Текст книги "На пересечении (СИ)"

Автор книги: Дикон Шерола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Неужто очередной балаган с ведьмами? – услышал он ледяной голос Двельтонь. – Инхир, уж вы-то всегда представлялись мне человеком, который использует голову чаще, чем большинство горожан вместе взятых.

– Господин Двельтонь, мое почтение! – начальник стражи низко поклонился, чувствуя, как его сердце от волнения начинает стучать сильнее. – Увы, и в этот раз мне пришлось использовать голову, иначе бы давно воспользовался сердцем. Видит небо, я не хочу происходящего!

– А что, собственно, происходит? – Родон вопросительно вскинул бровь. – Допустим, вы нашли книгу, которую в пустой дом мог подбросить любой мерзавец, чтобы окончательно опорочить честь несчастной семьи. И вы считаете это достаточным основанием, чтобы отправить женщину на костер?

Сталь в голосе Родона совершенно не понравилась Гамелю. Он терпеть не мог, когда его отчитывали, как мальчишку, и уж тем более на глазах такого количества зевак.

– Считаю, мой господин, – сухо ответил Инхир. – А еще я думаю, что именно эта женщина и ее дочь расквитались за нападение на двуглавого урода по имени Точи. С помощью темной магии они надругались над телами несчастных. Вы помните, как прогневались на меня за то, что я не смог вычислить преступников? Так вот, я сделал это. И не моя вина в том, что наши кровожадные мстители – женщины семьи Окроэ.

Эти слова заставили Родона насторожиться, однако на губах его появилась насмешливая улыбка.

– Так это вы передо мной выслужиться стараетесь?

От этих слов Гамель невольно заскрежетал зубами. Бессильная злость охватила его, и мужчина всеми силами сдерживался, чтобы не высказать феодалу нечто оскорбительное. Проклятый Родон имел полномочия даже казнить, если в его адрес направлено какое-то резкое слово, поэтому Инхир в который раз заставил усмирить свои эмоции.

– В первую очередь я выслуживаюсь перед нашим народом, – тихо произнес он, смиренно опустив глаза. – Вы ведь знаете, как я дорожу…

– Своей должностью, – договорил за него Родон. – Конечно же, знаю, Инхир. Я знаком с вами не первый день. Именно поэтому я пока еще прошу вас по-хорошему отменить казнь и отпустить Акейну Окроэ спокойно ухаживать за избитым мужем.

– Боюсь, я не могу этого сделать. Верховный Хранитель лично подписал…

– Закон, который вступает в силу, если есть соответствующие доказательства. Я прекрасно осведомлен о содержании этого указа, поэтому не утруждайтесь объяснять мне. Если наш мудрец не в состоянии разобраться, кому принадлежит книга, мне придется призвать на помощь более опытных.

– Господин Двельтонь, разумеется, воля ваша, – с этими словами Инхир нарочито смиренно развел руками. – Однако позвольте со всем почтением напомнить вам, что нарушение закона касательно ведьм может навлечь беду непосредственно на вас. Управляющий городом не может изменять его или оспаривать, так как это будет означать только то, что он с чернокнижниками заодно.

– И об этом я осведомлен, – Родон чуть нахмурился, но в его взгляде ожидаемое сомнение так и не промелькнуло. – Мне нужно всего несколько дней, и я смогу доказать невиновность этой женщины.

– Откуда подобная уверенность, господин? – Гамель настороженно смотрел на Двельтонь, пытаясь понять, знает ли он что-то о действиях Дагля. Нет, конечно же, не мог знать. Этот дурак Иклив никогда бы не рискнул подставить под удар свою семью.

– Мне кажется, я знаю, кто на самом деле должен понести наказание, но мне не хватает доказательств. Отмените казнь, Инхир. Вскоре вы сами будете рады своему решению.

– Но вы же понимаете, что, если я отпущу ведьму восвояси, то до утра она все равно не доживет. Я могу поместить ее в темницы.

– Она и ее супруг останутся в моем замке. Разумеется, под наблюдением господина Закэрэля. Ухаживать за ними будет доктор Клифаир.

