Текст книги "Папина жизнь"

Автор книги: Дэйв Хилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Сколько берут барристеры?

– По-разному. Начиная с трехсот и до тысячи в час, а то и больше.

– За что?

– В первую очередь за часовую консультацию. После разговора вы решаете, хотите ли продолжать.

– Вот выжиги, – сладко пропел я.

На сей раз мистер Двести-Двадцать-В-Час улыбнулся как полагается. Я его уже почти не презирал. По крайней мере, он говорил прямо и, в сравнении с барристером, брал недорого.

– Я вам могу только сказать, мистер Стоун, – сухо ответил он, – что тяжба встанет вам в большие деньги и при этом никто не дает никаких гарантий. Кроме денежных трат, будут и другие издержки.

– То есть?

– Вам, вашей жене и детям придется туго. Особенно детям. К ним могут прийти на дом, проводить с ними собеседования, дальше их положение определят судебные сотрудники по вопросам семьи и детства. То же самое будет происходить в доме их матери. И даже при самых благих намерениях эта процедура всех измучит.

Я представил себе скрюченный домишко, Папин Дом над «Богатством бедняка». Хаотичный, потрепанный, местами осыпающийся. Я мысленно сравнил его с тем, что знал о Станции Пиллок: чистенький домик, украшенный и отделанный. Который из двух домов предпочитают мои дети? И которого из родителей? Эти вопросы мучили меня самого. От мысли, что эти же вопросы, пусть и не прямо, но зададут моим детям чужие люди, мне стало еще страшнее. Я содрогнулся, представив себе ответы моей троицы.

Глория: «Папа очень хороший, но мы уже не такие близкие с ним друзья, как раньше. Я думаю, что в моем возрасте девочке лучше жить с мамой. Да, и еще папа иногда кричит, это нехорошо».

Джед: «Папу не интересуют по-настоящему важные вещи. Ни природа, ни компьютеры, ни всякие приборы. Он неаккуратный, а еще он глупо шутит, так, что никто не понимает. С ним нелегко».

Билли: «Папа очень умный! Он уже намного лучше накладывает тушь мне на ресницы! Он починил мне крылья феи Динь-Динь. Он говорит, что я прекрасная принцесса и однажды сделаюсь хорошей королевой».

Тик-так. Тик-так.

– Мистер Стоун, я знаю, вам дорого время. Я сжато резюмирую свою точку зрения.

Я был убит.

– Давайте.

– Не подавайте в суд. По крайней мере, не сейчас. Видите ли, мистер Стоун, закон старается, насколько возможно, учесть все жизненные обстоятельства, но это не всегда удается. Я советую вам добиваться родительской опеки. Можете сами заниматься всем этим – напишите миссис Пиннок примирительное письмо, приложите необходимые формы – я вам помогу их составить, это не займет много времени. Преимущество родительской опеки в том, что поле для игры расчищено и мать ваших детей убедится, что вы подходите к делу со всей серьезностью. Возможно, в дальнейшем это ее будет сдерживать.

– Но?

– Но признание вас отцом по семейному законодательству волшебным образом не положит конец чужим проискам. Теоретически ваша бывшая подруга может по своей прихоти сделать все, что угодно – перевести детей в другую школу, дать разрешение на серьезную операцию, уехать с ними через всю страну или вообще за границу. Родительская опека лишь даст вам право оспорить такие действия через суд или помешать ей, если вы узнаете о ее планах заранее. И даже тогда, мистер Стоун, как я уже говорил, вам это необязательно поможет.

– Ох, хватит, – взмолился я, – и так уже масса радости…

– Вот я вам приведу чисто теоретический пример, – сказал мистер Двести-Двадцать-В-Час. – Допустим, мистер и миссис Пиннок берут и уезжают в Шотландию вместе с детьми и одним махом нарушают все ваши договоренности. О чем вы можете просить судью? Он же не прикажет им немедленно перебраться в Южный Лондон. Останется только решать, где будут жить дети. Ясно, что проводить неделю в Шотландии, неделю в Саут-Норвуде нереально, просто-напросто непрактично. Таким образом, судья будет рассматривать вопрос о том, где станут проживать дети постоянно и как часто видеться с другим родителем. Скорее всего, несмотря ни на что, он вынесет решение в пользу постоянного проживания в доме миссис Пиннок. Просто поскольку считается, что мать лучше заботится о детях.

