Текст книги "Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 1"

Автор книги: Дмитрий Быстролетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

Глава 6. Счастливый этап кончается

Наши вагоны катились все дальше и дальше на запад. Стало теплее. Снег почти исчез; зима сменилась поздней осенью. И, наконец, нас отцепили и загнали в тупик. Приехали!

Станция Мариинск. Выгрузка. Опять телеги с недвижимыми людьми и меж штыков и собак – ряды слепых и безруких, отекших, как пузыри с водой, и высохших в щепы. Мы прибыли в Сибирский исправительно-трудовой лагерь особого назначения – восстановительный лагерь для инвалидов и переутомленных. В лагерь-санаторий!

Прохладный серый день. Ветер гонит низкие тучи гряда за грядой, бесконечные серые с черными краями тучи, упирающиеся вдали в туманный горизонт. Перед нами дорога – широкая, прямая. Сибирский тракт. В первом ряду, держа под руки двух калек, я иду навстречу ветру и редким, крупным брызгам дождя. Сколько лет ходят арестантские ноги по этим дорогам под такими серыми тучами? Московская тюрьма и Норильский лагерь – это лишь случайные и легковесные остановки. Это было и прошло. Теперь настало главное. Я иду по широкому тракту меж серых шинелей, штыков и собак и знаю, только теперь всем сердцем чую окончательную правду положения: я – сибирский заключенный. Передо мной дорога в туман. И шагать мне положено немало, до смерти…

А вот и распред: серый дощатый забор, ржавая проволока. Этап останавливают. Ворота распахиваются. Солдаты выносят столы для конвертов. Сейчас начнется многочасовая проверка. Те, кто пришел пешком, бессильно валятся на мокрую бурую траву.

Высокий начальник в хорошем темном кожаном пальто обходит ряды заключенных, торопливо и негромко спрашивает:

– У кого на руках деньги, часы, кресты и другие ценности? Сдавайте их в бухгалтерию под расписку!

В руках у него – книжечка талонов. Получая что-нибудь, он аккуратно выдает владельцу сданного добра талоны с номером и печатью. Собирает не истраченные в Красноярске деньги, несколько серебряных крестиков и двое часов. Исчезает в воротах. На столах уже груда конвертов. Из ворот начинает выходить начальство.

– Здесь был один гад в кожанке? – кричит по рядам прибывших человек в новенькой телогрейке, явно заключенный нарядчик. – И вы ему отдали всю мазуту? Вот фраеры! Малахольные бараны! Это же наш главный вор: смыл с крючка в передней у начальника его пальто и фуражку и обработал вас! А книжечку с талонами украл из бухгалтерии! Говорю – бараны!

Спорить бесполезно – этот нарядчик такой же бандит, как и вор в пальто начальника: они работают вместе. Первый скрылся в зоне, второму поручат его искать там… Хе-хе-хе! Подарочек получат и надзиратели у ворот. Лучше молчать! И все молчат.

Наконец мы в зоне. Нарядчик показывает отведенные для этапа бараки. Но нам не до них. Мы бежим в уборную – первую настоящую уборную за полтора месяца! Какое оживление на лицах! Все похожи на именинников. Вот мы рассаживаемся в длинных загородках двумя рядами по десять человек в ряд, спиной друг к другу. Вдруг вбегают два блатных с бельевой корзиной. Они быстро сдергивают с наших голов лохматые волчьи шапки, почему-то выданные нам в Норильске, кидают их в корзину и исчезают.

– Что это? Куда они побежали с шапками?

– Это Сиблаговский санаторий, ребята. Поживете здесь, увидите побольше, – добродушно ухмыляется здешний житель, случайно зашедший в уборную. – А шапки ваши пойдут на продажу в соседние колхозы: там они нарасхват!

Удовольствие испорчено. Шапки были хороши, без них на голове пусто и холодно. «Шапки были романтичны, – думал я с сожалением. – Таких уж больше не получить. Черт знает что: подобных номеров воры не откалывали в Норильске. Там был какой-то порядок. Вот тебе и санаторий!» Медленно выхожу из уборной. Я очень ослабел за эти полтора месяца: иду и покачиваюсь. Мимо пробегают два самоохранника с большими палками. Один поворачивается и с размаху бьет меня палкой по голове. Секунда – и я лежу лицом в потеках мочи. Сука носком валенка поворачивает мою голову лицом вверх. Как издали или сквозь сон я слышу:

– Он? А может, нет? Тот был вроде из себя носатее?

– Не он. Тот был в личности куда мордастее!

И самоохранники бегут дальше. Я лежу на земле и не могу подняться.

– Этапники! Норильские! В баню! Марш! Живо!

Опять суки, но другие, меня поднимают, волочат в баню и бросают на лавку. Я постепенно прихожу в себя – вижу знакомые лица, клубы пара, чувствую запах чистого дерева и мыла.

Сильные руки швыряют нас в очередь. Мы надеваем наше тряпье на большие железные кольца и сдаем его в прожарку – это дезинсекция на случай наличия вшей: в советских лагерях вшивости нет. Потом нас толкают в другую очередь: десяток урок, щедро поддавая под ребра пинки, быстро скребут наши головы и лобки щербатыми бритвами, похожими на пилы. Все? Слава богу, с медициной кончено! Нам раздают шайки, воду и мыло.