На миг Родон замолчал, словно раздумывая над своими словами, после чего добавил:

– И пошлите за доктором Эристелем. Пускай будут работать два лекаря. Сообщите северянину, что несколько дней он проведет в моем замке, поэтому пусть возьмет все необходимое.

«И в первую очередь то, что намекнет на его причастность к темным силам».

Гамель выдавил из себя фальшивую улыбку и, поклонившись, направился к своим солдатам. Только сейчас Родон почувствовал, как сильно он нервничал. Его губы пересохли, ладони были холодными, а сердце глухо стучало в груди. Если отсрочка казни позволит ему выиграть время, чтобы доказать невиновность семьи Окроэ, риск стоит того. Но, если доктор Клифаир ошибается, в глазах собственного народа Родон Двельтонь навсегда сделается пособником темных сил.

В тот же миг его мысли обратились к северянину, человеку, который пытался тихонько жить на краю города и заниматься врачеванием. Несмотря на неприятное чувство, охватившее Родона при первой встрече с лекарем, Двельтонь не испытывал к нему ненависти. Напротив, его можно было лишь похвалить: приезжий врач всеми силами старался удержаться на новом месте, добросовестно работал и ни с кем никогда не имел серьезных конфликтов. На него поступали жалобы исключительно из-за его скрытности, мол, сидит постоянно дома и копошится в своих книгах, не женат, не имеет детей. Почему-то народ всегда искренне возмущало то, что странный лекарь до сих пор не выбрал супругу. Это было совершенно дико и отвратительно, ведь цель любого нормального человека – найти спутника жизни и обзавестись потомством. Горожане не понимали, зачем посвящать свою жизнь каким-то пучкам сушеной травы да чернильным завитушкам, в то время как приличные мужчины хвастаются своими подрастающими детьми.

Интерес к открытиям в медицине со стороны Эристеля вызывал у людей недоумение и смех. Как можно хотеть найти лекарство от проказы вместо того, чтобы искать хорошенькую жену? Северянин хоть и говорил, что его супруга погибла, но люди слабо верили в его историю, и все больше говорили о том, что доктор Эристель попросту ненормальный. Дурацкая травинка, купленная у заезжего торговца, могла вызвать у него блеск в глазах, в то время как приличные господа таким взглядом смотрят на хорошеньких девушек. В своей страсти северянин был нелепым и смешным, отчего его ценности казались еще более жалкими, нежели он сам.

Эристель появился в замке Двельтонь после полудня. На главной площади его не было, но Родон с первого взгляда понял, что этот господин прекрасно осведомлен о случившемся. Тем не менее он был совершенно спокоен, взгляд его не бегал, а голос звучал уверенно и твердо. Хотя ему как раз-таки стоило поволноваться. Снова всколыхнулись прежние толки о расправе над обидчиками Точи, и некоторые горожане всё утверждали, что этот врач как-то связан со случившимся с насильниками Шаоль.

– Благодарю, что не отказали в моей просьбе, – произнес Двельтонь, сдержанно поприветствовав гостя. Он, Лархан и доктор Клифаир дожидались лекаря в каминном зале, где было достаточно уютно, чтобы побеседовать наедине, не вызывая лишних подозрений. Вот только Родона беспокоило еще и то, что теперь Найалла и Эристель неизбежно будут встречаться за обеденным столом, и придуманные чувства его дочери могут непроизвольно окрепнуть. Взглянув на северянина, феодал не мог не поразиться тому, как можно было предпочесть этого приезжего самому Элубио Кальонь, о чьей красоте на юге слагали легенды. Мужчина искренне надеялся, что дочь просто потянуло на необычное, и он уже подумывал свозить ее на север, чтобы Найалла пресытилась лицезреть «бесцветных» светловолосых мужчин.

