Текст книги "Предел тщетности (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Сазанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Глава 9. Одиннадцать дней до смерти

Хлопнула дверь, клацнул закрывающийся замок, два оборота, послышался шум лифта, затем все смолкло. Я лежал в кровати с закрытыми глазами, боясь пошевелиться, потому что любое движение сразу бы выдало диагноз моему утреннему состоянию. В принципе, вчера ничего страшного не произошло, я держался как мог, дозируя глотки, не ударил в грязь лицом, никому не нахамил, ни на кладбище, ни на скоротечных поминках на бегу. Только уже в такси по дороге домой отпустил вожжи стоика, попросил Татьяну притормозить водителя у магазина и купить мне горячительного на остаток вечера. Она нырнула в освещенные двери и уселась обратно в машину с пакетом, в котором лежали две бутылки коньяку, судя по этикеткам не дешевого. Хотя, пес его знает, я в коньяке не разбираюсь.

Когда подъехали к дому, зачем-то уговорил Татьяну подняться наверх, она отказывалась, мне показалось, слишком категорически, но в итоге согласилась, уступила, скорее чтобы не спорить с упертым дураком. Мы стояли в коридоре, две моих любимых женщины и я между ними, привалившись спиной к шкафу, умильно наблюдал, как они беседуют о пустяках, перебрасываясь короткими фразами. Слова пролетали мимо меня, я даже не задумывался, о чем они говорят, пока сквозь пьяный туман не почувствовал, непритворную злость обеих, направленную по отношению друг к другу.

Несмотря на кашу в голове, обескураживающее сообразил, что не я являюсь причиной их неприязни, а неизвестное мне третье лицо или событие, пробежавшее черной кошкой между ними совсем недавно. Свои отношения с Татьяной я от жены не скрывал, хотя и не афишировал, Наталья же женским чутьем угадала, что со стороны Таньки угрозы семейному очагу нет. Что случилось прежде и имеется ли продолжение, как мне думается, ее заботило чуть меньше чем гражданская война в Конго. Все Танькины мужья обязательно получали в качестве приданого мою скромную персону, так и Наталья обрела мужа с довеском в виде шлейфа былых отношений. Две умные женщины еще в начале знакомства пришли к согласию поделив меня в только им известным пропорциях, подписали пакт о ненападении и закрыли тему.

Неприятное открытие так ошарашило меня, что я, не проронив ни слова, чтобы не выдать досаду, отстранил Наталью рукой и пошел в комнату, оставив их наедине. Не успел я дойти до конца коридора, как за спиной хлопнула дверь, клацнул замок на два оборота и послышался шум лифта. Видимо мое присутствие оставалось слабым стабилизирующим фактором, с моим уходом им уже не следовало притворяться, сдерживаться и они расстались тотчас же без сожаления.

Поминок, в привычном понимании не было, посидели минут сорок за накрытым столом, регулярно выходя покурить на кухню. Сапог беседовал вполголоса с Мишкиной сестрой, Татьяна с дочерью, одногруппники тихо испарились после кладбища. Я сидел в отстраненном одиночестве, рассматривал картину на стене, рисунок бабочки в отпечатках пальцев. Там, где рука стерла нежную пыльцу с крыла, просвечивал тонкий каркас скелета, похожий на иссеченный лист в прожилках, за ним вдалеке стоял грустный лес, – думая, что это самые неправильные поминки, на которых мне приходилось бывать – никто даже для приличия не всплакнул. Четрова жизнь. Когда гости суетливо встрепенулись и решили расходиться, Мишкина дочь подошла ко мне и сказала, что хочет непременно поговорить перед отъездом в Питер. Я не удивился, со мной последнее время все хотят поговорить, и, как под копирку, непременно.

На кладбище мы приехали на Петькиной машине, значительно обогнав ритуальный автобус. По дороге я выпал из разговора, молча наблюдая, как Татьяна перебрасывалась фразами с Сапогом, тот зачем-то дублировал их шоферу. Мужчина лет тридцати, крутивший баранку, комментировал фразы короткими репликами и Петька перекидывал ответы эхом на заднее сиденье нашей подруге.

