Текст книги "Меч Юга"

Автор книги: Дэвид Марк Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

Он стоял молча несколько долгих секунд, а затем встряхнулся.

– Вот что такое Раж, – тихо сказал он. – Поэтому мы захотели предать нашего императора, поэтому армии градани грабили Трофроланту и убивали всех, кто стоял на их пути. И именно поэтому мой народ был тем, кем мы были в течение тринадцати сотен лет, пока никому не было дела. Никому, кроме Венсита.

– А потом Томанак выбрал меня своим защитником, потому что пришло время.

– Время? – голос Кенходэна был тихим, омраченным тем, как объяснение Базела перекликалось с его собственной странной, бездонной яростью.

– Да. – Базел кивнул. – Раж – это не то, что оставляет народ нетронутым, и он есть в наших душах, зная, что другие люди не так уж неправы, боясь нас больше, чем зверей, когда Раж обрушивается на нас. Но правда в том, что время – это способ изменить почти все, Кенходэн, даже Раж, потому что Раж, который мы испытываем сегодня, не тот, который хотели дать нам эти ублюдки с черными сердцами. Это ужасная вещь, Раж, и не в последнюю очередь потому, что когда он накатывает на мужчину, то делает его больше, чем он когда-либо был бы в своей жизни без него. Даже когда жажда крови разгорается сильнее всего, в Раже есть... великолепие. Все, что человек хочет иметь внутри себя, каждую унцию силы, каждый вздох страсти – все это – да ведь это собирается воедино, горит внутри него, как печь в Дварвенхейме. Среди нас есть такие, кто жаждет этого так же, как пьяница жаждет выпить, потому что в этом есть сила, которую никто, никогда не пробовавший его, не может по-настоящему понять. Я думаю, что это, должно быть, немного похоже на описания Венсита о волшебниках и колдовстве – вещах, которым предаются некоторые мужчины, – даже зная, что они в конце концов уничтожат их.

– И таков Раж, потому что, когда он обрушивается на человека совершенно неожиданно, когда это происходит после того, как он берет его за горло, весь этот фокус сводится к крови и убийству, и ничто не остановит его, кроме его собственной смерти. Вот почему так много моих соплеменников потратили столько веков на борьбу с Ражем, потому что мы видели, что он делал с теми, кто открывал дверь, впускал его и позволял ему забрать их. Но когда Томанак сам впервые заговорил со мной, он рассказал мне, как изменился Раж. Старый Раж все еще с нами и будет. Все еще ждет, чтобы погрузить нас в безумие и утопить в крови. Но когда человек, который знает, что он делает, который сам делает выбор, вызывает Раж, сознательно отдается ему, а не просто позволяет ему овладеть им, тогда он командует им. При этом он принадлежит тебе, а не ты ему, и вся эта сосредоточенность, вся эта сила и страсть направлены на то, чтобы поднять его, а не тащить его назад к зверью и делать хуже зверья. Это стало инструментом, еще одним оружием против Тьмы, – Базел мрачно улыбнулся, – и в этом есть собственная шутка Хирахима над Темными Лордами!

Кенходэн взглянул в это сильное, мрачное лицо и ощутил вкус столетий кровопролития, горя и ужаса, которые Раж причинил градани с момента Падения. Параллель между Ражем – "старым" Ражем – и яростью, которая наполнила его, когда корсары атаковали, была ужасающей, и он задавался вопросом, подозревал ли Базел, что может быть хотя бы один человек, который точно понимает, что чувствовал градани в этот момент страстной власти и резни. И все же сквозь ужас пробивались нити надежды, потому что, в конце концов, разве он не сделал именно то, что только что описал Базел? Он принял ярость, использовал ее, а не позволил ей использовать себя.

– Спасибо, что объяснил мне это, – сказал он наконец. – Я не знал – или это еще одна вещь, которую я забыл, – как Раж обрушился на твой народ, Базел. Но ты прав, – он тонко улыбнулся, думая о том, как медленно, казалось, двигались корсары, о том, как он прошел сквозь них, как кошка, – это собственная шутка Хирахима против Тьмы.

