Текст книги "Ревность"
Автор книги: Диана Чемберлен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
21
Рано утром она услышала хруст веток возле палатки. Кто-то подошел совсем близко, остановился на мгновение и пошел дальше. Итак, Мег – человек из плоти и крови. Она издает шум при ходьбе, как и все мы.
Она тихо села и раздвинула молнию на москитной сетке. Лес был окутан густым туманом. Шон наблюдала за его медленным танцем и пыталась решить для себя один вопрос: стоит ей заглянуть в туфли Дэвида или не стоит. Первый раз она нашла записку случайно. Она за это не отвечала. Но на этот раз взять записку – значит преднамеренно вторгнуться в чужую личную жизнь.
Она должна посмотреть, что там написано. Она смотрела на туфли, их грязные подошвы, шнурки, свернувшиеся на земле, и старалась понять, для чего ей это нужно. Впервые она не была уверена в том, что досконально знает каждую мысль своего мужа. За последние несколько дней он превратился для нее в загадку. Записка содержит в себе ключ к тайне, убеждала она себя. Она должна владеть этим ключом.
Она достала листок из ботинка и развернула его.
«Помнишь арию Калафа из третьего акта «Турандот»? – Вот что написала Мег. Ключ ничего не мог открыть для Шон. Возможно, все эти дни они ничем другим и не занимались, кроме как вопросами оперной викторины? Одного этого было бы достаточно, чтобы сделать Дэвида счастливым. Шон положила записку на место и снова легла. Она чувствовала себя обманутой и опустошенной. Она не прочь так и пролежать в палатке весь день. Порезы на ногах давали о себе знать: они горели от пота, покрывшего ее тело. Издалека слышались утренние крики ревунов, по коже Шон пробежал холодок.
Может быть, она ревновала? Невероятно, но это почти так. Мег общалась с Дэвидом на таком уровне, который был недоступным для Шон. Но почему это должно ее беспокоить? За шестнадцать лет их брака она никогда не испытывала подобных чувств. Теперь, когда Шон решила развестись, она вдруг взревновала мужа к женщине, которая даже не интересуется мужчинами. Чушь какая-то.
Между тем поводов для ревности всегда было более чем достаточно. Дэвид имел дело со множеством женщин, которые не скрывали своего восхищения его голосом, они звонили ему поздно вечером под смехотворными предлогами, и Дэвид всегда обходился с ними вежливо, стараясь соответствовать имиджу фирмы. Были и настоящие фанатки. Когда Дэвид только приступил к работе, журналистка, ведущая в газете колонку местных сплетен, сообщила, что ей удалось краем глаза взглянуть на нового репортера по дорожному движению; она убедилась в том, что «бархатистость его голоса могла соперничать с блеском его внешности». Женщины толпились на стоянке машин офиса радиостанции, желая убедиться в правоте ее слов. Дэвид стал звездой прессы Сан-Диего. Хотя в статьях часто упоминалась его «привлекательная жена-зоолог», это не мешало поклонницам посылать ему письма. Некоторые вкладывали туда свои фотографии. Среди них встречались хорошенькие, но по большей части дамы были слишком полными и густо накрашенными. Время от времени попадались снимки поклонниц в голом виде. Эти фотографии он брал пальцами за края, как бы боясь запачкаться.
– Кем надо быть, чтобы решиться на такое? – вопрошал он. Он читал все послания, отвергал соблазнительные предложения и пренебрегал грубой лестью, но откликался на те письма, где его о чем-нибудь просили: встретиться со школьниками или поучаствовать в каком-нибудь благотворительном мероприятии.
Все это делалось настолько открыто, что Шон и в голову не приходило его ревновать. Кроме того, он часто говорил ей, что она совсем особенная, незаменимая. Но о какой незаменимости могла идти речь теперь, когда он не встречал с ее стороны ничего, кроме гнева и обвинений?