– И как я буду с ними тогда встречаться?

– Точно не могу сказать. Может быть, они будут приезжать раз в месяц на выходные и проводить с вами половину школьных каникул. – Он устало прикрыл глаза.

– Здорово, – сказал я.

– Вам еще одну вещь нужно принять во внимание, мистер Стоун, касательно спора о фамилиях. Помимо денежных расходов, помимо растущей напряженности отношений, если вы выиграете это дело, ситуация в целом может запросто выйти из-под контроля. Если вы развяжете войну, миссис Пиннок может отомстить вам и через суд добиться решения о том, что дети будут жить с нею в Далвиче. Попадись ей достаточно консервативный судья, он запросто решит, что все ваши прежние договоренности насчет двух домов и чередования по неделям не соответствуют детским интересам. Причем не забывайте, что это суд, а не вы, определяет интересы детей. И даже если вы с фамилиями добьетесь своего, – скорее всего, так и будет, – вы также можете стать очередным отцом на выходные. Насколько я понял, вас такая перспектива не обрадует.

Я удрученно вздохнул. Мой час подходил к концу.

– Хорошо, что еще я могу сделать? – спросил я.

– Мы оформим бумаги и пошлем вам, мистер Стоун. Все необходимые сведения у нас есть. Покажите мне письмо, прежде чем отсылать, и дело закрутится. Во-вторых, я рекомендую вам воспользоваться помощью посредника. Есть два или три, которые, на наш взгляд, очень хороши. Вы просто садитесь в спокойной обстановке вместе с опытным и беспристрастным человеком и пытаетесь прийти к согласию. Может быть, это менее заманчиво, чем перспектива развязать серьезную войну, но многие остаются весьма довольны результатами.

– Спасибо. Я над этим подумаю, – сказал я, поднимаясь. – Может, хотите еще что-нибудь мне сказать, прежде чем выпишете счет?

– Хммм. Доверяйте вашим детям. При разумном и неторопливом подходе дети лучше взрослых умеют находить решения в сложных ситуациях.

Я обдумал все свои возможности.

Я нарядился американским лосем.

Многие, наверное, удивятся такому повороту событий. Но я выбирал между ним и гориллой, а чистить ногами банан я не умею. К тому же дама в прокате костюмов заметила, что американский лось весьма похож на северного оленя.

– Как бы лось воспринял ваши слова? – спросил я.

– Не знаю, – пожала она плечами, – никогда не была лосем.

А я был. Целый час был лосем на школьном рождественском представлении в последний день семестра. Вообще-то меня там не ждали. Как только дети стали жить на два дома, Дайлис настояла, чтобы школьные мероприятия мы посещали отдельно. У них был рождественский праздник – снова – и, стало быть, спектакль тоже. Я вошел в школу, задевая рогами притолоки, почесываясь под застежками-липучками, и подумал: сплошное их Рождество. Наш праздник просто украли, когда детям изменили фамилию. Стащили, как Гринч.

Я должен был это предвидеть. Они рыскали в поисках шикарных подарков еще до рождения Эстеллы. А в октябре у нас с Джедом и Билли состоялась неприятная беседа о праздниках.

– Что хотите в этом году в подарок от Санты, ребята? – спросил я.

Джед промолчал, отчасти потому, что уже переставал верить в Санту, отчасти потому, что переставал верить в меня. Билли – вот сюрприз! – оказался отзывчивее.

– А я уже знаю, что Санта мне принесет! Робота, железную дорогу, самолет с пультом управления…

– Как много всего, – заметил я. – А мама? Что она тебе подарит в этом году?

– За подарки отвечает Крис! – выпалил Билли. – Он нам купит «Дримкаст»!

– Здорово, – сказал я. Улыбка приклеилась к моему лицу. – Очень люблю Эндрю Ллойда Уэббера.

Я занял стоячее место в заднем ряду – не хотел бросаться в глаза, знаете ли, – и оглядел родителей, сидящих на пластиковых стульях и скамьях. Я был уверен, что Дайлис и Крис тоже где-то в этом зале, но из-под моей несчастной маски практически ничего не видел. Я не только их не нашел, но и оказался совершенно беззащитен против нежеланного внимания к моей персоне.