* * *

В тысячах лиг от Уайтуотер волшебник с кошачьими глазами трясся от безмолвного веселья. Он никогда бы не поверил, что градани может быть таким красноречивым!

Его щеки блестели от слез смеха, когда он выключил свой кристалл. Пусть градани сокрушается о бедах своего народа – у него были большие беды в Белхэйдане, если бы он только знал. Волшебник с кошачьими глазами поиграл с идеей послать Базелу изображения того, что происходило в Белхэйдане, но он отбросил ее. Базел мог быть градани, а значит, по определению, немногим больше, чем полевые звери, но волшебник с кошачьими глазами был не готов оценивать его слишком легкомысленно. За почти семь десятилетий Совет Карнэйдосы периодически предпринимал попытки устранить его, но, к сожалению, безуспешно. Что бы еще ни было правдой, Базел явно был защитником Томанака, а Томанак отлично заботился о своем инструменте. К счастью, были и другие боги, которые были готовы отлично заботиться о своих инструментах, и ситуация складывалась в их пользу.

Конечно, Томанак был не единственным, кто заботился о Базеле и его семье, и волшебник с кошачьими глазами слегка нахмурился, размышляя об этом неприятном факте. Даже по прошествии всех этих лет он не приблизился к пониманию того, чего Венсит ожидал от градани, его жены и их дочери-полукровки. Было ясно, что они были важны, поскольку Венсит быстро отражал каждое преследование, направленное против семьи Базела на протяжении многих лет. Более того, он пригрозил вновь открыть заклинания, которые поразили Контовар, – развязать это опустошение во второй раз, даже ценой собственной жизни, – если Совет когда-либо снова попытается использовать искусство против Лианы Хэйнатафрессы. Никто в Совете не мог понять, почему древний дикий волшебник выступил с такой угрозой от имени Лианы – и только от ее имени – спустя более чем тысячу двести лет. Так было до тех пор, пока не родилась ее дочь. Какую именно роль, по мнению Венсита, должна была сыграть Гвинна, дочь Базела, оставалось неясным – даже у божественных покровителей волшебника с кошачьими глазами, похоже, не было ответа на этот вопрос, – но очевидно, что его угроза была направлена на защиту женщины, которая родила эту девочку.

Неоднократные попытки Совета определить, что, по его мнению, было так важно в одном отпрыске-полукровке, потерпели всеобщий провал, поскольку никто не осмеливался слишком сильно вмешиваться в то, что касалось Венсита. Но то, как он защищал их, доказывало, что они были важны.

Не то чтобы это имело значение. Маленькая сучка умирала, и защитник он Томанака или нет, единственной истинной ценностью Базела могло быть только боевое оружие. Верно, он был опасным боевым инструментом, который доказал свою ценность в уничтожении демонов и еще больших дьяволов, и волшебник с кошачьими глазами признал его важность для врагов Совета как объединяющего фактора и потенциального лидера сопротивления его планам. И все же, в конце концов, не имело значения, насколько хорошей боевой машиной мог быть градани; достаточное количество воинов, подкрепленных достаточным количеством искусства, могло сокрушить любого.

Нет. В конце концов, Базел мог быть не более чем неудобством, и было бы нехорошо беспокоить его. Теперь никто не мог спасти его драгоценную дочь, и у бедного зверя оставалось слишком мало времени, чтобы беспокоиться о чем-либо. Возможно, было бы приятно сообщить ему о ее бедственном положении, но сдерживать свою месть до приемлемого уровня было признаком дисциплины.

* * *

Лиана уставилась сухими глазами на маленькое извивающееся тело. Ее лицо было искажено страданием, а дрожащие руки покоились на загривке Бланшраха, чувствуя, как его мышцы борются с эфиносом. Если бы они были свободны ответить на смятение в мозгу Гвинны, он бы убил их всех. Она знала это, и ее сердце превратилось в замерзший, ноющий комок в груди, но она истратила все свои слезы.

Мастер Трейн склонился над кроватью. Его взгляд был отстраненным, но щеки дрожали под ураганом эмоций, вырывавшихся из девушки. Он боролся, чтобы добраться до нее, вывести ее из этого ужаса, но ее барьеры были слишком сильны.