Дэвид повернулся на спину и открыл глаза.
– Смотри! – Он показал рукой на крышу палатки.
Она подняла голову и увидела силуэты двух ящериц, расположившихся под прямым углом друг к другу, нос к носу. – Они, должно быть, застряли между крышей палатки и дождевым тентом, – предположила Шон.
– Альфредо и Виолетта. – Он сел, потянулся и вздохнул. – Ночью я неважно себя чувствовал. Гнев Монтесумы.
– Правда? – Что-то непохоже. Он выглядел отлично. Интересно, все ли мужчины хорошо выглядят утром, сразу после сна? Загорелый, с растрепанными волосами, он выглядел моложе своих тридцати восьми. Глаза с поволокой. – Как ты чувствуешь себя сейчас?
– Нормально. – Он нашел свою рубашку. – А как твои ноги?
– Я предпочитаю иметь дело с травой-бритвой, а не с Монтесумой. – Она наблюдала за ним, пока он натягивал рубашку на свои мощные плечи, плечи пловца, застегивая ее на груди, поросшей мягкими светло-каштановыми волосами, тронутыми серебром. Пальцы длинные, красивой формы. Когда-то она любила эти руки, ей нравилось ощущать их на своей коже. Глядя на него сейчас, она вспоминала, как прикосновения этих рук заставляли ее раскрываться ему навстречу.
Шон перевела взгляд на ящериц, застывших в той же позе. Она теряла уверенность в правильности своей оценки Дэвида и той ошибки, которой не могла ему простить. Здесь все виделось иначе – и люди, и другие вещи. Это и есть самое опасное в джунглях, а не змеи и ягуары. Здесь вы переживаете такие ощущения и совершаете такие поступки, которые по возвращении домой покажутся бессмысленными. И дома вам потребуются долгие месяцы на то, чтобы исправить ошибки, которые вы здесь совершили. В их доме в Сан-Диего она никогда не сможет увидеть его таким, каким видит теперь, не ощутит странной дрожи, пронизывающей ее тело.
Он надел брюки и повернулся, взглянув на нее с рассеянной улыбкой на лице.
– Тебе пора вставать, а то пропустишь завтрак. – И он потянулся, чтобы достать туфли с вложенным в них посланием.
Шон провела утро, устанавливая с Ивеном ловушки, затем вместе с Робин отправилась купаться. Робин шла по тропинке, проложенной вдоль речки, не отрывая глаз от земли, она делала каждый следующий шаг только после всестороннего изучения того участка пути, который лежал у нее под ногами. Шон пыталась привлечь внимание Робин к тем немногим видам растений, которые были ей знакомы, но только понапрасну потратила время. Робин не могла отвести глаз от земли.
Вдруг слева от них послышались резкие гортанные звуки. Робин схватилась за руку Шон.
– Ревуны! – засмеялась Шон. – Так вот где они прячутся. – Она достала мачете из ножен и начала продираться сквозь густую зеленую преграду, мешавшую им увидеть обезьян.
Робин крепко держалась за ее левую руку.
– Нет! Мы не можем туда идти. У них такие злобные голоса.
Воздух сотрясался от рева.
– Ты можешь подождать здесь, – предложила Шон. Ей приходилось кричать, чтобы быть услышанной. – Я только…
– Не оставляй меня здесь, Шон. Пожалуйста. Шон начинала понимать, почему Ивен подустал от постоянного общения с Робин. – Дай мне только взглянуть на них, – прикрикнула Шон, освобождая руку.
Она преодолела преграду и очутилась в ином мире. Здесь образовалась круглая поляна в тени огромного фигового дерева, самого большого из всех, когда-либо виденных Шон. Еще выше, футах в пятидесяти над деревом, зеленый шатер поддерживал небесный свод. Солнечные лучи прорывались сквозь древесную вязь узкими длинными световыми колоннами. По всему фиговому дереву были разбросаны ревуны ржавой окраски. Их голоса отражались от шатра и наполняли воздух неумолкаемым гулом.