На благодарность Родона Эристель ответил понимающей улыбкой, затем вежливым поклоном поприветствовал остальных присутствующих и с позволения хозяина замка занял свое место в кресле подле камина. Огонь в этой комнате разжигался крайне редко, так как даже зимы на юге были достаточно теплыми. Сам зал представлял собой просторное помещение с большим количеством картин. Особенное внимание привлекало изображение юной красавицы в желтом платье, которая сидела подле старой арфы и глядела в небо. Это изображение несколько позабавило Эристеля ассоциацией с представлением Дизиры Агль, благо лекарь виду не подал, иначе его смешок прозвучал бы неуместно.

Присутствующие обсуждали сложившуюся ситуацию, делились предположениями по поводу происходящего, и Родон то и дело обращал взгляд к Эристелю, пытаясь прочесть на его лице хоть какую-нибудь подозрительную эмоцию. Лекарь хоть и проявлял интерес, однако не выглядел ни взволнованным, ни тем более напуганным. Тогда Родон решил обратиться к нему напрямую, желая посмотреть, как лекарь поведет себя на этот раз.

– Эристель, вы наверняка обеспокоены тем, что происходит в городе. И, к сожалению, я не могу сказать, что ничего серьезного не случилось. Видите ли, подобные расправы совершенно чужды моему городу, и мне бы хотелось, чтобы вы поделились с нами вашим мнением. Быть может, вы сталкивались с подобным на севере?

– С подобным? – вежливо переспросил Эристель. – С клеветой? Травлей? Насилием? Избиением? Убийством? Разумеется. И у нас, на севере, подобное процветает даже в самой захудалой деревеньке, где и живет-то от силы человек пятнадцать.

– Я имел в виду черную магию, – пояснил Родон, отчего даже немного разозлился. Лекарь словно забавлялся происходящим, или это только так казалось со стороны? В его глазах читалось участие, но почему-то господину Двельтонь совершенно не верилось в искренность этих чувств. Эти эмоции выглядели такими же инородными, как заплатка на старом башмаке.

– С черной магией все куда более неоднозначно. Я затрудняюсь даже предположить, в чем обвиняется достопочтенная семья Окроэ, – пояснил Эристель. – Что за колдовство они якобы использовали?

– Некромантия, – произнес Клифаир. – Использование сил тьмы, накладывание проклятий или убийство людей посредством болезни.

Эристель задумчиво кивнул и продолжил:

– Но ведь магов, которые практикуют подобное, практически не осталось. А те, кто еще пытается заниматься такими вещами, либо преследуются, либо уже давно находятся в подчинении Верховного Хранителя, Его Величества Короля. К тому же, насколько мне известно, предрасположенность к некромантии является редкостью, отчего я искренне сомневаюсь, что хоть кто-то в этом городе может совершить воскрешение. А вот черная магия с последующим осквернением тела убитой кажется мне куда более правдивым обьяснением. Черных колдунов можно насчитать по три-четыре в каждом крупном городе, поэтому на месте такого вот мага я бы тоже запутывал следы, ссылаясь на некромантию. Пока все жители города ловят кошку, мыши могут заниматься чем хотят.

Родон тихо усмехнулся, не сводя взгляда с говорящего. Размышлял Эристель весьма складно, и боковым зрением Двельтонь заметил, что Лархан то и дело слегка кивает, соглашаясь с собеседником. Клифаир, напротив, взирал на лекаря строго, благо не выдавая свою подозрительность.

– А что вы думаете по поводу самой семьи Окроэ? – продолжил интересоваться Родон.

– Они – хорошие люди, с которыми произошло очень много плохого. Беда заключается в том, что горожане, пытаясь покарать зло, совершают куда более страшные вещи.

– Уж не хотите ли вы сказать, что на зло нужно закрывать глаза? – ядовито поинтересовался Клифаир.

– Боюсь, что зло – слишком размытое понятие, чтобы мы могли увидеть его глазами. Если смотреть на добро с разных сторон, появляется слишком много граней. И некоторые из этих граней уж очень сильно напоминают пресловутое зло. Все войны начинаются во имя добра, все кровопролития, вся жестокость. Прав тот, кто вовремя назвал злом другого, но так ли это на самом деле? Если бы люди следили за собой, а не за соседом, история могла бы складываться иначе.

