Текст книги "Папина жизнь"

Автор книги: Дэйв Хилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– И в каком именно смысле «встречаешься»? – сальным голосом осведомился Кенни, поворачиваясь и наставляя на меня ухо.

– И с какой девушкой? – поинтересовался Карло, жестикулируя, как он считал, по-средиземноморски. – Расскажи мне все. Мы, итальянцы, эту amore очень понимаем.

– Ее зовут Сьюзи, – сказал я. – Она косметолог, работает в Брикстоне. Мы с ней познакомились в баре.

Необходимо было соврать, правда? Дело в том, что тут были кое-какие сложности. Не с Кенни – он был скорее моим другом, чем Дайлис, и от моей новости не смутился.

– Сьюзи! – пробормотал он, щурясь и разглядывая воображаемый неоновый росчерк в воздухе. – «Овладеть Сьюзи», фильм Джона Уолтерса. Понимаю, понимаю.

А вот с Карло было труднее. И дело не столько в нем самом, сколько в его окружении. Он все еще был женат на Джилл. Той самой Джилл, к которой съехал из моей квартиры. Они были счастливы вместе, растили двоих детей, и с Джилл я тоже дружил. Но Джилл, к сожалению, давным-давно близко дружила с Дайлис. Собственно говоря, со своей «будущей бывшей» я познакомился именно через Джилл. Мы с Карло и Кенни устроили пьянку над магазином в честь окончания отделки квартиры, и Джилл привела Дайлис. Тогда они только что получили дипломы по психологии. В случае со мной Дайлис была настоящей отличницей.

– Джозеф – очень красивое имя.

– Ты небось всем парням это говоришь!

– Не всем, только симпатичным.

– А для меня делаешь исключение?

Теперь мне требовалась экспертиза в области психологических игр. Я боялся поставить Карло в неловкое положение. Джилл обязательно спросит его, как у меня дела, а он сочтет, что должен ответить. Но, с другой стороны, он понимает, что я бы не хотел сообщать Джилл о Марине, потому что Джилл, в свою очередь, непременно передаст новость Дайлис. А я не хотел, чтобы Дайлис знала об «одной девушке», с которой я «встречаюсь», потому что она рассказала бы о ней Глории, Джеду и Билли. Мне не очень хотелось, чтобы Глория знала, что я кручу роман с ее парикмахершей. И более того, если кто и должен рассказывать ей и ее братьям о моей личной жизни, то только я сам.

Расчет у меня был такой: «святая ложь» про косметичку Сьюзи из Брикстона убережет детей от правды, даже если Карло, Джилл и Дайлис не станут молчать. По злой иронии, единственный человек, кому я хотел бы «рассказать все», была Глория. Она очень быстро превратилась в мое главное доверенное лицо. Даже когда играла в баскетбол.

– Глория!

– Да, пап?

– У меня теперь есть подруга.

– Подруга? – Глория просияла. – О-ля-ля!

– О-ля-ля?

– О-ля-ля!

Мы закидывали мяч в кольцо на задней стене дома. Глория была ловчее меня.

– Ну расскажи про нее, – сказала она. – Как ее зовут?

– Сьюзи.

– Красивое имя. А мама знает?

Стало быть, если даже Карло поделился с Джилл, а Джилл с Дайлис, то Дайлис Глории ничего не говорила.

– А ты думаешь, надо ей рассказать? – решился я спросить.

– Мммм… не знаю, – ответила Глория, рассматривая мяч.

– Кажется, я пока не хочу ей ничего говорить, – сказал я. Потом, понимая, что ставлю Глорию в такое же неловкое положение, как и Карло с Джилл, я добавил: – Но ты можешь ей рассказать, если тебе захочется.

– Маме это будет странно!

– Может быть. А может, и нет.

– Но я за тебя очень рада, пап. А можно мне с ней познакомиться?

– Наверное, пока не стоит. По крайней мере, сейчас.

Глория не стала спорить. Понемногу овладевала искусством дипломатии. И мне захотелось прощупать почву еще немножко дальше.

– Глория, а у мамы дома вы играете в баскетбол?

– Да, иногда.

– А с кем? С Дайлис или с Крисом?

– Когда с кем, – Глория пожала плечами, не выпуская мяч.

– Тебе странно, когда я расспрашиваю про жизнь у мамы?

Она кивнула, опустив глаза. Я подошел, обнял ее за плечи и ощутил непривычное сопротивление.