Робин, иди сюда! – скомандовала Шон. Робин должна была это увидеть.
Робин скулила, пробираясь сквозь кусты и вьющиеся стебли, но, оказавшись на поляне, она умолкла с открытым ртом и широко раскрытыми глазами.
– Здесь как в церкви, – заметила она. И улыбнулась. – Очень шумный кафедральный собор.
Шон гордилась собой. Она сумела предложить Робин нечто такое, что заставило ее забыть о своем страхе. Ревуны раскачивали ветки и кричали на них. Шон отшатнулась, когда комок испражнений пролетел рядом с ее головой. – Кажется, они не слишком рады нашему визиту, – вынуждена была признать она.
Шон знала, что, кроме забрасывания дерьмом, никакого вреда ревуны им причинить не могут, они нападают только на барабанные перепонки. Она начала медленно обходить дерево. Надземные корни свисали с ветвей, образуя густую занавесь. Ветки склонялись под тяжестью спелых пурпурных плодов, росших кистями высоко от земли.
Она услышала визг Робин и посмотрела на нее. Обезьяньи испражнения упали ей на голову и капали с волос на землю.
Шон засмеялась.
– В конце концов, мы идем купаться. – И она повела Робин к месту назначения.
Залив для купания представлял собой круглую выемку, образовавшуюся у берега потока. Течение обеспечивало циркуляцию воды, которая и в заливе имела цвет крепкого чая.
Шон сняла коричневую полосатую рубашку и шорты цвета хаки и села на один из плоских камней, окружавших залив, чтобы осмотреть порезы на ногах. Шарики запекшейся крови образовали тонкие цепочки, покрывшие ноги Шон ниже колен изысканным узором. Царапины выглядели неплохо, никакой инфекции. Она положила мыло и шампунь на край каменистого берега, сняла лифчик и трусики и вошла в теплую воду.
Робин последовала за ней, но оставила на себе носки до колен и розовые трусики-бикини. Она очевидно приняла к сведению предупреждение Тэсс о маленьких всепроникающих зубастых рыбешках. Робин поморщилась.
– Ненавижу такое дно, оно как будто затягивает под землю.
Хорошее описание, подумала Шон. По большей части дно было твердым, но время от времени нога увязала в чем-то, напоминавшем на ощупь тяжелый влажный бархат.
Шон погрузилась в мягкую теплую воду и наблюдала за тем, как Робин намыливает волосы. Робин была очень худой. Верхняя резинка ее трусиков тянулась от бедра к бедру, не касаясь впалой линии живота. У зубастых рыбок не будет проблем с проникновением через эту дыру.
Шон и раньше случалось видеть Робин в купальном костюме, но почему-то только теперь она осознала, насколько они с ней были непохожи физически. Робин была по меньшей мере пяти футов и девяти дюймов ростом, с длинной талией и гладкой бронзовой кожей, туго натянутой и четко обрисовывающей очертания ее тела. Рост Шон не превышал пяти футов и шести дюймов, она никак не была полной, но знала, что для определения очертаний ее тазобедренной кости потребуется не только визуальный осмотр. Груди Шон более полные, зато у Робин – более высокие и округлые. Более тугие и гладкие, чем у Шон. Возможно, сказалось то, что Шон много лет ходила без лифчика. Да и трое детей.
– У тебя чудесные груди, – восхитилась Шон. Лицо Робин выразило изумление, затем стало насмешливым.
– Я надеюсь, что хотя бы ты не лесбиянка.
Шон лежала на спине, наслаждаясь невесомостью своего тела.
– На этот счет можешь быть спокойна.
Сквозь древесный шатер то здесь, то там просвечивала яркая синева неба, она о нем забыла. Хотелось, чтобы неба было больше. Джунгли пробуждали в ней чувство, похожее на клаустрофобию.