В комнате воцарилось неловкое молчание, и Эристель посмотрел в окно, где на площади до сих пор еще оставались люди. Он не мог видеть их лиц, слышать их крики, но прекрасно понимал, что многие крайне недовольны тем, что зрелище отменилось. О том же самом сейчас думал и Родон. Он был уверен, что кто-то уже пишет письмо правителю Южных Земель о том, что семья Двельтонь поддерживает чернокнижников. Быть может, теперь он, Родон, сам является злом, с которым все это время так отчаянно боролся?

II

Если не обращать внимания на крыс и всепоглощающую сырость, местная темница не представляла собой самое устрашающее место этого мира. После прихода к власти Родона Двельтонь узников перестали пытать, отчего под сводами подземелий душераздирающие крики больше не разносились. Исключением стал тот день, когда четверо арестованных оказались изрублены на куски, а платье юной Шаоль Окроэ окрасилось их кровью.

Гимиро Штан допрашивали несколько раз, но молодой человек не мог быть свидетелем того, от чего его отделяли стены. Юноша упорно повторял, что не видел убийцу – лишь слышал лязг железа и крики. Однако полученная информация не произвела на Инхира Гамеля особого впечатления: мужчина рассчитывал, что Гимиро уловил хотя бы диалог между «палачом» и его жертвой.

Чего Гамель не понимал, так это зачем убийца волочил топор по полу, словно оружие было для него невероятно тяжелым. На миг мужчине даже показалось, что это дело рук ребенка, например, какой-нибудь тринадцатилетней девочки, которая обладала не только желанием отомстить, но и способностями мага. Разрушить замок не являлось для мага чем-то сложным, вот только колдун не разбивал его. Чернокнижник состарил железо настолько, что оно покрылось толстым слоем ржавчины и раскололось, точно глиняный кувшин. Подобная магия затрачивала слишком много времени, если колдун не был достаточно силен, но тогда, спрашивается, зачем столь могущественному чернокнижнику тащить топор, если можно было поднять его одной силой мысли.

Когда Гимиро Штан в очередной раз поинтересовался по поводу своей пропавшей сестры, Инхир окончательно помрачнел. На сегодня ему хватило неприятных разговоров с Родоном Двельтонь, поэтому оправдываться перед мальчишкой совершенно не хотелось.

Темные глаза юноши буравили его, словно пытались добраться до правды, и тогда Инхир тихо произнес:

– Полагаю, твою сестру убили. Две ведьмы, которые проникли в крепость и уничтожили узников, могли с легкостью расправиться даже с опытным магом, не говоря уже о молодой девушке. Сегодня я пытался казнить старую колдунью, но Родон Двельтонь вступился за нее и укрыл в своем замке… Прости, сынок. Мне очень жаль твою Лавирию. Наверняка она была славной девочкой.

От этих слов Гимиро вздрогнул, как от удара, и приоткрыл губы, словно желал что-то возразить. Но в итоге так и не произнес ни слова. Невидящим взглядом он уткнулся в стену, оглушенный жестокой правдой, которую швырнул ему начальник стражи так внезапно.

– Вы… – наконец выдавил он, но тут же прервался, не в силах собраться с мыслями. Какая-то странная тупая боль забилась ему в грудь, мешая сделать вдох. Портреты на стене вновь и вновь теряли свои четкие очертания, размытые слезами, которые наворачивались на глаза, несмотря на то, что Гимиро изо всех сил пытался сохранить самообладание.

– Вы нашли ее тело? – Штан заставил себя договорить то, что разрывало ему сердце. Слова показались горькими, словно передержанная заварка, и от них к горлу подкатила тошнота. Гимиро судорожно вдохнул и перевел взгляд на лицо Инхира, боясь прочесть на нем сострадание. Почему-то слова, направленные на успокоение, всегда дают обратный эффект, и человек, поклявшийся было держаться, трескается, как упавшее на брусчатку стекло.

