Текст книги "Последний рубеж (СИ)"

Автор книги: Дикон Шерола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Глава I

Когда за дверью бродит война, время перестает делиться на дни и недели. Оно превращается в часы страха и минуты затишья, настолько похожие друг на друга, что уже и не отличишь. Исчезают понедельники, среды и воскресенья, будто календарь подчистую стирает их имена. Меняются лишь времена года, безразличные ко всему кроме зова природы. Именно они напоминают о том, что жизнь все еще продолжается.

Но в мрачных сводах подземного Петербурга не было даже этого. В то время как наверху город стряхивал с себя позолоченную листву да обливался холодными осенними дождями, здесь можно было наблюдать лишь равнодушную голограмму фальшивого неба. Изо дня в день проекция выдавала одинаковые облака, которые плыли по идентичному маршруту, принимая одни и те же формы. Ночью голограмму выключали, а утром из темного режима она за полчаса перетекала в светлый. Не было ни рассветов, ни закатов, ни безоблачности, ни хмурых туч.

И тем не менее выжившие видели в этой проекции какую-то необъяснимую надежду. Искусственное небо напоминало им о прошлом, которое осталось умирать на поверхности. Оно было своего рода сувениром, которое удалось унести и сохранить в черном брюхе бездушного подземелья. Люди радовались хотя бы тому, что их дети все еще могут поднять голову и увидеть осколок своей прежней жизни.

С последней вылазки, в которой погибли Кирилл Матвеевич, Тимур, а так же несколько ученых, прошло три недели. Наверх больше никто не поднимался, прекрасно помня, чем закончилось посещение Адмиралтейства. Попытка Дмитрия Лескова с треском провалилась. Вместо долгожданной телепортационной арки подземный Петербург потерял еще несколько человек – и не просто кого-нибудь, а Ермакова-старшего, Константина Морозова и других ключевых фигур Спасской.

Для местных эта новость стала ударом. Впервые после падения Адмиралтейской было решено провести отпевание, и люди стекались на главную площадь, чтобы послушать священника. Многие плакали. В город пришла скорбь. Тяжелая. Безысходная. Пронизывающая до костей. Очередная попытка оказать сопротивление «процветающим» увенчалась крахом, а цена за нее оказалась велика даже по меркам войны. Солдаты слишком любили своего командира, чтобы спокойно воспринимать его гибель. И тяжелее всего эту утрату переживал Алексей.

Зато выжил Фостер. Когда Дмитрий притащил его с поверхности, их появление вызвало сильный резонанс. Большинство считало, что Кирилл Матвеевич погиб исключительно по вине американца, который в минуту опасности подставил его под удар. О записи, сделанной беспилотником в ту трагическую минуту, было уже известно практически всем. Эта новость растекалась по городу, подобно яду отравляя сознание людей новой порцией ненависти. Трусливая американская крыса выжила, а бывший «процветающий», которого Ермаков-старший так рьяно выгораживал, внезапно сделался его защитничком. Он даже посмел поселить Фостера в правительственном здании, самом охраняемом объекте на станции, желая таким образом уберечь от возмездия.

Но были и те, кто понимал позицию Лескова и даже принимал ее. В первую очередь это были члены совета Спасской. В отличие от большинства горожан они наконец начали осознавать влияние полукровок в этой войне, а так же значимость «эпинефрина класса А». Разработка Воронцовой и Вайнштейна имела феноменальную ценность, сродни той, что в свое время имел пенициллин. Одна инъекция этого препарата могла усиливать способности полукровок в несколько раз, и теперь идея Лескова собрать на Спасской как можно больше «иных» больше не казалась неадекватной.

Единственное, что серьезно омрачало вспыхнувшую было надежду, это побочные эффекты сыворотки. Альберт без преуменьшений рассказал о том, что произошло с его организмом, едва он вколол себе две ампулы, и что он опасается, что других полукровок ждет та же участь.