Робин погрузилась в воду, чтобы прополоскать волосы.
– Они на самом деле не совсем мои, – проговорила она.
Шон встала, вода доходила ей до плеч.
– Ты говоришь о грудях? Ты их?..
– Они имплантированные, – ответила Робин. – Мне надоело видеть перед собой подростковые пупырышки вместо грудей. – Она взяла с камня кондиционер для волос, выдавила его из тюбика себе на руку. – Я сделала это за несколько месяцев до свадьбы. Неужели ты не заметила?
Шон покачала головой. Она снова легла на спину, позволяя воде нести на своей поверхности ее невесомое тело. Тогда она не заметила бы, даже если бы на нее обвалилось небо. Она испытывала тогда острую боль, осознав, что потеряла Ивена. И он никогда не говорил ей об этом. Ивен оберегал Робин от вторжения в ее личные дела, и это вызывало в Шон уважение.
– Ивен боялся, что я страшно переживаю по этому поводу. Он сказал, что размер моей груди интересует его меньше всего на свете, но это мое тело, и я вольна делать с ним что захочу.
Да, он вполне мог сказать что-то подобное.
– Правда, потом он никогда не жаловался, – засмеялась Робин.
«О, пожалуйста. Давай не будем больше говорить о Ивене и о твоих грудях!»
Уши Шон были погружены в воду. Она прислушивалась к жизни подводного мира: шелест хвоста зубатки, скрежет зубов пираньи.
Робин вздохнула.
– Теперь я его только раздражаю.
– Это пройдет.
– Я знаю, что стала слишком нервной. У меня задержка.
Шон снова встала и увидела улыбку на лице Робин.
– Ты беременна? – спросила она.
– Я уверена на девяносто девять процентов. Я чувствую себя точно так же, как во время прежней беременности, но пока нет подтверждения, я не хочу говорить об этом Ивену. Боюсь разбить его надежды. – Несколько непрошенных ответов промелькнули в мозгу Шон, все они имели целью причинить Робин боль, стереть эту самодовольную радостную улыбку с ее лица. «Так скоро после Мелиссы», – могла она сказать, или «У тебя нет времени даже передохнуть», или «Теперь ты не скоро сможешь вернуться на работу». А как насчет такого: «Кажется, у Ивена нет проблем с производительностью». Робин даже не поймет скрытого за этими вопросами смысла.
– Это прекрасно, Робин, – выдавила из себя Шон. – И на каком ты месяце?
Робин пожала плечами.
– Четыре недели, может быть, шесть.
Шон повернулась к берегу, делая вид, что занята выдавливанием шампуня. Она носила ребенка Ивена тринадцать недель. Она мечтала об этом ребенке, о маленькой девочке, конечно, черноволосой и голубоглазой. Она принимала витамины, пила молоко, которое ненавидела, делала все то, что и при других своих беременностях, сознавая при этом, что никогда не будет держать этого ребенка на своих руках.
– Я надеюсь, что это мальчик, – продолжала Робин. – Я так рада, что быстро забеременела. Мы хотим четверых детей, и поскольку мне уже тридцать четыре, у нас осталось для этого не много времени. Я буду так привязана к домашним обязанностям… Шон? С тобой все в порядке?
Шон прижалась к каменистому берегу, стараясь сдержать слезы, но ей это не удавалось. Робин подошла к ней, храбро ступая по неровному дну. Она обняла Шон, положила ее голову себе на плечо.
Мне так жаль, Шон. Это заставило тебя вспомнить о Хэзер. Я не должна была всего этого говорить.
В ловушке, установленной во владениях сухопутного семейства, сидел медный эльф. Он метался из одного конца ловушки в другой, пока Ивен пытался заглянуть ему под хвост.
– Кажется, самка, – предположил он.
