Текст книги "Предел тщетности (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Сазанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– В конце концов, мы договор кровью не подписывали. Да и какая разница, любое мое действие или слова они все равно вывернут наизнанку. Уверен, начни я строчить роман сутками напролет, они бы перед окончанием сперли рукопись и клялись бы, что Никитин в небо плевал все это время. Им что-то другое от меня надо, а что, непонятно, – я поднялся. – Пойду покемарю, извини, сил нет никаких.

– Конечно, конечно. Мне тоже не мешало бы вздремнуть, – радостно согласился Решетов. – Графин прихвати, – крикнул он в спину.

В бильярдной лег на диван и накрылся пледом с головой, через пару минут услышал шаги неугомонного генерала, видимо он следом принес-таки выпить-закусить. Непонятно, спал я, дремал, или память прокрутила кино моей юности, случившейся в прошлом веке, в иной стране и, казалось, не со мной.

* * *

В девятом классе Мишка Варенбург взял фамилию матери и стал по паспорту Кривулиным Михаилом Аркадиевичем. Смена фамилии повлияла на него или просто детство кончилось, но он энергично рванул в учебе, напоминая опытного стайера, что берег силы всю дистанцию, перед финишной чертой резко прибавив темп. Я оставался топтаться среди трояков, и Мишку, преображение которого обрадовало учителей, начали ставить мне в пример. Отставание от друга было столь значительным, что мы окончили школу в разных весовых категориях. Я не стал испытывать судьбу и подал документы в инженерно-строительный, на самый задрипанный факультет, Мишка же наоборот бросил вызов фортуне, решив поступить в престижный институт международных отношений. Не только мне, но и всем окружающим эта затея казалось безумной авантюрой с заранее предрешенным финалом и совсем не из-за пятого пункта – год выдался урожайным, за высшим образованием косяком, как на нерест, потянулись внуки нашей партийной элиты. Кто бы сомневался, Мишка не прошел по конкурсу, хотя вступительные сдал практически на одни пятерки и направление из райкома комсомола гласило, что он за светлую идею маму родную не пожалеет. С такими результатами без экзаменов вполне можно было подать документы в ИнЯз, по упертый Мишка не искал легких путей и отправился в армию.

Когда военнообязанный Кривулин, отсвечивая бритым затылком, садился в автобус у призывного пункта, Танька в сердцах напророчила, что взбираясь по карьерной лестнице, он себе непременно лоб расшибет.

Мишка попал служить в пожарную часть, где два года тянул не лямку карабина, а шланг брандспойта в городке неподалеку от Москвы, что само по себе было неплохо – не заполярный круг, цивилизация под боком. Неизвестно, скольким домам он не дал сгореть за свою нелегкую службу, но вернулся домой с двумя лычками на погонах, сержантом и, что особенно важно, членом коммунистической партии советского союза.

Я покривил бы душой, если бы сказал, что отнесся к его неожиданной партийности равнодушно, но и не принял ее в штыки, встретив с брезгливым пониманием. Единственное, что меня покоробило – он еще два года назад, получив отлуп при поступлении, так далеко просчитал свои планы на будущее. Меркантильная прозорливость была совсем не той монетой, что котировалась в нашей среде. Мишка объяснял свое членство правилами игры, необходимыми издержками при получении достойного образования, доказывал, что разумный компромисс между совестью и кратким курсом вкп(б) вполне достижим – он, в конце концом не один такой. С последней банальностью я даже не спорил – избитые истины окружают нас повсюду, висят заманчивыми аппетитными гроздьями не только для того, чтобы на них бесполезно облизывались. Честно говоря, мне не приходило в голову его переубеждать – не отрицая направления пути, я высказывал разумные сомнения в правильности выбора посоха в дорогу.

Мишкино единоборство с престижным ВУЗом закончилось викторией, получив нокдаун в первом раунде, он сумел оправиться и вырвал-таки победу со второго захода с незначительным перевесом по очкам. Да и как ему могли отказать – выходец из простой рабочей семьи, коммунист, отдавший воинский долг отчизне, с такой характеристикой из части, что хоть сейчас в космос запускай – тут у любого рука дрогнет.