– Препарат не готов, – подытожил Вайнштейн на очередном собрании совета. – Да, мы можем раздать ампулы всем здешним полукровкам и отправить их за оставшимся стеклом, но мне кажется, что милосерднее будет пустить им пулю в висок. Если бы Дмитрий не применил на мне свой дар внушения, я был бы уже мертв. То же самое произойдет и с другими «иными».

– Тем не менее на мне побочные эффекты сыворотки не сказались, – ледяным тоном прервал его Лесков, раздосадованный тем, что Альберт снова тянет время, которое у них на вес золота. – Анализ крови показал, что никаких изменений в моем организме не произошло. Следовательно, я могу продолжать использовать его.

– Как приятно, что в наших рядах находится человек, превосходно разбирающийся и в бизнесе, и в строительстве, и в политике, и в биологии, – не менее прохладным тоном ответила ему Эрика. – Что же, Дмитрий Константинович, если слова доктора Вайнштейна кажутся вам не такими понятными, то скажу я: вы не будете использовать «эпинефрин» до тех пор, пока я не разрешу.

Лесков криво усмехнулся:

– Позвольте и мне напомнить вам, что половина стекла телепортационной арки до сих пор находится в Адмиралтействе. Чем дольше мы ждем, тем меньше у нас шансов собрать телепорт. Что если «процветающие» догадаются о нашем замысле и попросту разнесут здание, а вместе с ним и арку? Что тогда мы будем делать с вашими «разрешениями»?

С этими словами Дмитрий смерил девушку таким взглядом, словно она была зарвавшимся ребенком, который пытался перекричать взрослых. В этот момент отец Эрики, сидевший напротив своей дочери, заметил, как она нервно сжала ладонь в кулак, до боли вонзая ногти в кожу. И подобная реакция несколько удивила его. Обычно Эрика вела себя спокойно, но сейчас Лесков словно задел ее за живое.

Полковник был прав: его дочь действительно чувствовала себя так, словно ее публично унизили. Будучи от природы гордой, она изо всех сил пыталась пробиться среди ученых-мужчин, которые в первую очередь оценивали ее хорошенькое личико, а никак не знания. Однако к этой обиде примешивалось что-то еще, чего Полковник никак не мог разобрать. Быть может, если бы он знал, что его дочь уже давно не воспринимает Лескова, как врага, все оказалось бы куда понятнее. Мужчина не знал, что, ругаясь с Дмитрием из-за сыворотки, она не стремилась доказать значимость своего мнения – она боялась за его жизнь. И чем больше Лесков требовал предоставить ему препарат, тем сильнее креп ее страх.

То, что произошло с Альбертом, серьезно напугало девушку: Вайнштейн – ее друг, а она чуть не убила его своей чудовищной разработкой. То же самое могло произойти и с Дмитрием. Узнав, сколько ампул Лесков потратил, отправившись за Фостером, Эрика встревожилась не на шутку. Она представила, что если Дима снова пойдет на поверхность, его будут сопровождать всего двое ученых, которых он смог найти на Балтийской. А это означало, что срок пребывания наверху в разы увеличится, а с ним и количество использованных ампул.

Слова Лескова о том, что препарат якобы никак на него не влияет, не слишком успокаивали Эрику. Сыворотка имела свойство постепенно накапливаться в организме, что могло привести к страшным последствиям. И Воронцова пообещала себе, что до тех пор, пока она является руководителем проекта, никто из полукровок даже близко не подойдет к ее незавершенной разработке.

Сейчас поведение Дмитрия больно задело ее. Они не раз говорили об «эпинефрине» наедине, и Лесков вроде даже соглашался с ней, но затем снова начинал настаивать на своем. Из-за этого их отношения походили на американские горки – они постоянно ссорились, и в конце Эрика заявила, чтобы он даже близко не смел подходить ни к ней, ни к ее лаборатории. Для себя девушка решила, что на данный момент ее симпатия к Дмитрию слишком проблемна и неуместна. Она едва не потеряла отца и брата и теперь больше ни

к кому не хотела привязываться. Ее случайные поцелуи с Лесковым теперь казались какими-то неправильными, словно в те моменты она поддавалась какому-то животному инстинкту. Это было чем угодно, но только не влюбленностью.