Шон анестезировала эльфа и вынула его из клетки. Они с Ивеном обменялись разочарованными взглядами. Этот эльф был слишком стар, чтобы быть полезным для их целей.
Ивен вздохнул.
– Давай пометим ее и отпустим, – предложил он, достал кожаный воротничок на этот раз обернутый в красную ленту из своего рюкзака и передал его Шон. Поднимая головку игрунки, она наткнулась пальцем на опухоль на боковой части шеи обезьянки. Мгновенно поняла, что это такое, и отдернула руку.
– Взгляни. – Шон показала на шею эльфа. Ивен вернулся с такой же опухолью из своей прошлой экспедиции, три года назад. Она располагалась на груди, возле плеча.
Ивен поднял игрунку и осмотрел опухоль.
– Это личинка овода собственной персоной. Видно даже дыхательное отверстие.
Теперь, когда первый прилив отвращения отхлынул, ей стало любопытно. Она взяла эльфа на руки и подставила его под луч солнца. Маленькое отверстие в опухоли напоминало трубку акваланга. Она вспомнила опухоль на груди Ивена, как она выросла до такой величины, что Ивен сумел разглядеть толстую белую личинку внутри. Он умертвил ее, пропустив через отверстие жидкий табак, и выдавил личинку после того, как она задохнулась. Шон на это не смотрела. Три недели назад она потеряла дочь. С нее хватит ужасов.
– Я не особенно боюсь того, что может здесь со мной случиться, – призналась она Ивену, – но мне не хотелось бы заполучить такую штуку себе под кожу.
Они шли по тропинке, ведущей к ручейному семейству, когда увидели другого медного эльфа, прыгающего с ветки на ветку по направлению к югу. Шон огляделась вокруг. Они находились в том самом месте, где встретили эльфа накануне. То же поваленное дерево, такая же безобидная на взгляд трава-бритва и болотце поодаль.
– Может быть, это тот самый эльф, – предположила она.
– На этот раз пойду я. – Ивен снял с плеча рюкзак и поставил его на тропинку. Затем вытащил мачете из ножен и направился в обход лежащего дерева, чтобы не наткнуться на траву-бритву.
– Я с тобой! – крикнула Шон, поставив свой рюкзак рядом с рюкзаком Ивена.
Она пыталась идти по следу Ивена, но кусты были слишком густыми. Ивен сражался с ветками, загораживавшими ему путь. Он громко выругался. Его синяя блуза промокла от пота. Шон чуть не натолкнулась на него, когда он вдруг остановился. Сплетение лиан возникло у них на пути, густые крепкие стебли сплелись в тугие узлы.
– Эльф вон на том дереве, – показал Ивен сквозь заросли. – Мы снова его упустим, черт бы его побрал. – Близкий к отчаянию, Ивен безнадежно ударил своим мачете по стволу лианы. Вьющийся стебель встретил удар мачете так, как трамплин встречает гимнаста. Нож рикошетом ударил Ивена в левую руку, чуть пониже плеча.
– Проклятье, – прохрипел Ивен, роняя мачете. Он закрыл глаза и схватился за раненую руку.
– Дай-ка мне взглянуть, Ивен. – Шон пыталась оторвать от раны его правую руку, но он ее не отпускал. Рубашка вокруг его пальцев окрасилась темной кровью.
– Кажется, я порезался до кости, – простонал он. Шон расстегнула его рубашку и осторожно начала снимать ее с пораненной руки. Он отпустил правую руку и прислонился к дереву, закрыв глаза.
– Скажи мне, как выглядит рана, – попросил он. Вытекло много крови, слишком много, чтобы она могла оценить глубину пореза. Рана была рваной и по форме напоминала перевернутый вопросительный знак. Шон уже поняла, что ее придется зашивать, но не спешила сообщать ему об этом.
– Кажется, она не такая уж глубокая. Просто немного кровоточит. Шон сложила его рубашку и прижала ее к ране. – Ты сможешь держать ее в этом положении, пока мы не дойдем до лагеря?
