Текст книги "Книга драконов"
Автор книги: Диана Гэблдон
Соавторы: Диана Уинн Джонс,Джонатан Страуд,Танит Ли,Тэд Уильямс,Гарт Никс,Гарри Норман Тертлдав,Питер Сойер Бигл,Джейн Йолен,Кейдж Бейкер,Наоми Новик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)
Человек, которого я знала как Нелл, почти прорычал эти слова.
– Кто ты? – севшим от волнения голосом выговорилая. – Зачем ты со мной так?..
– Это мой отец, – выходя из толпы слуг, отозвался Уильям. – Мой отец, государь Макраэ, верный вассал твоего батюшки, которого беспощадно пытали в подземельях замка Арльсборо без всякой вины…
Государь Макраэ взял меня за подбородок, чуть повернулся и… заговорил голосом старухи Нелл.
– Я ведь не родился женщиной, Мэй Маргрет. Но после того… заботливого приема, что оказал мне покойный король, я навсегда перестал быть мужчиной… – Он плюнул на пол и рявкнул уже мужским голосом: – Взгляни на меня, девочка! И ты взгляни, Винд! Вот что сотворило со мной злодейство старого короля, вашего батюшки! Я всегда верно служил ему, а за это…
Он так выговорил слово «батюшки», что мне сделалось дурно.
– …А за это, – продолжал он, – по ложному навету меня объявили вражьим подсылом и поволокли в подземелье на пытки! В той адской дыре я оставил глаз… – С этими словами государь Макраэ приблизил свое лицо к моему и оттянул щеку вниз, принудив меня смотреть в пустую глазницу. – Там я лишился зубов! – Он оттопырил нижнюю губу, показывая пустые десны. – Там я получил множество ран, которые никто не лечил. Раны стали гнить, и мне отняли ногу!
Уильям подоспел к нему при этих словах, и Макраэ оперся на его плечо.
– А еще, – продолжал он, – там я в немыслимых муках лишился своей мужественности. Я молил о милосердии, но кто меня слушал! Вам не представить и сотой доли того, что я вынес, а ведь я ни в чем не был виновен!
Я задыхалась от отчаяния и стыда… Уж не его ли стоны и крики услышали мы с Виндом в тот день, когда ребяческая игра завела нас в подземелья? Его – или иного страдальца, столь же безвинного? Какая разница! Мы никогда ни о чем не расспрашивали и не пытались дознаться. Мы даже между собой ни разу не говорили о том, что нам довелось ненароком увидеть.
– В конце концов добрый друг помог мне бежать, – говорил между тем Макраэ. – Это был благородный человек, способный распознать зло, когда оно попадалось ему на глаза, и не привыкший спокойно проходить мимо творящейся несправедливости. Пока я лечил раны, лежа пластом в лесной хижине, я дал клятву пресечь этот злой род и положить конец проклятой династии!
– И мы уже думали, что нам все удалось, когда я стала женой твоего отца, а тебя превратила в драконицу, – раздался голосок из корзинки, которую держала добрая Гленна.
Фрейлина испуганно вскрикнула и выронила корзинку. Цветы разлетелись по полу, а следом покатилась зеленая бутылочка, которую я старалась всегда держать при себе, – вроде как доказательство, что облик драконицы может вернуться ко мне в любую минуту, стоит только захотеть.
Ну а за бутылочкой выпрыгнула и моя мачеха-жаба.
– Мы, конечно, предпочли бы, чтобы Винд остался за морем, но и его возвращение не оказалось особой препоной, – продолжала она. – Ибо мое заклятие содержало в себе одну хитрость: жар твоего дыхания должен был навсегда сделать его бездетным.
Как же вскрикнул бедный Винд при этих словах! А государь Макраэ добавил с горьким удовлетворением:
– Ты лишила его полноценного мужества, Мэй Маргрет. Почти так же, как поступил со мной твой отец.
Винд наконец подал голос.
– Наш отец, – сказал он, – мог и не знать, что творилось в темницах.
Макраэ повернулся к нему и презрительно бросил:
– Никто не может уйти от вины, заявляя, будто ведать не ведал, какие дела совершались от его имени. Винд, твой отец знал все. А если не знал – это еще худший позор! Хорош правитель, который понятия не имеет, что делается в его собственном замке!
