Текст книги "Ревность"

Автор книги: Диана Чемберлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Она замечательная женщина, – сказал он. – Но я думаю, что ты заслуживаешь лучшей участи.

– Ты имеешь в виду: кого-нибудь с пенисом? Дэвид почувствовал себя оскорбленным.

– Да нет, я вовсе не это имею в виду.

– Извини. Просто я привыкла слышать такие вещи. Я подумала… – Она пожала плечами.

Даже в темноте было видно, как горят ее щеки. – Я имею в виду то, – сказал Дэвид, – что она плохо с тобой обращается. Правда, она обращается так со всеми, но ты заслуживаешь лучшего.

– Ты просто ее не знаешь. Она так резка, потому что чувствует свою ответственность. Она совсем другая, когда мы с ней одни. Она очень известный человек в Сан-Франциско, Дэвид. За ней буквально охотятся. Сотни женщин с удовольствием оказались бы на моем месте. Я не должна дать ей повода раскаяться в том, что она выбрала меня.

Дэвид зажег фонарик и следил за блужданиями его луча.

– Ты когда-нибудь занималась любовью с… ну, не с женщиной.

– Ты имеешь в виду с мужчиной? Он улыбнулся.

– Да.

– В старших классах. Ничего хорошего из этого не вышло, но я знала заранее, что так будет. Я никогда не испытывала к мальчикам никаких чувств. Я делала вид, что интересуюсь ими, чтобы не выделяться среди своих Друзей. Я развешивала портреты рок-звезд на стенах своей комнаты, но все это для вида. Я вздохнула с облегчением, когда поступила в колледж и начала жить своей жизнью, жизнью реальной Мег.

Дэвид представил ее себе подростком, девочкой, испуганной страшной тайной, которую она о себе знала.

– Может быть, если бы твои отношения с мальчиками в старших классах сложились более удачно…

– Тут дело не только в сексе, Дэвид. Мне вообще легче с женщинами. Я даже не могу понять, почему рассказываю тебе об этом, почему я способна говорить с тобой о таких вещах. Ты исключение, так мне кажется.

Эти слова доставили Дэвиду невероятное удовольствие.

– Почему?

– Ты открытый, прямой человек. Ты не лицемеришь. – Она встала, непрочно держась на ногах. – Кажется, я уже готова вернуться в лагерь.

Когда они достигли территории лагеря, Мег направилась прямо к своей палатке. Тэсс оторвалась от книги и подняла голову, посмотрев на Дэвида. Свет лампы оттенял черные морщины на ее щеках.

– Если ты будешь обращаться с ней как с ребенком, она и будет вести себя как ребенок, – сказала она.

Он удержался от язвительного ответа, который готов был сорваться с его губ. Они слишком нуждались в Тэсс, чтобы с ней ссориться.

Шон лежала на постели в ночной рубашке, читая при свете поставленной снаружи москитной сетки керосиновой лампы. Дэвиду нравился мерцающий свет, которым она наполняла палатку, рисуя призрачные тени на ее стенах.

– Ты не хочешь поискать на мне клещей? – спросила Шон.

Дэвид так обрадовался, как будто она предложила ему заняться с ней любовью.

– Если ты окажешь мне взаимную услугу, – сказал он. – Я сидел на земле.

Она попробовала несколько поз, прежде чем положить голову ему на колени. Он установил фонарик на сумке и расчесывал пальцами ее короткие волосы. Ему нравилась их густая шелковистость. Это был первый случай, когда представилась возможность погладить ее волосы, с тех пор как она их остригла. Не было счастья, да несчастье помогло.

– У тебя был удачный день, – сказал он, снимая клеща с ее виска.

Она кивнула.

– Как себя чувствует Мег?

– Теперь уже неплохо. Хотя там ей было совсем нехорошо.

– Мне кажется, что она лесбиянка.

– Да, она лесбиянка.