Они шли молча, только Шон время от времени спрашивала, как он себя чувствует, а он бормотал что-то в ответ. Шон, по-видимому, придется самой зашивать рану. Ей случалось проделывать это на собаках и кошках в ветеринарной клинике отца, но обрабатывать рану человека – это совсем другое дело. Может быть, Тэсс знает, как надо.
Но Тэсс не было в лагере. Шон хотела ее поискать, но, взглянув на Ивена, поняла, что ждать уже нельзя. Он не должен думать, что она боится иметь дело с его раной. Шон не хотела делать ничего такого, что могло бы подорвать его доверие к ней или усилить его беспокойство. Лицо Ивена искривилось от боли. Рубашка, которую он прижимал к ране, пропиталась кровью. Кровь просачивалась между пальцев.
Работа нашлась для всех.
– Принеси что-нибудь, на что мы его уложим, – приказала Шон Дэвиду. Она посмотрела на костер. В нем еще тлели головешки. – Разожги огонь и вскипяти воду, – скомандовала она Робин. – Мег, принеси аптечку Тэсс. И ее «Писко».
Дэвид постелил на землю брезент, и Ивен сам, без посторонней помощи, лег на спину и закрыл глаза.
Робин села рядом с ним на брезент. На ее шее висел кассетный плэйер.
– Вода вскипела. – Робин сжала руки на коленях и посмотрела на Шон. – Так много крови. Что с ним будет?
– Со мной все будет в порядке, – заверил ее Ивен, не открывая глаз.
– Пожалуйста, не ходи больше в эти джунгли, – умоляла Робин.
– Я поранился сам, Робин. – Ивен взглянул, наконец, на свою жену. – Никто на меня не нападал. Я порезался собственным мачете. – Он повернулся к Шон и слабо улыбнулся. – Как-то глупо получилось. Может быть, придумаем какую-нибудь историю, чтобы не стыдно было людям рассказать?
Дэвид сел рядом с Шон.
– Могу я чем-нибудь помочь? – спросил он. Она покачала головой.
– Не теперь. – Шон удивило, что Дэвид здесь. В подобных ситуациях он, как правило, старался подальше унести ноги.
Мег принесла аптечку и «Писко». Ивен жадно приложился к бутылке. Он выпил больше, чем следовало, морщась от жжения в горле. Шон мягко отняла у него бутылку.
– Больно? – спросила она.
– Не слишком.
Она промыла руки бренди, затем осторожно отняла рубашку от раны. Кровотечение уменьшилось, и теперь ясно обозначился перевернутый вопросительный знак, начертанный на руке.
Робин судорожно вскинула руку ко рту.
– Боже, какой ужас! Шон ощетинилась.
– Подержи это, – приказала она Дэвиду, прижав рубашку к ране. Она встала, схватила Робин за руку и подвела ее к краю расчищенной площадки.
– Ты что, не видишь: он и так достаточно напуган.
Он прекрасно понимает, что это не царапина от травы-бритвы. Если не можешь держать себя в руках, держись от него подальше.
Она вернулась к Ивену, и он улыбнулся, когда она села на прежнее место.
– Ну и темперамент! Ты уж успокойся, прежде чем приниматься за мою руку.
Дэвид передал ей пропитанную кровью рубашку. Его пальцы стали красными. Он встал и куда-то отошел, и Шон решила, что на сегодня с него хватит. Но через минуту Дэвид вернулся, неся горячую воду. Она подняла голову и посмотрела на него. Ей трудно было поверить, что он ведет себя таким образом. Позже надо будет его поблагодарить.
Она порылась в аптечке и отыскала черную нейлоновую нитку и иглу. Шон опустила их в котелок с кипятком, который держал Дэвид, и взглянула на своего мужа. – Пускай покипят несколько минут.