– Глория, милая, прости меня. Я был не прав.

Глава 7

Помните, я недавно сидел на диване и воображал, как звоню Дайлис и сообщаю о смерти Джеда? Что его сбила машина прямо перед школой? Так вот, я перестал маяться этой дурью. Сначала я немножко посмотрел по телевизору аэробику, потом налил себе полдюйма виски в стакан и опрокинул залпом. А потом пошел в школу, вытащил Джеда из класса и усадил рядом прямо на пол в коридоре.

– Ты как? Машина тебя чуть не сбила!

– Не сбила. Я видел, как она едет, она затормозила.

– Ты уверен?

Кивок.

– Посмотри мне в глаза. Ты уверен?

Кивок опять.

– Посмотри мне в глаза, пожалуйста.

Неохотно обращает лицо ко мне.

– Я тебе верю, Джед. Но оттуда, где я стоял, все выглядело по-другому. Понимаешь? Ты понимаешь, почему я сейчас пришел к тебе в школу? Ты понимаешь, как сильно ты меня испугал?

Медленно переводит глаза на дверь класса.

– Я пришел, потому что подумал, какой был бы ужас, если бы тебя переехала машина. Ты хоть знаешь, как бы мне тогда стало плохо? Хуже, чем всем на свете. Чем всем на свете!

Джеду мучительно хотелось уйти.

– Посмотри на меня, пожалуйста. – Был ли я жесток? Жесток, потому что добр? А к кому добр? Джед отвернулся. Я погрустнел, как всегда, когда Джед от меня отгораживался, а я на него все равно давил.

– На тебе платок, – сказал я, увидев у него на щечке слезу. – У меня всегда с собой много платков. Как у всякого настоящего папы.

Слезы побежали одна за одной. Ну прости меня, Джед.

Беспокоюсь я за Джеда. С ним что-то происходит. Больше я ничего не знаю.

Свое имя, Джерард, он получил в честь отца Дайлис, которого полностью звали Рэймонд Джерард. Мы с самого начала называли его Гедом. Когда он стал в садике учить звуки и буквы, то в один прекрасный день запротестовал:

– Меня надо звать Джедом, потому что Джерард произносится через «дж».

Ему скоро должно было исполниться четыре годика. Милый, серьезный мальчишка, очень ласковый, очень степенный.

– Буква «г» обозначает звук «г», – объяснил он. – Как в слове «гусь».

– Или в слове «грязнуля», – добавил я.

– В общем, мое имя надо писать через «дж», – настаивал Джед.

– Это тебе учительница сказала?

– Нет, пап, это я сам сказал!

– Прости, прости! Конечно, это ты сам сказал. Точно, это ты был.

Дайлис сидела с нами на кухне. Мы воплощали собою идеальный семейный досуг. Этот эпизод вошел в наш фольклор (а почему, вы думаете, Джед получил Джеффа-Жирафа?). Джед в тот день сиял, как солнышко. Но на этом солнышке начали появляться темные пятна. Мы с Дайлис именовали их «Пунктик Насчет Точности». Он то и дело давал о себе знать. Например, во время еды:

– Пап! Я хочу еще кетчупа!

Я протянул руку через стол, достал бутылку и выдавил кетчуп ему в тарелку.

– Нет! Ты мне на сосиски налил, а я хотел рядом! Рядом с сосисками! – Бац! И он кинул вилку на пол.

– Извини, Джед. Извини, я просто не понял.

– Рядом с сосисками, я хотел, чтобы ты выдавил рядом!

– Ну хорошо, Джед, успокойся.

– Я сказал, РЯДОМ С СОСИСКАМИ, РЯДОМ С СОСИСКАМИ, РЯДОМ, РЯДОМ!

– А я сказал, успокойся, пожалуйста.

– РЯДОМ С СОСИСКАМИ, РЯДОМ С СОСИСКАМИ, РЯДОМ. РЯДОМ, РЯДОМ С СОСИСКАМИ!

– Я тебе ничего больше не дам, если ты будешь орать.

– Я СКАЗАЛ, РЯДОМ С СОСИСКАМИ!

– ВСЕ! ХВАТИТ! Я ИХ СЕЙЧАС ВЫКИНУ В ПОМОЙКУ!

Бух. Прощайте, сосиски.

Что-то с ним случилось. Вот с тех пор, да? Хотя были и другие сюжетики.

– Папа, нужно сделать телескоп!

– Джед, я занят. Осторожнее, кастрюля очень горячая.

