Текст книги "Ось ординат"

Автор книги: Дмитрий Алейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Проводница не спешила на свой пост. Она продолжала вглядываться в Славин затылок, как эксперт в отпечаток пальца, и вглядывалась до тех пор, пока не отшатнулась в ужасе:

– Ой! Вспомнила!

– Что еще? – Слава недовольно обернулся и тут сообразил, в чем дело. Где она могла видеть его лицо? Да ясно где: на вокзале, на стенде «Их разыскивает милиция». Может быть, с проводниками даже проводят соответствующие инструктажи. Наверняка проводят. И что теперь? Бежать? А если эта кустодиевская Венера решится его задержать? Черт, скорее всего это ей удастся, если только она решится на этот подвиг. А почему нет? Сибирский народ – публика решительная, с рогатиной на медведя ходит, с веревкой на рысь, с бутылкой водки – на Полюс, с листом чертополоха – до ветру…

Проводница меж тем отняла руку ото рта и сообщила:

– Вы в «Смаке» выступали, у Макаревича. Готовили картошку в апельсиновом соке.

Слава, уже слышавший звон наручников и топот форменных ботинок, едва не сполз на пол.

– Уговорили. Готовил, – выдохнул он, смахивая выступивший на лбу пот.

– Вот! – проводница радостно рубанула воздух указательным пальцем. – А я все думала, откуда мне ваше лицо так знакомо? Всю дорогу думаю, думаю… Спросить вроде неудобно? А что, картошка в апельсинах действительно вкусно?

Слава вяло кивнул:

– Не то слово.

Проводница придвинулась ближе:

– Запишете мне рецепт? Сейчас станция, потом я чай разнесу, а потом… Заходите ко мне в купе. Я без сменщицы еду. У меня кофе есть…

Поезд дернулся, остановившись, Слава качнулся и больно ударился плечом о крюк. Словно сам поезд толкнул пассажира. Словно сама Судьба ткнула парня в плечо.

И Слава пошел, подчиняясь этому знаку. Просто развернулся и пошел. Выпрыгнул из вагона, прошел через перрон, миновал завалившееся набекрень здание касс и «навес ожидания». Он шагал, не оглядываясь на поезд и почти не разбирая дороги. В неизвестность, почти в никуда.

Проводница некоторое время смотрела ему вслед, потом неуверенно окликнула:

– Эй! Две минуты всего стоим!

Странный пассажир не обернулся и даже не подал виду, что услышал ее.

Нечасто нынче спрыгивают с поезда посреди пути, а еще реже спрыгивают без того, чтобы угодить башкой прямиком под встречный товарняк. Под товарняк – еще куда ни шло, но чтобы вот так, за здорово живешь, из купейного да в тайгу?

Тем не менее скоро стало очевидно, что обладатель рецепта решил не возвращаться.

Проводница дернула округлым плечом и, прежде чем захлопнуть дверь вагона, процедила презрительно:

– Подумаешь, богема!

В этот час перед заходом солнца мошкары не так много, и можно посидеть на завалинке, просто попыхивая сигаретой. Где-то через час кровососов налетит столько, что никакой дым их не остановит.

Слава сидел на завалинке и дымил, без восторга и вдохновения уставившись на заливающий верхушки сосен закат. Нет, на свежем воздухе в нем не проснулись ни поэт, ни художник; на закат он смотрел лишь потому, что смотреть в этой местности больше не на что, а привычка пялиться в телевизор на сон грядущий осталась.

Одет Слава по местной моде: резиновые чулки химзащиты поверх валенок, ватные танковые штаны, камуфляж которых почти потерялся под многочисленными заплатками, китайский пуховик, давно лишившийся пуха, шапка, то ли засалившаяся донельзя, то ли сшитая уже из дохлой лисы.

Парень не только одет, как местные, не только свыкся с их укладом и бытом, он начал изучать повадки аборигенов и приспосабливаться к ним. Вот сейчас, услышав за углом избы неровный шаркающий шаг, сопровождающийся натужным сопением, Слава проворно «забычковал» свой «Честерфилд» и опустил окурок в щель между бревен.

Ровно через секунду из-за угла появился его сосед, Магний Изокович, которого сам Слава про себя величал коротко и звонко – Мазай.