– Откуда ты знаешь? – Шон подняла голову, чтобы взглянуть на него.

– Она сама мне сказала. – Он ждал ответа, приготовившись защищать Мег от атаки. Хотя это было не в духе Шон. Она всегда занимала позицию «живи и давай жить другим» в делах такого сорта.

– Она слишком хороша для Тэсс, – заметила Шон.

– Я тоже так считаю. Чересчур хороша.

Дэвид осмотрел спину Шон, затем приподнял эластичную резинку ее трусиков. – Сними их.

– Нет. – Она села и повернулась к нему спиной, снимая лифчик. Затем надела майку – собственно говоря, это была одна из его маек, в которой любила спать. Она выглядела в ней более привлекательной, чем в самом откровенном неглиже.

– Давай, – сказал он.

– Я абсолютно уверена, что там их нет. Давай я осмотрю твои волосы.

Она очень доходчиво давала ему понять, что рассчитывать особенно не на что. А он-то уже размечтался. Впредь надо быть осторожнее. Хорошо уже то, что они сделали маленький шажок навстречу друг другу.

Но когда Дэвид снял брюки, он обнаружил трех клещей, высоко взобравшихся по его ляжкам. И это только на той части тела, которая была ему видна. Шон уже укрылась простыней и закрыла глаза. Он не мог попросить ее о помощи. Кто захочет добровольно бередить свою рану?

Он загасил лампу и лег рядом с ней. Боже, как темно! И дальше будет все темнее с каждым днем, потому что луна пошла на ущерб.

Господи, не дай мне ослепнуть!

Это была его единственная молитва. Более тридцати лет он повторяет ее перед сном, с тех пор как впервые осознал, что это значит – быть слепым. Мать всегда говорила ему, чтобы он не беспокоился по поводу своего зрения, потому что они с отцом были слепыми от рождения. Потом он узнал, что это не совсем так, но тогда, в детстве, эта мысль успокаивала его. Потому что Дэвид не мог представить себе ничего более страшного, чем неуклюже шарить в темноте, подобно своим родителям.

Но когда Дэвиду было пять лет, одного мальчика в его детском саду ударили бейсбольной клюшкой, и тот лишился сознания. Когда мальчик очнулся, он ничего не видел, и Дэвида охватил страх. Он больше не будет играть в бейсбол и не будет кататься на велосипеде. Он боялся всего, что могло представлять хотя бы отдаленную опасность для его глаз, всего, отчего он мог лишиться сознания. Он жаловался матери на плохое зрение, потому что мечтал об очках. Он надеялся, что они защитят его глаза от травмы. Но доктор сказал, что со зрением у него все в порядке, и Дэвиду пришлось обходиться без этой защиты.

Больше всего на свете он боялся темноты. Он до сих пор спал при свете ночника, который Шон называла «прибором ночного видения». Но она не имела намерения оскорблять его чувства. Она никогда не дразнила его по этому поводу. Будучи бесстрашной по натуре, она никогда не издевалась над чужими фобиями. В последнее время он стал бояться того, что начнет забывать о том, как благородна она в самой глубине своей души, о том, какой любящей женой была когда-то.

Тут ему показалось, что какое-то насекомое ползет по его бедру. Он засунул руку под простыню и попытался нащупать клеща, но это было бесполезное занятие. Они были слишком маленькими, и все, что он сумел обнаружить под простыней, – так это лишь эрекцию своего пениса. Он подвинулся поближе к Шон и дотронулся до ее руки.

– Шон, – прошептал он, сам не зная, что скажет ей, если она ответит. Но она спала и не слышала его, и он со вздохом откинулся на спину. Он не мог бы сосчитать все те ночи, которые провел вот так, один со своей эрекцией. Нынешняя ночь не принесла с собой ничего нового.