Я не слушал их, думая о названии, что предложил мне Петька. Фраза, показавшаяся на первый взгляд почти гениальной, как только я начал катать ее на языке, шаг за шагом, точнее поворот за поворотом, теряла частицу оригинальности и очарования.

Я не собирался быть писателем, просто нашел отмазку для черта, надеясь заболтать бесконечными обсуждениями главное – нежелание умирать в точно отведенное время. Жестко хронометрированная поступь смерти вызывала во мне естественный протест. Но раз уж я назвался пишущим книгу, то надо гнуть линию до конца или до полного разоблачения, прикидываться изо всех сил, хотя бы из упрямства, из принципа, из чувства самосохранения, какая разница. Новое имя ненаписанного романа я мог бы театральным жестом бросить моим зверушкам как кость стервятникам, пусть обгладывают и видят – Никитин вам не абы как, знает в какой последовательности расположить буковки на обложке.

Чем дальше я думал, тем отчетливее понимал, что в основе названия лежит неприкрытая спекуляция на чужой популярности. Я был отнюдь не моралистом, но некоторые вещи мне претили, сам не знаю, почему.

Свои сомнения я поспешил высказать Петьке, когда мы стояли у ворот кладбища, поджидая автобус.

– Правильно мыслишь, – охотно согласился Сапог, нисколько не смутившись моего упрека, – Трубка Сталина, Улыбка Джоконды, Очки Пелевина, Ножик Довлатова, Мизинец Будды – все из одной оперы, где в буфете торгуют прокисшим пивом. Ну и что? Любое искусство – пощечина общественному вкусу, но состояние общества и его вкусовые рецепторы таковы, что оно заслуживает разве что пинка под зад. Старик, ты целыми днями торчишь в Интернете – мне Танюха сказала – неужели до сих пор не понял, что никого не интересует качество, так называемого контента, считают только количество заходов на страницу. Желание примазаться, выехать на чужой славе старо как мир, но ведь работает. Хитрый прожженный льстец проигрывает неискушенному подхалиму по одной причине – неприкрытая лесть быстрее доходит до сердца. Человеков нет, на земле живут собаки Павлова – лампочка зажглась, слюна потекла.

– Получается, прямо как у Бродского – остались только иллюзия и дорога, – решил я хитро польстить Петьке, поддакивая.

Однако Сапог никак не отреагировал или сделал вид, оставаясь невозмутимым, продолжил менторским тоном.

– Не увлекайся ссылками на великих. Любой крупный поэт или писатель оставил нам в наследство столько взаимоисключающих суждений, что цитатами из классиков можно спорить стадионом на стадион. Ты лучше Старик переформатируй чужую мысль и выдай за собственную, перелицовывать ворованное – пользительная забава для ума.

– Звучит несколько цинично, тебе не кажется?

– Старик, я ведь книжек больше не пишу, а торгую литературой оптом и в розницу. Хотя, знаешь, – в Петькином голосе послышались ностальгические ноты, – пока ты бухал, я купил квартиру в новом доме, познакомился с соседкой и думаю, как ей представиться? Сказался писателем, и книжку ей при следующей встрече подарил с дарственной надписью. Кстати, еле откопал в залежах макулатуры. Так она теперь, каждый раз меня увидев, светится от счастья, будто я пуд золота. Сосед писатель – звучит гордо, не то что заурядный барыга купи-продай.

– Может ты ее очаровал как самец и писательство твое совершенно не причем.

– Не угадал, старичок, она уже не в том возрасте, чтобы мужиками прельщаться. Просто лучи чужой славы, пусть и такой никчемной, как моя, согрели ее мимоходом. Я вырос в ее глазах, но и она подросла вместе со мной. Это тебе в подтверждение, что на очках Пелевина можно заработать нехилые очки, пардон за тавтологию, – он замолчал неожиданно и добавил.

– А впрочем, все это гнилой базар, Старик.