Это его долг – знать!.. И ведь дело касается не меня одного, мальчик. Там были прикованы многие десятки таких же, как я! Я провел в подземельях несчетные ночи и дни, я видел узников, я слышал крики несчастных, которых терзали и мучили с беспримерной жестокостью! Я знаю! Я видел и слышал! Я – живой свидетель злодейства!
В часовне поднялся ропот. Не очень громкий, но я некоторым образом поняла: многие среди собравшихся имели непосредственное отношение к тем «многим десяткам». У кого-то замучили брата. У кого-то – дядю, сына, отца…
– Дело обрело бы должное завершение, не вздумай ты выдать замуж сестру, – сказала венценосная жаба. – Ваш род просто тихо прекратился бы, вот и все. А мы только этого и хотим. Хотим, чтобы наследие зла навсегда исчезло с этой земли…
Я крикнула в отчаянии:
– А ты-то здесь каким боком замешана?
– Так я ведь дочь государя Макраэ, – ответила жаба. – Когда я выходила за твоего отца, мне были нужны вовсе не почести. Если у девушки есть в голове хоть капля мозгов, за десять лет она может здорово поднатореть в магии… Кому бы знать, как не тебе! Я весьма ценю, что ты вынесла меня из подземелий, Мэй Маргрет. Уильям отворил мне дверь, когда я спускалась, но магия, связавшая меня, была такова, что лишь ты могла меня возвратить…
– Мой сын оказался хорошим посыльным, – рассмеялся государь Макраэ. – Знай себе таскал весточки от меня к сестре и обратно!
К этому времени меня начала разбирать ярость, огонь в крови тлел, грозя вспышкой.
– Сделай же что-нибудь! – прошипела я, обращаясь к Данбару.
Но мой жених лишь с ужасом смотрел на меня. Вот он замотал головой и отшатнулся назад…
– Трус! – крикнула я и, с яростным воплем метнувшись вперед, наклонилась и подхватила бутылочку.
Я вообще-то ждала, чтобы Макраэ или королева-жаба велели Уильяму остановить меня. Однако они промолчали. Под взглядами всех собравшихся я попыталась вытащить пробку. Это не удалось мне, и тогда я стиснула ее зубами и что было мочи рванула.
Она вылетела из горлышка.
Я запрокинула голову и одним глотком выпила снадобье, заранее ожидая, как вот сейчас встрепенется во мне драконий огонь.
Но ничего не произошло.
Я ахнула от ярости и изумления. Я-то держала зелье при себе, полагая, что смогу с его помощью вновь стать драконицей! И все впустую! Мне солгали, меня обманули! Ярость, охватившую меня, невозможно передать никакими словами. И жуткий стыд за деяния отца, спустя столько лет выплывшие наружу, – деяния, которых не должен был бы совершить ни один человек! – лишь подстегивал пламя моего гнева.
– Неужто ты думала, будто мы вернем тебе подобную мощь, особенно теперь, когда ты все знаешь? – рассмеялась свергнутая королева. – Мэй Маргрет, в этом снадобье силы не больше, чем в обычном вине!
Ох, не надо было ей так смеяться… Моя ярость превзошла все мыслимые пределы. Я шарахнула бутылочку об пол, и она разлетелась мириадами блестящих осколков.
А я бросилась к жабе.
– Нет!.. – отчаянно крикнул Макраэ.
Он опоздал.
– Скажи мне! – взревела я, хватая нежное, податливое тело и вздергивая его с пола. – Скажи мне! У меня должен быть способ вернуться! Я знаю – он есть!
Но ей и не понадобилось давать мне ответы. В тот самый миг, когда я схватила ее, мое тело ожило и попыталось измениться, по жилам помчались искры огня, а в запертые двери сердца ткнулась драконья сила…
Что-то мешало начаться готовому превращению, но вот что?..
Теперь-то я вполне понимала, почему «старуха Нелл» так усердно твердила мне, чтобы я ни в коем случае не касалась мачехи, вынося ее из подвалов! Никаких зелий – само это соприкосновение было тайным ключом к моему возвращению в обличье драконицы!