Дмитрий чувствовал себя примерно так же, если он вообще сейчас был способен что-то чувствовать. Война соскребла с его сердца остатки того прежнего Лескова, который умел по-настоящему веселиться, развлекаться и уж тем более любить. А отношения с Эрикой были далеки от любви – они напоминали какую-то дурацкую игру. Дима никак не мог понять ее отношения к нему и от этого все больше злился: то Воронцова была холодна и язвительна, то, напротив, непривычно ласковой и родной. Казалось, девушка сама не знает, чего от него хочет. Она словно желала согреться у огня и при этом смертельно боялась обжечься. Тогда Лесков пытался не думать о ней – еще не хватало копаться в собственных ощущениях, в то время как его люди погибают один за другим. Отчасти по его вине.

Однако не думать не получалось. Эта девушка привлекала его все больше, и он уже сомневался, что дело было только в ее красоте. Она словно дразнила его своей холодностью и недоступностью, но при этом не позволяла ему остыть к ней. А их случайные поцелуи еще больше все усугубляли.

Сегодняшняя ссора на собрании не стала бы для Дмитрия чем-то из ряда вон выходящим, и он бы даже не заострил на ней внимание, если бы не решение совета принять позицию Воронцовой. Лесков, как громом пораженный, выслушал заявление Александра, что, будучи руководителем проекта, Эрика имеет право отказать в выдаче препарата, если не считает его готовым. В свою очередь Полковник и Вайнштейн поддержали ее решение, а следом за ними и остальные.

Покидая зал совета, Дмитрий чувствовал лишь раздражение. Виду он, конечно же, не подал: Бранн хорошо выдрессировал в нем умение скрывать эмоции. Вместо этого Лесков решил обернуть ситуацию в свою пользу, а именно

– поменять руководителя проекта. Например, на Арсения Богданова, который подменял в лаборатории Вайнштейна, пока тот лежал на больничной койке. Это был опытный химик, лауреат нескольких крупных премий, да и самому Дмитрию было проще договориться с этим человеком, нежели с Эрикой или Альбертом.

Ближе к вечеру Лесков встретился с некоторыми участниками совета еще раз, но уже с глазу на глаз. Самым сложным было уговорить Александра подписаться на эту странную авантюру, однако Дмитрий был чертовски убедителен.

– Кто-то из нас смотрит на ситуацию глазами военных, кто-то – биологов, а кто-то исключительно как нормальный человек, – произнес Лесков, устроившись в кресле в кабинете Александра. – Вайнштейн напуган – он едва не погиб, применив эту сыворотку на себе, так что его реакцию вполне можно понять. К тому же он волнуется за меня, как, я повторюсь, любой нормальный человек, который знаком с таким понятием, как дружба.

– Да, но Воронцова, – начал было Александр, но Дмитрий жестом попросил не перебивать его.

– Что касается Воронцовой, то не нужно упускать тот факт, что она – женщина. Разумеется, она опасается, что из-за ее разработки могут погибнуть люди. Это ведь страшная ноша, с которой не каждый сумеет жить.

– Тем не менее у тебя получается, – ухмыльнулся мужчина.

– Я стараюсь… А если говорить о полковнике, то тут и вовсе все очевидно – любящий отец поддерживает свою дочь.

– Дмитрий, риск есть, и это факт.

– Я не говорю, что его нет. Но еще больше мы рискуем, бездействуя. Давайте поступим следующим образом: вы позволите мне в последний раз подняться на поверхность, чтобы забрать оставшееся стекло, а потом мы сделаем паузу. Пусть химики дальше занимаются «эпинефрином», а физики наконец закончат сборку телепорта. Я уже говорил, что нашел на Балтийской двух ученых, имевших дело с арками?

– Я слышал про Зильберманов. Не знаю, как ты уговорил старика… Уж не применил ли на нем гипноз?