Фарма и Лентос стояли на коленях по разные стороны кровати, их челюсти напрягались, когда они боролись с конвульсиями, сотрясавшими Гвинну. Ремни на ее руках и туловище сжимали замерзшее сердце Лианы, но Гвинна обратила свои собственные ногти против себя в неистовой попытке уничтожить безумие в своей голове. Ее глаза были дикими и вытаращенными, когда она изо всех сил дергала более тяжелых взрослых то в одну, то в другую сторону, ее губы были искусаны до крови, а пот пропитал одежду и прядями приклеил волосы к лицу.

– Мама! Мамочкаааааааа!

Крики Гвинны усилились по мере приближения очередной вершины, и Лиане до боли захотелось прикоснуться к ней. Но Лентос запретил это. Гвинна отчаянно нуждалась в своей матери, но прикосновение руки Лианы могло бы открыть прямую связь, передав ее личность ребенку. Именно наплыв чужих мыслей и разумов довел Гвинну до такой крайности; более тесные объятия любого разума, даже разума Лианы, навсегда лишили бы ее рассудка. Даже мастер Трейн не осмеливался полностью открыть ей свой разум, чтобы это не уничтожило их обоих.

– Мама! Папа! Нет, папа! Не ходи туда!!

Гвинна боролась с водоворотом, корчась в сильнейшей агонии, когда поток чужих разумов прорвался сквозь нее, и она отшатнулась от болезненных граней концепций и образов, которые не принадлежали ей. Ее самость искривилась на грани распада, выставленная напоказ слишком многим другим "я", слишком многим другим восприятиям, слишком большому количеству красоты и уродства, и ее сердце забилось до разрушения, в опасной близости от смерти. Ее агония отражалась на лицах магов, но их обучение блокировало все, кроме тени мучений, с которыми она столкнулась в одиночестве и ужасе.

Трейн Элдарфро на мгновение расслабился. Он должен был это сделать, чтобы не сжечь свой талант, но только его тренированная чувствительность имела хоть какой-то шанс пробиться к ней. Он заставил свое сердце замедлиться, и его глаза встретились с глазами Лентоса, полными страха. Не за себя, а за Гвинну.

Лицо самого Лентоса было спокойным, но его сердце болело, потому что Академия была неправа.

Гвинна умирала.

Скорбь скрутила его, но он встретил ее прямо. Силы девушки были просто слишком велики. Они превзошли самых могущественных ученых Академии, и никто до конца не верил, что они смогут. Она корчилась в изолированном безумии более десяти часов, и все же ее барьеры устояли! Она не могла отгородиться от видений, ведущих ее к разрушению, но она была способна заблокировать руководство, которое могло бы вернуть ее к жизни.

Он наклонил голову. Величайшим подарком, который он мог бы сделать ей сейчас, было бы остановить ее сердце, но это было запрещено до тех пор, пока тлел уголек надежды, что она может выжить и унаследовать щедрость своих талантов. Но он знал, что это было бы добрее всего, и не только по отношению к ребенку, которого он любил. Сколько еще страданий Гвинны должна вынести Лиана, прежде чем это закончится смертью? Покончить с этим было бы милосерднее для обеих, но он не мог.

Он глубоко вздохнул и кивнул Трейну, и эмпат закрыл глаза, снова собирая свои силы для безнадежной задачи. Он был на сорок лет младше Лентоса, но он мог отказаться от битвы не больше, чем Лентос, даже несмотря на то, что продолжение вполне могло стоить ему собственного рассудка, когда Гвинна, наконец, к счастью, умерла бы.

Девушка закричала, когда на нее нахлынули новые видения – больше и хуже, чем ежеминутный поток мыслей о ней. Образы прошлого и настоящего вспыхнули перед ее глазами, яркие, непостижимые... ужасающие. Она захныкала и попыталась оттолкнуть их, ее мозг работал вслепую, на саморазрушение, в ее крайность, но ей некуда было спрятаться от безумия.