– Нет, сынок. Ведьмы могли использовать его для своих кровавых ритуалов. Быть может, сожгли где-то в лесу или… Мне правда жаль. Я боюсь представить, что ты сейчас чувствуешь.

Инхир внимательно наблюдал за лицом юноши. На миг в глазах Гимиро вспыхнула ярость, но вот его губы задрожали, и Гамель устало поднялся с места, чтобы подать юноше воды. Коснувшись графина, начальник стражи помедлил и внезапно плеснул в стакан виноградную настойку, после чего Штан залпом выпил ее.

– Я хочу, чтобы ты понимал, что наш город не разделяет точку зрения Двельтонь, – продолжал Инхир. – Он, полоумный старик да приезжий – это все, кто считает семью Окроэ невиновными. Остальные поддерживают мое решение. Я клянусь тебе, что приложу все усилия, чтобы добраться до поганой ведьмы. Одна уже лежит на кладбище, но тело ее по-прежнему бродит по ночам. А со старухой мы уж как-нибудь справимся. Я напишу семье Кальонь и запрошу помощи. Быть может, смотритель соседнего города сумеет образумить Родона и не допустить дальнейшего безумия.

Но в этот самый миг Гимиро медленно покачал головой.

– Нет, господин Гамель, вы сейчас только предполагаете. А что если ваши догадки неверны? О семье Окроэ я слышал от солдат, но никто из вас лично не видел, как эти ведьмы колдовали.

– Мы нашли их книгу, спрятанную под матрацем. Сомнений быть не может.

– Но вы не нашли мою сестру! И говорить, что ее прах развеян по ветру, попросту неправильно. Вы не видели, как это происходило. Вы не обнаружили никаких вещей моей сестры, поэтому я продолжу свои поиски. Я не буду хоронить ее лишь потому, что вы не знаете, что с ней.

Инхир криво усмехнулся:

– Я понимаю. В тебе говорят отчаяние и нежелание принять, что сестру твою убили колдуньи. Ты думал, что сила огня защитит ее от любого врага, но судьба распорядилась иначе. Я слышал, что твоя группа собирается уезжать в течение трех дней, ведь наш город не единственный, где вы должны были выступать.

Гимиро бросил встревоженный взгляд на начальника стражи. Ему никак не верилось, что актеры, с которыми он путешествовал столько лет, предпочтут закрыть глаза на пропажу одной из них, чтобы заработать лишний сребреник.

– Так запретите им! Они обязаны помогать!

– Ничего они не обязаны, – вздохнул Гамель. – Они ответили на вопросы моих людей. Никто твою сестру не видел. Я не имею удерживать Пустынных Джиннов здесь против их воли.

Штан невольно стиснул кулаки, чувствуя, как его охватывает бессильная ярость. Больше не проронив ни слова, он резко поднялся с места и бросился к выходу. Гимиро понял, что у него осталось всего три дня, прежде чем магический контракт заставит его покинуть город насильно.

Несколько лет назад маг, который собрал Пустынных Джиннов, велел дать присягу, что в течение пяти лет ни один актер не оставит труппу во имя своих интересов. Находясь на расстоянии от остальных, беглец терял жизненную силу, после чего немедленно умирал. Благодаря этому состав Пустынных Джиннов оставался неизменным, пока две недели назад в их команде не появился четырнадцатый участник. То был четырехлетний ребенок, обладающий такими способностями, что им мог позавидовать взрослый человек. Именно он мастерски создавал призрачные города из дыма, которые так нравились зрителям.

Меккаира нашли в сиротском приюте, где он своими огненными фокусами нагонял страх на духовных целителей. Силы свои мальчик не контролировал, поэтому, когда Пустынные Джинны прибыли с выступлением, основатель приюта передал ребенка им. Теперь же актеров вновь стало тринадцать, но Гимиро упрямо отказывался в это поверить до тех пор, пока не найдется хотя бы одно доказательство.