От такого перехода в конце я даже опешил, посмотрел на Петруччо, на его довольную рожу и понял, что последние десять минут он откровенно валял ваньку, проверяя меня на вшивость. А я в очередной раз купился, повелся на провокацию, заглотив в качестве наживки ржавую блесну умных сентенций, высказанных с проникновенным доверием в голосе.

– Сволочь ты Сапог, как был засранцем, так и остался.

Петруччо, не только загрохотал пустым ведром, как у морга, но и заухал огромным филином, похлопывая себя по животу от удовольствия. Стая голубей у входа испуганно взметнулась в воздух. Странно, вроде на кладбищах раньше только вороны столовались.

– Кстати о засранцах, – Петька никак не мог унять смех, говорил, будто сплевывал, слова слетали с его губ шелухой от семечек, – хочешь узнать, кто со мной тогда насрал на стол географичке?

Раньше мы часто пытали Сапога на предмет сообщника по безобразию, но он молчал, как гранитный утес, в зародыше пресекая любые расспросы. Любителей биться головой о стену среди нас не было, поэтому попытки докопаться до истины становились единичными, не чаще раза в год, подогретые парами алкоголя. Само упоминание о случившемся обычно артикулировалось настолько иносказательно, что иные пришлые товарищи в компании даже не понимали за столь туманными намеками, о чем идет речь.

Сегодня Сапожников решил собственноручно приоткрыть завесу тайны, значит, именно нынешний день имел прямое отношение к давнему происшествию. Я оглянулся на кладбищенские ворота, посмотрел на приближающуюся Татьяну – она ходила договориться насчет священника – пазл в голове у меня моментально сложился – ну конечно же, это был Мишка, иначе зачем играть в молчанку столько лет. Да уж, решаешь задачку, ломаешь голову, а достаточно заглянуть в конец учебника, так сразу ответ становится настолькоочевидным, словно все время вертелся на языке – Мишка, а кто ж еще?

– Неужели Танька? – спросил я, вложив в интонацию всю наивную простоту, на которую был способен.

Сапог взглянул на меня, как на законченного дебила, но его разочарованное изумление длилось не больше пары секунд. Он снова захохотал и погрозил мне пальцем.

– Уел. Один – один. Счет ничейный.

* * *

Священник пришел минут через пятнадцать, после того, как гроб с телом Михаила Кривулина предали земле, попросту говоря, зарыли. Мишку положили в могилу бабки, выкопанный памятник которой привалился к ограде с внешней стороны. До самой ограды можно было добраться довольно-таки замысловато извилистой тропкой – вдвоем не разойтись, поэтому мы стояли в метрах тридцати на аллее, если так можно назвать неширокую дорогу на кладбище. Лысые деревья вокруг будто застыли в трауре, слегка покачивая ветвями, я поднял голову к небу, перевел взгляд на исполинскую ель, мрачной зеленью оттеняющую небосвод и увидел на нижней ветке трех придурков, расположившихся рядком. На Дуньке была короткая шубка непонятного меха, длинные черный лакированные ботфорты, как у немецкой порнодивы конца прошлого века, Варфаламей был одет то ли в турецкий кафтан, то ли в лапсердак с меховой оторочкой, но чуднее всех выглядел Шарик – шея его была трижды обмотана длинным коричневым кашне, концы шарфа сползая вниз, уходили крест накрест под крылья и по всей видимости были завязаны узлом на спине птицы. Он напоминал мальца, вырвавшего из любвеобильных рук бабушки в процессе одевания, позабыв в горячке надеть портки. Дунька с чертом оживленно беседовали, свесив ножки, а гриф выглядел дозорным, стоящим с краю на стреме, в напряженном внимании всматривался куда-то вниз не мигая и не поворачивая головы, вперившись в одну точку. Я попытался выяснить, за каким объектом на земле так целенаправленно следит гриф и обнаружил молодого человека лет тридцати в черном полупальто, стоящего чуть в стороне от остальных людей, сосредоточенно наблюдавшего как священник служит панихиду, помахивая кадилом. Молодой человек словно почувствовал, повернул в мою сторону голову, и мы встретились глазами. Мне стало неловко, а человек в половинке пальто обрадовался, будто ждал, когда я его замечу и направился в мою сторону, держа руки за спиной, расслабленной походкой скучающего туриста.