Она увидела своего отца, окруженного клинками, стоящего над ее поверженной матерью. Она увидела ужасную, сверкающую бурю волшебства, пронесшуюся по забытым пещерам. Она увидела злобные желтые глаза, прищуренные, как у кошки, обещающие смерть, худшую, чем смерть. Она увидела кучи мертвых и падальщиков ворон, увидела изодранный штандарт с грифоном и короной, его древко сжимал окоченевшей рукой упавший градани. Она увидела...

Она не знала, что видела. Она никак не могла это осознать, и образы проносились в ее мыслях подобно молнии. Они были слишком близки по темпу, слишком жестоки. Они сливались и накладывались друг на друга в сводящее с ума целое, которое она не могла ни постичь, ни вынести. Ее голова откинулась назад, глаза выпучились, и за всем этим был блеск дикого волшебства, рассеивающего свою ярость, когда оно вырывалось и сражалось на протяжении двух тысяч лет и более.

Сверкающее колдовство ужаснуло ее, но оно также затронуло последнюю нить ее изношенной самости. Лесной пожар! Она знала, что такое лесной пожар – всегда знала это!

Ее рот открылся, и кровь потекла из прокушенных губ, когда она закричала, обращаясь к присутствию дикого огня, которое всегда любило и защищало ее.

– Венннситттттттт!

* * *

Вода журчала о деревянный корпус, а Венсит из Рума сидел в затемненной каюте, ее люки и боковые окна были закрыты ставнями от дневного света. Его измученное лицо было покрыто каплями пота в сиянии его оберегов, и он сжимал рукоять меча дрожащими руками, когда его сила простиралась со всей силой и отчаянием его древнего сердца.

Белхэйдан лежал в семистах лигах к северу, и он знал, какая борьба бушевала там в светлой спальне. Его мощь била на расстоянии, отчаянно пытаясь сломить сопротивление, которое преграждало ему путь из этой комнаты, и его нервы стонали от долгого напряжения его усилий. Дикое волшебство плясало в его крови, как огонь, и его искусство причиняло ему агонию, но он не смел моргнуть, не мог смягчиться ни на мгновение.

Если бы этот момент настал, он был бы мимолетным.

А потом, далеко на севере, потрясенный разум Гвинны обратился к дикому волшебнику. Даже когда она выкрикивала его имя, ее перепуганная мысль летела через мили в мучительном поиске безопасности.

Венсит напрягся. Его глаза вспыхнули, их блеск отразился от переборок, и каюта, казалось, закачалась от ослепительного сияния и беззвучного взрыва его усилий. Волшебство, сформированное и отточенное для борьбы за мир, пронеслось через лиги в безрассудной гонке, чтобы спасти одну маленькую и драгоценную жизнь. Его мощь разбивалась о ее барьеры с силой урагана и изяществом колибри, и на протяжении двух континентов каждая душа, чувствительная к искусству, вздрагивала и с шипением переводила дыхание перед неисчислимой расточительностью, с которой он изливал свою силу, как огонь, и придавал ей форму самой своей жизнью.

* * *

Гвинна взвизгнула, и Лиана вскочила, услышав неподдельные муки своей дочери. Ее руки взлетели, но предупреждающий крик Лентоса остановил ее пальцы в нескольких дюймах от извивающегося тела. Она опустилась на колени рядом с кроватью, ее губы дрожали, а глаза горели, но она не осмеливалась прикоснуться к ней.

Голова мастера Трейна откинулась назад, как будто его ударили дубинкой. Он соскользнул на колени, отброшенный в сторону силовым кабелем, направленным на рушащуюся оборону Гвинны. Лентос ахнул от боли, почувствовав отдачу удара, но все же покачал головой, отчаянно цепляясь за дергающееся тело, в то время как его мозг пылал от удивления и замешательства.

Гвинна безвременно висела над бездной, и темнота манила ее. Это обещало покой, конец мучениям, ужасу и смятению, и она стремилась к покою небытия. Его приветливые объятия потянулись к ней, и ее хватка за жизнь разлетелась вдребезги.