Инхир Гамель проводил юношу усталым взглядом. Он так и не сомкнул глаз за эту ночь, отчего темные круги легли на его лице, словно затертые чернильные пятна. Грубо выругавшись, начальник стражи принялся мерить шагами комнату, лихорадочно соображая, что же ему делать дальше. В этом паршивом городишке он сам был всего лишь приезжим, который удачно пристроил задницу благодаря своей предрасположенности к магии. В противном случае Двельтонь не удостоил бы его даже взглядом.

Долгие годы Гамелю приходилось выслуживаться перед Родоном, чтобы зацепиться в городе и заполучить свою должность. У Инхира не было ни фамилии, ни связей, ни каких-то выдающихся знаний, отчего единственным шансом удержаться здесь была магия. Максимум, что светило Инхиру, являвшемуся сыном охотника, это продолжить отцовское ремесло и раз в полгода мотаться по ярмаркам в надежде продать добытые шкуры да рога.

По счастливой случайности Родон лично стал свидетелем того, как двадцатилетний Гамель разругался с заезжим магом, и, когда тот хотел применить колдовство, чтобы наказать Инхира, юноша попросту блокировал его силы нелепыми взмахами рук. Поначалу Двельтонь не оценил его умение по достоинству, но рыжий парнишка всё привлек его внимание. Родону показалось, что неплохо бы иметь такого горе-волшебника среди своих солдат. Более опытные маги подтвердили предрасположенность Гамеля к колдовству, после чего феодал лично оплатил его обучение.

Надо признаться, Инхир не оправдал его ожиданий, так как смог освоить лишь «Магическую Печать», временно лишающую противника колдовских сил. Никакие другие заклинания Гамелю не давались, а стихийное колдовство и вовсе приносило ему вред. Во время одной из тренировок юноша едва не сгорел заживо. Это разочарование неприятной трещиной легло в отношениях между Родоном и Инхиром, что феодал даже не считал нужным скрывать.

Не нравились Гамелю еще несколько черт смотрителя города: поучать, язвить и крайне редко выражать благодарность. Родон был скуп на похвалу, зато в случае неудачи готов был спустить шкуру с любого. Будучи по характеру вспыльчивым и горячим, Гамель с невероятным трудом усмирял свой пыл. Любое пренебрежение со стороны Родона он воспринимал болезненно остро, и в последние годы их отношения окончательно обострились. Быть может, небеса наконец услышали его молитвы и откликнулись, ниспослав на город проклятого чернокнижника.

Выпив немного холодной воды, чтобы взбодриться, Гамель обмакнул перо в чернила и принялся составлять письмо, адресованное Дарию Кальонь. История с ведьмами могла показаться этому человеку весьма занятной, поэтому начальник стражи не скупился на додуманные подробности.

Тем временем в замке Двельтонь одна юная особа тоже сидела за письменным столом, сжимая в пальчиках гусиное перо. Она вновь и вновь пыталась сложить свои мысли в стихи, но написанное казалось ей то слащавым, то неправдоподобным, то попросту глупым. Мысли девушки были обращены к любимому, с которым она по воле злой судьбы оказалась разлучена. Стихи должны были отразить всю глубину ее чувств, но в итоге с кончика пера сорвалась чернильная клякса, которая безобразно расползлась по невинной белизне листа.

– Вот же! – сердито воскликнула Найалла и отложила перо.

Она поднялась с места и начала прогуливаться по комнате, то и дело останавливаясь у окна. На главной площади людей практически не осталось, и девушка могла наблюдать за тем, как разбирают возведенный костер. История о ведьмах Окроэ не на шутку испугала ее, и она совершенно не понимала, как отец мог поддерживать это чудовищное семейство.

Узнав, что колдунья будет жить в замке, Найалла собралась было идти к Родону, чтобы отговорить его от этого безумия. Однако, когда кормилица сообщила, что вместе с семьей Окроэ в замке будет проживать доктор Эристель, гнев Найаллы мигом улетучился. Теперь девушка мечтала поскорее увидеть своего возлюбленного, и она готова была терпеть в своем доме хоть зловонного тролля, если это позволит ей находиться рядом с Эристелем.

