствующих аспидов было набить морду Бессонову, то почему бы в качестве транспортного средства не использовать подвернувшегося под руку мерина по фамилии Никитин. Стоп, ты сейчас до такого договоришься, что шарики за ролики зайдут бесповоротно. Умные люди учат нас – кратчайшее расстояние между точками – прямая, не умножай сущности. Ну да, слышал и не раз – будь похитрее, но живи проще. Интересно, каким ужом надо извернуться, каких пядей во лбу надо быть, чтобы соответствовать этому славному пожеланию. Простоватый хитрован – более парадоксальным может быть только «слепая ярость окулиста». Мои размышления прервал заполошный Дунькин крик.

– Атас, менты! Окружают! – верещала крыса, тыча пальцем в окно.

Чертову троицу, как ветром сдуло. Я сидел за неприбранным столом с остатками еды и выпивкой на неделю беспробудного кутежа, наедине с одиночеством и безразличием, без малейшего поползновения удрать – сегодняшний день выжал из меня все соки.

Глава 11. Девять дней до смерти

Мартовское солнце утром щекочет ресницы, озорной девчушкой показывая язык из киселя облаков. Дороги уже раскисли, а за городом лежит снег, в низинах еще сугробы по пояс, но ноздри людей как радары ловят ошеломляющий и неповторимый запах весны. Снеговик, согнувшись под елкой, забытый детьми после Нового Года, пожелтел, покрылся ледяной коркой, слушает с виноватой улыбкой последние аккорды зимы перед весенним землетрясением. Ночью я просыпался несколько раз, чтобы хлебнуть воды, утром, услышав скрип ступенек и осторожные шаги по комнате, притворился спящим, пока все не затихло и лишь потом открыл глаза. На столике почти впритык к кожаному дивану, где мне постелили, скучала запотевшая рюмка водки, на блюдечке рядом лежал кусок черного хлеба с ломтиками розового сала, венчали композицию два соленых огурчика ростом с палец домашней засолки. Честно скажу, меня тронула до слез заботливая утренняя суета Петкиного тестя.

Да, конечно, не ментов, не спецназ увидела в окне Евдокия, а генерала Решетова в парадной форме при всех регалиях, вернувшегося домой с собрания или съезда ветеранов милицейских дел. Генерал был предупрежден о моем неожиданном визите, еще с порога крикнул на весь дом, я слабо отозвался, не вставая. Решетов ворвался на кухню, бросился обнимать – он был искренне рад непрошенному гостю.

– Я сейчас быстренько избавлюсь от мундира, жмет как скафандр, и мы с тобой тяпнем за встречу, – шепнул он заговорчески и вышел.

* * *

Решетов Георгий Сергеевич скучал в огромном доме, выстроенном с расчетом на большую семью, но, как часто бывает, желания человека напоминают метерологические прогнозы и не всегда совпадают с погодой за окном. Ничего не поделаешь, все сейчас стараются жить обособленно. Ностальгирующие по СССР любят трясти, как жупелом, удивительной общностью советских людей, явлением|, как им кажется, уникальным в своем роде, ставя его в заслугу ушедшим временам. Так-то оно так, да только единство было от нищеты, братство от скученности, да нелегкой жизни.

Зажатым в тисках коммуналок людям, воленс неволенс, приходилось терпеть друг друга, отсюда и душа нараспашку – чего скрывать, если соседи итак все про тебя знают, от фасона трусов до размера получки. Достаточно вспомнить, что выключатели в коммунальных ванных и туалетах висели на стене не в коридоре снаружи, а внутри. Иначе бы член великого социума постоянно справлял свои дела без света, потому как утром и вечером очередь, а в свободные минуты какой-нибудь доброжелатель непременно погасил бы лампочку исключительно из вредности или от широты непознанной советской души – сидит уже десять минут и жжет понапрасну электричество, а мы потом вскладчину плати за разгильдяя. Один мой знакомый утверждал, что крах социализма начался с хрущевок, когда народ массово повалил из центра на окраины, получая от государства малогабаритное, но отдельное жилье. И ковры начали вешать на стены не столько ради красоты, сколько для шумоизоляции, стараясь по максимуму обособить свою жизнь от чужих глаз и ушей. Неминуемый распад прежних связей завел социализм в закономерный тупик, желание по максимуму обиходить собственное жилье вступало в противоречие с экономическими возможностями страны, – говорил знакомый на полном серьезе. На мой взгляд, не все в его теории было логически безупречным, но в чем-то приятель оказался прав – человеку необходимо личное жизненное пространство, хоть чердак с топчаном и окном с горошину, но свое.