Чего же недоставало?
И вдруг я сообразила чего. Взвизгнув от боли и торжества, я выронила мачеху, рванула корсаж, раздирая алое подвенечное платье, и сдернула с себя опояску из рябиновых веточек.
Теперь ничто не мешало магической силе, и трансформация пошла своим чередом. И по мере того, как я превращалась в драконицу, моя мачеха-жаба корчилась на полу, увеличиваясь в размерах. Пока мы с ней в один голос завывали от боли, ее тело все вытягивалось, становясь прежним – человеческим.
В часовне стоял всеобщий крик, люди визжали и вопили, разбегаясь кто куда. И не только потому, что я была уж очень страшна. Просто вьющиеся кольца моего возвращенного тела быстро заполняли небольшую часовню, грозя совсем ее разнести. Церковные скамьи и так уже скользили по полу, с треском ломались, разлетались в щепки. Мой хвост метался туда и сюда, круша витражи.
Мне, впрочем, было все равно. Огонь и боль поглотили меня, и я менялась, менялась…
Вот моя мачеха приподнялась на четвереньки, потом вскочила, попыталась бежать… Моя голова на длинной шее метнулась следом, я схватила ее огромными челюстями…
И вдруг замерла.
С какой стати? Почему я остановилась, вместо того чтобы одним махом разорвать ее и проглотить? Неужели меня удержала клятва не причинять ей вреда, произнесенная в подземелье? Слово, связывающее дракона?..
Не исключено.
Я, однако, предпочитаю думать, что в тот миг меня посетило драконье ясновидение. Я отчетливо поняла: если убью ее, это не станет концом черной сказки о предательстве, боли и смерти. В лучшем случае – концом главы. А потом все пойдет по заведенному кругу. Месть, война, злоба, смерть – и так во веки веков.
Я распахнула зубастую пасть и бросила на пол нагое женское тело. Она смотрела на меня снизу вверх, не двигаясь. И я с изумлением увидела у нее на глазах слезы.
– Мы хотели наказать не тебя, Мэй Маргрет, – сказала она. – Мы стремились покарать только твоего отца…
Я вскинула голову и заревела, выдохнув язык пламени такой чудовищной мощи, что крыша, выложенная сланцевыми плитками, просто перестала существовать. Вниз посыпались камни, но я прикрыла мачеху своим телом, а ему булыжники были нипочем.
Убедившись, что больше ей ничто не грозило, я рванулась в пролом, раскидала последние остатки крыши и взвилась в небо…
Теперь я провожу свои дни на Веретенном камне. Я часто размышляю об одной фразе, которую толстячок священник нередко повторял нам в часовне: «Грехи отцов падут на головы детям».
Мне никогда не нравилась эта строка, мне казалось, что справедливый Боженька не должен наказывать детей за прегрешения родителей… С тех пор я кое-что успела понять. Священный стих вовсе не имеет в виду деяния Божии, он лишь намекает на вековой закон мироздания. Верша зло, причиняя боль, ты тем самым порождаешь врага. И не просто врага. На тебя могут ополчиться все, кто любил пострадавшего от твоей руки человека.
Наш отец сотворил зло. А расплачиваться довелось Винду и мне.
Но в наших силах сделать так, чтобы все завершилось здесь и сейчас, не продлившись в грядущее. Моя мачеха исцелила шрамы на лице молодого короля. Теперь она – его советница. А поскольку у Винда никогда не будет детей, наследником провозгласили юного Уильяма. Так что когда мой брат завершит свои земные дни, дело обойдется без драки.
Ну а я что же?
Я стала хранительницей королевства.
Я присматриваю за побережьем.
Я зорко оглядываю леса и холмы.
Чтобы ни один враг не вторгся в наши пределы…
Но не только этим я занимаюсь. Я еще и слушаю. Я выслушиваю людей, которые доставляют мне новости. Я внимаю всему, что делается в стране.
Вот почему я большей частью сижу здесь, обвившись вокруг Веретенного камня и глядя то в море, то на просторы земли, которые я так люблю.
Я – хранительница своей страны.
И пока я жива, в ней не зародится новое зло.