Разумеется, суровая кормилица радости Найаллы не одобряла. Она настрого запретила юной Двельтонь лишний раз заговаривать с доктором и уж тем более искать с ним встреч. Дарайа упрямо повторяла, что своими легкомысленными действиями девушка может навлечь на свою семью позор, и ее отец попросту сгорит от стыда.

– Благородной даме не пристало стеречь мужчину, словно паук – добычу! – ворчала Дарайа. – Где это видано, чтобы девушка выпрашивала внимания, мельтеша перед своим возлюбленным, как глупая мышь перед объевшимся котом?

– Так паук или мышь! – не выдержала Найалла. – Ты уж определись, моя дорогая кормилица. И вообще, твои сравнения неуместны: к доктору Эристелю я совершенно равнодушна.

– Да-да, так равнодушны, что хватаете его глазами с такой силой, что чудом не мнете на нем одежду!

– А ты старая и завидуешь, что я молодая и красивая! – с раздражением выпалила Найалла. – Оставь меня одну, если не можешь держать свои ядовитые замечания при себе.

Кормилица подчинилась, а девушка, дождавшись, когда дверь за ней закроется, снова принялась за стихи. Строчки по-прежнему не желали складываться, поэтому в тяжелых творческих муках Найалла провела почти два часа.

Когда Дарайа вновь постучалась в дверь, чтобы позвать Найаллу к столу, старшая Двельтонь вдруг осознала, что скорее всего на трапезе будет присутствовать и Эристель. Мысленно рассердившись на себя за свою недогадливость, девушка бросилась в гардеробную, желая выбрать самое лучшее платье. Она хотела поразить лекаря своей красотой и женственностью, но почему-то именно сегодня все наряды ей внезапно разонравились. Девушка металась по комнате, не в силах выбрать из дюжины новеньких платьев самое лучшее. Ей казалось, что в одном она слишком полная, в другом – недостаточно соблазнительная, в третьем – и вовсе бесцветная моль. В итоге девушка выбрала светло-розовое платье и, покусав губы для придачи им яркости, едва ли не бегом поспешила в обеденную. Пожилая кормилица с трудом за ней поспевала, сердито причитая, что небо прокляло господина Двельтонь, наслав на него кару в виде такой неугомонной дочери.

Разрумянившись и тяжело дыша, Найалла вошла в обеденный зал, где уже присутствовали Родон, Арайа, доктор Клифаир, Лархан Закэрэль и Эристель. Младшая Двельтонь жалась к отцу и казалась такой смущенной, что старшая сестра мысленно позлорадствовала, подумав о том, что Арайа в ближайшее время уж точно не сможет с ней конкурировать. Найалла вежливо поприветствовала каждого гостя улыбкой, но взгляд, адресованный Эристелю, был заметно нежнее, отчего кормилица сердито поджала губы.

За столом говорили в первую очередь мужчины, и тема их разговора опять-таки посвящалась многострадальной семье Окроэ. Найаллу подобное несколько раздражало, так как она надеялась, что все внимание будет направлено на нее. Она отчаянно ловила взгляды Эристеля, но тот оставался скуп на эмоции и своим равнодушием мог состязаться с амфорами, что украшали зал.

Арайа, напротив, старалась вообще не смотреть в сторону северянина, отчего уткнулась взглядом в тарелку и совсем не поднимала головы.

Когда доктор Клифаир заговорил о том, что господин Окроэ после полученных травм так и будет хромать до конца жизни, Эристель бросил на старика быстрый взгляд, словно желая убедиться, что тот шутит. Он даже приоткрыл губы, решив что-то возразить, но в итоге счел нужным воздержаться от комментариев.

Родона, в свою очередь, всё больше тревожила накалившаяся ситуация в городе. Ему пришло уже несколько писем с просьбой одуматься и не губить свою жизнь во имя проклятой ведьмы. Впервые господин Двельтонь не был уверен в завтрашнем дне, и собственный замок теперь представлялся ему роскошной тюрьмой, за пределами которой его могли попросту растерзать. Разговоры о семье Окроэ вызывали у него все больше сомнений, и он наконец решил озвучить свою мысль вслух:

– Господин Закэрэль, неужели нет никакой возможности выяснить, кто пользовался книгой, найденной в доме Окроэ, в последний раз?