Лесков чуть заметно улыбнулся:

– Нет, я всего лишь перешагнул через свою гордость и пришел к нему даже после того, как он захлопнул дверь перед моим лицом.

Дмитрий опустил в своем рассказе момент, когда Рудольф Зильберман обозвал его продажным политиканом, который развалил страну и к тому же приперся к нему в девять часов вечера, когда все нормальные люди уже ложатся спать.

– Не привык работать, вот и шляешься по ночам! – ворчал тогда старик, мрачно глядя на нарушителя спокойствия. – Сразу видно, что разворовывал государство. Голосуешь за вас, за худых, а уже через месяц морды в экран не помещаются!

– Я не связан с политикой, я пришел за тем, чтобы… – Дмитрий попытался было защититься, но мужчина тут же перебил его.

– Знаю я, зачем ты пришел. Совести нет никакой! Разрушили планету, так теперь ходите тут, думаете, как все исправить. Исправлять уже нечего! Надо было раньше думать. Ты-то к своим улетишь, а нам тут подыхать!

– Поверьте, в Сиднее мне рады еще меньше, чем вы.

– А я не про твою дурацкую Австралию. Я про твою чешуйчатую братию. Спуталась твоя мать с каким-то инопланетянином. Нормального нашего мужика– работягу ей, видите ли, не надо было. На экзотику потянуло.

У Лескова дернулась бровь, но он терпеливо выслушал целый монолог о бабах-дурах и рептилоидах, после чего заговорил про телепорт. Услышав слова про арку и стекло, старик презрительно фыркнул в усы, а затем произнес:

– Вспомнили наконец-то? Что? Поубивали своих ученых и за мной пришли?

– Больше никто не погибнет. Теперь у меня хватит сил сдержать «костяных». Я пользуюсь сывороткой…

– Пользуется он, – снова перебил его Рудольф. – А приходить в нормальное время тебя не учили?

С этими словами старик захлопнул дверь перед лицом своего посетителя, а затем, что-то сердито бормоча, удалился вглубь комнаты.

Однако на следующий день Зильберман все же согласился. То ли слова Дмитрия показались ему убедительными, то ли старик не захотел отпускать сына на Спасскую одного, но в итоге теперь у Лескова появился очередной аргумент, чтобы повлиять на Александра.

Однако глава совета все еще колебался.

– Я бы не хотел ни за что убирать Воронцову из руководителей проекта. В конце концов это ее детище. Девочка старается.

– Я уберу ее всего на пару дней и затем сразу же восстановлю в должности,

– продолжал настаивать Дмитрий. – Она легко переживет этот непродолжительный отпуск.

Было видно, что Александру не нравится озвученная идея, однако слова Лескова все же убедили его. Промедление действительно могло стоить им собственного телепорта, а на данный момент это была слишком высокая цена.

– Я за жизнь Богданова опасаюсь, – глава совета устало улыбнулся. – Зная характер Воронцовой… Она его потом в порошок сотрет. Как ты уговоришь его?

– Уже уговорил… Так вы поставите свою подпись? – с этими словами Лесков протянул Александру планшет.

Несколько секунд советник пристально смотрел на Дмитрия, после чего коснулся ячейки со своими именем указательным пальцем…

На часах было около девяти вечера, когда Лесков наконец собрал необходимые ему подписи и вернулся в свою комнату. Извещать Воронцову о том, что ее временно «свергли с престола» он не стал – она и вовсе может не узнать об этом небольшом инциденте. В конце концов, Эрика, как и Альберт, по– прежнему имеет доступ к своим наработкам и документации, с той лишь разницей, что теперь ее отпечаток ладони временно заблокирован в сенсорном замке лабораторного сейфа. Вместо него теперь фигурировал пароль, который Лесков придумал еще на совете.

Заварив себе кофе, Дмитрий сел в кресло и задумчиво постучал пальцами по подлокотнику.