Решетов встретил меня как блудного сына, после долгих мытарств вернувшегося на родину и, несмотря на робкие возражение, тут же потащил с экскурсией по затаившемуся дому. Осмотр начался с первого этажа, мы прошли в гараж, где генерал, отодвинув из угла газонокосилку, обнажил люк кладовки, в черный квадрат которой я с опаской нырнул подталкиваемый хозяином. Запасами кладовой запросто можно было небольшой компанией пережить любую термоядерную зиму, не отказывая себе ни в чем. Моему взору предстали длинные стеллажи со всякими разностями домашнего приготовления – в свете тусклой лампочки искрилась бусинками клюква, грибочки в банках, будто покрытые лаком, вызывали голодные спазмы в сытом желудке, огурчики, квашеная капуста в небольших деревянных бочонках, маринованное сало с чесночком, в общем, чего тут только не было и весь провиант был строго расставлен по полкам с армейской тщательностью и обязательной биркой на витой тесемке, что засолено, замариновано, законсервировано, дата, печать, подпись, не хватало только пистолета, чтобы застрелиться от зависти. На полу неземными пыльными чудищами стояли двадцатилитровые бутыли с вином, из которых я только одну опознал по цвету – в ней покоился яблочный сидр. От большого двинулись к малому – сбоку от пузатых бутылей окопалась батарея трехлитровых банок с ягодами разных оттенков и степени прозрачности. Я было подумал, что мы плавно перешли к компотам, но Георгий Сергеевич развеял мои заблуждения – в боевом строю застыли настойки, от распространенной на черноплодке до экзотической на крыжовнике.

– Изумительно легкий вкус, не то что казенная, будто напильником по нёбу, – хвалился Решетов, кивая на последнюю.

– Вы ж не пьете? – засомневался я.

– Кто сказал, Петька? Правильно. Не пью, но позволяю, – вытянутый указательный палец генерала назидательно покачивался в такт движению руки и я понял, что добром вечер не кончится.

Я стал выбираться по крутой лестнице без перил вверх из погреба, а Решетов замешкался буквально на пару секунд. Когда он появился вслед за мной в гараже, руках его находилась плетеная корзинка забитая доверху трофеями из подземелья.

Осмотр продолжался – трех этажный дом с шестью уровнями показался мне кругами ада, только я взбирался все выше и выше, подгоняемый живописными рассказами седого проводника. В отличие от погреба остальные комнаты поражали хирургической стерильностью, напоминая труп в морге – чистый и бездыханный, без малейших признаков жизни, будь то брошенная впопыхах книжка или кружка с недопитым кофе. Расположенная на самом верху бильярдная тоже давно не слышала стука шаров, но пожалуй была наименее печальной из комнат – в ней я и решил переночевать с позволения хозяина.

Но сначала мы спустились вниз на кухню и меня снова усадили за стол – генерал подчивал и подливал, говорил и приговаривал, я же, связанный по рукам и ногам паутиной добродушного внимания, не в силах отказать, слушал его в пол уха и ощущал себя пленным царем с горы – если не умру от счастья, по лопну от переедания. Не помню, как уснул и очутился в бильярдной на узком кожаном болотного цвета диване.

* * *

Рюмка водки манила и отталкивала, чувствовал я себя паршиво, виной тому было не общее похмельное состояние, а вопрос – что делать дальше, назойливой мухой засевший в голове. Вчерашняя дневная паника сменилась вечерним безразличием, утром к ним присоединилась расслабленная опустошенность, дезориентация в пространстве и времени, когда точно не можешь сказать, как поступишь через минуту.

Я выпил, хрустнул огурчиком, всосал тонким ломтик сала без хлеба, он плоским ужом проскользнул в пищевод, ноги нашарили тапки, на спинке дивана лежал белый махровый халат в синюю полоску – такой фасон часто встречается в гостиницах. Глянул на часы – половина первого, уже не утро, а день в разгаре. Я облачился, спустился по лестнице на первый этаж, там генерал колдовал над завтраком или обедом, если судить по времени, что-то мурлыча в полголоса под нос. Лицо Решетова, строго очерченное, поджарое, казалось идеальным продолжением стройной фигуры в спортивном костюме, без старческой сухости в теле. Сложенные воедино, они смотрелись поразительно стильно, составляя живой памятник герою всех времен и народов – именно так должен выглядеть генерал в отставке. Я невольно им залюбовался, настолько точны, филигранны были движения, когда он сверкающим тесаком, в котором отражалось солнце, рубил лук для салата.

– Присаживайся, Василий, – вместо доброго утра пригласил к столу Решетов. Видя, как я поморщился, он добавил. – Я знаю, меня Петя предупредил, но язык не поворачивается тебя по фамилии называть, я этой казенщины за годы службы наелся, на три жизни хватит. Давай завтракать.

– Георгий Сергеевич, вы не думайте…

– Зови меня Жора и на ты, и не вздумай возражать. Меня Петька то Джорджем, то Жоржем кличет, иногда непечатные определения добавляет, ничего не рассыпался, – перебил меня Решетов.