Она начала сползать по склону смерти, но потоки дикого волшебства и чего-то большего – чего-то более сильного, чем колдовство, более глубокого, чем сила мага, – с отчаянной деликатностью вцепились в ее барьеры. Сокрушающая мир сила сжала их, и нить внезапно оборвалась. Паутина ее мыслей рванулась, распутываясь, как перенапряженная паутина, и чужеродное присутствие, сильное и древнее, с грохотом ворвалось в нее. Это овладело ею с безжалостной любовью – вцепилось в нее, как пальцы в волосы, оттаскивая ее от края мира дюйм за мучительным дюймом. Она боролась с этим, отгоняя себя от него, стремясь уснуть без сновидений, но оно отказывалось отпускать ее.

Она колебалась. У нее была сила объять тьму. Даже эта титаническая сила не могла остановить ее от прекращения мучений. Но если бы она это сделала, эта древняя сила ушла бы вместе с ней. Она заберет этого другого – этого теплого, неистово любящего другого – с собой, потому что он никогда не предаст ее смерти... и никогда не отпустит ее одну.

Она балансировала на пороге принятия решения, и это был выбор, который не мог сделать ни один ребенок. Смутные представления о бесконечной борьбе и хитроумных планах били ее огненными молотками, выворачивали на дыбе из ужасающего понимания и бессмертной надежды того, другого. Она боролась, чтобы отвергнуть его силу. Она боролась за то, чтобы сохранить свое детство, даже ценой смерти, потому что, если она выживет, она никогда не освободится от своей собственной власти и нестареющих мучений своих видений. Но невинность была сокровищем, которое она могла сохранить, только если бы выбрала смерть и для этого другого. И каким-то образом, даже в этот момент хаоса и муки, она знала, что не может отказаться от любви, которая не отпускала ее, так же как и она не могла покинуть ее.

Она рассталась с детством, отказалась от поисков покоя. Она снова вступила в мучительную борьбу за жизнь, и крепкие, как сталь, оковы любви крепко прижали ее к себе. Они подняли ее из мучений, как сильные руки, и она отдала им свое внутреннее "я", ее последние барьеры рухнули, в то время как теплые глаза дикого огня вели ее сквозь черноту и хуже, чем чернота, в сон.

* * *

Венсит рухнул.

Его меч зазвенел о палубу, и его голова безвольно повернулась, пока он искал свечение своих оберегов. Если они потерпели неудачу, он умирал, потому что он был истощен, его сила была приглушена применением, далеко выходящим даже за его пределы. Планы и надежды пяти тысячелетий зависели от обороны, которую он больше не мог укреплять, и все же он не испытывал сожаления. Даже дикий волшебник имел право рисковать своей жизнью ради того, что было ему дороже континентов.

Его полуслепые глаза нашли обереги. Они все еще светились, защищая его, и он благодарно вздохнул, соскользнув вниз, в темноту.

* * *

Лентос неуверенно поднялся и склонился над Гвинной, чувствуя сильный, медленный пульс у нее на шее. Его лицо утратило свою обычную отрешенность, и он обратил сияющие глаза на Лиану, поднимая ее, чтобы нежно обнять.

– Это...?

Несмотря на все свое мужество, это был вопрос, который Лиана Хэйнатафресса не смогла сформулировать, и он слегка покачал головой.

– Кризис миновал, – просто сказал он. – Как – это больше, чем я могу сказать, но это прошло. Гвинна будет жить, Лиана.

– Спасибо тебе, Лиллинара! – прошептала Лиана. – О, спасибо тебе, Подруга женщин!

Она прижалась к Лентосу, и мужество воительницы растворилось в слезах матери.

– Действительно, – мягко сказал Лентос, – нам всем есть за что быть благодарными. Но теперь она должна поступить в Академию. Мы должны направить ее на путь самопознания. Когда-нибудь она отправится туда, куда никто из нас не сможет последовать, но сейчас мы должны научить ее защищать себя от мира.