Не дойдя до меня двух шагов, молодой человек остановился, поздоровался, не вынимая рук из-за спины.

– Бессонов, следователь, веду дело, так сказать. Рад познакомиться с лучшим другом покойного.

– Это вам покойник сказал?

– Что сказал?

– Что я его лучший друг.

– Ах, вот вы о чем, – засмеялся следователь, – нет, дочка, Анна Михайловна проговорилась. Как ваше самочувствие Василий Иванович?

– Значительно лучше, чем у лучшего друга по версии дочки. Хотя об истинном самочувствии уже не спросишь виновника торжества по вполне понятным причинам.

– Ну, кто виновник, позвольте уж мне судить, это моя прерогатива, как никак, – снова засмеялся Бессонов, – Я вам позвоню на этой неделе. Вы же дома будете, надеюсь?

Если бы у него была шляпа, он бы ее приподнял, прощаясь. Повернулся и ушел быстрым шагом.

* * *

– Вот ведь скотина. Со мной он так не разговаривал, – фыркнула Танька в удаляющуюся спину, – Как он еще не добавил – за сим кланяюсь с почтением.

– Больше бы подошло – не смею задерживать. Пока не смею задерживать, – улыбнулся Петруччо, – зря ты с ним, Старик, быковал. Не лезь на рожон. Будь хитрее.

– Да пошел он, еще и здоровьем моим интересуется. Наверняка уже выяснил все про мое житье – бытие.

– Я вот что подумал, если служивый будет сильно наседать, я Генерала подключу. Тесть у меня обожает шашкой махать. Запросто может заглянуть к Бессонову в кабинет и так гаркнуть «Смирно!», что на портрете Путина висящего на стене над следовательским столом стекло мелкими трещинами пойдет.

– Горлом сейчас никого не возьмешь, иное в цене, – Танька похлопывала перчатками по ладони, думая о чем-то другом.

– Ха, у Генерала один из учеников в большие люди выбился. Он сейчас пинком любые двери открывать может, ежели захочет.

– Кстати, как он сам-то? – спросил я Петруччо.

– А что ему сделается, Здоров, как бык, не пьет, не курит, сидит в архивах, кропает книгу по истории то ли марксизма, то ли масонства, а для души у одной колдуньи подрабатывает.

– Свечи что ли зажигает?

– Скажешь тоже. Она на телевидение экстрасенсом подвизалась, так Генерал для нее тексты вещие пишет и звезды расставляет в нужном порядке соответственно планам. Хочешь, тебе прогноз на будущее сбацает.

– Вот уж уволь от такого счастья, – отмахнулся я, – не верится мне во всю эту фигню.

– Зря, я наоборот верю во все – в гороскопы, в зеленых человечков, в летающие тарелки…

– Ты же вроде в Бога веришь, – удивилась Танька.

– И в Бога частично, – подтвердил, перекрестившись, Петруччо.

– Как это, частично? – не удержался я.

– А по праздникам, – засмеялся Сапог, крайне довольный собой.