Танит Ли
Зима – имя войны
Танит Ли – один из наиболее известных и плодовитых писателей, сочиняющих фэнтези. На ее счету – более сотни книг. Среди множества прочих – «Восставшая из пепла» («The Birthgrave»), «Drinking Sapphire Wine», «Don't Bite the Sun», «Владыка ночи» («Night's Master»), «Повелитель гроз» («The Storm Lord»), «Song in Shadow», «Volkhavaar», «Анакир» («Anackire»), «Чары тьмы» («Night's Sorceries»), «The Black Unicorn», «Days of Grass», «The Blood of Roses», «Vivia», «Reigning Cats and Dogs», «When the Lights Go Out», «Пиратика» («Piratica»), имеющая два продолжения, и т. д. Многочисленные рассказы писательницы вошли в состав сборников «Red As Blood, Or, Tales From The Sisters», «Tamastara, Or, The Indian Nights», «The Gorgon And Other Beastly Tales», «Dreams of Dark and Light» и др. Ее рассказ «The Gorgon» был удостоен Всемирной премии фэнтези за 1983 год, а рассказ «Elle Est Trois („La Mort“)» принес ей ту же премию в 1984 году.
Писательница живет вместе с мужем на юге Англии.
В предлагаемом вам рассказе она уводит нас в самое сердце морозной, беспощадной и вдобавок бесконечной зимы, рассказывая мрачноватую историю одержимости, которая будет длиться до последнего удара сердца, а возможно, и дольше…
Часть первая
Кулвок явственно слышал биение сердца, еще пока они бежали к деревне. Чем ближе они подбирались, тем громче оно стучало. На самом деле он слышал его еще с прошлого заката, но теперь от него все внутри сотрясалось, как будто в недрах его собственного тела бил барабан. Для шамана вроде его, значение происходившего было чудовищно. А будь Кулвок новичком, он и вовсе удирал бы сейчас в противоположном направлении. Да только новичком он, к сожалению, больше не являлся. А значит, и выбора у него не было. Только вперед!
Вот они выбрались на длинный заснеженный гребень высотой футов пятьдесят или шестьдесят. Здесь вождь Ненкру велел своим людям остановиться.
Полуденное солнце висело низко, как и полагалось в это время года. Долина внизу раскинулась голубым фартуком льда, где особо не на чем было задержаться глазу. И как они и предвидели – больше никаких признаков деревни.
Так всегда обычно и происходило, когда они следовали за Улкиокетом.
Опасность неминуемой гибели наверняка уже миновала. Но повышенная осторожность еще какое-то время вовсе не помешает.
Ненкру тронул Кулвока за плечо.
– Ты его еще слышишь?
– Он стал громче…
– Что же это может быть? – задумался Ненкру.
– Это то, о чем я тебе говорил, – раздраженно отозвался Кулвок.
– Сердце? Но какое? Только наши сердца способны звучать. Или… это его сердце?
– Нет. Это не его сердце. Я ни разу не слышал, чтобы сердце Улкиокета стучало. Может, оно на самом деле и не стучит. Может, у него и сердца-то нету…
Мужчины опустились на корточки, приготовившись к ожиданию. Они не могли устроить костер. Неразумно разводить огонь в такой близости от Улкиокета.
Посмотрев за край гребня, Кулвок кое-что все-таки разглядел, но в том, чтобы обнаружить какие-то знаки в более гибких участках льда, не было ничего необычного. Жуткая красота увиденного вызвала у него отвращение. Это происходило всякий раз, когда он их замечал. В отличие от остальных членов ватаги он не испытывал к этим знакам ни почтения, ни религиозного чувства. На самом деле и тот образ жизни, который вела их ватага, был совершенно мерзок, и шаман Кулвок это понимал, тогда как прочие понимать отказывались.
Жить – этим…
– Смотрите, смотрите! – выдохнув струйку серебристого пара, прошептал Эрук.
Можно подумать, раньше они ничего подобного не видали. Другое дело – очень немногие, увидев раз, доживали до следующей возможности.