Мазай никогда не перемещался с пустыми руками. Вот и сейчас в одной руке у него – польское пластиковое очко с треснувшей крышкой, в другой – скрученная газета. Мазай тяжело опустился рядом с парнем. Посидел немного, глядя на тот же закат, что и Слава, потом поднял руку с очком и молвил, не поворачивая головы:

– Вишь, какую дырку добыл. Сменял у егеря, ядрить его… Легкая. Можно с собой уносить.

Слава тоже не оторвался от заката. Главным образом оттого, что опасался, как бы дед не унюхал дорогой табак.

– Зачем ее уносить? – спросил парень вяло.

Мазай оживился:

– Зачем?! Чтобы не сперли, ядрить-контузить!

Слава восторга не разделил:

– Кто же ее тут сопрет? Какой смысл? Ведь все равно увидишь, кто с ней в сортир ходит.

Некоторое время они сидели. Мазай обдумывал услышанное, Славе просто спешить было некуда. Нарушил паузу Мазай:

– Оно, конечно. Вы, городские, в таких вопросах люди опытные. Из своих никто не возьмет. А забредет кто чужой?

Слава искренне восхитился предусмотрительностью деда:

– ЗАБРЕДЕТ?! Триста километров до железки, пятьсот до шоссе. КТО же это ЗАБРЕДЕТ?

Снова возникла пауза, Мазай добросовестно обдумал вопрос.

– И то, – наконец согласился, было, он, но тотчас поправился. – Не больно-то до нас доберешься. Но ты ж дошел. И если кто еще забредет, то потом ищи его…

Слава резко устал от этого спора и ограничился многозначительным взглядом и недвусмысленным движением бровей.

Еще помолчали, после чего Мазай перешел к главной цели своего визита:

– А что, не осталось сигаретки у тебя?

– Кончились давно, – не напрягаясь, соврал Слава.

– Жалко, – признался дед. – Интересные были сигаретки. Я в последнее время очень кашляю от самосада. А ведь бывало… Кстати. Тут у меня газетка. Вишь как, один хлопец наследство получил. Какой-то псих арабский завещал ему миллиард. Ни с того ни с сего. Фотография тут имеется. И главное, что не могут этого парня никак найти. А парень-то на тебя похож.

Слава среагировал не сразу. Сначала хотел дождаться, пока успокоится сердце, но кровяной насос молотил все быстрее. В любом случае местный обычай предписывал выдержать паузу.

– Дай-ка глянуть, – парень неспешно протянул предательски дрогнувшую руку.

– А что, сигареткой ли не угостишь? – ушлый пердун не спешил расставаться со своей газетой.

– Кончились, – напомнил Слава и выхватил газету.

– Ну, да. Я ж спрашивал! – притворно спохватился дед. – Чего шуршишь-то? «Пропахший наследник».

– Пропавший! – в сердцах поправил его Слава, всматриваясь в снимок. Когда он всмотрелся, разочарованию его не было предела. – Бля, дед, это же негр!

Мазай, ничуть не смутившись, пожал плечами:

– Да я не разбираюсь. Я гляжу, что вроде тоже молодой, с челкой, а уж негр или нет…

Слава уже углубился в другие статьи. Давно он не держал в руках центральных газет.

– Дед, а откуда тут газеты?

Мазаю вопрос странен:

– Так газет у нас хватает. У меня вон в сарае их…

Слава посмотрел на дату. Сплюнул, отбросил газету деду на колени и откинулся на спину. Что за страна?! Что за люди?! Уж каким себя хитрецом не считал Слава, но едва не попался на такую примитивную уловку! Не приходится удивляться, что Наполеон увяз в Руси по самые… впрочем, он был маленького роста, так что увяз, надо понимать, по грудь, по самые ордена.

Мазай подобрал газетный лист и начал отрывать край на самокрутку.

– Очень сухая бумага, даже в нужник не годится, – сообщил он беззлобно. – И табачок… кхе. Раньше-то шел за милую душу, а теперь, вишь, легкие слабые стали. Жалко, что нет у тебя сигаретки-то. Но если найдешь – побалуй старика… А вот скажи, мил человек, ты в Японии был?