На втором году учебы он взошел еще на одну ступеньку вверх – его избрали секретарем партийной организации всего курса, а на третьем он получил первый легкий тычок в зубы – Мишке ненавязчиво показали его место – в то время, как беспартийные лоботрясы из элитных семей поехали на стажировку по капиталистическим Европам, беспородного выскочку, успевающего на отлично, запихнули в братскую Болгарию. Лучик досады пробежал по челу Мишки, но не омрачил общего настроя доплюнуть до звезды – он в дополнение к английскому и французскому взялся за изучение арабского. Я его невольно зауважал, потому что однажды присутствовал в комнате, где Мишка разучивал стихотворение на странном языке, отдаленно напоминавшем завывания человека, у которого кусок в горле застрял – через десять минут мне захотелось выброситься в окно и разбиться обязательно насмерть.

После окончания института мой друг по распределению попал во ВнешТорг – солидную организацию, в окнах ее высоких кабинетов, за частоколом государственной границы, просматривались неоновые огни городов мира, но Мишку, образно говоря, посадили в партер на откидной стул – он отвечал за поставки то ли соли, то ли спичек в одну из провинций горного Афганистана.

Получив удар под дых, он не унывал, но немного пригорюнился, гримаса досады впервые исказила его лицо.

Прошло три года, Кривулин каждый день отправлялся на работу в дорогом костюме, сидел как привязанный за столом с девяти до шести, получая копейки даже по скромным советским меркам, и не видел никакой перспективы в жизни. Мишка перестал ходить на ежегодные встречи выпускников, ему стало невыносимо наблюдать их загорелые довольные лица, слушать рассказы о том, кто что привез, кто где побывал и на фоне каких красот запечатлелся на память.

– Я состарюсь и умру на работе за этим проклятым столом, но никто не заметит кончины. Мумия, покрытая паутиной будет несколько лет занимать мое место, пока дуновение ветра открытой форточки не рассыплет ее в прах. Тогда припрется уборщица, сметет останки в номенклатурный совок и выбросит в корзину для мусора, – жаловался Мишка, сдувая пену с кружки.

– А как же твоя партийность?

– Здесь это не прокатывает. Ты не понимаешь – мафия! А я не член семьи.

Я сочувствовал другу – сам месил грязь в конторе, занимавшейся перестройкой котельной, но, хотя бы, получал прилично, плюс подворовывал по мелочи, куда ж без этого. Приятель обещал пристроить меня прорабом в строй группу на овощную базу, моему предшественнику оставался год до пенсии, так что в собственное будущее я смотрел без уныния. Волшебников крупного калибра, способных посодействовать в карьерном продвижении Мишки, среди наших знакомых в упор не наблюдалось – следовало искать нестандартное решение.

Когда жизнь заходит в тупик, люди спасаются молитвой, впадают в отчаяние, надеются поймать удачу за хвост, Мишка же пошел наиболее проторенным путем и решил жениться по расчету, сделать выгодную партию, благодаря супружеству обрести надежных покровителей в лице родителей невесты. В конце концов, он был умен, молод и недурен собой, даже песочная рыжина волос придавала его облику некий аристократизм. Поиски подходящей кандидатуры заняли без малого год, мы каждую неделю встречались в пивной на Старом Арбате, обсуждая различные варианты. Мне казалось, что Мишка поищет, поищет, да и не обрящет, я поддерживал разговоры о женитьбе только с одной целью, чтобы друг не озлобился на белый свет, ну и так, из чисто спортивного интереса. Я тогда крутил роман с одной библиотекаршей, а она мне крутила динамо, раскручивая на подарки, в общем, вертелся веретеном, преимущественно на холостых оборотах, поэтому принимал деятельное участие в обсуждении парада невест, внутренне примеряя на себя неудачниц, сошедших с ковровой дорожки.

Наконец, свершилось – Мишку познакомили, якобы совершенно случайно, с девушкой из дюже респектабельной семьи и даже пригласили на день рождения. Он купил в подарок флакон дорогущих французских духов, ухнул на него две трети зарплаты, ходил гоголем, прикидывая в голове, у кого можно одолжить денег, чтоб не сдохнуть с голоду. Помню, я посвятил ему двустишье:

 
Купил билет на званый вечер,
Он стоил семьдесят рублей.
 

Мишка не оценил по достоинству мой иронический памфлет и только вздохнул украдкой, держа руку в кармане. Мне почудилось, что он зажал в кулак остатки зарплаты, чтобы купюры не испарились ненароком.