В голове вертелись мысли о предстоящей вылазке – кого брать с собой, сколько времени займет эта «прогулка», и, главное, как не привлечь внимание роботов. Теперь его группа будет состоять из совершенно других людей: просить Алексея сопровождать их уже было невозможно – похоже, парень ненавидел его практически так же сильно, как Фостера. Альберт и Эрик все еще не восстановились, а тащить их за собой раненых Дмитрий не мог. Иван тоже еще не до конца оправился, и к тому же Лесков обещал Вике, что ее отец больше никогда не поднимется с ними на поверхность.

Мужчина отпил кофе и снова погрузился в свои мысли. Вспомнилось, как маленькая Бехтерева просила взять ее с собой, так как считала себя самой сильной среди здешний полукровок. В ее словах была доля истины, вот только Дмитрий не хотел ею рисковать. Вероятнее всего ее способности понадобятся позже, но Лесков все же надеялся, что до этого не дойдет. В конце концов Вика была еще ребенком, и к тому же ребенком его лучшего друга, и сам Дима тоже по-своему любил ее.

Затем его мысли переметнулись к Роме: Суворов тоже постоянно рвался с ними на поверхность и искренне обижался, когда ему отказывали. Он злился, полагая, что они нянчатся с ним, и Дима понимал его досаду, однако предпочитал терпеть обиды друга, нежели рисковать его жизнью.

После на ум пришел Георгий – вот кто действительно мог пригодиться в предстоящей вылазке. Он был сильным, как буйвол, поэтому без труда утащит на себе рюкзак стекла. К тому же Лосенко давно рвался «замутить что-то эпичненькое с реальными пацанами, а не как ссыкло позорное втыкать в экран, пока остальные воюют».

Следом вспомнилась Оксана: кто-кто, а эта девушка никогда не сдавалась. Что Дмитрий, что остальные уже устали ей отказывать. Она злилась, обижалась, но каждый раз возвращалась, чтобы снова предложить свою кандидатуру. Конечно же, и в этот раз она останется на базе, там даже и думать не о чем. Но почему-то мысль об Алюминиевой Королеве заставила Дмитрия улыбнуться.

Не менее упрямой эта девушка была и по отношению к нему. Лесков до сих пор не понимал, когда она успела в него влюбиться – неужели повелась на их игру в фиктивную помолвку. А ведь Оксана и впрямь отдавалась своей роли со всей душой. Она даже лично выбирала ему рубашки и галстуки перед работой, чтобы ее «жених» всегда был неотразим. Да, был еще момент, когда в день помолвки они оба перебрали коллекционного коньяка и немного «заигрались» во влюбленных. Повелись на шутки знакомых, которые то и дело подначивали их криками «горько». Утром они отшучивались, мол, хорошо еще что не переспали и тем самым не испортили отношения, но сейчас Дима понимал, что его «невеста» особо не притворялась.

Предыдущее воспоминание немедленно подкинуло еще одно, когда Рома спросил, почему он не хочет быть с Оксаной по-настоящему.

– Извини, если я лезу не в свое дело, но мне кажется, что она действительно тебя любит, – произнес тогда Суворов со свойственной журналистам деликатностью. – Это видно невооруженным взглядом. Она из тех женщин, кто пойдет с тобой до конца. К тому же очень красивая.

Тогда Дмитрий улыбнулся, мол, мне сейчас не до любовных интрижек, однако уже тогда он понимал, что Оксане нужен кто-то другой. Лесков встретился с ней в тот момент, когда его голова была полностью занята Катей, и он слишком сильно уважал эту девушку, чтобы воспользоваться ею с целью забыться. Для этих ролей были другие.

Следующий глоток кофе, и мысли Дмитрия переключились на Катю. В этот момент он словно шагнул с двадцать седьмого этажа и очутился на пятнадцатом. И заглянул в окно, сквозь которое увидел коротко остриженную девушку в синем платке, которая, держа в руках сумку со своими вещами, покидала интернат. Она знала, что Лесков смотрит ей в след, но не обернулась – видимо, так и не смогла простить ему его трусость. Катя перевелась в другой детский дом, а он остался здесь со своими муками совести и попытками доказать друзьям, что ему плевать на случившееся. С этого момента в жизни парня все поменялось: Милана больше не казалась ему привлекательной, в то время как образ Беловой все чаще возникал в памяти – она была смелой, умной и с поразительно чистым сердцем. А он – идиот, который не сумел вовремя разглядеть подле себя такую девушку.