* * *

Надо вставать по любому, я потянулся, выскользнул из-под одеяла и направился в ванную. Плескался минут десять под душем, переоделся, вышел и встал в задумчивости в коридоре – пойти ли включить чайник, продолжая обманывать себя или перестать придуриваться, мужественно посмотрев в лицо действительности – от фужера с коньяком все равно не отвертеться. Малодушно выдохнув, пошел в комнату, а там на журнальном столе уже расположилась мое маленькое войско. Они будто знали, что выпивка есть, но нет закуски, притащили всякой всячины в таком количестве, будто ограбили продуктовую лавку. Я молча откатил в центр комнаты стол с непрошеными гостями и принялся убирать кровать, краем уха слыша довольное кряхтение, смешки, шуршание пакетов и одобрительные возгласы. Когда покончил с постелью, натянул джинсы и обернулся. Моему взору предстала удивительная картина изобилия блюд для предстоящего пиршества, так что с продуктовой лавкой я точно обмишурился. Они грабанули дорогой ресторан, свистнув закуски вместе с посудой, обнесли ресторацию с претензией на элитарность, судя причудливым фигурным краям и красочным вензелям на тарелках. Дунька перемещалась по столу со скоростью вышколенного официанта, наводя окончательный лоск, черт сидел в углу, покуривая с улыбкой, давал руководящие указания, а гриф обхватив лапой за пробку бутылку коньяку, чуть откинув ее назад, разглядывал, щуря глаза, этикетку. Запах пищи вызвал голодные спазмы в желудке, я вспомнил, что вчера толком ничего не ел, лишь пощипывал, пододвинул кресло к столу, хлобыстнул фужер коньяку, схватил столовую ложку и стал наяривать плов, тарелку с которым мне любезно пододвинула крыса. Дунька села в другом конце стола между двух соратников, сложив лапки на груди, следила за моими манипуляциями умильным взглядом дородной поварихи на голодного беспризорника.

– Коньяк Курвуазье, однако, не слишком жирно в твоем положении? – разрубил тишину трескучий голос грифа.

– Это ему Танька полюбовница презентовала под занавес, – охотно пояснил Варфаламей, – Может ты, Никитин, с нами все-таки изволишь поздороваться? Снизойдешь, так сказать.

– Что вы накинулись на человека? Не говорите под руку, поперхнется. Пусть доест сначала, – как всегда пришла мне на помощь сердобольная крыса.

Я доел плов, плотоядно окинул взором седло ягненка, рыбу фиш, запеченного гуся с гречкой, манты, индейку, отварных раков, чахохбили из кур и подумал, что ребятки совершили налет на несколько ресторанов в произвольном порядке, блюда относились к разным кухням, сваленные сейчас в кучу возмутили бы вкус истинного гурмана.

Откинувшись на спинку кресла, я закурил и продолжал молчать – у меня не было сил вымолвить хоть слово, сказать что-либо означало нарушить идиллию блаженства, настолько мое нынешнее состояние было близко к счастью.

– Сейчас он рыгнет, – вставил проницательный гриф.

Я тут же исполнил его предсказание, отрыжка была финальный аккордом так прекрасно начавшегося утра.

– Ну что, дети подземелья, побывали на ковре, вставили вам пистон по самые уши?

– А ты как думал? Дисциплина нужна везде, – охотно согласился черт.

– Иерархия – мать порядка, – вторила черту Евдокия, – она же его отец, дух и сын.

– А так же племянник, золовка и шурин, – проворно добавил Варфаламей.

Вот и гадай после этого – устроили им разнос и зверята ловко путают следы или никакого нагоняя не было, тогда кто же звонил черту, требуя срочно явиться, предстать пред очи фельдмаршала дьявольских сил. Или я тоже их не по чину воображаю? Варфаламей же говорил в начале знакомства, что к основным сволочам нечисть рангом повыше приходит и обслуживание соответственно заслугам, точнее, мерзопакостям. Видимо и на том свете существует некое подобие субординации.

– А скажи-ка, Варфаламей, – я никак не мог избавиться от глумливого тона, – у вас кто сотовый оператор?

– Мы во всех сетях представлены от Японии до Аргентины, включая зашифрованные, – вместо черта услужливо сообщила Дуняшка, – просто не у каждого личный номер есть. Я вот не заслужила.

– Врет она Никитин, Дунька свой гаджет с блестками в карты продула в прошлом годе, – резанул правду-матку вредный гриф.

– А ты свой вообще посеял по пьянке и теперь боишься сообщить по инстанции, – выдохнула в бешенстве крыса, – Я-то еще может отыграюсь, а твой сгинул навечно в районе Байкала.

– Дети мои, – миролюбиво предложил Варфаламей, наливая стопку, – давайте вздрогнем и закусим, а заодно помянем невинно убиенного раба Божьего Михаила, почившего на днях.

– Ты что будешь, Варик, – спросила крыса, махнув рукой в сторону стола.

– А хоть бы и уточку.