За много миль от их гребня, там, где прочь от долины тянулись покрытые белым снегом холмы, что-то заклубилось, задвигалось, засверкало. Как волна незамерзшего моря, светящаяся, непостижимая…
Если только заранее не знать, что это такое.
– Улкиокет, – хором выдохнули мужчины.
Зима, подумал Кулвок. Они называют его «зима».
И сразу после этого: а что я сержусь? Ничто ведь не изменилось. Для нас это теперь и есть его имя.
Но, несмотря на то что Улкиокет удалился, сердце все продолжало гулко стучать. Когда же за пеленой снегов угасло последнее вихрящееся мерцание, он поднялся на ноги и побежал вперед. К истребленной деревне.
Ватага Ненкру – они были падальщиками.
Подобных им многие племена называли одинаково: «кимолаки». Это значило «люди-лисы». Белая лиса воровата и трусовата. Она подкрадывалась в надежде найти пропитание там, где пировали более могущественные звери.
Так поступало и их племя.
Как же они дошли до такой жизни?
Кулвок предпочитал не вспоминать. Самым обычным образом дошли, что тут еще скажешь. Довели нищета, голод и смерти. И эта зима. Бесконечная зима, древнее проклятие Севера. На зиму можно было свалить все, что угодно. Она прогоняла короткое лето, длившееся всего-то три месяца, дочерна обжигала последние плоды на кустах, превращала море в мрамор и приковывала солнце к самому горизонту, так что оно поднималось всего на одну восьмую пути до зенита огромного, морозно-синего неба.
В самом начале они просто пытались избежать смерти. Большинство людей инстинктивно поступили бы так же, не говоря уже о животных – тюленях и рыбах, волках и огромных медведях.
Но в какой-то момент, вместо того чтобы прятаться или убегать от смерти, от Улкиокета, они поняли свою выгоду.
С того вечера, когда им это открылось, кимолаки Ненкру редко голодали и еще реже скитались без убежища и огня. У них было даже оружие и одежда и – с ума сойти! – украшения. Все разломанное и небрежно разбросанное Улкиокетом становилось для них желанной добычей.
Так что теперь они молились Улкиокету и ставили ему маленькие алтари. Кулвок полагал, что другие падальщики поступали так же. Поклонялись нечистому, отвратительному, кошмарному существу…
Кулвок нимало не сомневался, что истинные боги и духи Севера давно уже прокляли их ватагу и предначертали им жуткие страдания после смерти. А самая страшная казнь, без сомнения, ожидала Кулвока, ведь он был волшебником и обязан был понимать, что к чему.
Но пока еще он не умер, не пал, убитый зимой, или Улкиокетом, чудовищем, которое называют «зима», или просто другим человеком, – Кулвок о своем наказании мог только догадываться.
Он огляделся на бегу.
И сам Кулвок, и все остальные были очень схожи между собой. Рослые, поджарые, закаленные, бронзовокожие от морозного загара, черноглазые и черноволосые, как все их племя. Никто из них ни разу не встречал мужчин или женщин, которые бы от них отличались…
Почему же привычное сходство вдруг так бросилось Кулвоку в глаза?
Умп-умп, билось сердце. Умпа-умпа-умп…
Ему было лет восемь, когда он увидел дракона. Кулвок был сыном старшей жены шамана. Поэтому его не выпустили играть с другими мальчишками под красноватой зимней луной. Вместо этого его отправили собирать плавник в ближнем океанском заливе. Прошлой ночью его отец увидел странные знаки в волшебном горшке с углями, то есть сегодня горшок необходимо было заново растеплить, чтобы узнать больше. Для этого годился только один сорт дерева, тот, который горел синим огнем.
Работа вместо игр успела уже войти у Кулвока в привычку.
Свой колдовской дар он еще не успел осознать. Ему просто нравилось постигать шаманскую премудрость. Ну и отец ему тоже более-менее нравился…
Он один стоял на мерзлом морском берегу, когда в воздухе перед его глазами в самый первый раз задрожали странные металлические искры.
Понятия не имея, что все это значило, он просто стоял и смотрел на макушки обледенелых утесов, вздымавшихся над бухтой.