Но анестезирующего раствора не было. Шон дважды перерыла содержимое аптечки, ее руки дрожали. Ивен наблюдал за ней. От выпитого «Писко» его глаза заблестели.
Шон взяла его за руку.
– Сейчас будем зашивать. – Ее слова прозвучали как извинение.
Он кивнул.
– Никуда не денешься.
– Но здесь нет лидокаина. – Она почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Даже собаку зашивают под наркозом.
– Только не плачь, ради Христа. А то не увидишь, что делаешь. И дай мне еще «Писко».
Мег сидела на земле рядом с брезентом, держа бутылку «Писко». Она передала ее Ивену, и он сделал еще один большой глоток. Затем он снова посмотрел на Шон.
– Сколько швов? – спросил Ивен.
Она изучала рану. Верх и низ пореза были достаточно аккуратными, но посередине вопросительного знака края раны расползлись.
– Десять? – Слова Шон прозвучали так, будто она спрашивала у него разрешение. Он кивнул.
Дэвид вернулся с иголкой и ниткой.
– Что мне делать? – спросил он, садясь рядом с ней.
– Пусть он ухватится за твою руку. – Пальцы Шон дрожали, когда она вдевала нитку в иголку, и она опустила руки, чтобы скрыть это от Ивена.
Мег снова передала Ивену бутылку, и он посмотрел на нее.
– Ты чудесная женщина, Мег, – объявил он. – Но в тебе есть что-то такое, чего я не могу понять.
Шон мягко улыбнулась.
– Не теперь, Ивен.
– Я пьян, – признался он.
Но он не был достаточно пьян. Он напрягся и закрыл глаза, когда она провела иглой по его коже, особенно у середины раны и вверх по направлению к плечу. Его мышцы защитно сокращались при прикосновении ее пальцев. Шон отрезала нитку и связала ее концы в тугой узел. Она сделала первый шов, и края раны аккуратно сошлись под ниткой.
– Еще девять таких стежков? – мрачно спросил Ивен.
– Может, и восемь. Четырех на каждой стороне для первого раза хватит. Это лучше, чем тридцать два, Ивен.
– О да, – улыбнулся он, выпуская руку Дэвида, чтобы приподнять рукав ее рубашки. Он нащупал пальцем шрам в форме буквы «в», и она ощутила знакомый электрический разряд, пронзивший все ее тело. Ивен лежал под ней с голой грудью, слабо контролируя себя, позволяя ей распоряжаться его телом.
– Ирония судьбы, – невнятно пробормотал он. – У нас будут шрамы на одном и том же месте.
Шон тяжело переживала случай с волком. Она думала, что волки ее любили. Каждый день она останавливалась у клетки, чтобы их погладить или покормить. Они приветствовали ее так радостно, как будто ожидали ее прибытия. Ей и в голову не приходило, что, нарушая границу, она подвергает себя опасности. Потом ее неделями мучил один и тот же кошмар: длинноногое животное бросается на нее, раздирая клыками кожу на плече.
– Твой шрам будет иметь форму перевернутого вопросительного знака, Ив, – объясняла она, заканчивая четвертый шов. – Мы можем сказать, что на тебя напал ягуар.
– На меня напал ягуар, – повторил Ивен. Он рассеянно улыбался и выглядел одурманенным. Он больше не сопротивлялся, когда она вонзала в него иглу. – Я любил вас, люди, – торжественно произнес он, переводя взгляд с нее на Дэвида и обратно.
– Не будь таким сентиментальным, – ответила Шон. – Я не ампутирую тебе ногу, а всего-навсего зашиваю порез.
– Мы тоже тебя любим, – проговорил Дэвид, и что-то дрогнуло в Шон в знак неотвратимого поражения. Этот треугольник. Не было способа из него выпутаться. Она пыталась, но эти двое составили заговор, чтобы оставить все как есть. Двое мужчин объединились для достижения одной и той же цели.