– Пап! Нам обязательно нужно сделать телескоп!

– Но как, Джед? Как его сделать!

– Пап, обязательно надо телескоп сделать, прямо вот сейчас!

Мы нашли картонку от рулона туалетной бумаги. Мы накололи его на мою старую щетку. Головку от нее мы отрезали и прикрепили все сооружение к тарелке скотчем и клеем. Так мы со старшим сыном изготовили телескоп. Затем мы поставили его точно там, где Джед пожелал, – точно посередине верхней лестничной ступеньки. С этой неприступной позиции Джед наблюдал за происходящим внизу, пока наше изделие не увидел Билли и не спихнул вниз. Телескоп разлетелся на куски.

– Папочка! Папочка-а-а! Билли мой телескоп сломал! – Джед в ярости катался по полу среди останков нашего совместного творчества. Я отреагировал с достоинством:

– Гребаный телескоп! Гребаный телескоп, твою мать!

Вошла Дайлис. Она только что вернулась с работы.

– Джо, что случилось? Почему ты на него орешь?

– Я не ору. Это он орет, а я в осознанном раздражении повышаю голос. Это не одно и то же. – Я повышал голос в осознанном раздражении, но моя тирада не произвела впечатления на Дайлис.

– А по-моему, орешь.

С плеч у меня свисали прихватки, на пальцах засохла краска, а в глазах, боюсь, сквозило нечто животное.

– Дайлис, я сам разберусь, – сказал я. – Пойди попылесось. Сделай одолжение, уймись.

– Джо, не разговаривай так со мной!

– Хорошо, буду разговаривать не так. Иди. На хер. Дайлис. Оставь. Нас. В покое!

Дайлис ушла пылесосить. Джед плакал. Я вздохнул.

Сосисочная Ссора.

Телескопный Кошмар.

Пунктик Насчет Точности.

Почему, а?

Мы с Дайлис уже водили его к детскому психологу (так на ее горизонте появилась Клодетта). Джеду давали тесты, за ним наблюдали, нам давали советы, как его отвлечь, и в конце концов его признали совершенно нормальным.

– Его, вероятно, что-то тревожит, – сказал нам психолог. – Поэтому он стал таким настойчивым и придирчивым. Он пытается подчинить все себе. Может, потому что появился братик. А может, он просто перфекционист и педант от природы, но во взрослой жизни ему это очень поможет.

Мы с Дайлис обрадовались. Пусть наш сын дает нам поводы для беспокойства, но про него точно известно, что он умственно полноценный. Значит, остается объяснять все его причуды этим Пунктиком Насчет Точности.

– Пап, ты что! Я же сам должен выдавить пасту на щетку!

– Джед, мы в школу опоздаем.

– Нет, я сам! Смой пасту, я сам выдавлю!

– Нет, не смою! Не сходи с ума!

– ПАПА! СМОЙ ПАСТУ НЕМЕДЛЕННО! СМОЙ ПАСТУ!

Я могу рассказывать и дальше, вспоминать еще тьму примеров. Я все время прокручивал их в голове, и до того, как Дайлис съехала от меня к Крису, и после. Особенно после. И в основном ночами, когда я лежал без сна, а Джед и Билли совершали полночные миграции из своих кроваток ко мне.

(«Залезайте, ложитесь. Ты под левый бок, ты под правый! Уй-й, да не ерзайте вы, у меня же их только два!»)

Ребята засыпали, прижавшись ко мне. Но если Билли переворачивался на живот и замирал во сне, то Джед ерзал, как заводной. Я же не смел и пошевелиться. Вот тогда-то у меня и была масса свободного времени для раздумий. О разных вещах: забудет ли он про Сосисочную Ссору? Как скажется на его психике то, что я потерял терпение? Каким он меня запомнил в тот момент, когда катался по полу с останками телескопа? Эти картины, остаются ли они навсегда в подсознании, будут ли они парализовывать его всякий раз, когда он окажется в похожей ситуации? Только представьте себе, например, летнее платье, которое пугает, наволочку, от которой начинаются проблемы с эрекцией, или салфетку, повергающую в неизъяснимое отчаяние! Изменился ли Джед после ухода Дайлис или нет?

Задавайте себе вопросы. Повторяйте их по сто тысяч миллионов раз. Посмотрите сон про женщину без лица, в белом платье и со шприцом, которая скажет ласково:

– Ну, милый, давай, один укольчик, и все.