Мой друг сходил на день рожденья, элитной родне неожиданно глянулся, а дальше по накатанной – кольца, свадьба и семейная жизнь в благоустроенной квартире с видом на набережную, куда он переехал вскоре после женитьбы. Он уволился с работы, точнее перевелся с повышением в другое место, теперь уже под солнцем, но главной цели так и не достиг – его не выпускали за границу, а командировки за бугор считались не только вершиной достатка, но и мерилом успеха. Неудачи Мишки объяснялись просто – родители супружницы, что должны были служить паровозом в делах моего друга, превратились в красный сигнал семафора на пути к сияющим вершинам. Тесть с тещей работали в торгпредстве в Австрии, возвращаться вскорости на родину не собирались, а по неведомому циркуляру, рожденному в недрах госбезопасности, выпускать все семейство чохом за рубеж считалось непозволительной роскошью, граничащей с потерей бдительности, а то и бери выше, попустительством. Вдруг родственнички, сговорившись, в одночасье станут невозвращенцами – подрыв устоев и скандал на весь белый свет. Следовало часть семьи выпустить топтать альпийскую травку, а остальных держать дома под присмотром, проще говоря, в заложниках – это я узнал со слов вконец упавшего духом Мишки.

В состоянии неопределенности Кривулин барахтался двенадцать лет, дочь его уже ходила в третий класс, когда родители одумались и вернулись домой. Через полгода Мишка поехал в командировку в Египет, жизнь вроде бы стала налаживаться, но тут грянула перестройка, за ней рухнул Советский Союз, раздавив под обломками хребет старой элите, похоронив магазины «Березка», чеки, сертификаты и прочие радости прежней жизни с ее чудовищными перекосами, где японский видеомагнитофон стоил столько же что и подержанный автомобиль. Собравшаяся после сладкой разлуки под одной крышей семья быстро почувствовала себя неуютно, стесненно, в трехкомнатной квартире теперь проживало пятеро, начались шероховатости, переходящие в трения, постепенно переросшие в скандалы, все переругались между собой и Мишке, как чужаку, в итоге указали на дверь.

Обычная история, каких тысячи, если посмотреть на нее глазами одного из участников семейной саги. Для полноты картины стоило бы выслушать остальных действующих лиц, но вся беда в том, что я ни разу не удостоился чести побывать в гостях у Мишки, удивляюсь, как он меня на свадьбу пригласил. От кого исходило табу, мне неведомо – может статься, дружище Кривулин, сам не впускал нас в домашние покои, а вину перекладывал на супругу, приписывая ей несуществующую фанаберию, нежелание лицезреть вблизи всякую шантрапу. К слову, в те залихватские годы мне было параллельно, зовут меня куда-либо или нет, сейчас память разворошила груду листвы пожелтевших лет, обнажая странную закономерность в наших отношениях – Мишка всегда находился будто за стеклом, поигрывая шторами, когда надо – отдернет, а захочешь присмотреться – сдвинет вплотную. Странно, что я не заметил этого раньше. Мой друг шел по жизни, будто по чужому городу с оглядкой, обращая чрезмерное внимание на то, как он будет выглядеть в отражении витрин. Представьте – собрались друзья на вечеринку, пьют по настроению, шутят, веселятся от души, и лишь один в компании ставит эксперимент над собой, отстраненно фиксируя действие на него алкоголя и веселья, когда рассказанный анекдот надо сначала проанализировать и лишь потом отреагировать, строго дозируя количество смеха в соответствии с уровнем шутки.

В омут воспоминаний бесцеремонно вторглись посторонние звуки – я повернулся и открыл глаза.

На зеленом сукне бильярдного стола расположились мои мучители – черт и Дунька сидели друг против друга, поджав под себя ноги по-японски, облаченные в узбекские халаты, застираные, частично драные, на головах тюбетейки. Они по очереди макали в блюдце с прозрачной жидкостью небольшие куски съестного, пользуясь деревянными палочками для еды. Свет лампы над столом бил в глаза, я приподнялся на локтях и прищурился, чтобы лучше разглядеть мизансцену – позади блюдца ровно посередине стояла банка с грибами, верх посудины, вцепившись когтями в стеклянный край, оседлал гриф, с небрежно повязанной на шее арафаткой. Надпись на банке гласила – белые, маринованные, осень, 2008 год.