– Нет, – сказал Слава, не выдерживая положенной паузы и не открывая глаз.

– Хм. Я вот надысь слыхал, эта самая Япония хочет у нас острова отобрать. Врут поди?

– Конечно, врут, – кивнул Слава. – Не нужны им острова. Они и свои отдадут, если наши выдадут им одного матерого разведчика. Кличка Палица.

– Вона как… а коли они свои острова отдадут, так где сами проживать будут?

– А с этим агентом они не пропадут.

– Ну, да. Небось к нам переселятся. Вон, как китайцы. Понастроят делянок… – он завернул свою «ножку» и обратился к собеседнику:

– Тебе скрутить? Чай, так и не навострился…

Есть в этих людях что-то положительное. Слава чуть улыбнулся и кивнул:

– Давай.

В тайге время тянется, как еловая смола. Мало-помалу отвыкаешь считать числа, замечать дни недели, так что трудно сказать, как долго еще скрывался в своем покосившемся домишке Слава. Но как-то ночью – это точно была ночь, потому что времена года и время суток даже в тайге не путаются – Слава поднялся, чтобы добраться до удобств во дворе. К ним, к удобствам во дворе, Слава так и не привык. Не беда еще выбежать спросонья во двор, но вот выбежать, чтобы угостить окрестных комаров, без меры обидно.

Слава накинул на плечи свой пуховик, сунул ноги в валенки, достал из-под досочки последнюю пачку «честера» с последней сигаретой. Поколебавшись, положил заначку на место, рядом с совершенно бесполезными в этих краях сорока девятью тысячами евро. Не хотелось тратить последнюю порцию хорошего табака так бездарно, ради того, чтобы избавиться от десятка мелких укусов, хотелось раскурить ее неспешно, с толком, пропустив через себя каждую молекулу никотина.

Слава выбежал в сени, откинул полено, подпиравшее покосившуюся дверь. Тяжелая створка сама подалась внутрь, и парень обомлел: на фоне ночного неба ясно выделялись два силуэта. На пороге Славиной избушки стояли мужчины в черных костюмах, черных очках, в безупречно белых рубашках. Появление роты спецназа в полной выкладке не произвело бы подобного впечатления, как эти двое в безупречно выглаженных сорочках и тускло поблескивающих ботинках черной кожи.

– Вячеслав Николаевич? – спросил один из них густым баритоном.

Вместо ответа Слава громко сглотнул. Так громко, что где-то за околицей ему ответила ночная птица.

– А мы к вам по делу, – сообщил гость.

Второй гость тоже решил принять участие в беседе и добавил:

– По важному делу. Мы…

Слава вдруг замахал руками. Его прямо-таки скрючило от смеха, вызванного дурацкой мыслью, нелепой догадкой о цели визита этих людей. Да и догадкой-то это не назовешь, так, бред, ребячество.

Ночные гости, не меняя поз, недоуменно переглянулись, но не стали ни вмешиваться в Славино веселье, ни пресекать его.

Слава же разошелся не на шутку: он обливался слезами, приседал, корчился, показывая на гостей пальцем, пока один из них не попытался внести некоторую ясность в происходящее:

– А?..

Слава отчаянно замахал руками:

– Не говорите ничего! Я сам угадаю. Вы – «люди в черном»? Пришли арестовать меня по обвинению в межпланетном терроризме. Я угадал?

Гости переглянулись, снова воззрились на Славу. Слава посмотрел на них. Ни тени улыбки, ни отсвета растерянности в лицах. Напротив, эти двое смотрели на Славу испытующе и сосредоточенно.

Приступ смеха сошел на нет. Не вызывали эти странные гости улыбки. Слава с опаской взглянул на их неправдоподобно черные в этой глухомани ботинки, на пыльную дорогу, где непременно должны были отпечататься, но не отпечатались следы.

Трое мужчин долго смотрели друг на друга сквозь густые сумерки, и ни один не издал ни звука. Потом все трое, не сговариваясь, подняли глаза к усыпанному алмазной перхотью ночному небу, не замутненному ни единым облаком, ни даже струйкой табачного дыма.