– Но у меня же такая красивая улыбка!

Джед постоянно вставал во сне с постели, гораздо чаще, чем Билли, который лишь иногда сопровождал брата в прогулках. Раньше меня это не тревожило. Но вот он рос, а ходить не переставал. Пунктик Насчет Точности не исчезал. И я стал задумываться, глядя в его чересчур серьезные глаза: кто виноват? Я? Дайлис? Или мы оба виноваты в его неврозах? Я не знал ответов на эти вопросы, но чувствовал, что их нужно искать.

Дети растут так быстро, что воспоминания потихоньку расплываются. Но кое-что остается надолго.

– В Мамином Доме лучше, – заявил Джед.

Мы сидели дома за чаем с моими родителями. Вопрос «Кому пирога?» не заполнил разом воцарившуюся тишину. Мне пришлось задать другой вопрос:

– А чем именно лучше, Джед?

– У меня будет там своя комната, – сказал он.

– Да?

– Да, когда я подрасту, так мама сказала.

– Здорово будет. А что еще она говорит?

– Мама говорит, что у нее будет ребеночек.

– Ну нет, – вмешалась Глория, – этого она не говорила.

– Говорила!

– Сейчас точно не будет. Она сказала, что хочет когда-нибудь родить ребеночка. И вообще, Джед, ты папу обидел.

– Не обидел!

– Обидел!

– НЕ ОБИДЕЛ! И ВООБЩЕ МНЕ ПЛЕВАТЬ!

Обидел, и все это поняли, даже Билли. Мне на помощь пришел папа.

– Джед! – позвал он.

– Не хочу разговаривать.

– Джед, пойдем со мной? Я тебе секрет расскажу. – И он протянул Джеду руку. Джед взвесил предложение, – дедушку он любил, – но принял простое решение:

– Я ухожу, – сказал сын, вставая из-за стола. Он поднялся в свою комнату и захлопнул дверь. Через полчаса я пошел к нему.

– Джед, в чем дело?

– Уходи.

Он лежал на кровати за баррикадой из коробок и подушек. Джефф-Жираф валялся на полу.

– Ты не хочешь пойти вниз?

– Не хочу.

– Да ладно тебе, хватит.

– Уходи.

– Джед, извини меня. – За что я извинялся? За то, чего не понимал.

– Уходи.

– Я попросил прощения.

Молчание.

– Оставить тебя в покое?

Молчание.

– Мне уйти?

– Да.

– Точно?

– Да.

– Я тебя люблю, ты знаешь? Честно. Люблю.

– Уйди, а?

Джед все больше и больше занимал места в моих мыслях, особенно сразу после возвращения в Папин Дом. День в школе и у Эстер (в случае Билли) образовывал хорошую санитарную зону между двумя домами и облегчал детям перемену места жительства. Глория, образец безупречного поведения, переезжала спокойно и гладко. Билли, будучи совсем малышом и будучи, собственно, Билли, просто ни о чем не задумывался. Зато Джеду это давалось нелегко.

– У мамы лучше, – повторял он.

Я не раз спрашивал совета у Кенни, который в свое время тоже был аутсайдером. Но здесь он впервые в жизни не нашел ответа.

– Это такая черта характера – придирчивость, она у него всегда была. Трудно сказать, стало ли хуже. Может, вся эта тема с Маминым Домом, – это он просто почву прощупывает. Он же у тебя не дурак, правда?

– Совершенно не дурак.

– Джо, но я ведь ему просто посторонний глупый дядька, а ты его родной отец. Как я могу судить?

От волнения за Джеда я чувствовал себя совсем одиноким. Поговорить с Глорией я не мог, чтобы не заставлять ее разрываться между нами. Карло тоже не годился, потому что Джилл дружит с Дайлис. И родители взволновались бы еще сильнее. Беспристрастной советчицей могла бы стать Марина, но даже с ней я не мог делиться этой проблемой.

Наши отношения с ней окончательно оформились. Когда дети жили у меня, мы с ней не виделись и лишь коротко разговаривали по телефону. Когда дети жили в Далвиче, я бывал у нее по три-четыре раза в неделю. Она никогда не приезжала ко мне. Мы почти никуда не ходили вместе, а если ходили, то все время держались только вдвоем. У нее дома мы по очереди делали еду: она готовила, а я заказывал пиццы. Мы занимались сексом по-товарищески. После я обычно уходил домой. Мы договорились, что стричь Глорию в салоне у Синди теперь будет кто-нибудь другой. Мы рассказывали друг другу о себе, по молчаливому согласию обходясь без подробностей. Так что я шел на осознанный риск, когда спросил ее о сыне, думая в это время о своем.