Багровая луна висела на западе, и все, что ловило ее свет, приобретало медный оттенок. Это не относилось лишь к той металлической штуке, которая плыла над утесами: вместо красноватой она была скорее серебристой, словно отражала лишь звездный свет взамен лунного.
Кулвок понял: надо было что-то решать. Собирать ли ему, как было велено, плавник, столь важный для гадания, или вместо этого влезть по ледяному откосу и выяснить наконец, что же там двигалось?
Он выбрал второе.
На самом деле от его решения ничего не зависело. В итоге все кончилось бы одним и тем же.
К тому времени, когда он докарабкался до вершины, таинственное мерцающее существо оттуда уже убралось.
Восьмилетний Кулвок стоял наверху и озадаченно озирался.
Вот тут-то он и увидел отметины.
Даже тогда они показались ему очень красивыми. Правда, этого слова он к ним бы скорее всего не применил. Отметины влекли его. Он нагнулся и очертил одну из них пальцем в теплой перчатке.
Понятное дело, промороженный лед всегда был очень холодным. Кулвок знал, что почувствует холод даже сквозь тюленью кожу перчатки. Но здесь обитал холод совсем иного свойства! Кулвок вскрикнул, отдергивая руку.
И с ужасом увидел, что кончик перчаточного пальца сгорел и отвалился. А кончик его собственного пальца почернел. Как если бы Кулвок сунул его прямо в огонь.
Кулвок испугался. А ведь он давно был привычен к шаманским занятиям отца, порою очень небезопасным.
Он вскочил, прижимая пострадавшую руку здоровой.
И сразу увидел все, что находилось внизу. Там, где обрывались тени утесов и царствовал кроваво-красный свет луны. Там, где посреди снежной равнины стояла его деревня. Кулвок отлично знал, как она выглядела. Как она должна была выглядеть. Он ведь родился и вырос в этой деревне. Тесаные стены белых башенок в один или два этажа, сложенные из кирпичей плотного снега, дымки очагов, на которых готовилась пища. Внутри, дожидаясь кормежки, лежали домашние волки. Женщины склонялись над вкусно пахнувшими каменными горшками, установленными над огнем. Мужчины, занятые починкой, обычно сидели внизу и работали в желтом свете каменных ламп. По стенам развешаны шкуры, а к ним костяными и железными булавками приколоты образа благих помощников-богов, изваянные из китового зуба…
Все это Кулвок успел вообразить, пока длился тот короткий взгляд. Может быть, его постигло предчувствие.
Ничего толком не осознавая, не ведая, что должно было произойти, он непонятным образом уже знал: то, что сейчас двигалось между ним и его привычным мирком безопасности и тепла, сейчас просто прекратит этот мирок. Задует его, точно огонек лампы.
Вот тогда Кулвок закричал. Тонким, отчаянным детским голоском. Но его крик тотчас поглотил ветер.
Летящая тень была прекрасна. Только он не думал о ней как о чем-то красивом – и никогда так думать не будет. А еще она была непредставимо громадна. Она напоминала низкую тучу, впрочем, совсем не была ею – утесы поднимались выше. Переливаясь лунно-алым и серебристым, тень гибко плыла вперед, как туманное зеркало, как чешуи черного льда, обрамлявшие зимнюю воду. Ибо существо было ледяным, с ледяными чешуями, и шипы, похожие на копья с кремневыми наконечниками, поднимавшиеся гребнем на его голове, спине и змеистом хвосте, тоже были живым льдом. Потом оно чуть повернуло голову, и ребенок смог рассмотреть его глаз. Огромный и непередаваемо страшный, он был очень похож на человеческий. Кристально чистый белок и непроглядная тьма радужки и зрачка. Этот глаз сидел в длинной голове, напоминавшей волчью. Только узкие, чуть раскосые веки тоже были как у человека.
Увидев глаз дракона, Кулвок упал на колени. Нет, не из почтения. Просто ноги у него обратились в разжиженный снег.
Вот так он и стоял на коленях, не в силах рвануться и убежать, стоял и смотрел на то, что дракон сделал потом…
Когда они добрались до деревни, там было все как всегда. Как всегда в тех местах, где побывал Улкиокет.