– Добрый день, мистер Олень! – поприветствовал меня Брайан Хартли, протискиваясь сквозь ряды.

– Я не олень, а американский лось! – сказал я самым что ни на есть лосиным голосом. Ему никогда не узнать, что на самом деле под костюмом скрывается настоящий Супермен.

– Здравствуй, Рудольф! – поздоровалась со мной какая-то девчушка. – А где Санта?

– Рекламирует кока-колу. Вернулся к истокам. Девчушка ничего не поняла и хихикнула, но тут же отошла назад – мистер Хартли взобрался на сцену и объявил начало спектакля.

Я едва дышал. Не столько потому, что мои дыхательные органы томились под непроницаемым синтетическим костюмом, сколько из-за того, что Дайлис и Крис были здесь, а я нагло нарушал все договоренности. Трое моих детей должны были вот-вот выйти на сцену, и я за них безумно волновался. А вдобавок ко всему утром пришло письмо:

Уважаемый мистер Стоун,

Я представляю Дайлис Пиннок, урожденную Дайлис Дэй, мать ваших детей Глории, Джерарда и Уильяма. Она просила меня сообщить вам, что приняла решение сменить фамилию детей «Стоун», каковую они носили до сего момента, на свою новую фамилию.

Но если они так затянули узел, недоумевал я, как им удалось сделать так, чтобы мы с Анджелой вообще ничего не почуяли? И как странно мне было думать, что Дайлис последовала самому брачному обычаю – взяла фамилию мужа? Теперь, впрочем, я понимал, для чего ей это было нужно. Так она нашла способ превратить трех детишек Стоун в маленьких Пинноков.

Я был полностью сокрушен. Бланк ее адвоката выглядел еще дороже, чем у моего.

…Как вам, возможно, известно, миссис Пиннок является единственным носителем родительской опеки над детьми и, следовательно, по закону имеет право решить, что ношение ее новой фамилии вернее всего соответствует интересам детей…

И дальше адвокат напирал на то, что Дайлис считает «логичным» присвоить детям ту же фамилию, что носят оба их «взрослых опекуна». Письмо кончалось заверением, что миссис Пиннок сожалеет о доставленных ею огорчениях, но «при всех обстоятельствах» поступила так, как сочла правильным.

И вот все эти бомбы без конца рвались у меня в голове, томящейся под лосиными рогами, пока я стоял и боялся разоблачения. И как такая эскапада прозвучит в суде?

«Мой клиент допускает, что случай с лосиным костюмом, хм, несколько вышел за рамки, но он просил бы Вашу Честь признать, что он был в то время в весьма сокрушенном состоянии».

Я с ума сходил, что ли? Мне так не казалось, хотя сумасшедшие вроде бы никогда не думают, что они сумасшедшие. Обманывал ли я жену? Да. Я не рассказал Анджеле про костюм лося, сказал только, что собираюсь появиться на спектакле без ведома Криса с Дайлис. Анджела сидела дома с Эстеллой и тревожно ждала моего возвращения. Костюм я держал в машине и переоделся тайком, скрывшись за стенкой.

Был еще и третий вопрос. Растравлял ли я специально свою рану, нанесенную сменой фамилий? Когда-то мне было практически все равно, будут ли Глория, Джед и Билли носить фамилию Стоун. Они могли бы называться Дэй. Да хоть Снодграсс, хоть Смит, хоть Джоунз, – я бы не стал любить их меньше. С такой точки зрения, неважно, какая у них фамилия. Однако сейчас это все-таки было важно. Выпад Дайлис казался мне грубым надругательством над драгоценными отношениями с детьми, которые я с таким трудом сумел сохранить. Еще я чувствовал в этом поступке угрозу: мол, я мать, деторождение предназначено мне самой природой, и я жена богатого человека, и в моих руках родительская власть, и я делаю что хочу.