– А где отец Гэри?

Мы лежали в постели, в темноте.

– За границей.

– Где?

– В Испании.

– Грабит там банки?

Марина засмеялась:

– Нет, работает электриком.

– А здесь он жил? В этом доме?

– Жил какое-то время.

– Вы были женаты?

– Строго говоря, мы и сейчас женаты.

– Что? Так ты разводишься?

– Официально пока нет.

– А сын ваш как?

– Да нормально. Отца видит мало, но зато у него всегда есть я.

– Он скучает по отцу?

– Нет. Ты сегодня какой-то любопытный.

– Это мой художественный гений разбушевался.

– А, ну тогда понятно.

В конце концов я решился поговорить с Джедом. Я обратился к нему, когда он тихонько бродил по моей студии, где я разбирал всякие сентиментальные штучки. Мне было почти тридцать четыре года. Ему не было и шести. Меня интересовало, что он помнит из прежней жизни.

– Джед, смотри, – сказал я, – вот тут я нарисовал тебя, когда тебе было два годика. – Это был очень симпатичный карандашный набросок. На нем Джед сидел в саду, навалившись на мамочку. – Это ты и немного твоей мамы. А вот смотри, это Джефф-Жираф. Тогда его еще не звали Джеффом. Он только что народился.

Джед взял рисунок у меня из рук и сосредоточенно его изучал, ничего не отвечая.

– Ну и как тебе?

И наконец…

– А почему он не раскрашен? – спросил Джед. – Получилось бы красивее, если б он был цветной.

– Ого, целых два предложения подряд! – Я хотел пошутить, но за моей фальшивой улыбкой Джед заметил раздражение. И все. Расстроившись, я снова принялся разбирать бумаги. Потом обернулся, но Джед уже вышел, оставив рисунок на стуле у двери. Я устыдился, поймав себя на том, что с его уходом мне стало легче.

Ладно, хватит. Пора поговорить с Дайлис.

Мы встретились все в том же неромантичном баре. Я не стал ходить вокруг да около.

– Я беспокоюсь за Джеда.

Дайлис секунду обдумывала мои слова.

– По-моему, с ним все нормально.

Она отбросила с лица волосы, которые стали еще длиннее и теперь шелковой драпировкой спускались по спине. Я подумал, что ей бы подошло рекламировать шампуни «Тимотей».

– У него опять Пунктик Насчет Точности, – сказал я. – По крайней мере, со мной.

Дайлис озадаченно нахмурилась, затем ее лицо прояснилось.

– Ах, да, помню. Есть у него такая черточка. Привередливость.

Я не верил, что она могла это забыть.

– Привередливость? – спросил я. – А не навязчивые страхи?

– По крайней мере в Мамином Доме – нет. Точно нет.

– Еще он в последнее время очень тихий, – продолжал я.

– Да?

Дайлис пила «Перье», я – виски. Но все равно я потерял терпение.

– Дайлис, ты что-то темнишь? Опомнись, мы же о собственном сыне говорим! Это же наш мальчик, ради которого мы не спали ночами, мы оба, не только я, но и ты! Мы его водили к психологу. Мне кажется, ему плохо, только я не вполне понимаю, почему. Я не знаю, как это связано с тем, что происходит между тобой и мной. Я не знаю, только со мной ему плохо или с тобой тоже!

– Не кричи на меня, Джо.

– Я не кричу. Я с тобой честен. У Глории все хорошо, у Билли все хорошо, но я боюсь за Джеда, его раздирает изнутри!

Дайлис промолчала.

– Как он ладит с Крисом?

– Они прекрасно ладят. – Дайлис снова откинула волосы набок. Теперь она могла смотреть не на меня, а в сторону.

– Как тебе кажется, может, с тобой ему лучше, чем со мной?

– Нет, не думаю.

– Когда он у тебя, ты слышишь «папа сказал то, папа сказал это»? А тебя это задевает?

– Нет, он такого не говорит. Скажи, тебя волнует Джед или твое оскорбленное эго?

– Эх вы, психологи… – Я понял, что Дайлис задета за живое. Я глубоко вздохнул. – Он предпочитает Криса, а не меня?

– Что, если так?

– Что, если ты ответишь на мой вопрос?