18

Шон и Ивен сидели на складных стульях и наблюдали за обезьяньим семейством, которое она преследовала накануне. Она мысленно называла его «своим» семейством. Она приложила столько усилий для знакомства с ним, что уже чувствовала своего рода привязанность к его членам. Она окрестила его ручейным семейством. Ивен назвал группу, которая досталась ему, сухопутным семейством.

Вообще-то, они собирались использовать Чио-Чио в качестве подсадки для поимки ручейного семейства, но сегодня у обезьянки было другое задание. Они приладят ее клетку к гнездовому дереву сухопутного семейства в надежде на то, что Чио-Чио завлечет одного эльфа в ловушку, прикрепленную к ее клетке. Тогда Шон и Ивен покормят плененного эльфа бананами и освободят, чтобы он сообщил своим сородичам о новом гастрономическом изыске. И тогда они смогут отлавливать членов сухопутного семейства, используя в качестве приманки одни бананы.

Они уже составили отчетливое представление о составе и структуре ручейного семейства. В него определенно входили два взрослых самца и одна взрослая самка. Два других относительно крупных эльфа были, по всей видимости, подростками; определить их пол не удавалось. Взрослые самцы передавали малышейблизнецов один другому, в то время как самка кормилась на соседнем дереве. Когда она не ела, то созерцала кончик своего хвоста, самцы же все это время опекали малышей. Когда придет время, она, несомненно, отблагодарит их обоих своими сексуальными милостями.

Шон долго и сосредоточенно обдумывала такое семейное устроение и никак не могла решить одного животрепещущего и неразрешимого научными методами вопроса: рассматривала ли самка установившийся порядок как благо для себя или же как расплату? Ведь она была эмоционально привязана – если позволительно употребить такое выражение – только к одному из самцов. Это было совершенно очевидно для Шон; наблюдения за ручейной группой только подтверждали ее уверенность. Самка легонько чистила одного из самцов каждый раз, когда расставалась с ним, перескакивая на другое дерево, – Ивен называл эти телодвижения любовным тэппингом, – и игнорировала при этом другого самца. Тем не менее, самцы принимали, по-видимому, равное участие в заботах по воспитанию потомства.

Пока длилась ее связь с Ивеном, Шон оправдывала себя, находя аналогию в естественном устроении обезьяньего семейства.

– Твое сравнение хромает, – говорил ей Ивен. – Ты упускаешь из виду тот факт, что оба самца посвящены в условия договора и согласны его выполнять. Никто никого не обманывает.

Проведя несколько часов с ручейным семейством, Шон и Ивен перенесли свои стулья поближе к ручью, чтобы перекусить фруктами и рисовыми крекерами.

Ивен откусил кусок банана.

– Дэвид вчера трогательно заботился о Мег, – сказал он. – Мне понравилось, как он бросил вызов Снежной Королеве.

Шон погрузила ногти в кожуру своего апельсина и почувствовала, как сок растекается по ее руке.

– Я развожусь с ним, Ивен. – Срок действия пакта истек. Она должна сказать ему. Сказав, она испытала огромное облегчение. Единственным человеком, знавшим об этом, был ее адвокат, но он не в счет.

Ее меньше всего интересовало, что думает адвокат о ее решении.

Банан Ивена застыл на полпути ко рту.

– Это ошибка.

– Ошибкой было то, что я не развелась с ним три года назад. Все, чего мы добились, – так это сделали друг друга несчастными.

– Как отреагировал Дэвид?

– Он еще не знает. Я скажу ему, когда мы вернемся из экспедиции.

Ивен с такой силой ударил кулаком по колену, что его нога нервно дернулась:

– Черт бы тебя побрал, Шон. Вечно ты вовлекаешь меня в эти дела.

Она опустила глаза. Его гнев выбил ее из колеи. Он был непомерным, как все его эмоции, не слишком предсказуемые, с трудом подавляемые.

Ивен встал. Она сидела неподвижно, пока он складывал свой стул.