Слава сразу нашел над головой самую яркую звезду. И звезда подмигнула, как это часто случается со звездами. То ли ему подмигнула, то ли странным людям в очень черных ботинках…

РАЗВОД ПО-НАШЕМУ

Странно было видеть Катьку в таком виде, да еще привязанной за руки и за ноги к табуретке.

Нет, не ту Катьку, что работает с Носатым и теми ментами у Ленинградского вокзала. И не Катьку по прозвищу Чайхана. Чайхану привязать никаких веревок не хватит, и даже если прикрепить ее к табурету, тот раскинет ножки в стороны.

А речь про совсем другую Катьку. Она вообще не в теме, поэтому даже кликухи не имеет. Просто забористая девчонка, подруга Миши Ленивца. Ну, может, слово «подруга» не совсем подходит к этому случаю, потому что Кате – неполных двадцать, а Мише, наверное, полтинник. Да и по части мозгов эти двое в разных весовых категориях: Миша – мужик категорически неглупый и с таким опытом, что не стесняйтесь сочувствовать, а у Катьки еще детство играет в… Короче, везде еще играет детство, и никак Катька не может повзрослеть и начать для смеху контролировать свои конечности, язык, например. Такое иной раз ляпнет, что хоть на диспансеризацию записывайся.

Самый веселый ее ляп случился перед прошлым Новым годом, когда прямо в кабак, где Миша с другими большими пацанами уже начинал накачиваться горючими смесями, явились двое в позорных пиджаках. Похваставшись всем красными книжками чуть потолще пенсионного удостоверения, эта сладкая парочка начала задавать Мише вопросы насчет одного барыги, которого Миша, между нами говоря, еще неделю назад затолкал в люк канализации, а вынуть забыл. В общем, Мишу стали спрашивать, как давно он видел последний раз живым то, что походило теперь на брикет замороженных потрохов. Миша начал морщить лоб в том ракурсе, что вообще не был знаком с потерпевшим. И тут Катька, выпустив изо рта соломинку от коктейля, влезает в разговор:

– Как же, Мишка? Это же тот самый дядя со смешными бровями! Ты еще загадывал ему какую-то загадку с числами и процентами! Ну, помнишь, когда Боря-Дуболом провожал его до дверей, то он потешно махал руками и зажимал платком разбитый нос?

Короче, пришлось Мише раскошеливаться на новогодний подарок своим незваным гостям, чтобы они не обращали внимания на этот пьяный лепет неразумной девочки.

Никто тогда не сомневался, что Миша сбросит Катьку с подножки трамвая, но нет, ничего такого не случилось. Миша оставил эту дичь подле себя и время от времени появлялся в ее обществе на людях. Однако в дни, когда он бывал без нее, Миша не стеснялся в грубых словах в Катькин адрес и еще не стеснялся по части разных других девиц и дамочек постарше, которые липли, стоило ему достать свой тугой лопатник, как мухи на специальную бумагу, еще свисающую кое-где со складских потолков. Да и в присутствии Катьки Миша не напрягал язык комплиментами, скорее наоборот.

В общем, мнение, что насчет дружбы тут глухо, разделяли все, кто умел думать. Так, разменный вариант, проходная пешка.

Хотя, помнится, Миша «по дружбе» проталкивал Катьку в какой-то там сериал на главную роль. Катька там не показалась. На первых же пробах (теперь это зовется кастингом) главный барвинок по подбору актеров ткнул в Катьку накрашенным ногтем и манерно надул обведенные губки. Это означало, что Катька категорически не подходит. Миша пробовал позвонить «кастингисту», но тот бросил трубку, так и не поняв, с кем говорит.

Миша запомнил такое к себе отношение. На следующий день или через пару дней киношный идиот собирался поехать на студию в своем новом «Феррари». Нарядился в разноцветный пиджак сорока шести оттенков. Сел в водительское кресло белой кожи. Завел двигатель. Он даже нажал на педаль газа, но так никуда и не поехал, потому что прямо под водительским сиденьем рванула бомба оригинальной конструкции, и пижоном забрызгало не только развороченный салон, но и всю округу в радиусе пятнадцати метров. Дальше всего в направлении студии пролетели его яйца, и этот казус обошелся Мише в лишние пятьдесят баксов, потому что Миша поспорил с одним типом, что вскрытие вообще не обнаружит у «кастингиста» гениталий.