В давно прошедшие времена кто-нибудь из ватаги Ненкру мог бы и пропустить знаки. Теперь люди-лисы очень хорошо знали, на что обращать внимание. Признаки были разнообразны и не всегда повторялись, а иногда вообще появлялось что-то совсем новое. Так вышло и теперь.
Они увидели старую женщину, лежавшую как раз за пределами области поражения. Смертоносное дуновение коснулось ее и, убив, не скрыло от глаз. Ее еще можно было рассмотреть. Теплая одежда из кожи и меха, ожерелье из акульих зубов, может быть еще в молодости подаренное любящим мужем… Лицо, вмороженное, как и все тело, в прозрачный лед, оставалось вполне видимым. Старуха выглядела удивленной и слегка испуганной, как если бы кто-то внезапно вскрикнул у нее за спиной. Дуновение превратило ее волосы в железо, а все тело проморозило так, что, когда она падала, один палец в перчатке от удара о землю попросту отломился…
Этот обломанный палец напомнил Кулвоку о его собственном, некогда обмороженном. У него с тех пор так и остался шрам – серое пятно на кончике пальца, напрочь лишенное чувствительности.
За тем местом, где лежала старуха, начиналась деревня.
Надо было только знать, на что смотреть.
Холмик ледяных обломков, в который буквально в мгновение ока превратилась деревня, все-таки отличался от природных образований. В основном он был молочно-белого цвета, но в некоторых местах молочность оказалась нарушена, и это позволяло заглянуть внутрь.
Люди-лисы стали искать такие места и смотреть в них.
Самое лучшее место позволяло даже заглянуть вовнутрь ледяной башенки, в стене которой страшный мороз проделал большую трещину.
Там, внутри, казалось, еще продолжалась самая обычная жизнь. Люди так и застыли в тех позах, которые, ни о чем не подозревая, они приняли за несколько секунд до нападения Улкиокета.
Мужчина занимался починкой ножа. Двое маленьких детей играли на разостланной медвежьей шкуре, под боком у двух домашних волков. Один волк спал, другой, похоже, сел и насторожился в самый момент дуновения. Женщина выходила из кухни, неся горшок горячей ухи…
Все как в жизни, только волосы и одежда были каменно-твердыми, а живая плоть обрела неподвижность изваяния. И еще – там, внутри, не было огня. Все озарялось только вечереющим светом снаружи. Ни пламени в лампах, ни отблеска в глазах людей…
– Никогда к этому не привыкну, – угрюмо выговорил Ненкру.
Апла хихикнула и сказала:
– Попробую разогреть этот суп…
– На сей раз наш повелитель, хозяин зимы, был к нам добр! – добавил Эрук. – Видите те меха? Просто отличные! А вяленая тюленина вон там, на крюках?
Но человек по имени Иноро, стоявший позади Кулвока, выразился иначе.
– Еще один закат, и они уйдут, – сказал он. – Улкиокет и его племя. А потом кончится и зима. Будет двенадцать месяцев лета, с редкими-редкими холодными ночами.
– Тихо, дурень, – буркнул Етук и ткнул Иноро локтем под ребра. – Ты что, удачу отпугнуть хочешь? По мне, похоже больше на то, что зима станет еще крепче и всех нас пожрет.
После этого они вытащили топоры и принялись прорубаться сквозь пласты морозного льда, выбирая места, где он был менее прочен.
Кулвок стоял в стороне.
Он только диву давался, как ему удавалось слышать их разговоры, стук топоров, треск льда, – незримое сердце уже не стучало, а попросту грохотало у него в голове.
Ему даже подумалось, а не означал ли этот звук, что он утрачивал рассудок? Зря ли всякий раз при виде очередной замерзшей деревни у него вставало перед глазами его родное селение, точно так же погибшее десять лет назад. Сегодня воспоминания были особенно яркими, должно быть, из-за сцены, увиденной внутри ледяной башни. Тогда, восьмилетним мальчишкой, Кулвок оказался не единственным, кого нападение дракона застало вне дома. Сколько-то мужчин племени охотилось вдоль кромки льда. Когда они вернулись, они нашли Кулвока. А потом увидели замерзшую деревню.