Я много раз мылся до этого и после. Но баня после полуторамесячного этапа! Хо-хо! Это что-то особенное: сверху на тело течет чистая горячая вода, а книзу по ногам ползет жижа – смесь брызг мочи, трескового супа, крови из свежих ран на барже и холодной трупной крови с обеденных столов в Красноярском общежитии, мерзлой испарины и горячего чая с перцовкой – всего, всего, через что может пройти тело заключенного в счастливом этапе. Струйки текут по телу, бегут по груди и спине, животу и ногам, но я не чувствую их: это не вода, так ласкать могут только нежные девичьи ручки, только маленькие розовые пальчики, преисполненные любви! Я закрыл глаза и отдался бурным переживаниям счастья: мойка оказалась не сладостью – это было сладострастие!

Раскаленные кольца разогнуты руками прожарщика в толстых дымящихся рукавицах. Горячее, клубящееся дымом зловонное барахло напялено на чистое тело. Жар теперь пронизывает его насквозь и доходит до сердца: я горю, источаю тепло, как живая печь! Есть же на свете сильные ощущения физической радости, доведенной до болезненного экстаза…

Четыре руки подхватывают меня на пути в барак и волокут куда-то в темноту. Вот подозрительная избушка. Дверь раскрыта, и меня вталкивают внутрь. Я мгновенно начинаю клевать носом.

Старый надзиратель в бабьей кацавейке поверх гимнастерки стоит у печи с трубкой во рту.

– Што, и ты, сукин сын, воровать начал, а? Грабить?

Старичок укоризненно смотрит на меня слезящимися глазками и качает головой.

– Нехорошо! Давайте его в камеру!

Два самоохранника открывают железную дверь, берут меня за руки – один за правую, другой за левую, раскачивают и швыряют внутрь. Еще на лету, прежде чем ударился о мерзлую стену, я слышу сзади другие веселые голоса:

– Вот он, гражданин начальник! Сознался с ходу, а здеся и та самая рубашка. Была у его под телогрейкой, у гада!

Меня поднимают и тащат из камеры.

– Что ж ты путаешься, сукин сын, не в свое дело? – добродушно мямлит начальник изолятора, не вынимая трубки изо рта. – Путаник, право дело говорю: путаник! Давайте его отселева!

И меня дают.

Дверь наружу распахивают, два самоохранника берут один за правую, другой за левую руку, долго раскачивают и, наконец, выстреливают вон, в темноту. Я долго лечу куда-то уже совсем сонный и потом шлепаюсь в грязь, прикрытую снегом: к ночи похолодало. Лежу и начинаю засыпать. Чувствую, как ледяная вода обжигает распаренную грудь. Непреодолимо хочется уснуть. «Нельзя, – думаю, – простужусь и загнусь в два счета. Ослабел в этапе. Будет пневмония». Я ползу – сначала на четвереньках и с закрытыми глазами, потом прихожу в себя: становлюсь на ноги и плетусь в назначенный мне второй барак.

У входа дневальные и староста. Все с палками.

– С этапа? Как фамилия? Правильно. Иди вот туда. Лезь на третий ярус, там теплее.

Я долго лезу и никак не могу долезть – лезу как на высоченный кипарис. Кажется, ему нет конца. Перебираю ногами, а подняться выше нет сил. Наконец, ложусь животом на доски верхнего яруса, чуть подтягиваюсь дальше одной ногой, но засыпаю – хорошо чувствую, что другая нога осталась висеть в проходе, но поднять ее не могу. Сквозь сон слышу суровый голос надзирателя и ответы старосты: это проверка. Сплю опять – нога уже наверху, кто-то, проходя мимо, забросил ее. Но добраться до изголовья и снять ботинки нет сил. Чувствую быстрое беганье по телу женских пальцев. Голос ласково шепчет мне в ухо:

– Товарищ, милый, в Норильске не знали Нюрку Волкову? На третьем лагпункте? Это моя сестренка! Тоже сидит по пятьдесят восьмой!

А опытные пальчики шарят по тем местам, где могут быть спрятаны деньги. Сквозь сладкий сон я думаю: «Врешь, сучка, нет у тебя сестры в Норильске, а если и есть, так не по пятьдесят восьмой!» Потом тот же голос говорит в пространство:

– Слазь, Катька. Этот сухой. Лезем дальше!

Потом явились грабить урки. Их ждали и встретили палками. Что-то летело на пол и звенело, кто-то кричал. Наконец, кончилось и это. Я проснулся ночью. В бараке было тихо. Ровно сопели спящие люди, где-то у входа тихо напевал ночной дневальный.

Я подтянулся. Снял ботинки. Подложил их под висок и щеку и заснул. Но засыпая, на несколько секунд вдруг еще раз ощутил прилив необыкновенной радости. Вытянулся и прижался телом к пахнувшим карболкой доскам.

И мне показалось тогда, что я похож на утлого пловца, который нашел в себе силы выбраться из смертоносной ледяной пучины: выполз на теплые камни, закрыл глаза, благодарно улыбнулся и прижался лицом к груди матери-земли.

Москва. Март 1965 г.

СВЕТ ВДАЛЕКЕ. Книга четвертая

Рукопись книги не найдена. РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ?!

Продолжение следует…

Фотоматериалы

Форзац 1: фотографии печатаются с разрешения музея «Освоения и развития Норильска и Норильского края»

Форзац 2: работы Д.А. Быстролётова Фотокопии документов, приведенных в тексте, предоставлены Центром общественных связей КГБ СССР