Ну, вообще-то про спор насчет яиц – это история из третьих рук, так что за достоверность ручаться трудно. Про Мишу Ленивца вообще ходит масса всяких подобных баек, и угадать, где правда, где полуправда, а где вообще полба на болотной водичке, почти невозможно. И у самого Миши не спросишь, потому что он может как бы не расслышать, а переспрашивать придется уже через резиновый шланг с глубины двух с половиной метров, когда чужая биография будет волновать меньше всего.

Да, Миша Ленивец не из тех, кто любит трепать языком и рассказывать, какой он замечательный и крутой парень. Миша Ленивец из тех, про кого много болтают другие, и неизвестно еще, хватает ли фантазии рассказчиков на то, чтобы переплюнуть историю этого человека.

Миша Ленивец не из блатных. Миша пришел в криминал в конце восьмидесятых, когда обломался после армии восстанавливаться в институте и отправился искать легких денег. Со своими двумястами сантиметров роста Миша быстро закорешился с одной бригадой, избавлявшей лихачей при одном вокзале от конкурентов и прочих неприятностей. Только эффективность этой бригады в итоге оказалась невысока. Они справлялись со своей задачей немногим лучше шампуня от перхоти, и подшефные не слишком охотно отстегивали им за прикрытие. А потом на вокзал пришли солнцевские, и шоферня тотчас перекинулась под их знамена. Война за передел не состоялась, потому что бригаде, в которой состоял Миша, быстро переломали носы и пальцы. Уцелел только один нос. Сами понимаете, чей. До него не смогли дотянутся сразу, а сбить Мишу с ног оказалось делом неперспективным.

Примерно год после этой истории Миша «ходил по рукам», вписываясь то за одних, то за других. В те давние годы стволы еще не были таким же обычным делом, как сегодня, и многие вопросы решались при помощи кулаков, кусков арматуры и прочего хлама, который пятьсот лет считается дурным тоном, но не требует никаких справок и разрешений. Так вот Мишин кулак стоил в ближнем бою кувалды, плюс имел то преимущество, что доставать его не требовалось и спрятать в случае шмона – легче легкого.

В общем, Миша некоторое время трудился кулачным бойцом. Потом какое-то время трудился просто присутствующим на всяких там стрелках. Репутация у него образовалась серьезная, и одно только присутствие Мишино производило на всех впечатление.

Потом народ стал обзаводиться стволами, и физическая подготовка утратила актуальность. В каком-то смысле даже наоборот: в большую мускулистую тушу проще попасть, чем в вертлявую мелочь.

Смешно вспомнить те первые огнестрельные дни. Мало кто умел обращаться с адскими машинками, и рукоятка «пушки» еще не грела ладонь, а жгла, потому что мало кто обладал достаточно толстым кишечником, чтобы вот так запросто вскинуть ствол и легонько шевельнуть указательным пальцем, да и поставить точку в чьей-то короткой биографии.

Это теперь по родным просторам носятся отморозки, для которых что в человека палить, что в носу ковырять – занятия одинаково волнительные. А в те годы жизнь человеческая еще чего-то стоила. Ну, нос сломать, ну, почки опустить, ну, зубы из обоймы повыбить, но чтоб за здорово живешь на погост отправить, – это было не копеечным мероприятием.

Но боялись стрельбы очень. И если кто руку совал в карман или под пальто – к нему весь интерес: что достанет?

И вот Миша как-то оказался на одном глобальном толковище, где сошлись аж три знатных компании, чтобы поделить как-то новый вещевой рынок. Примечательно, что Мишу-то пригласили не за кого-то, а так, для блезиру. Что-то вроде народного дружинника, чтобы, так сказать, напомнить участникам встречи о необходимости и пользе соблюдения порядка.

Встреча выдалась жаркая, напряженная. В какой-то момент прозвучало излишне резкое слово, которое кто-то из присутствующих очень уж близко принял к сердцу. Дальше – больше, и началась сначала перепалка, потом склока, а потом блеснуло лезвие ножа, вслед за которым повыскакивали из загашников разномастные пушки от ржавого нагана до новенького «смит-енд-вессона». Повисла небольшая пауза по причине естественной боязни играть в такие гнилые игры, и какое-то мгновение казалось, что обойдется.