– Хватит. Я сыта по горло.

Она встала и удалилась.

Глава 8

Давайте я еще расскажу про Билли. Сейчас ему шесть с небольшим. Он на пути к созданию собственного ток-шоу. Он породит новый жанр, когда преподнесет эту телерадость благодарному народу: ведущий говорит, говорит и говорит, пока гость не запросит пощады. Билли не первый год тренируется на мне.

– Пап!

– Да?

– Знаешь чего?

– Что?

– Знаешь Бэкхема, да?

– Знаю. Он чистит сортир у нас в саду.

– Пап!

– Да?

– У нас нет сортира в саду!

– Знаю.

– Пап!

– Да?

– Пап, ты глупый.

– Это я тоже знаю. Ну, так что Бэкхем?

Билли поет:

Дэвид Бэкхем

Облысел,

Женские трусы надел!

Он заливается счастливым смехом. Это его любимая песенка. Ей-богу, в один прекрасный день я отправлюсь с ним к аисту и попрошу обменять его на другого мальчика, с выключателем.

– Билли?

– Да, пап?

– Ты когда-нибудь замолкаешь?

– He-а. Пап, покатай меня на шее! – Он становится передо мной на цыпочки.

– Слушай, я старый и больной!

– Ну пап, ну пожалуйста!

Он просто прекрасен. Он сводит меня с ума. И еще я все время задаю себе очень, очень серьезный вопрос: может ли этот ребенок быть моим?

Я стал больше задумываться о происхождении Билли, когда он начал расширять свой ролевой набор.

– Пап!

– Да?

– Я щенок!

– Ты щенок?

– Да, гав-гав!

Я прищурился и спросил:

– А щенок хочет печенья?

– Папа, – ответил Билли, – когда я щенок, ты, пожалуйста, тоже говори «гав-гав». Гав-гав!

– Гав-гав, гав-гав!

– Нет, только один раз гав-гав, гав-гав.

– Ага! В конце каждой фразы, гав-гав?

– Да, гав-гав!

– Ладно, гав-гав.

– А сейчас щенку можно печенья, гав-гав?

Ну, извините! Это не просто щенок, а щенок, гавкающий о себе в третьем лице!

– Щенок страдает манией величия?

– Пап, ты забыл «гав-гав», гав-гав!

– Прости, гав-гав. Больше не буду… гав-гав.

Вот уж это точно не от моей сардонической натуры. И не от Дайлис, она никогда не была такой сюрной. И как это объяснить?

– Он у тебя уникум, Джо, – сказал мой старший брат Брэдли, когда щенок рыскал по дому моих родителей в воскресенье днем.

– Он из космоса, – добавил младший, Чарли.

Я сказал, что согласен. Я объяснил, что Билли на самом деле не мой сын, и даже не Дайлис. Если уж говорить правду, его зачали инопланетяне на далекой планете Бубубу, потом контрабандой переправили в стручке на землю и под покровом ночи имплантировали в живот Дайлис. Братья одобрили мою гипотезу (за обедом мы как следует приняли), и я ее развил. Инопланетяне, рассказывал я, уже давно изучают нашу расу и стремятся узнать побольше о способности людей выносить неумолкающие трещотки. Можно утешать себя тем, что мои мучения не напрасны и служат внеземному разуму.

– В один прекрасный день и тебя подменят роботом, – сказал Брэдли, большой специалист по этой части. Он работал менеджером по маркетингу в области продажи игрушек. Джейк и Винни, его сыновья, узнавали о новых моделях роботов быстрее, чем «Хасбро»^[8].

– Уже подменили, – ответил я. – А то, как думаешь, почему я до сих пор не свихнулся?

– Слушай, а без шуток, – сказал Чарли, – он ведь и не похож ни на тебя, ни на Дайлис, правда?

О Дайлис мы уже говорили легко.

– Я хочу сказать, – продолжал он, – что Глория как две капли воды похожа на мать, а в Джеде что-то есть от тебя, но Билли… он…

– Он целиком и полностью свое собственное абсурдное творение, – сказал я. – Во всем.