Никто из них не знал, чем был вызван представший их глазам ужас. Что до Кулвока, какое-то время он совсем не мог говорить. Мужчины восприняли ледяную смерть как еще одну злую шутку зимы, и один из них, срывая голос, запел старинную песнь, рисовавшую зиму жестоким и враждебным правителем. Кто-то схватил Кулвока и принялся трясти, приводя в чувство. А потом они точно так же, как сегодня, принялись врубаться в лед. Это оказалось немыслимо трудно, к тому же у них при себе было только два топора, причем один сразу соскочил с топорища. Тогда они разложили костер и принялись плавить лед, и поддерживали свирепое пламя, пока солнце не одолело восьмую часть пути до зенита. Мало-помалу внешняя корка льда начала таять, и им удалось продвинуться вглубь. Правда, не особенно далеко.
Тем не менее Кулвок сумел рассмотреть своего отца-шамана. Зрелище оказалось жутким и удивительным. Дуновение сбило его с ног, как многих других, – и заморозило прямо в полете. Так он и повис – черные волосы разметались, магический жезл в руке и глаза, превращенные в застывшие угли…
В точности как глаза тех, кого Кулвок увидел сегодня. В последней из деревень, куда наведался Улкиокет.
Восьмилетний Кулвок ушел прочь вместе с мужчинами, которые его обнаружили. Они путешествовали в течение семнадцати солнц и в итоге достигли другой деревни, которая была еще жива. Тамошние жители приняли их к себе с полным великодушием и не задавая вопросов. Негоже отказывать в помощи тем, кому причинила вред зима. Может наступить час, когда помощь может понадобиться тебе самому!
Эти люди были очень добры к маленькому Кулвоку. Он грелся среди мехов и прижимался к теплым пушистым волкам, здесь пахло безопасностью и едой, всюду горели огни и яркие лампы, – и мало-помалу к нему начал возвращаться дар речи. И тогда он рассказал о том, что ему довелось увидеть, ему одному. О драконе. Он не мог назвать его по имени и едва способен был описать и только твердил о неземном мерцании, которое тот источал. Ночами зимнее небо порой испускало призрачное сияние, и поэтому Кулвок сумел найти подходящие слова.
Однако жители той деревни поверили его рассказу.
Дело в том, что они и прежде слышали о подобном. Об огромном животном с четырьмя лапами и головой вроде волчьей, с шипастым хребтом и хвостом длинным, точно река летом. Один человек даже сказал, что его знакомый видел подобное чудище – под самый конец зимы, когда солнце ходило уже достаточно высоко. Существо показалось ему белым, со свинцово-голубоватым отблеском неба. Оно отражало небо, потому что само состояло из гладкого льда, точно зимнее море. И еще у него были черные, совсем человеческие глаза. Тот человек утверждал, что ледяных драконов было целое племя.
Он не говорил только о том, что они с людьми делали.
Кулвок прожил в той деревне четыре года. Там он сделался мужчиной. Там он выучился натаскивать волчьи упряжки и править санями, охотиться и ловить рыбу летом. А еще он пошел в обучение к деревенскому колдуну и заново открыл с его помощью свой талант к магии. Многие годы Кулвока преследовал страх – всякий раз, уходя из деревни, он боялся, что по возвращении найдет ее замороженной, как свою родную. Однако годы шли, а этого не происходило, и спустя время страх оставил его. И тем не менее – в восемь лет он видел, что сотворил дракон, и то, как он это проделал.
Когда он чуть повернул голову – тогда-то Кулвок увидел его человеческие глаза, – он вновь посмотрел на его деревню, а потом глубоко вобрал в себя воздух. В этом не было никакого сомнения, Кулвок видел, как раздулись его бока – точно меха, которыми женщины порой раздували огонь. Мальчик слышал и шипение того вдоха, даже при том, что ночью дул ветер и уносил прочь все звуки. Вдох… А потом выдох.
Вот только в отличие от мехов дракон исторг из себя не воздух. И даже не огонь. Он испустил лед. Лед из самого сердца зимы. Его дыхание заморозило деревню вместе со всем, что там находилось.
Совершив это, дракон рванулся прочь, пересекая равнину, и исчез среди теней, отброшенных клонившейся к закату луной.