Гриф, будто только ждал команды, подскочил к блюду с уткой и профессионально в одно мгновение разделал птицу на маленькие порции, как тесаком, орудуя хищным клювом, три положил на тарелки, пододвинул лапой на край стола, посмотрел в мою сторону и мне кусок не предложил.

Я положил на тарелку двух раков посолиднее и налил себе треть фужера – не надо гнать гусей.

– Ну, пусть земля ему будет пухом, – торжественно и кратко произнес черт.

Мы подняли молчаливые рюмки, выпили, не чокаясь, и они набросились на еду, будто всю жизнь не ели досыта и это последний завтрак перед окончательной сатисфакцией. Варфаламей, лоснящимися от жира руками вертел утиную ногу, Шарик, прижав кусок к тарелке когтями, рвал мясо на тонкие полоски и, запрокинув голову, отправлял их внутрь, культурная Евдокия разделывала птицу ножом и вилкой, я же поглядывая на сотрапезников, ломал красный хвост рака. Мы напоминали мафиозную семью по давней традиции собравшуюся для совместного застолья, чтобы обсудить ближайшие планы на будущее, высказать претензии по поводу вчерашнего и просто покалякакать о том, о сем.

– Варфаламей, а могу я, например, позвонить твоему начальству, – как бы невзначай спросил я, посасывая хвост членистоногого, – или кто там у вас за старшего?

– Назовем его председатель, так будет понятнее. Отчего ж, позвонить, безусловно, можно, только будет ли прок от такого звонка и не выйдет ли он тебе боком? Желаешь рискнуть? – черт не удивился вопросу, как мне казалось, сногсшибательному, не перестал жевать, посматривая на меня в ожидании развития темы.

– У нас, как у всех, только входящие бесплатны, а за исходящие придется платить и совсем не презренными дензнаками, – разъяснила Дуняшка, – тарификация грабительская, положа руку на сердце.

– Кровью, что ль платить?

– А хоть бы и кровью, – подтвердил гриф, – только это без разницы – кто же в здравом уме тебе такую возможность предоставит. Ты же сразу кляузничать начнешь, ябедничать по мелкому, да вопросы глупые задавать, потому как соображалка усохла, а в душе одна злоба непечатная..

Коньяк ли ударил в голову или правдивые слова грифа, но я стал терять прекрасное расположение духа. Мне их никогда не переспорить, не поддеть и не потому что их трое, а я один, а потому что балагуры мои совсем не шутят – сдохну я через одиннадцать дней, как и предписано. Мне вдруг захотелось заплакать, но я сдержался изо всех сил – что толку? Никто из присутствующих жалеть не будет, а слезы всегда требуют ответного сопереживания. Я поежился и вспомнил – когда вчера гроб с телом Мишки опускали в могилу, меня передернуло, я поймал себя на мысли, что ему, наверное, очень холодно будет лежать там, под слоем промозглой мартовской глины. Не хватало тепла на этом свете, так и на том не дождешься.

– Слушайте, а может быть, я не буду писать роман, все равно не успею, – со всей откровенностью спросил я соратников.

– Было бы желание. Сименон мог роман за неделю написать, по несколько глав за день строчил от руки карандашом. Вот что значит трудоспособность и недюжинная воля. – возразила крыса.

– В иных обстоятельствах и попытка засчитывается за результат, – черт выплюнул кость и стал вытирать руки о себя, покончив с едой.

– Ну посудите сами, какой из меня писатель? Если так необходимо чем-либо заняться, давайте я марки собирать начну, филателистом стану, раз уж попытка в зачет идет.

– Хорошая коллекция денег стоит и немалых, а у тебя бабла нет даже на альбом, – пригвоздил меня гриф.

– Кляссер называется, плюс еще лупа, пинцет, лампа ультрафиолетовая, – начала загибать пальцы образованная крыса, – Тут еще до марок траты – без штанов останешься.

Черт усмехнулся, поцыкал зубом, выковыривая ногтем мясо.

– Нет уж, мы не в поддавки играем. Раз уж назвался груздем, полезай в кузов. Обратно корова не доится.