Привыкнув за последние дни к постоянный безобразиям, я, тем не менее, изумился и оторопело сел на диване – в нос ударил свежий запах спиртного. Гриф внимательно следил за движениями соратников, считал вслух количество грибов, которые они, макая в блюдце с водкой, по очереди отправляли в рот. Шарик органично смотрелся в роли третейского судьи, восседая чуть сверху на стеклянном троне. Счет был 243 на 358 в пользу Варфаламея, судя же по пустым банкам и бутылкам, состязание длилось пару часов, пока я дремал.

– Никитин проснулся, – слегка заплетающимся языком поприветствовала меня Дунька, – представляешь, этот пернатый шахид Варфаламею подсуживает.

– Я попросил бы, – отозвался Шарик, еле заметно качнувшись, – всему миру известен мой принципиальный взгляд на объективную неподкупность.

– Как же, как же, – крыса издавала булькающие звуки набитым ртом, не переставая жевать, при этом косилась в мою сторону, – Варфаламею два десятка скостил, после семидесяти сразу девяносто первый пошел, а мне сто двенадцать четверть часа повторял, заклинило его, бубнил одно и то же число, как по дереву стучал – дятел саблезубый.

– Дуня, – перебил ее черт, ласково улыбаясь, – какие счеты между старыми друзьями, тем более, что ты все равно продула. Время вышло.

После этих слов Варфаламея фейерверком взорвалась лампочка под потолком, гриф стал во фрунт, повернул голову в сторону победителя и расправил крылья на манер орла из немецкой военной кинохроники. С внутренней стороны на перьях переливались огнем окончательные цифры пьяного единоборства – 417 на левом крыле супротив 245 на правом. Дунька, что удивительно, спорить не стала и примирительно махнула ладошкой в сторону черта.

– Вы аккуратней с провиантом, – я кивнул в сторону пустых банок, хаотично рассыпанных на бильярде, точно огромные капли дождя по зеленой лужайке, – такими темпами вы кладовую Решетова за неделю опустошите.

– Не бери в голову, он нам еще спасибо за это скажет. Мы вернем ему цель в жизни, – парировала крыса, – а то бродит по дому, как тень отца Гамлета, не знает чем заняться. Фельдмаршал от консервирования.

– Кстати о военных. Зачем крик подняла, будто тебя резали? Где ты спецназ углядела?

– Обозналась я, черти перед глазами пляшут постоянно. Фельдшер давно очки прописал, да все не соберусь, подходящую оправу подыскиваю. Вот и маюсь сослепу, оттого нервы не в порядке, чуть что, плачу, – крыса пьяно всхлипнула, получилось очень натурально.

– Сбежали, бросили меня в ответственный момент, еще «сотоварищи» называются. Я думал, ты, Варфаламей, ринешься в бой – схватишь связку пузырей со стола, вспрыгнешь верхом на Дуньку, вместо папахи Шарика на голову натянешь, да закидаешь недругов коктейлями Молотова, а остатки вражеской милиции обратишь в бегство, рубая бутылкой, как шашкой, направо и налево. У тебя складно ею махать получается, чуть что, из ножен достаешь, и усы как у Буденного – подкрутить малость, вылитый.

– Какая чудную картину Никитин изобразил, – Дунька сжала лапки в истоме, – Варфаламей в воинственном экстазе, верхом на мне. У меня аж в грудях защемило.

– Двести сорок пять – Дунька ягодка опять, – продекламировал гриф, перелетел с банки на край блюдца и сунул клюв в водку. Варфаламей, как верного пса, погладил грифа по голове.

– Ты вчера пенял, что соратники без спросу влезли в ваш продуктивный разговор с Бессоновым, – черт улыбнулся мстительно, покручивая кончики усов, – мы сделали далеко идущие выводы из своего ошибочного поведения, и, посовещавшись, единогласно решили предоставить право разбираться с казенными людьми по твоему усмотрению. А ты даже со стула не встал.

– Никитин просто утомился, день выдался тяжелый, – вступилась Дунька, – я смотрела в его скорбные глаза и плакала – в них, как в колодце отражалась печаль отринутой души.

– Может я последовал мудрому совету и плюнул на все, – возразил я черту.

– Занимательная штука вырисовывается – из всех вариантов ты выбрал бездействие – сидел и хлопал ушами, пока генерал не заявился.