Затем Лесков переехал в Москву, и этот город затянул его с головой – учеба и работа не позволяли думать ни о чем, кроме как об экзаменах да счетах за съемную квартиру. А затем Олег сообщил ему, что Катя в Москве. Дима давно хотел найти ее, чтобы поговорить, но каждый раз ловил себя на мысли, что не знает, что ей сказать: прости, я был дураком? Она и так это знала. Таким образом, если он и вспоминал о Кате, то лишь для того, чтобы напомнить себе, что она его презирает.

А потом они встретились слишком поздно, чтобы можно было что-то изменить. Возможно, если бы Дима знал, что и сама Белова жалела о том, как они расстались в интернате, то вел бы себя совершенно по-другому. На самом деле Катя не захотела с ним общаться не потому, что считала его трусом и не потому, что ненавидела за свои остриженные волосы – она не хотела, чтобы он видел ее такой «уродливой». Девушка помнила, какими глазами Дима всегда смотрел на Милану, и боялась, что глядя на нее, он будет испытывать только жалость.

Сейчас, сидя в своей комнате, Лесков думал о том, как бы все сложилось, если бы он решился найти Катю сразу, а не тогда, когда рядом с ней уже появился славный герой Волошин.

«Никак бы не сложилось», – мысленно осадил себя Дмитрий. Ему не понравилось, что его мысли переключились с важной темы на какие-то уже никому ненужные воспоминания. Всё уже давно закончилось, и теперь в его жизни осталась лишь война. Это и есть его настоящее и скорее всего будущее.

Но, когда мужчина подумал об эпинефрине, ему вспомнилась Воронцова. В этот момент он невольно сравнил ее с Миланой – обе обладали яркой внешностью и такой же яркой индивидуальностью. Обе были своенравными, эгоистичными и непредсказуемыми. Вот только Милана была дурой, мелочной, завистливой и мстительной. А Эрика, напротив, умной, целеустремленной, независимой. Такая женщина не могла не привлечь его – с ней было интересно, но в то же время сложно. В какой-то момент Воронцова даже вытеснила из его головы образ Кати – слишком часто он злился на Эрику и от этого постоянно думал о ней.

Стук в дверь заставил Лескова отвлечься от своих мыслей. Он бросил взгляд на часы, удивленный тем, что кто-то пожелал заявиться в его личную комнату. Обычно все рабочие вопросы обсуждались в кабинете, поэтому сейчас за дверью могли находиться только двое – либо Иван, либо Рома.

Дмитрий поставил чашку на край стола, прошел к двери и, не спрашивая, кто там, открыл ее. В тот же миг теплая ладонь бесцеремонно уперлась ему в грудь, требуя отступить на пару шагов и тем самым пропустить ее обладательницу в комнату.

Лесков подчинился, с долей удивления глядя на свою гостью. Нет, он мог допустить, что Эрика уже узнала о его небольшой махинации, но то, что она заявится прямо сюда, не дожидаясь утра, стало для него неожиданностью. То, что девушка была в ярости – это ничего не сказать. Маска спокойствия, которую она пыталась сохранить на своем лице, крошилась, как старая штукатурка, обнажая переполнявшие ее чувства.

– Еще не хватало, чтобы кто-то увидел, что я скребусь в твою дверь, – презрительно бросила она, смерив Дмитрия ледяным взглядом.

Дождавшись, когда мужчина закроет дверь, она продолжила:

– Значит, теперь ты так решил действовать? У меня за спиной? Смело, нечего сказать! Браво, Дмитрий Константинович, ты не перестаешь меня удивлять. Как только я начинаю относиться к тебе чуть получше, ты делаешь очередной финт.