По лосиному лбу тек пот и стекал на лосиную шею и лосиную грудь. Я заволновался, смогу ли обратно стать человеком. На сцену тем временем вышел детский хор. Наконец я увидел сияющую Глорию в первом ряду. Она глянула на меня – на меня все глядели, – затем махнула рукой в другую сторону – конечно же, Крису с Дайлис. Я с гордостью смотрел на Глорию, которая вместе с другими пташками пела «Тихую ночь». Началась традиционная рождественская пьеса. Раздались хлопки, засияли вспышки камер. И вот – чу! – вышел Джед с табличкой:

И вдруг пастухи увидели яркий свет в небесах. Они смертельно испугались…

Испуганные пастухи бодро свалились на пол. И тут раздался другой голос, громкий, – голос Билли:

– НЕ БОЙТЕСЬ! Я ПРИНЕС РАДОСТНУЮ ВЕСТЫ ПРО МЛАДЕНЦА В ЯСЛЯХ!

Зрители расхохотались. Билли блаженно заулыбался. Его ангельский костюм с крыльями из фольги переливался яркими цветами. Под мышкой Билли сжимал пластмассовую арфу.

Пора было убираться. Хватит с меня. Я выскользнул из зала и понесся к машине – скорее домой. И плевать на свист прохожих. В конце концов, мне нужно переодеться. Попробуйте надеть лосиный костюм. А потом попробуйте стать безумным папашей в лосином костюме с лосиной головой в руках.

Глава 21

Я смотрел из окна и видел, как Глория выходит из парадной двери и направляется одна в салон Синди. Парни оборачивались на нее, когда она проходила мимо. Они видели карие глаза и изгибы девичьего тела, откровенно выступающие из-под девчачьего облика. Я их тоже видел, и с болью чувствовал отчуждение. Дело происходило в пятницу днем, вскоре после Рождества. Глория вернулась из Маминого Дома, словно управляемая ракета с боевым зарядом.

– Ау, Глория!

– Да, папа?

– Как приятно, что ты дома.

– У меня, между прочим, два дома.

– Ладно тебе. Сама понимаешь, о чем я.

– Да, понимаю, и ничего тут нет хорошего.

Так, это мне урок – впредь буду радоваться, что она у меня дома. Второй урок – пока что жизнь на два дома была для нее вполне хороша, но теперь дочка разрывается на части. И, видимо, я приложил к этому руку.

– Глория, я знаю, тебе не хочется об этом говорить, и мне не хочется тебя заставлять, но…

– Что но?

Я пошел за ней в ее комнату и усадил рядом, на пол. На кровати и кресле громоздились мягкие игрушки и одежда. Стены закрыты плакатами: дельфины и поп-звезды. Они все улыбались, в отличие от нас с Глорией.

– Я просто хочу, чтобы ты понимала, почему я думаю, что мама поступила скверно.

– Мама так не считает. Она думает, что так будет лучше.

– Она тебе объясняла, почему так лучше?

– Нет, но…

От меня не укрылась боль в голосе, страдальческая гримаса. Глория смотрела в сторону. Я взял ее за руку.

– Прости меня, Глория. Прости меня. Я не прошу тебя вставать на чью-то сторону, но хочу объяснить, как это все выглядит с моей стороны. Я не знаю, что заставило Дайлис так поступить. И разве ты не видишь, что я боюсь ее дальнейших планов.

– Ничего она не планирует!

– Да? Откуда ты знаешь?

– Не планирует, и все!

– Глория, она поступает неправильно.

– Не нужно так говорить! Она моя мама!

– Это не значит, что она всегда права.

– Я знаю, знаю, знаю! Пожалуйста, не заставляй меня больше говорить об этом!

Я знал, что в один прекрасный день Глория отвернется от меня. Не такой я был дурак, чтобы думать, что она навсегда останется моей малюткой и будет засыпать у меня на плече, пока добровольцы из «Новой квартиры» изображают счастье при виде выкрашенной в бордовый гостиной, или команда «Сухопутных войск»^[20], сияя, предъявляет ошеломленному домовладельцу великолепную траву, скошенную сенокосилкой. Но я и вообразить не мог, что ее рывок в независимость будет таким тяжелым и темным. Я воображал, как она потихоньку отойдет подальше от меня, а когда окончится пора созревания, наша дружба восстановится. Но меня разъедала тревога касательно заговора Криса и Дайлис, и эта тревога отбрасывала постоянную тень сомнений. В пустяковых стычках мне виделись зловещие предзнаменования. В легчайших толчках я усматривал знаки надвигающегося землетрясения.