– Братцы, – я развел руками, призывая весь белый свет в свидетели, – не бывает так – человек далекий от литературы и вдруг – бац, написал роман.

– Много ты знаешь, чего бывает, а чего быть не может. Тебя никто за язык не тянул, – съязвил гриф.

– Бывает, бывает, – махнула лапкой крыса. – Человек пьет, гуляет, колется, дурь нюхает, траву курит, грибы сушеные жрет, оргии непотребные закатывает с непутевыми девками, а потом вдруг раз и все, как отрезало. Соседям по дому улыбается, в метро женщинам место уступает, на субботнике самое тяжелое бревно на плечо, святость в глазах, смирение в речах, праведный образ жизни. А всех вокруг только ахают в невольном изумлении – уникум, уникум.

– Не верю я в мгновенное просветление. Все думают, что он преобразился моментально, а у него просто проблемы со здоровьем начались – торкнуло сердечко с утра, обмякли ноги, закружилась голова, вот он и сдрейфил, получив звонок с того света. Кому охота в собственной трусости признаваться, надо под свой страх базу подвести, оправдать липкий ужас никчемного существования. У тебя получается, сто лет ходил в лес, на опушке росла кривая осина с гнилыми корнями, а на утро вместо нее прекрасная березка зазеленела. Так и хочется обнять, прижаться шершавой щекой к бересте и заплакать от умиления. Сказки венского леса.

– А ведь, Никитин прав, согласись Дунька, – неожиданно поддержал меня черт.

– Иди в жопу, лиловая хомячья морда! – крыса как с цепи сорвалась, – пошлый циник, нет в тебе ни капли человеческого.

– Да откуда, Дунь, я ж черт.

– Ты уже который век болтаешься среди людей, пора бы начать их различать, пора бы отделять мух от котлет, как говорит Президент России, а у тебя все в кучу, – Дунька и не думала успокаиваться.

– Во-первых, на то, что говорит президент любой страны, мне глубоко наплевать – он не моя епархия, а то бы я ему быстро показал, где мухи, где котлеты, а где матерь Кузьмы. Во-вторых, что значит «в кучу»? Я, несмотря на выпитое, гляжу трезвыми глазами на род человеческий и он у меня не вызывает восхищения. В чем разница, хочешь знать? Никитин прав – человек жидко обделался от испуга, если ты называешь это прозрением, тогда записывай все человечество скопом в святые.

– Мать моя крыса! – не унималась Евдокия, – неважно, что явилось побудительным мотивом к действию, имеют значения только последствия.

– Отец мой черт! – вторил ей Варфаламей, – проветри мозги, они плесенью покрылись, – Значит, причина не считается, а главное итог?

– А тебе не один ли хрен, как творится подлость – с умыслом или по недоразумению?

– Не один, – назидательно сказал черт, – разные хрены, Дуня.

Я смотрел на них с восторгом, они в горячечном запале напоминали мне наши споры с Танькой или с Натальей, показалось – сейчас Дунька непременно плюнет в черта, что и произошло.

– Супостат мохнатый, – крикнула крыса и действительно плюнула Варфаламею в морду.

Черт не раздумывая ни секунды, схватил почти пустую бутылку коньяка и огрел ею Дуньку по башке. По законам физики, голова крысы должна было развалиться на части от соприкосновения со столь твердым объектом большего размера, однако Дунькина тыква устояла, разлетелась вдребезги бутылка. Все застыли в оцепенении и наконец-то обратили внимание на грифа, который стоял, покачиваясь на краю стола. Шарик икнул, взмахнул неудачно крыльями и упал вниз.

Мы втроем заглянули под стол.

– Пьян, как сапожник, – констатировал черт.

– Опять шею свернул, придется шину ставить, – как ни в чем ни бывало, добавила крыса, по-кошачьи облизывая коньяк с усов.