– Давай проверим ловушку у сухопутного семейства, – предложил он.

– Ивен… – Но он уже пересек ручей и двигался по тропе.

– Один есть, – сказал он, когда Шон догнала его уже у самой ловушки. В ней сидел медный эльф, донимавший Чио-Чио своими воплями. Шон почувствовала облегчение, но не восторг. Она была слишком потрясена тем, как Ивен воспринял ее известие.

Подойдя к ловушке, они проверили, достаточно ли прочно захлопнулась ее дверца. Шон показалось, что Чио-Чио встретила их как избавителей. Подсадная обезьянка металась по своей клетке, пытаясь держаться как можно дальше от пришельца. Шон достала из своего рюкзака трубку для выдувания стрел и анестезирующий дротик.

– Что ты делаешь? – спросил ее Ивен.

– Я хочу запустить в нее дротик и…

– Шон, она у нас под рукой. Зачем тебе эта чертова трубка?

Шон почувствовала, как краснеет. О чем она думала? Здесь легко было воспользоваться шприцем. Ивен уже достал шприц из упаковки и наполнял его анестезирующим раствором.

– Задери ей хвост, – приказал он.

Шон подтащила игрунку за хвост к краю ловушки, но обезьянка выскользнула из ее рук и с воплем отскочила к дальней стенке ловушки. Ивен с раздраженным вздохом опустил шприц. Она снова поймала обезьянку за хвост и крепко держала ее, пока Ивен делал инъекцию.

– Ты настоящий мерзавец, Ивен, – прошептала Шон.

– Давай сосредоточим внимание на игрунке и отложим выяснение отношений до более подходящего момента. Идет?

Через несколько минут Ивен достал эльфа из ловушки и сел на стул. Он держал эльфа на своей ноге, пока Шон доставала из рюкзака блокнот и ручку.

– Пол? – спросила она.

– Женский.

– Возраст? – продолжала Шон, делая записи в блокноте.

– Подросток. – Ивен раздвинул губы обезьянки, чтобы осмотреть ее зубы. – Семи-восьми месяцев от роду.

Шон достала из рюкзака весы и измерительную ленту. Ивен передал ей эльфа для измерения.

– Шесть дюймов. – Она усадила эльфа на весы. – Восемь унций.

Ивен пристегнул маленький кожаный воротничок, обмотанный желтой лентой, к шее эльфа. Затем он посадил обезьянку обратно в ловушку и угостил ее бананом. Они продержат ее до вечера, а потом отпустят восвояси, чтобы обезьянка рассказала всем своим сородичам о сладостном деликатесе.

– Я хочу забрать Чио-Чио на ночь в лагерь, – заявила Шон.

– Не сходи с ума. Ночь – идеальное время для того, чтобы какой-нибудь эльф забрел в ловушку.

– Начнем с того, что подсадная обезьянка – это моя идея, и я не хочу оставлять ее в джунглях на ночь.

– Ограничить поездку двумя неделями – это тоже твоя идея. Если держать Чио-Чио по ночам в лагере, мы едва ли успеем завершить нашу работу в срок.

Она почувствовала, как комок подступил ей к горлу.

– Ивен, пожалуйста. Давай не будем затевать бессмысленную войну.

Он перекинул рюкзак через плечо и посмотрел ей прямо в глаза. – Ты должна тысячу раз подумать, прежде чем затеешь это дело с разводом.

– Я уже подумала.

Ивен сложил свой стул, затем снова установил его и повернулся к ней лицом.

– Я не могу дать тебе больше того, что уже дал, Шон. У меня жена, ребенок, и я…

Шон мрачно посмотрела на него.

– Я ни о чем тебя не прошу.

– Чушь собачья! Через месяц после развода ты придешь ко мне в слезах и скажешь: «Ну пожалуйста, Ивен, только один разочек, я так одинока».

Он бил ниже пояса.