Маг чуть нахмурился, пытаясь найти более достойный по смыслу ответ, нежели «Это не в моих силах».

– Я бы рекомендовал пригласить в город мудрецов гильдии Аориана, чтобы каждый мог предложить свои варианты, – наконец произнес Лархан. – Ситуация складывается щепетильная, поэтому чем больше светлых колдунов выскажется в вашу поддержку, тем лучше.

– Я уже разослал письма, но эти почтенные маги прибудут не раньше, чем через три дня. Единственный, кто сумеет оказаться здесь утром – маг семьи Кальонь.

– Сей напыщенный индюк не может отличить проклятье от карточного фокуса, поэтому рассчитывать на этого почтенного господина я бы не стал, – Лархан устало вздохнул. На самом же деле Закэрэль и «напыщенный индюк» недолюбливали друг друга еще с детства. В то время как Лархан интересовался в первую очередь магическим врачеванием, маг семьи Кальонь изучал боевые заклинания. Долгое время оба стремились осмеять способности другого, пока Закэрэль внезапно не утратил интерес ко всему мирскому и не уехал жить в лес.

Услышав слова Закэрэля, доктор Клифаир заметно помрачнел.

– Но мы не можем сидеть сложа руки все это время, – произнес он. – Репутация господина Двельтонь находится под угрозой, поэтому я предлагаю провести обыск в каждом доме нашего города с целью обнаружения каких-либо темных предметов.

– Господин Эристель, как считаете? – Родон нарочно обратился к северянину, желая посмотреть на его реакцию. Если этот лекарь был виновен в том, в чем его подозревали, провокационная идея Клифаира никак не могла ему понравиться.

Эристель отложил столовые приборы, и Найалла ободряюще улыбнулась ему, решив, что так мужчина почувствует себя увереннее.

– Боюсь, что обыск еще больше разгорячит горожан, – задумчиво произнес северянин. – Посудите сами: во-первых, ни одному человеку не нравится, когда вторгаются в его дом, а, во-вторых, вы сдерживаете горожан только их собственными сомнениями. В свою очередь, обыск укажет на то, что у вас нет доказательств невиновности семьи Окроэ, и вы вслепую ищете, на кого бы свалить преступление.

– Господин Эристель совершенно прав, отец, – начала было Найалла, желая поддержать лекаря, но Родон жестом заставил ее замолчать.

– Продолжайте, – произнес он, не сводя взгляда со спокойного лица северянина. – Я хочу знать, как бы поступили вы, чтобы спокойно пережить эти три дня?

Эристель чуть помолчал, подбирая правильные слова, а затем задумчиво сообщил:

– До момента, когда приедут мудрецы, я бы сообщил толпе, что у меня есть анонимный свидетель, который видел, как книгу в дом семьи Окроэ подложили. Вам всего лишь нужно выиграть время и бросить собаке что-либо, чтобы она перестала лаять. Не суть важно, будет ли это свиная кость или палка, главное, что собака занята.

– Не поверят, – Родон отрицательно покачал головой.

– Но и не проверят, – настаивал Эристель. – Анонимные свидетели на то и нужны, чтобы никто о них так и не узнал. К тому же мне крайне любопытно, почему столь могущественные ведьмы, коими выставили женщин Окроэ, хранят под матрацем одну-единственную книгу? Для колдовства, как и для приготовления лекарств, наверняка требуется что-то еще. Разве не так, господин Закэрэль?

– Верно, – маг утвердительно кивнул, уже догадываясь, к чему клонит северянин.

– Не означает ли это, что предмет чернокнижника действительно могли подложить, чтобы история обрела связь? – Эристель вопросительно посмотрел на Родона. – Мне кажется, что дело даже не в ведьмах, а в осознанном желании некоего человека или даже группы опорочить семью Двельтонь.