– Глория! Ты там в ванной растворишься, если будешь еще сидеть!

– Извини, пожалуйста! Я только что вошла!

– Ты там уже полчаса сидишь!

– Это немного!

– Я за это время три раза бы успел помыться.

– Естественно! Ты же мужчина!

Против повышенного внимания к личной гигиене я не возражал. Но на меня накатывали тревожные воспоминания – вот Дайлис в баре откидывает назад гриву каштановых волос; вот Дайлис, говоря о Крисе, просто-таки превращается в Барбару Картленд. Какие ужимки она еще передаст нашей дочери?

– Что тебе подарят у мамы? – как-то спросил я Глорию в преддверье ее одиннадцатилетия.

– Мобильный телефон.

– Очень здорово, – сказал я.

– Они считают, я уже достаточно взрослая, чтобы иметь свой телефон, – продолжала Глория.

– Потому что ты умеешь одновременно ходить и разговаривать?

– Нет, – надулась она. – Потому что они хотят обращаться со мной как со взрослым человеком.

– Тогда зачем вся эта возня, словно ты какая-нибудь маленькая глупая девчонка?

Топ! Топ! Топ! Хлоп!

Я взял себе на заметку: поедет обратно в Далвич – выломаю дверь в ее комнату. Впрочем, если я хочу сократить ущерб, одним «сделай сам» не обойдешься. С ее гормональными всплесками я мог справиться, пусть они и проявлялись гораздо раньше положенного срока. Но вот приспособиться к ее новому характеру мне было тяжело. Наше общее прошлое доказало, что Глория – не просто папина маленькая принцесса. Да, она сделана не только из конфет и пирожных, и сластей всевозможных, но и из колючек, ракушек и зеленых лягушек. Глория перестала быть дочерью своего отца и превратилась в чьего-то еще ребенка, дочь женщины, вышедшей замуж за Мужественного Мужчину и ставшую… кем? Мы с Анджелой часами рассуждали об этом. В кого превратилась Дайлис – в Девичью Девочку? Женственную Жену? Мать, Которой Лучше Знать?

– Папа!

– Да, Глория?

– А правда, что Кенни голубой?

– Голубой из голубых.

– А когда ты узнал?

– Меня вроде как осенило лет в восемнадцать. Прежде-то он просто казался таким же чудаком, как мы все.

– Ох, ну хоть один из вас изменился…

Я обрадовался ее вопросу – я редко теперь бывал ей полезен, и понимал, что ее последняя реплика просто шутка, причем практически такая же, как мои шутки с ней. Почему же она меня так напрягла?

Ничего, впереди ждали еще более скользкие моменты.

– Анджела, погляди! Мне прокололи уши! Мама меня отвела! Правда, классные?

Она убежала любоваться своим отражением в зеркале, а мы с Анджелой переглянулись, как дураки, – ну что бы нам самим додуматься?

Потом Глории вдруг разонравился портрет, который я написал с нее, десятилетней.

– Я как дура с этим браслетиком! Как дура на этом стуле!

– Хорошо, отдам картину в ресторан дяди Брэдли. – Я снял портрет с почетного места на лестнице, кипя пассивной агрессией.

– Сколько угодно, лишь бы я его больше не видела.

– Ты не так запоешь, когда его выставят в Национальной галерее!

– Ах, ну да.

Я презрительно фыркнул.

– Сабрина, юная ведьма! Вот хорошая девочка.

Все менялось, кроме того, что хотелось изменить мне. Прошла зима и наступила весна, но Дайлис так и не прислала мне ответа на письмо с официальными бумагами. А круги от «революции» с фамилиями тем временем расходились все шире. Утаить его от родителей не удалось, потому что Билли наверняка бы проговорился. Родители спокойно выслушали эту новость, но явно испугались.

– Я не за себя огорчаюсь, Джо, а за детей, – сказал отец. – Разве можно так калечить детские умы!

Мама говорила то же самое:

– Неужели мать могла так эгоистично поступить! Ну конечно, она и раньше была эгоисткой.