Тогда я не придал большого значения нашей беседе, но позже она всплыла в памяти, да так в ней и зацепилась. Как, ну как объяснить такую непохожесть ни на кого? Может, Билли еще в утробе, кувыркаясь в околоплодных водах, подслушал сквозь стенки наши с Дайлис скучные разговоры по обязанности и решил родиться другим? А может быть, он и вправду не был плодом моих чресл? В конце концов, его зачатие пришлось на то время, когда Джозеф по большей части избегал Дайлис, а Дайлис нередко подолгу задерживалась на работе. Мы не ссорились, да мы вообще практически никогда не ссорились всерьез. Просто напоминали друг другу, что мы Счастливые Родители и живем в Самой Счастливой Семье. Мы и не пытались обманывать себя, будто влюблены. Только вместо того, чтобы честно признать неприятную правду, мы предпочли завести еще одного ребенка в дополнение к Глории и Джеду и, соответственно, время от времени занимались любовью. Нечасто, и я в процессе виновато мечтал оказаться где-нибудь подальше.

А Дайлис? Может, и она втайне мечтала, чтоб я был кто-нибудь другой? Мужчиной, с которым она тайком делила постель, когда семейные консультанты снимали свои сочувственные и понимающие лица, складывали их в сумки и расходились по домам, где их ждали родные и любимые (это я пошутил, конечно)? Что, если героический головастик-сперматозоид, единственный из миллиона собратьев пробившийся к ее яйцеклетке, был произведен не в моей, а в чужой простате? Мог он выйти из великолепных яиц Кристофера Пиннока? Могло ли хвостатое семя судьбы проплыть через его ствол и вспениться белой пеной желания на его головке?

Вряд ли, вряд ли. Хотя… кто знает, как долго у нее был роман с Крисом, прежде чем она об этом сообщила? Я до сих пор очень мало знал о Крисе, но уже выяснил, что у него вьющиеся волосы. Хорошо, темные. Биллины же светлее, чем у куклы Барби. Но ведь вьются…

Я размышлял над этим все чаще. Я сосредоточенно доводил себя до помешательства. Когда Билли засыпал, я изучал его лицо. Только во сне он не задавал идиотских вопросов и не пел песенок. Я изучал его лицо на предмет сходства с моим. Нос? Возможно. Форма бровей? Не могу понять. Но едва ли брови у него как у меня, думал я. Но что теперь? – спрашивал я сам себя. Не делать же тест ДНК? Да окажись Билли хоть отпрыском Санта-Клауса, все равно он навсегда останется моим.

Я хочу сказать вот что: когда он был совсем малышом, мы вместе прошли через многие чисто мужские трудности. Я безумно горжусь тем, что это благодаря мне Билли распрощался с подгузниками и уверенно шагнул в трусики. Одна из моих самых значительных миссий – это поход вместе с ним в детский торговый центр. Я устремился к желанному товару и, чтобы живописать его достоинства перед будущим обладателем, опустился на корточки перед коляской:

– Гляди-ка сюда! Видишь, какие на них Телепузики?

Билли посмотрел внимательно на упаковку трусов, узнал своих друзей-телепузиков и улыбнулся.

Дома мы с Джедом и Глорией бешено аплодировали Билли, обновившему эту историческую покупку. Его прогресс был впечатляющим. Уже через неделю мы с Эстер вместе пришли к выводу, что Билли весь день ходит сухим. Я гордился его достижениями почти так же, как он сам. Но все-таки чуть меньше. Я бы все-таки не отважился на кассе в супермаркете спускать брюки и, широко улыбаясь кассирше, во всю глотку торжественно объявлять: «Трусы!»

Кассирша тогда потеряла дар речи, потом выдавила смешок и отвернулась, а наш ангелок стоял румяный от гордости и махал сумкой.

Говорят, первые пять лет жизни в становлении человека важнее всего. Еще говорят, что до пяти лет дети практически ничего не помнят. Не поручусь за первое «говорят», но второе похоже на правду. Не думаю, что Билли заметил внезапное исчезновение матери. По-моему, начало жизни на два дома он воспринял как должное, а то, что мама теперь не всегда рядом, никак на нем не сказалось. Ему вроде бы вполне хватало меня. Он продолжал радоваться жизни, покорять мир и склонять его к своим ногам. Меня в нем тревожит только полное отсутствие тревог. Вдруг его «шоу одного актера» – это защитная реакция на ужас предательства и потери? Может быть, он все время болтает, болтает и болтает, чтобы не думать о невыносимом?