Я взял тщедушное тельце грифа на руки, оно было теплое, бешено колотилось слева и сердце мое заныло от жалости и необычайного прилива любви к уснувшей пьяной пичуге. Странное создание человек, готов убить ближнего, но в подъезде котенка подберет и молоком напоит из соски. Крыса в это время спорила с чертом – Варфаламей предлагал привязать к шее грифа карандаш, зафиксировав намертво, Дунька же, опасаясь, что Шарик свалится со стола вместе с карандашом на шее и еще чего-нибудь себе свернет, считала необходимым примотать всего грифа к металлическому стояку лампы и пусть он стоя выспится. Со стороны они выглядели как два ласковых гестаповца.

Работа закипела – я нашел узкий бумажный скотч, они прислонили грифа к лампе, затем черт залез сверху, сел чуть ниже плафона и держал Шарика ногами за голову, чтобы тот не упал, а Дунька бегала по кругу, напоминая дрессированную выдру в цирке, приматывала тело грифа к стояку лампы, тоже изогнутому своеобразно. Короче, прикрутили шею к вые. Управились они буквально за пару минут, при этом острили беззлобно в адрес грифа, подтрунивали друг над другом и, судя по сноровке, было видно – такие проделки входят в обязательное меню их развлечений.

Зачем они нахально и без cпроса расположились в моей жизни, внеся сплошной раздрай, влетели на полных парусах в спокойную гавань, не продуваемую ветрами событий? Причем, черт впервые вылез из стены именно в тот день, когда убили Мишку. Варфаламей нарисовался с утра, а друга моего грохнули двумя часами позже – получается, что в начале был черт.

Не удивительно – зло всегда первично, сначала является нечистая сила, а следом уже идут пакости разных калибров. Конечно, мое существование становилось все более тошнотворным и бессмысленным, последние полгода я только тем и занимался, что коптил небо, что сумасшедший паровоз с дюжиной обезумевших кочегаров. Отношения с родными и близкими окончательно зашли в тупик – я не знал, что им сказать, да и не понимал необходимости разговора, они же, как мне представлялось, не искали возможности убедить меня в обратном. Безусловно, мне нужна была встряска, но, черт возьми, не такая. В стоячее болото достаточно кинуть камень, чтобы пошли круги. Если можно погрозить пальцем, излишне стучать кулаком по столу, а тем более бить в морду.

Последняя неделя превратилась в сущий бардак, непонятную кутерьму с неясным исходом – я постоянно куда-то еду, с кем-то встречаюсь, провожу время, по большей части, в пустопорожних разговорах, ни к чему не ведущих и ничему не обязывающих. Самое обидное, что инициатива не на моей стороне, я все равно остаюсь ведомым, ленивым скучающим псом, лающим в ответ на громыхнувщую щеколду. Может я и вправду разучился думать, но у меня никак не получается связать все недавние события в единую нить или расставить их в нужном порядке по значимости произошедшего.

Ладно, пусть черт будет первое, второе – гибель Мишки, на компот – собственная смерть, только сдается мне, что закусок на званом ужине значительно больше и гостей наприглашали ораву еще до появления черта. Варево могло булькать давно, судя по внезапно проявившейся взаимной неприязни моих женщин.

– Так на чем мы остановились, – спросила крыса, вспрыгнул вслед за чертом на стол.

– На разных хренах, Дуня, – черт подтянул к себе бутылку и налил в стопку вина.

– Ах да! Так вот, что ни делай – хрен один.

– Ты хотела сказать – ни один ли хрен, что только не делай, – ухмыльнулся Варфаламей.

– А что совой об пень, что пнем об сову, – моментально парировала крыса.

Мне показалось, что сейчас они опять взявшись за руки, побегут в бесконечную тьму заезженного спора, и я поспешил вернуть разговор на прежние рельсы.

– Мотивация важна, как ни крути, – вставил я свои пять копеек.

– Воот, – черт сделал царственный жест в мою сторону или мне так привиделось, – Никитин хоть и недалекого ума, но соображает, что к чему. А ты, Дуня, чертишь слишком простые схемы, рисуешь круг там, где надо башню строить многоэтажную.

– Это почему? – крыса казалась искренне заинтересованной таким поворотом – только что налитую рюмку поставила на стол и застыла в ожидании развернутого ответа.