Не обошлось, и в начавшейся пальбе главными мишенями стали как раз счастливые обладатели стволов, представлявшие наибольшую опасность. Великана Мишу, в карман рук не совавшего, никто и внимания не удостоил, палили по тем, кто палил.

Меньше минуты ушло у крутых ребят на то, чтобы ухлопать друг друга напрочь.

Миша остался памятником стоять на поле боя. Ему оставалось только вырубить оставшегося в живых последнего стрелка, который раз пять щелкнул в Мишину сторону опустевшим «макаровым», выказав таким образом самые недобрые намерения.

Этим ударом Миша избавил район от криминальных структур, но, поскольку свято место пусто не бывает, тут же сколотил новую структуру, которую сам же и возглавил за неимением возражающих. Кстати, Миша, не будь дурак, умыкнул с места бойни половину волын получше, обеспечив себе фантастический по тем временам арсенал.

Теперь Миша уже живая легенда, и молодые пацаны смотрят на него как на… даже и не знаю, с кем сравнить. Или с чем. Наверное, так они посмотрели бы на тень Аль Капоне, возникшую над рулеточным столом: и круто, и страшно, и хочется примазаться, войти в доверие пока не началось. Потому, что когда начнется, будет поздно объяснять расклад, изучать приемы рукопашного боя или прятаться. Если Миша начинает разборки – это туши свет.

Может, слышали про кафе «Савраска»? Не слышали. И не услышите. Потому, что до той истории эта тошниловка ничем не выделялась, а потом сравнялась с землей так быстро, что дело взял под контроль доживающий свое КГБ, а уфологов приходилось отгонять от руин палкой. Количество трупов, извлеченных из-под руин определяли по челюстям, потому что разобрать, где чьи конечности не представлялось возможным. А всего-то и делов, что набили там лицо Мишиному посыльному.

Или был случай, Мише пришлось удирать по кустам от автоматных очередей. Приехал он тогда на стрелку и нарвался на беспредельных. Трех ребят потерял и шрам на плече заработал. Уж он устроил в ту зиму охоту. От Москвы до Нальчика могилок накопали не считано. Всех, кто виноват, кто замешан был, кто что-то знал, но не сразу рассказал, кто не так глянул…

На Москве даже сходняк был: увещевали Мишу, чтоб остыл, не порол горячку. Лишняя кровь всегда боком выходит. Вроде уговорили. Хотя главного миротворца и выловили потом из реки, но никто на Ленивца этот труп уже не вешал. Зима была. Кому охота в реку нырять, темечком лед долбить?

Короче, понятно, что за козырь этот Миша Ленивец. И потому все при нем молчали в тряпочку. И главного кореша его, Руслана, либо стороной обходили, либо с рук у него ели, чтобы, если что, через Руслана защиты искать. Ну, и Катьку не трогал никто. Не в том смысле, что руками не трогал – упаси Боже! – а старались поддерживать с ней как бы дружбу и нейтралитет. Не хватало еще, чтобы Миша заподозрил кого-нибудь в поползновениях на свою девочку! Если просто прибьет – спасибо.

И выходило, что Катька вроде Руслана фигура. Неприкасаемая. Даже еще неизвестно, кто из этих двоих неприкасаемей. Помнится, случился эпизод, когда Катька вцепилась Руслану когтями в щеку, а тот приложил ей в правый глаз, да так приложил, что не понять стало, где глаз, где ухо, а где вообще ноздря. И ничего, без последствий. Хотя Миша должен был бабу свою на место поставить. Однако ж…

Даже теперь, стоя над Катькой, все участники экзекуции ощущали легкое недомогание от щекочущего под мышками страха. Несильного, но неприятного. Этакий «жим-жим» с усиками. Потому что, хотя действовали они по прямому распоряжению Миши Ленивца, но действовали-то они с той самой Катькой, которой два года сходило с рук абсолютно все. Трудно объяснить, отчего возникал этот страх: то ли от опасения, что Миша передумает и решит вернуть Катьку с того света на этот, то ли еще от чего, но боялись все Мишиного гнева. Боялись сделать что-то не так и попасть в опалу. А Мишина опала, как все поняли – почти могила.