…Раз ушла от меня – она, разумеется, это имела в виду. Но в этом я не видел особого эгоизма. Я же потерял интерес к Дайлис, помните? И она ко мне потеряла интерес. Когда она ушла, я плясал, пел и сидел на месте исчезнувшего кухонного стола, тщетно выискивая в себе хоть какие-то следы горя. Вот поэтому перемена фамилии так озадачила меня и одновременно взбесила. Какие у нее резоны? Хочет соблюсти обычай? Поступить наперекор? Выплеснуть злобу? Я пытался совместить все это с обликом Дайлис, которую когда-то знал, но ни один из этих резонов в ее стиль совершенно не вписывался.

А в эмоциональной лаборатории Папиного Дома тем временем закипели другие химические процессы. Глория все больше ценила Анджелу и сделала ее своей наперсницей и доверенным лицом. Для меня же Анджела сделалась двойным агентом и посредником, моим основным добытчиком информации.

Мы сидели в постели, пока малютка Эстелла спала, и таяли от благодарности за изящную пропаганду («Сама знаю, что он бывает резок, Глория, но разве только он?»). Я восхищенно замирал, когда Анджела описывала, как сопротивляется Глория («Разве он сам не понимает, каким бывает ужасным!»), затем стратегически отступает («Мы с ним просто немножко похожи, в этом, наверное, все дело») и, в конце концов, возрождается прежней Глорией, которую я знал раньше («Он вообще-то особенный папа. Он добрый, и с ним весело»).

А еще я восхищался умению жены вытягивать мелкие факты и детали, по которым мы пытались вычислить состояние дел на Станции Пиллок. Только представьте, как тонко и осторожно приходилось себя вести. Анджела хотела, чтобы Глория ей все рассказывала, но опасалась спрашивать прямо. Она знала, что Глория может выдавать сведения только незаметно для самой себя. И понимала, что Глория делает вид, будто не понимает, что Анджела передает мне ее обрывочные рассказы.

– Я узнала про свадьбу!

То было одно из последних откровений Глории, вытянутое Анджелой как-то воскресным утром. Поскольку в нашей многолюдной квартире свободно разговаривать было невозможно, она позвонила мне по мобильному из автобуса, когда ехала на работу.

– Расскажи! – взмолился я.

– Выходит, они с Крисом поженились сразу после его возвращения со слета Мужественных Мужчин. У них была альтернативная свадьба, они ее сыграли там, куда раньше ездили.

– В Квестер-Лодже, в Суссексе?

– Правильно. – Анджела ждала, когда до меня дойдет.

– A-а! Это оттуда она звонила в тот вечер! – осенило меня.

– Именно.

– У них все по закону?

– Не думаю. Может, они не хотели официальную свадьбу.

– А дети почему ничего не сказали?

– Кажется, им велели держать это в секрете.

Глория, однако же, секрет раскрыла. На свадьбе были бородатые люди в струящихся одеждах, били в барабаны, читали стихи, ночью зажигали костер. Еще там был козел. Священный козел, что ли? Или жертвенный баран какой-нибудь?

– Бред, – сказал я. – Ну и бред!

И к тому же страшноватый бред. Ротвелл, как и обещал, кое-что выяснил про Мужественных Мужчин, и я зашел на Тикет-роуд за разведданными. Кенни внимательно слушал, поедая профитроли.

– Все эти группы в основном состоят из жителей пригородов, – сказал Ротвелл. – Обычные средние американцы, которые боятся, что от постоянного сидения за рабочим столом превратятся в девок. То есть у них есть что-то от старинной первопроходческой романтики, но для большинства все эти слеты, в общем, просто способ посидеть с парнями и поесть стейки, и чтобы жены не пилили насчет холестерола.

– А как же объятия с деревьями, барабаны и весь этот маскарад? – спросил я.

– Ну, некоторые в эти спектакли играют больше других. Этих обществ Мужественных Мужчин несколько, вот в Вашингтоне было такое, они устраивали соревнования по перетягиванию каната и жрали консервированную ветчину. Ну, а в том, куда входит твой, ээ… Пиллок – между прочим, прелестное староанглийское слово, – больше озабочены проблемами смысла жизни. У них небось и с Англией связи есть. Но я уверен, что они все совершенно безобидны.

– То есть мне расслабиться? – уточнил я.