– Можешь не беспокоиться. – Она сложила свой стул и пошла впереди него, едва сдерживая слезы. Шон знала, что он имеет в виду. Это случилось, когда их связь уже прервалась. Она вела себя так, что он почувствовал себя жертвой ее домогательств. Она дорого бы заплатила за то, чтобы этот эпизод не имел места, но что было, то было.

Наступила вторая годовщина смерти Хэзер. Если бы Шон дожила до ста лет, эта дата все равно вызывала бы в ней ощущение нестерпимого ужаса. Мальчики уехали на футбольные сборы и, в довершение несчастья, Дэвид весь день неотступно следовал за ней. Он наперебой предлагал ей различны варианты того, как они вместе проведут этот треклятый день. Видимо, он нервничал. Пытался снискать ее расположение. Как нашкодивший ребенок, который при помощи искусных маневров надеется вымолить прощение, так и не сознавшись в своем проступке.

Стояла невыносимо жаркая и сухая погода. Каждый вдох обжигал горло. Она провела ночь, причесывая собак и борясь с собой, чтобы не позвонить мальчикам в лагерь. Дэвид готовил на ужин цыпленка, надев фартук, который Ивен и Робин подарили ему на день рождения месяц назад. На красном фартуке синими буквами было вышито имя Дэвида. А что подарила ему на этот день рождения она? Билеты на «Травиату» в Лос-Анджелесе и заказанный столик в каком-то ресторане. Достойный, но безличный подарок, такой же, как и открытка, которую она выбрала для него. Так повелось, что она покупала Дэвиду открытку к каждому дню рождения, что-нибудь глубоко сентиментальное, преимущественно с цветами. Обычно она надписывала открытку: несколько слов о том, как она его любит и ценит. Мальчики балдели, когда Дэвид вслух, «с выражением» читал эту надпись за обеденным столом. На этот раз она купила ему юмористическую открытку, такую она могла послать и своей секретарше.

Когда цыпленок был готов, Шон принялась лихорадочно изыскивать способ избежать совместного ужина. Не потому, что у нее имелись другие планы. И уж конечно, она не думала об Ивене, по крайней мере на сознательном уровне. Ивен проводил выходные с Робин, которая была на восьмом месяце и неважно себя чувствовала. Просто она не могла выдержать еще четыре или пять часов наедине с Дэвидом. Она направилась к выходу. – Я забыла сказать тебе. У меня вечером деловая встреча.

Он вскинул голову. С вертела, на котором зажаривался цыпленок, жир закапал на пол.

– Сегодня вечером? В воскресенье?

Он не верил ей. В его голосе звучал сарказм. Весь год она измышляла десятки деловых встреч, чтобы проводить время с Ивеном, и Дэвид послушно проглатывал все ее отговорки. Теперь, когда она не имела ни малейшего понятия о том, что будет делать дальше, Дэвид отказывался глотать ее наживку. – Мы должны утвердить смету на сентябрь, – объяснила она. Почему Шон не сказала ему правду: она просто хочет побыть одна? Ложь сама собой срывалась с языка.

Дэвид засунул цыпленка в духовку.

– Можно я пойду с тобой? Я не думал, что сегодня вечером останусь один. – В его голосе звучала робкая мольба, и на секунду ей стало его безумно жалко.

Она дотронулась до его плеча.

– Тебе там будет скучно.

Шон поехала в бар. Она практически не пила, но куда еще могла она поехать? В собственном офисе ей будет неуютно. Здесь она будет, по крайней мере, не одна и затеряется в толпе, сидя в прохладном темном углу бара. Но там собралась солидная вечерняя публика, и ей не на чем было сосредоточить внимание, кроме спиртного. К девяти часам, когда она встала, чтобы уйти, то почувствовала, что пьяна, так пьяна, как никогда в жизни. У двери какой-то мужчина взял ее за руку.

– Мадам?