А ведь было, что Катька и в самого Ленивца пепельницей перламутровой запустила. В плечо попала. Миша ее потом за волосы из кабака выволок и прямо на мостовой бросил. Бросил и пошел себе обратно, а Катька вскочила и кошкой повисла у него на загривке. Миша тогда окончательно озверел и напинал ей при всем честном народе так, что даже бывалые швейцары поморщились. Однако пацанам своим Миша вписаться не позволил: сам побил, сам потом пожалел. По-своему.

Можно еще истории перебрать, но зачем? И так понятно, что Катька жила на льготном положении. За два года привыкли все, что она чудит по кабакам, грубит иногда или там шутит неудачно. Накрепко привыкли. И теперь странно видеть ее, привязанной к стулу. Лодыжки намертво примотаны к передним ножкам, запястья – к задним, так что голова беспомощно болтается между колен, и кажется, что Катьку элементарно мутит. Мутило ее, почитай, каждый раз, когда она могла дорваться до своего любимого вермута или накачаться коктейлями.

Вообще удивительно, как люди умудряются безбожно накачиваться через тонюсенькие соломинки, если нормальному пацану иногда встречаются проблемы по части заурядной водки? Глотаешь это реальное с виду пойло стаканами и рюмками, а оно все не накрывает и не накрывает, проклятое, только расширяет сосуды, отчего кровь начинает быстрее мотаться по телу, обливая напряженный мозг и заставляя лишний раз обмозговывать то, от чего, собственно, хотел отключиться. Так порой обидно и завистно бывает смотреть на вонючего бомжа, который насосался дешевой бормотухи да лежит кучей, позабыв о холоде и тяготах мирской суеты.

Так вот Катька была просто чемпионка по насасыванию коктейлями. Причем никак невозможно было уследить, в какой же момент она пьянеет. Вот она веселая, смешливая, руками размахивает, танцует, виляя тощим задом на длинных ногах, а в следующую секунду она вдруг складывается гармошкой на стуле и щедро выплескивает из желудка на пол. Халдеи волнуются, подбираются ближе, чтобы вывести ее или хоть подставить тазик, а она вдруг вскочит, прополощет пасть минералкой и опять хватается за вермут. Прыг-скок! Тра-ля-ля. А потом – хлоп! – опять увяла, голова болтается меж коленей, руки висят плетьми, спина ощетинилась острыми позвонками…

Все как теперь: голова меж коленок, болтающиеся руки, спина, только парашютные стропы, которыми любит пользоваться Боря-Дуболом, избавляют от заблуждений. Боря не просто связывает, он буквально оплетает жертву хитрыми узлами и петлями, словно паук-извращенец, которому мало высосать пойманную букашку.

Шелковые путы поднимались по лодыжкам с орнаментальной равномерностью, оттененные ухоженной загорелой кожей, так что походили на греческие сандалии с картинок по истории Древнего мира. Кстати, нечто похожее античные греки наматывали и на руки, так что сходство еще то. Одежды на Катьке было всего ничего: туфельки, мини и модная теперь тряпочка на двух шнурках, символически прикрывающая грудь. Наверное, намотанные Дуболомом путы прикрывали ее тело даже больше, чем модный прикид. Весили они точно больше этих лоскутков, а смотрелись намного солиднее. Боря делал свою работу тщательно, кропотливо завязывая узелок за узелком, придирчиво следя за тем, чтобы узелки были одинаковыми и располагались через равные интервалы. Если забыть о том, что это работа громилы, который ради любви к прекрасному и в полсилы не пукнет, то, ей-богу, можно залюбоваться. Кабы Боря не стал Дуболомом, закончил шестой класс не в колонии, а на воле, он вполне мог заделаться модельером. Нет, серьезно. Плел бы шмотки из макраме и продавал по десятке штук за штуку. А кто не захочет покупать – сразу в рыло. Шутка.

И вот стояли они, четыре реальных пацана, над скрюченной втрое девушкой и слушали ее тихие всхлипы без всякого сожаления, потому что каждого из них эта Катя капитально достала. И то обстоятельство, что цементомешалка гудела над ухом, нисколько не раздражало, а даже, наоборот, успокаивало, напоминая, что вскоре все закончится: история с большим шмоном, разборка в Измайлово, поручение Миши Ленивца и Катя. Кати больше не будет. Мысль эта, может, и не радовала, потому что западло такому раскладу радоваться, но грела.