– Расслабиться обязательно, – промурлыкал Кенни. – Правда, они еще ползают на четвереньках и изображают койотов: лают и нюхают друг другу жопы! Впрочем, не хочу тебя тревожить, Джо…

Ох, как же мы хохотали! Лишь я хохотал чуточку натянуто.

Когда Глории исполнилось одиннадцать лет, мы с ней, Анджелой и Эстеллой отправились в Кройдон за одеждой. Джеда и Билли оставили у моих родителей. Джеду быстро наскучила бы наша экскурсия, а Билли, наоборот, только перевозбудился бы. Таким образом, я оказался единственным мужчиной в компании, а эта роль мне всегда была по вкусу. Мир девчачьих покупок нездорово меня раскрепощал. В салоне Синди я чувствовал, как ступаю на чужую – женскую – территорию. Сейчас же все было по-другому. Взросление Глории стало предметом скрытого соревнования между двумя домами. Мне часто доставались всякие приятные пустячки: то Глория, к моему удовлетворению, спросит, можно ли ей вернуться в Далвич в наших кроссовках, а не их. То окажется, что день открытых дверей в ее будущей средней школе пришелся именно на тот день, когда она была у нас с Анджелой.

Была суббота. Мы бродили по бутику. Я видел, как Глория и Анджела, пошептавшись, разошлись. Тогда Анджела подошла, придерживая в бэби-слинге спящую Эстеллу, и огорошила меня вопросом:

– Угадай, что твоя дочь хочет купить? Лифчик!

Бюстгальтеры. Какие-то знания на сей счет у меня имелись, но уж очень специальные. Например, как снимать их одной рукой в тесноте. Как зубами игриво сдергивать бретельку с плеча. В общем, как их снимать. Еще я придумал несколько правил, как их покупать, но только если речь шла о любовницах. Спрашиваешь размер, запоминаешь – если не хочешь, чтобы надушенные продавщицы хихикали, глядя, как ты косишься на шарик из мятой бумаги. В магазин нельзя приходить в макинтоше, и нельзя там суетиться, и особенно нельзя суетиться в макинтоше. И ни в коем случае нельзя покупать дамское белье во время предрождественской суеты. Нельзя превращаться в этакого идиота в очереди к кассе, с кошмарной тряпкой в потной руке и пузырем над головой, как в комиксах: «Ну да, да, я в отчаянии. Но так я хотя бы раз в год от нее это получу!»

В общем, я для этой задачи явно не подходил.

– А ты можешь ей помочь, Анджела? – пробормотал я.

– Ну, я думаю, придется.

Глория стояла поодаль, перебирала одежду на вешалках, сама не понимая, в какой ракушке неминуемой женственности ей стоит поселиться. Мне все вывешенные вещи казались до смешного маленькими. Даже Анджела с ее «тонким телосложением», как сказал парикмахер Лен, влезла бы в них с трудом. Тут я вообразил себе, что в бутике вывесили на стенке карикатуры и зажгли неоновые вывески:

Ешьте один салат!

Не вылезайте из спортзала!

Будьте худыми и хилыми… а потом умрете!

Отдел белья маняще расстилался впереди.

– Извини, Джо, – сказала Анджела. – Но тебе сейчас лучше исчезнуть.

Эстеллины босые ноги свисали из слинга. Я наклонился, чтобы перецеловать ее пальчики, а потом кивнул в сторону примерочных.

– Когда купите, давай запремся в раздевалке и сделаем это у стены?

– Давай. А как же малышка?

– Пусть Глория отведет ее в «Макдоналдс».

– Ну и гадости ты говоришь.

– Ну ладно, ладно, – заскулил я и высунул язык. – Мне всего минутка и нужна.

– Я думаю, не так долго, – ответила Анджела.

– Ладно, – сказал я и снял с нее слинг с Эстеллой. – Схожу с Младшей Барышней погулять.

Я нашел скамейку возле магазина и плюхнулся на нее, малютка безропотно висела у меня на руке. Мимо громко пробежала стайка девочек-подростков. Брюки держались у них на бедрах, закручивались узелочки пупков. Они жили в другом мире, не в моем. Я подумал о Глории и почувствовал, что меня сократили с должности отца. Почувствовал это впервые в жизни.