– Тогда уж и вы, – я поправился, встретив его насупленный взгляд, – ты зови меня по отчеству – Иваныч. Я настолько отвык от своего имени, выкорчевал его из памяти, что крикни за спиной: «Вася!», не то что не обернусь, даже не вздрогну.

– Лады, – охотно согласился Жорж Решетов, как я его теперь про себя называл, – с дипломатической частью покончили, приступим к трапезе. Клади яичницу, салат почти готов и запомни – у нищих слуг нет. Так что, без церемоний, – он пододвинул поднос, на котором стоял графин и две рюмки. – Извини, компанию не составлю, днем не пью, а некоторым пойдет на пользу после вчерашнего – на тебе вечером лица не было, уснул на полуслове. Ты давеча лепетал что – то про Наташку, не переживай, Петька ей позвонил и все объяснил.

– Что он ей поведал? – с тревогой спросил я.

– Как всегда, наврал с три короба, – засмеялся генерал, – Ты что, Петьку не знаешь? Наплел, что на выходе из следственного комитета ты повстречал меня, я уговорил тебя поехать в гости, можно сказать, силком затащил, ты не смог отказаться из уважения к моим сединам. Поехали за город, в поместье накушались до поросячьего визга и ты случайно разбил телефон именно в тот момент, когда хотел ее предупредить, что погостишь у меня пару недель. Если опустить некоторые малоприятные детали, его рассказ почти что правда. Успокойся и ешь давай.

После слов Решетова меня маленько отпустило, и я накинулся на еду. Предусмотрительный генерал сделал яичницу на четверых и я не заметил, как проглотил почти все, что еще недавно шипело на сковородке. Решетов, в отличие от меня пил сок и налегал на салат. Покончил с едой, захотелось закурить, я машинально похлопал себя по карманам и вспомнил, что забыл сигареты в бильярдной. Мои манипуляции не остались без внимания генерала, он улыбнулся, театральным жестом открыл ящик и достал блок сигарет, той марки, что я курю, синеньких, как уверяет реклама, с низким содержанием никотина.

Закурил и с первой затяжкой пришел кашель, легкие будто выворачивало наизнанку, я выскочил из-за стола и бросился в ванную к раковине, открыл кран, харкал и пил воду. Когда отпустило, вытер лицо полотенцем, глядя в зеркало, злорадно подумал – заодно и умылся.

Вернувшись обратно, я обнаружил, что Решетов переместился в зимний сад, не забыв прихватить поднос с выпивкой. Сидя на кушетке, он махнул мне рукой – присоединяйся.

– Давай с тобой сразу условимся, – начал генерал, когда я опустил зад в кресло напротив него, – ты не на допросе, я не следователь – желаешь что-либо рассказать, валяй, не хочешь – насиловать никто не будет.

Ты у меня в гостях, значит, я тебе по любому помогу. Единственная просьба – не ври, я побасенок от Петьки наслушался столько, что изжога замучала.

В подтверждение слов Решетов провел ладонью по горлу, показывая уровень спрессованных фантазий внутри себя. Не знаю почему, но меня прорвало – незваный гость решил рассказать мудрому Жоржу все, от начала до конца. Я начал говорить, и на протяжении долгого, монотонного рассказа с отступлениями, повторами, несуразными размышлениями мне ни разу не пришло в голову прикоснуться к графину, речь проворным ручейком лилась сама собой, иногда слишком поспешно, словно школьник боялся не успеть выговориться за отведенный ему урок. Сколько прошло времени с начала повествования, я уже не понимал, казалось, что мир исчез, и мы одни кружимся во вселенной вместе с зимним садом. От однообразного бубнежа Жорж порой закрывал глаза, будто впадал в дрему, но стоило мне остановиться, как я сразу натыкался на внимательный взгляд Решетова – создавалось впечатление, что я напрямую диктую рассказ ему на подкорку, как только возникала пауза, генерал выпадал из автоматического режима записи. Закончив, я собрался потушить сигарету и с изумлением обнаружил, что круглая желтая пепельница доверху забита окурками, напоминая солнце в период активности с короной из пепла, которым был усеян весь стол. Глянул на часы, пять по полудни, файв о клок, время третьего чая у англичан, но мы не на туманном Альбионе, поэтому с чувством выполненного долга тяпнул водки.

– Вот собственно и все, – надиктовал я последнюю фразу.

– Да уж, – Решетов потянулся к графину и плеснул себе, – история настолько невероятная, так не похожа на правду, чтобы быть ложью. Поверь, я в этом немного разбираюсь.

Пока генерал говорил, почудилось, что меня попробовали макнуть с головой в кадушку с дерьмом, но в последний момент передумали и ободряюще потрепали по щеке отеческой рукой. Следующий вопрос показал, что мудрый Жорж отнесся к путаному монологу гостя со всей серьезностью.

– Скажи, ты не боишься впасть в немилость у подельников за то, что сдал их мне со всеми потрохами?