– Вас не поймешь – вчера упрекали, что я удрал, сегодня, что остался. Уж как-нибудь определитесь с претензиями – складывается впечатление, что вы придираетесь по пустякам.

– Мон ами, какие нарекания, разрази меня усталость и прихлопни сверху топ моделью. Я лишь высказываю легкое недоумение, удивляясь странной закономерности – любое твое действие сводится к неучастию, будто твоя основная задача – минимальное сотрясение воздуха. Сложил пирамиду из карт и боишься лишний раз вздохнуть. Даже генералу про нас разболтал в надежде, что он решит все проблемы, пока ты дрыхнешь на диване. Думаешь, он тебе поверил?

– Чего ты меня об этом спрашиваешь, генерал двумя этажами ниже, сходи и выясни. Касаемо карточной пирамиды, мне категорически нравится моя жизнь, – соратники после этих слов покатились со смеху, будто им рассказали свежий анекдот, я поправился. – Скажем так – устраивает моя жизнь. Как только вы возникли из ниоткуда, она стремительно покатилась в тартарары. Мне предъявили свидетельство о смерти, потребовали измениться в одночасье, но я не могу прыгнуть выше головы, потому что восемнадцать дней это не срок – беременность у крысы длиться дольше, вот хоть у Дуньки спроси. Заладили – сдохнешь скоро, сдохнешь скоро… какая вы нечистая сила…

– Ошибаешься. Мы чистая сила, – фыркнула крыса с гордостью, вдохнула поглубже воздуха, видимо для длинной отповеди, но черт прикрыл ее рот ладошкой.

– Вы только стращать умеете, – продолжал я, – Где искушение, где соблазн, я спрашиваю? Где чугунок с золотом под кроватью, как у сторожа Никодимова?

– Жизнь – главный соблазн, – возразил Варфаламей, – она стоит на кону.

– Я ее на кон не ставил, какой бы никчемной она ни казалась. Взгляни на все посторонними глазами – я живу в замкнутом мире перед монитором, появляетесь вы на принтере, выволакиваете на свет весы, на одной чаше смерть, на другой жизнь, правильно?

– Близко к оригиналу.

– Жизнь дерьмо и смерть дерьмо – чтобы жизнь перевесила, надо на ее чашу еще что-нибудь поставить к качестве бонуса. А то получается – проиграю сдохну, выиграю – ничего не случиться. Где логика?

– Логики, как я тебе уже говорил, нет. Но зерно в твоих словах присутствует, – согласился черт.

– Разведка, не разведка, но на базар я бы с Никитиным пошел – торговаться он умеет, У тебя случаем евреев в родне не было? – спросил Шарик с нескрываемым интересом.

– Увы, обрадовать нечем. Хотя, чем черт не шутит, – мне не хотелось разочаровывать грифа с его неарийской прабабушкой.

– Можно узнать запросто. Давайте возьмем у Никитина слюну с десны и в пробирку, а Шарик смотается в Америку по-быстрому и притаранит анализы ДНК. Поглядим родословную, – предложила Евдокия.

– Ты, Дунька, сдурела – в какую Америку? Я ж там в розыске, мой портрет в каждом полицейском участке на видном месте, награда за отстрел – мильон инвалютных долларов.

– А не надо было гадить на голову президента Франции, – внезапно заорала крыса, будто весь вечер ждала, с кем бы пособачиться, – тогда бы летал бизнес классом легально, пил бы дайкири в полете, хрустел чипсами.

– Я неспелой кукурузы в тот день объелся, прихватило внезапно. Пролетал как раз над Вашингтоном, откуда ж мне знать, что Жак Ширак прибыл с официальным визитом.

– А газеты на что печатают, телевизоры зачем существуют, интернеты на фига придумали? – не унималась Дунька, – Радио, в конце концов – воткнул наушники и слушай новости на подлете.

– Так я в английском ни шиша не понимаю – сит даун плиз и фак ю.

– Врешь!

– Я ж во время второй мировой под бомбежку попал, контузило меня, все языки помню, а английский выбило, как трансформатор на подстанции в Капотне, – виновато оправдывался Гриф.

– Врешь, падальщик!

Я не стал дослушивать, лег на диван, повернулся на бок и закрыл глаза. Интересно – Дунька обозвала так грифа, потому что он падалью питается или, вспомнив, как Шарик со шкафа упал, подрабатывая чучелом?

На этой мысли и уснул.