Дмитрий молча выслушал этот гневный монолог, после чего спокойно поинтересовался:

– Будешь кофе?

– К черту твой кофе! – сквозь зубы процедила девушка. – Назови мне пароль от сейфа, сукин ты сын! И чтобы немедленно вернул мне статус руководителя проекта! Я не могу полноценно работать, когда у меня ограничения в доступе!

«Даже так?» – Лескова позабавил приказной тон гостьи. Он не раз видел ее рассерженной, но чтобы настолько… Обычно Воронцова не выражалась столь крепкими словечками, но сейчас она явно не собиралась церемониться.

– Какие слова… – Дмитрий не сдержал ироничной улыбки. – Ну ладно я – детдомовский, без достойного воспитания, а ты… С твоими двумя образованиями и приличной семьей…

– Ты еще не таких слов заслуживаешь! – эта улыбка еще больше взбесила Эрику. – Как ты смеешь вмешиваться в мою работу? Если я сказала, что ты не получишь «эпинефрин», значит так оно и будет. Он не готов. Если хочешь умереть,

пусти себе пулю в висок, а на меня свой труп вешать не надо!

– Вот именно для того, чтобы, как ты выразилась, не вешать на тебя свой труп, я и поменял руководителя проекта. Видишь, всё делается ради тебя, моя дорогая.

– Не смей меня так называть!

– Как скажешь. Но прошу тебя, не принимай все так близко к сердцу. Уже завтра вечером ты снова станешь руководителем проекта. Как раз Богданов успеет произвести необходимое количество ампул для предстоящей вылазки и…

– Сколько? – перебила его Эрика, заметно побледнев.

– Сколько ампул? Я хочу взять с запасом, поэтому как минимум двадцать.

В глазах девушки отразился испуг. Она смотрела на Дмитрия, как на самоубийцу, и в первый момент даже не могла найти подходящих слов.

– Ты ненормальный, – выдохнула она. – Ты собираешься идти на поверхность с двумя учеными, один из которых – дряхлый старик с трясущимися конечностями! Ты хоть понимаешь, сколько им понадобится времени, чтобы снять стекло, если даже четверо не успели это сделать за четыре часа?

– Почти весь день, – ответил Дима. – Я не хуже тебя понимаю, что это значит. В здании-то более-менее спокойно, но, если «костяные» начнут стекаться к нему на наш запах, это может привлечь внимание врага. Именно поэтому я планирую использовать сыворотку каждые сорок пять минут.

Эти слова окатили Эрику ледяной волной и в то же время снова пробудили в ней начавшую угасать было ярость. Она изо всех сил пыталась спасти этого дурака, а он вместо благодарности ставит во главу проекта Богданова.

– Я не знаю, что ты там планируешь использовать, – прошипела она, – но мой препарат останется в лаборатории. Могу предложить витамины группы Б.

Лесков снова усмехнулся. Несколько секунд он молча смотрел на Эрику, в который раз невольно отмечая красоту своей собеседницы. Обычно разозленные женщины его раздражали – их голоса становились визгливыми, они много жестикулировали и в конце начинали обиженно плакать. А вот Эрике ее злость была к лицу. Ее глаза темнели от плохо скрываемой ярости, на щеках вспыхивал легкий румянец, грудь тяжело вздымалась.

– Тебе пора, – тихо произнес он, смерив девушку снисходительным взглядом. Затем, уже ясно давая понять, что разговор окончен, он шагнул к столу, и, стоя к девушке спиной, потянулся к чашке недопитого кофе.

Однако коснуться керамической ручки он не успел. Эрика, окончательно взбешенная его поведением, в одно мгновение оказалась у стола и в ярости сбила злополучную чашку на пол. Та с жалобным звоном разлетелась на осколки, расплескивая повсюду черные капли.

– Я не уйду, пока ты не вернешь мне мой проект! – закричала Эрика, уже не задумываясь, что их могут услышать. – Если ты такой дурак, что не понимаешь всей опасности, то это твоя проблема! А я не позволю тебе вот так умереть!