Ближе всех к Катьке стоял Руслан. Он, очевидное дело, был старшим и отвечал за проведение операции. Руслан, понятно как Катьку «любил». И понятно, за что. Будь его воля, он бы, наверное, в киношных традициях сунул Катьке в пасть резиновый шланг, чтобы она еще какое-то время побулькала из-под застывающего раствора.

Во многих боевиках итальянская мафия или латиносы использовали этот трюк, чтобы растянуть прощание приговоренного с миром и сделать его более тягостным. На экране такой вариант захоронения смотрелся эффектно, но как подумаешь, что хрипящий шланг окажется прямо у тебя под ногами, холодный пот прошибает. В фильмах никогда не растягивают подобные эпизоды, а в жизни придется стоять какое-то время над этой трубкой и ждать, чтобы завершить ритуал, заделав отверстие. Представляете себе полчаса над хрипящим из-под цементной толщи хоботом, на другом конце которого еще живой человек, выдыхающий наружу все мыслимые проклятия в твой адрес и адрес твоих родственников на семь колен в оба конца?

Рядом с Русланом стоял Боря Дуболом. Которого по Катькиной милости уже почти год плотно пасли менты, не давая ни развернуться на приличном деле, ни толком отдохнуть. Даже сегодня, подруливая на стрелку, Боря намотал несколько кругов по Сокольникам, чтобы сбросить с хвоста потертую девятку. Уж Боря примотал Катьку на совесть, чтобы не дернулась, не выплыла ненароком на поверхность со своим поганым языком.

Чуть в стороне с совковой лопатой наперевес стоял Леха Крендель, подручный Дуболома. Он к Катьке близко не подходил, однако успел отхватить свою порцию киселя, когда менты взяли его в оборот, надеясь вытряхнуть что-нибудь на Борю. Взяли Леху просто так, по нахалке. Привезли в отдел и начали задавать вопросы. Леха, ясно, рот прикрыл и держал крепко, потому что закладывать Дуболома пока не планировал, пожить еще хотел. А менты, разочаровавшись в словесном воздействии, потихоньку начали его постукивать томиком желтых страниц. Отстучали капитально. Леха две недели шапку не мог носить. А все из-за того Катькиного новогоднего ляпа!

Четвертым палачом был совсем еще молодой пацан, Вадик Лещ. Лещ – от фамилии Лещинский. Есть из-за чего комплексовать. Кличка от фамилии примерно то же, что пиджак с вьетнамского рынка: лучше замерзнуть. А единственный пиджак Вадика как раз был куплен на толкучке дешевле некуда. Хорошо еще, что погода стоит жаркая и народ ходит налегке. Но даже рубашки с коротким рукавом за версту выдавали мезальянс этой компании. Хотя бы тем, что на летние рубашки семейный бюджет Лещинских не был рассчитан, и теперь Вадик стоял, как маркированный колхозник с закатанными манжетами, делая вид, что это новое веяние ретро. Растоптанные кроссовки с лохматыми шнурками, стремные сами по себе, тоже не добавляли солидности его облику. О всяких там цепочках и мобилах на ремне не стоило и заикаться. В общем, Лещ смотрелся летально бедным родственником.

Парень меньше года как прибился к бригаде, и этот выезд был первым заметным делом. Дебют, так сказать. Неслабый, кстати сказать, дебют, потому что это натуральная мокруха с отягчающими, за которую полагается изрядный срок. Такое крещение, если засветиться, может стать каменным крестом в молодой жизни. Но Лещ не боялся. Он искренне верил, что с Дуболомом и Русланом он в полной безопасности. Такие пацаны на ерунде не горят, а раз они не горят, то и опасаться нечего. А на Катьку Лещ тоже успел заиметь зуб. Весь этот год Лещ мотался за бригадой на птичьих правах. Доли своей не имел, голоса тоже. И потому с готовностью выполнял любое мелкое поручение того же Руслана: сбегать за куревом, передать малявку, поднести, подать, открыть.