Она повернулась, чтобы посмотреть на него. Над костюмом-тройкой вырисовывалось лицо койота.

– Да? – ответила она.

– Вы сами ведете машину?

«Да, – подумала она, кивая, – я веду машину как сумасшедшая». Она громко рассмеялась.

– Позвольте мне вызвать для вас такси.

Ее щеки пылали. Он думает, что она слишком пьяна, чтобы вести машину. Шон оглянулась. Посетители бара смотрели на нее. Она опустила голову.

– Я позвоню своему мужу, – тихо пробормотала она.

Койот подвел ее к телефону и оставил одну. Она набрала номер Ивена и обрадовалась, когда он подошел к телефону. Шон не знала, что бы она стала делать, если бы трубку сняла Робин.

Она объяснила Ивену ситуацию, собственный голос эхом отдавался у нее в голове. От этого болели уши, и она, уже шепотом, сообщила Ивену, где находится.

– Не садись за руль, Я сейчас приеду.

Тут она позвонила мальчикам в спортивный лагерь. Близнецы уже легли спать. Воспитатель сказал ей, что они не могут подойти к телефону.

– Они живы?

Воспитатель ответил после минутного замешательства.

– Да, миссис Райдер. С ними все в порядке. Шон повесила трубку. Боже, она надеялась, что не произвела впечатления алкоголички. Утром в лагере о ней наверняка распространятся черт знает какие слухи. Она боялась, что это как-нибудь затронет ее мальчиков.

К моменту прибытия Ивена она чувствовала себя совсем трезвой, но он только покачал головой, когда она выразила желание ехать домой и сесть за руль автомобиля. Ивен привез ее в свой кабинет и приготовил кофе. В кабинете было душно, так как окна на уик-энд закрывались. Плакаты на стенах казались иссохшими и выцветшими. Ивен включил кондиционер и раздвинул для нее диван. – Давай позвоним Дэвиду и скажем ему, где ты, чтобы он не беспокоился.

– Нет, я сказала ему, что вернусь поздно. – Шон калачиком свернулась на диване.

Ивен сел на краю постели.

– Я был рад, что ты позвонила.

– Правда? Он кивнул.

– Не люблю уик-энды. Мне трудно так долго тебя не видеть, с пятницы до понедельника.

Это опасный разговор, Ивен, подумала она. Говорил ли он правду? Его взгляд был ясным, арка левой брови выглядела, как всегда, призывно. Она многое бы отдала за то, чтобы этот призыв был выражен словами.

Ивен достал носовой платок из заднего кармана джинсов и вытер лоб.

– Я жутко нервничаю из-за ребенка. И не могу сказать этого Робин. Я должен делать вид, что все идет отлично. К концу уик-энда я чувствую, что готов взорваться от всего того, что скапливается у меня внутри.

– Чего ты, собственно, боишься? Он пожал плечами.

– Думаю, того, что мы с Робин не подходим друг другу. Что, когда появится ребенок, мы будем заперты в клетку пожизненного брака.

– Ничего пожизненного не бывает. Он возразил:

– Нет, бывает. Мои дети должны расти в стабильной семье.

– Все беспокоятся о своем браке до рождения ребенка. Это нормально. – Все, кроме нее и Дэвида. С тех пор, как они поженились, она никогда не сомневалась в правильности этого шага. Теперь это казалось невероятным. Должны ведь были существовать какие-то признаки того, что все может рухнуть в одночасье.

Ивен обхватил рукой ее запястье, нащупывая большим пальцем пульсирующую жилку.

– Для меня Робин – это суррогат, замена тебя, надеюсь, ты это понимаешь. Ты недоступна, и я должен либо найти кого-нибудь взамен, либо примириться с мыслью о пожизненной незаконной связи с тобой.

Шон закрыла глаза, почувствовав головокружение от духоты и выпитого спиртного.