Глава 22

– Джед, чем тебя порадовать?

Только простые вопросы. Типа «Какого размера Вселенная?» или «Если бы все перестали спать, куда бы девались ночные кошмары?»

– Пусть бы у меня была комната поаккуратнее, – ответил Джед и с отвращением оглядел угол Билли, где кучей валялись разрозненные носки и майки.

– Да, а вот Жираф с Медведем вроде не жалуются, – парировал я. Джед пропустил мою колкость мимо ушей.

– Вообще в этом доме сплошной бардак! – заявил он.

– Слушай, тебе же всего семь лет, – сказал я, стараясь не показать, как меня задело. – Ты разве замечаешь грязь?

– Мне уже восемь скоро.

– Сначала все-таки мне будет тридцать шесть.

Джед пожал плечами, как бы говоря: «Мы же не наперегонки бежим».

Я ощущал, что происходит подспудная борьба. Цель? Чистота в доме. Оружие? Веники и швабры. Трофей? Основной родительский авторитет, который признает Джерард-которого-сокращенно-зовут-Джед-через-дж-и-без-фамилии-это-чревато. Через Глорию поступали сигналы, что Дайлис сейчас больше времени проводит дома. Протирает каждую поверхность и борется с въевшейся грязью. Она занималась своим гнездышком и детками. Она делалась Настоящей Женщиной и Матриархом. Простое ли совпадение, что именно сейчас характер Джеда стал еще парадоксальнее – такой хрупкий и в то же время такой стойкий? Такой чувствительный и в то же время такой жесткий? И это замечал не я один. Как-то после уроков меня остановила его учительница:

– Он не участвует в делах класса? – сказала она мне. – Не сидит со всеми на коврике? Он уходит в угол?

Мисс Спайсер в конце каждой фразы повышала голос. Она родилась и выросла в Тутинге, но, как и все жители Англии моложе двадцати пяти, могла запросто только что прийти с Рамзай-стрит.

– Он не дерется и ничего не ломает? Он не вопит и ведет себя прилично? Читает, рисует? – Даже утвердительные предложения она произносила как вопросы. – Он очень смышленый? Сильно интересуется животными? И компьютерами? Очень хорошо в них разбирается? А еще блестяще успевает по математике? И это при том, что он августовский, моложе всех в классе? Он прелестный мальчик? Но это-то меня и беспокоит?

Радость от похвалы Джеду омрачалась тем, что он «блестяще успевал» совершенно не по тем предметам. Почему не по рисованию или хотя бы по английскому языку, который мне тоже в свое время хорошо давался? Почему его интересуют типично Кристофер-Пинноковские предметы? Его что, воспитывают наследником Криса? Чтобы в один прекрасный день он унаследовал титул Всепобеждающего Мастера Пиллока, Чемпиона Пиллочьей Олимпиады и Пиллока Божьей Милостью. Хоть на его способности к атлетике можно было рассчитывать. Я никогда не забуду последнее занятие по физкультуре.

– На старт… внимание… МАРШ!

Для остальных детей забег был просто забавой. Они валились, дурачились, подставляли друг другу подножки. Джед, однако, был предельно внимателен и сосредоточен, он бежал, глядя только на финишную прямую. В глазах других родителей я был, конечно, спокоен, но под этой личиной скрывался Отчаянный Болельщик.

Давай, жми, Джед! Ты их сделаешь! Обставь их всех, сынок!

(Да-да, такой вот пафос. А хотите знать, что досталось ему в награду? «ПОБЕДИТЕЛЬ СОРЕВНОВАНИЯ ПО БЕГУ С ЯЙЦОМ». Я заказал медаль с такой надписью.)

Еще мисс Спайсер сказала:

– Не хотелось бы ворошить прошлое без надобности, но не было ли у Джеда раньше проблем?

Ах да. Терапия. Пунктик Насчет Точности. Я вернулся мысленно в прошлое.

– Папа! Давай-ка снимем мне носки!

– Зачем, Джед? Зачем? Мы же их только надели!

– Затем, что ты неправильно надел! Сначала нужно было надеть с дыркой, а ПОТОМ без дырки.

– Да какая разница?

– БОЛЬШАЯ! БОЛЬШАЯ, папа!