Когда Воронцова разбила чашку, Дмитрий уже сам почувствовал, как в нем вспыхивает злость. Никто прежде не смел вести себя с ним подобным образом, и уж тем более женщины. Да, Надя иногда закатывала ему сцены, но делала это больше для вида и пытаясь надавить на жалость, мол, ты меня не любишь, ты не обращаешь на меня внимания.

Эрика же явно привыкла к тому, что она безнаказанно может повышать голос на того, кого хочет. Наверняка, в случае с женщинами, эту уверенность ей придавала руководящая должность, в случае с мужчинами – красивая внешность и статус ее отца.

Лесков наверняка бы сейчас выволок Воронцову за дверь, если бы не ее последние слова. В обжигающей ярости ее голоса он внезапно различил едва уловимые нотки… Мольбы?

Это понимание было подобно раскату грома. Теперь Дима смотрел на Эрику так, словно впервые увидел ее, впервые разглядел то, что эта своенравная девушка прятала за насмешками и показным равнодушием. Не проронив ни слова, он притянул ее к себе и накрыл ее губы своими. Эрика не ответила, но и не оттолкнула. Она словно боролась с собой – злость все еще полыхала в ее сердце, поэтому хотелось вырваться и влепить Диме пощечину. Но в то же время она соскучилась по нему. Их случайные поцелуи, приправленные очередным спором, не позволяли ей остыть. Вот и сейчас, словно дежа вю. Он ласкает ее губы, а она растеряна, и не может понять, чего хочет больше – ответить или оттолкнуть.

– Прекрати, – прошептала девушка, на миг отстранившись. Она встретилась взглядом с его глазами, подмечая в них янтарные крапинки, которые еще не погасли после вспышки гнева. Другая бы на ее месте испугалась, бросилась прочь от этого странного человека, но вместо этого Эрика сама прижалась губами к его губам.

Для Дмитрия это послужило своего рода согласием. Она слишком давно дразнила его, то приманивая к себе, то отталкивая прочь, чтобы он мог отпустить ее и в этот раз. Их поцелуй становился все более жарким, нетерпеливым, отчего обоим стало не хватать дыхания. Эрика отстранилась, желая сделать вдох, но затем снова прильнула губами к его губам. Она чувствовала, как ладонь Дмитрия скользит по ткани ее одежды, а пальцы едва ощутимо задевают пуговицы, незаметно расстегивая их.

Вскоре белая ткань халата соскользнула на пол, накрыв собой разбитую чашку и впитывая пролитые капли кофе. В другой раз Воронцову возмутила бы такая небрежность, но сейчас она могла думать только о губах своего любовника, который теперь ласкал ее шею. Его дыхание обжигало кожу, заставляя Эрику все больше подставляться под его прикосновения.

Дмитрий неспешно избавлял девушку от одежды, наслаждаясь отзывчивостью ее тела. То и дело их губы встречались в очередном поцелуе, настолько жадном, словно они никак не могли насытиться друг другом. Было во всем происходящем что-то чудовищно неправильное и от этого еще более притягательное.

В какой-то момент Лесков подхватил Эрику и усадил ее на стол, а затем вытащил заколку из ее прически. Ему нравились ее длинные черные волосы, такие же непослушные, как и их владелица. Тяжелые пряди, чуть завившиеся после тугого пучка, рассыпались по плечам, придавая Эрике какой-то немного дикарский вид. А припухшие от поцелуев губы, обжигающий взгляд и расстегнутая рубашка совершенно не вязались с образом строгой сотрудницы лаборатории.

Воронцова словно прочитала его мысли и, усмехнувшись, снова притянула к себе, целуя в губы. Она не желала думать о том, как будет чувствовать себя после сегодняшнего вечера – хотелось полностью поддаться охватившим ее эмоциям. В каком-то смысле она даже немного злорадствовала, что хоть сейчас имеет власть над этим мужчиной. В данный момент он принадлежал только ей.