– Ивен… – Она открыла глаза и посмотрела прямо на него. – Может быть, займемся любовью? Только один разок… Кому мы этим навредим?

– Нет. – Он покачал головой и встал. – Я не собираюсь опять начинать все сначала. – Он направился к двери. – Я сказал Робин, что у нас в питомнике чрезвычайное происшествие с игрунками, поэтому хочу осмотреть их, раз уж я здесь.

Прошло немало времени, прежде чем он вернулся. Полосатая наволочка сохраняла запах Ивена, и Шон повернула голову, чтобы вдохнуть его. Боже, как ей его недоставало! Кому было бы хуже, если бы они сегодня занялись любовью? Он просто дразнил ее, хотя в глубине души она знала, что Ивен делает это непреднамеренно. Он считал, что не имеет права хотеть того, чего он хочет, поэтому его сердце находилось в состоянии непрекращающейся войны с его же словами и поступками. Она попала под перекрестный огонь.

Телефон на его столе зазвонил, и Шон вскочила с дивана. Должно быть, кто-то ошибся номером, кому могло прийти в голову звонить сюда в такое время? Она и не подумала, что это могла быть Робин. Она не стала снимать трубку, и телефон замолк, всего после трех звонков.

Через несколько минут вернулся Ивен. Он открыл дверь, и комнату захлестнул порыв горячего ветра. Ивен прислонился к дверному косяку и смотрел на нее. На его груди рубашка была почему-то мокрой. Он подошел к Шон, взял из ее руки кофейную чашку и поставил на стол. Сел на диван и прижал ее к себе. Как он соскучился по этой женщине! Как ему хотелось вновь обнять ее! Он целовал ее глаза, подбородок, шею. Его руки снимали с нее рубашку.

– Только один разок, Ивен, – прошептала она, ее тело буквально таяло под жаром, исходившим от его пальцев. – Последний раз.

Шон добралась до дому в половине двенадцатого и приняла душ, прежде чем лечь в постель.

– Сегодня жуткий ветер, – сообщила она Дэвиду. – И жара. – Она могла не беспокоиться по поводу объяснений: Дэвид и не пытался вступить с ней в контакт. Он лежал на своей половине кровати, так, как будто супружеская постель была разделена перегородкой.

На следующее утро ей стало известно, к каким тяжким последствиям едва не привело ее желание переспать с Ивеном. Ивен сидел за своим столом, безвольно опустив руки на колени. В лице ни кровинки, волосы растрепаны. Он говорил тихо, а она сидела на диване, охваченная всепоглощающим чувством вины.

Ивен рассказал ей, что когда он вернулся домой, Робин, пошатываясь, шла ему навстречу, пытаясь найти в сумочке ключи от автомобиля. На ней была только серебристая ночная рубашка, свет уличного фонаря освещал жемчужный шар ее живота. Увидев Ивена, она припала к его груди и затряслась от судорожных рыданий. Она рассказала, что несла белье в стирку вниз, по лестнице, споткнулась и пролетела несколько ступеней, прежде чем успела схватиться за перила. Она решила, что все в порядке, только ушиблась немного. Но тут начались боли и кровотечение. Доктор посоветовал ехать в больницу. Она попыталась связаться с Ивеном, даже позвонила в диспетчерскую питомника, но о чрезвычайном происшествии с игрунками никто ничего не знал.

Шон охватило чувство жалости к Робин. Ей хотелось бы вернуть время, чтобы вчерашнего вечера не было вовсе. Она вела себя так эгоистично. Она не имела прав на Ивена.

– Как она сейчас? – спросила Шон.

– Сначала ее хотели подержать в больнице несколько дней, чтобы убедиться, что с ребенком все в порядке. – Ивен поднял голову и взглянул на нее. – Если что-нибудь случится с ребенком, Шон… Я не знаю, что я сделаю.

Она взяла его за руку, ставшую ледяной.

– Ивен, мне так жаль.

Он отпрянул и сложил руки на груди.