Если это так, Билли преуспел. Едва научившись говорить, он стал вести сам с собой оживленные беседы в пустой комнате. Когда он еще не умел складывать предложения, в углу гостиной все время слышалось невнятное бормотание: это Билли и его Морж Жорж планировали нападение на юкку в другом углу. Через минуту он рассыпался в благодарностях перед кататоническим семейством плюшевых кроликов за приглашение на чай. С коллекцией стеклянных зверушек зачастую велись задушевные беседы об ужасах пленения (с дельфинами), о зимней спячке (с дикобразами), о вреде, наносимом мышами (с котятами), о боевых подвигах по писанью и каканью (со слонами) и о гибели матери Бэмби (с оленями).

Когда Билли отдали в детский садик, разбив сердце бедняжке Эстер, у него уже сформировался широкий круг интересов, включающий, в частности, прыжки в воду:

– Пап! Смотри, как я в лужу прыгаю!

И переработку мусора:

– Пап, смотри, какую я хорошую дрянь нашел!

И музыкальную импровизацию:

– Пап, послушай, как я буду попой трещать!

Потом он оказался большим ценителем экстравагантной одежды. Его звездный час настал летом, когда в школе приближался фестиваль и дети готовили маскарадные костюмы. Глория нарядилась колдуньей, Джед – пиратом. А Билли?

– А я хочу быть Белоснежкой!

Отговорить его не удавалось никаким способом. В поисках соответствующего костюма он уже рылся в шкафу с нарядами Глории, где добыл платье с корсажем и пышными рукавами, а парик завершил ансамбль.

– Но почему Белоснежкой? – спросил я.

– Она умеет кружиться! И еще у нее есть губная помада!

Я пытался его вразумить:

– А зато эти все гномы в доме палец о палец не ударили! Они тебя замучат хозяйством, ты света белого с ними невзвидишь, целыми днями будешь штопать Простаку носки!

Билли не проникся.

– Ее кролики любят. И птички тоже!

Имя Билли придумала его мать. Она думала назвать его Просто Уильямом^[9]. Так в ней проявлялась сентиментальность, которую я прежде считал очаровательной чертой характера, но теперь уже признавался себе, что терпеть ее не могу. Странно, как все меняется. Я допускаю, что у моего сына и у Ричмала Кромптона есть нечто – мальчишеская неутомимость. Но вряд ли тот парень разделяет любовь Билли к переодеванию. Или к готовке. Кухней Билли заинтересовался, когда только учился ходить. К концу дня он ужасно уставал и находил успокоение, обняв меня за ногу, когда я готовил спагетти по-болонски. О, сколько раз мы с ним зависали над горячими тарелками! О, наш бессмертный диалог!

Билли:

– Папа у нас готовщик!

Папа:

– Это точно!

Билли:

– Пап, а давай я тебе помогу?

Папа:

– Ох. Ну если уж тебе так приспичило.

«Помогая» мне на кухне, Билли заходил в тот мир, куда не ступали его старшие брат и сестра, особенно после того, как их мать ушла из дома. Долгими зимними вечерами, когда Глория усаживалась смотреть шоу Опры или «Голого повара», а Джед как всегда прятался в своей комнате, Билли наблюдал мои старые фокусы с хлебами и рыбой. Иисус фокусничал по-своему, а я – с помощью «Таппервер». Несколько месяцев на грани бедности научили меня уважительней относиться к еде. Ни одна тарелка фасоли не остывала настолько, чтобы остатки нельзя было сунуть в пластиковый контейнер и разогреть мне завтра на обед. Ни одна недоеденная картофелина не признавалась достаточно старой, чтобы ее нельзя было размять в пюре и подать в качестве свежего блюда. Ни одно яйцо не превышало срок годности настолько, чтобы его нельзя было сварить и съесть во имя домашней экономии. У нас, как порой замечал Билли, ничего не выбрасывалось.

– Пап, а яблоко стало другого цвета, как листья осенью. Листья меняют цвет, а яблоки ведь нет, да?

– Нет.

– Пап!

– Что?

– Я замерз.

Я безжалостно отключал центральное отопление. Проценты по закладной съедали меня подчистую.

Билли смотрел на меня широко распахнутыми глазами и открытой душой. Не по возрасту развитый, он все же был еще совсем малышом и потому не терзался противоречиями, как – и я это знал – временами терзались Глория и Джед. Вся важность этого стала очевидна в один прекрасный момент, когда я только что вымыл посуду, а Билли вывалил на меня очередной поток своего сознания. Он говорил уже очень внятно и складно и нимало не стеснялся.

– Пап!

– Да?

– Знаешь что?

– Что?

– Криса знаешь?

– В некотором роде, да.

– Знаешь, что Крис сделал?