– Если мы хотим продолжать работать вместе, ты и я, – отчеканил Ивен, глядя мимо нее в окно кабинета, – мы должны найти способ… взять себе за правило… Тут он запнулся, стараясь подыскать нужные слова. – Мы должны заключить пакт о том, что между нами все кончено. Работа, и больше ничего. Я настаиваю на этом, Шон. Я серьезен как никогда. Я ничего не хочу знать о твоих проблемах и не собираюсь рассказывать тебе о своих.

Особое выражение в его глазах свидетельствовало о том, что он настроен крайне решительно. Он не дотрагивался до нее, пока говорил, и она уже знала, что он дал себе зарок никогда не дотрагиваться до нее впредь. Но это было еще не самое худшее. Вечер, проведенный с Ивеном, стоил дороже.

К тому времени, когда Мелисса уже родилась, Шон узнала, что беременна. В тот вечер она не подумала о средствах предосторожности. Почему она оказалась такой идиоткой?

Она все откладывала и откладывала аборт, потому что благоговела перед чувством зарождающейся в ней жизни. Она так долго ощущала себя мертвой и пустой. Шон лежала ночью в постели, теша себя мыслями о том, как она могла бы все-таки иметь этого ребенка. Должен был быть какой-нибудь способ. Он не мог сойти за ребенка Дэвида – они не занимались любовью уже много месяцев. Может быть, признаться, что он от Ивена? Это вывернет наизнанку всю его жизнь. И что почувствует Робин? Весь мир Робин вращался вокруг мужа и дочери. Шон не могла вырывать любовь и внимание Ивена из круга его семьи. Она должна сделать аборт. Она тихо плакала в подушку ночь за ночью, злясь на себя и на Ивена. Ей хотелось, чтобы у нее был выбор, но его не было.

Шон ждала до последней минуты. Врач в клинике помрачнел, обследовав ее.

– Вы почти просрочили время, дорогая, – заявил он. – Еще пара дней, и клинический аборт станет невозможным.

Но в этот день ей аборт так и не сделали.

– Вы слишком возбуждены, миссис Райдер, – констатировала женщина-консультант, покачав головой. – Вы должны еще раз хорошенько все обдумать.

– У меня нет времени на обдумывание. – Шон не могла сдержать слезы. Они теперь всегда были наготове. Ее лицо опухло, веки покраснели. Она ни в чем не могла винить эту молодую женщину, проявлявшую заботу о ней.

– Я просто не имею права дать разрешение на аборт, пока вы в таком состоянии, – твердо произнесла врач-консультант. – Если бы с вами кто-то был, тогда другое дело. Не могли бы вы прийти завтра с кем-нибудь из близких?

Из близких? Шон покачала головой. Она никого не могла назвать. Даже Ивена. «Я ничего не хочу знать о твоих проблемах и не собираюсь рассказывать тебе о своих». Она никогда не скажет Ивену. Кроме того, если бы она ему и сказала, он ни за что не позволил бы ей сделать аборт.

На следующий день Шон пошла в другую клинику. На этот раз она подготовилась, надела костюм, взяла с собой деловой портфель. Ее глаза были скрыты за черными очками. Когда они раздвинули ей ноги, она сконцентрировала внимание на докладе, который готовила для конференции по приматологии.

– Вы выглядите так, будто находитесь за тысячу миль отсюда, – удивился молодой доктор.

Она улыбнулась, глядя в потолок.

– Да, сегодня мне есть о чем подумать. Операция оказалась более болезненной, чем она ожидала.

– Это потому, что ваши мысли бродят далеко, – предположила медсестра, подавая ей руку, чтобы помочь подняться. Шон сделала вид, что не заметила ее руки, и поднялась без посторонней помощи. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой. У нее было ощущение, что если она дотронется до теплой кожи какого-нибудь человеческого существа, то разлетится вдребезги.