– Понимаю, – сказала Лиана, всхлипывая от облегчения. Она еще раз опустилась на колени рядом с кроватью, чтобы погладить вялую щеку, и почувствовала тепло жизни. Она положила голову Гвинне на грудь и прижала ее к себе, баюкая в течение долгих минут, прежде чем поцеловать ее в ответ. – Возьми ее, мастер Лентос. Научи ее. И, когда сможешь, верни ее ко мне домой.

– Мы сделаем это, миледи, – официально сказал Лентос. Затем он кивнул еще более дрожащему мастеру Трейну, и два мага бережно подняли безвольное тело.

Лиана последовала за ними из спальни, спустилась по лестнице, пересекла опустевший пивной зал и наблюдала, как они осторожно укладывают маленькую фигурку в украшенную скипетром карету. Она стояла прямо, ее спина была прямой, плечи расправлены, зеленые глаза сияли, когда дверь кареты закрылась, а затем она смотрела, как она исчезает из виду, не обращая внимания на нерешительную руку Фармы, положенную ей на плечо.

Только когда карета скрылась из виду, она в слезах упала в объятия другой женщины.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Корун весной

Корун представлял собой мешанину из зрелищ, звуков и запахов – путаница чувств, усугублявшаяся тем, что Кенходэн привык к пустынному Западному морю. Хриплые голоса и бурлящая жизнь города, особенно так поздно вечером, пугали его.

Он стоял на причале с рюкзаком за спиной, пока Базел и удивительно безмятежный Венсит прощались с Брандарком. Странные смены настроения волшебника беспокоили Кенходэна. Вчера он был нервным, раздражительным и задумчивым – почти испуганным. Теперь он выглядел одновременно измученным и довольным, как будто груз лет обрушился на него днем, пробив дыры в его броне, только чтобы позволить проблескам какой-то странной, глубоко тихой радости пробиться сквозь щели. Было приятно видеть, как старик улыбается, обмениваясь веселыми оскорблениями и шутками с градани, но его переменчивое настроение вызывало у рыжеволосого человека смутное беспокойство. Венсит был Венситом из Рума, основой бесконечных легенд и смертельно серьезной истории. Он не должен был быть таким переменчивым, как погода в Вондерленде или неустойчивая почва на склоне какого-нибудь вулкана Вакуо, и Кенходэн попытался отвлечься от своего недоумения – и, как бы ему ни хотелось это признавать, беспокойства – изучая окружающую его сцену.

Тлеющие угли дня горели над далеким заливом Банарк, заливая небо кровью. Мачты "Повелительницы волн" казались черными и твердыми на фоне света, а фонари и факелы уже освещали доки. Свежий ветерок пробивался сквозь звуки толпы, оживленно хлопая навесами, щелкая и хлопая знаменами "Повелительницы волн". Закат представлял собой зловещее кипение дыма и горящих облаков, и он с неприятным ощущением почувствовал приближение дождя. Было ли ему суждено проливаться дождем в каждом городе, который он посещал?

– Ну, парень, – Базел хлопнул его по плечу, когда тот присоединился к нему, – добро пожаловать в Корун. Думаю, не один из самых респектабельных городов империи, но для того, чтобы перерезать человеку горло за медный кормак, лучшего места не бывает.

– Я как раз думал об этом, – согласился Кенходэн, оглядывая пеструю толпу.

– О, все не так уж плохо. – Базел выпятил свою огромную грудь и ухмыльнулся. – Немного диковат, как и все города Саут-Марча, но, я думаю, это из-за гор Ист-Уолл. Человек никогда не знает, что может быть после того, как там заварится, поэтому люди с их умом просто на всякий случай рассчитывают, что это будет что-то неприятное. Самые страшные бандиты империи хотят построить свои дома вокруг Аллеи предателей, потому что потребовалась бы половина армии, чтобы искоренить их. – Он покачал головой и ухмыльнулся, наполовину прижав уши. – Это работа, которой даже Орден не был бы рад, но если бы это произошло, у нас не было бы выбора. Так что речники Уайтуотер заботятся о себе сами, и это крепкий, упрямый народ. У них тяжелое ремесло, и они имеют право на свою репутацию лучших водников юга, но никто не может отрицать, что они – народ, который оживляет Корун.

– Понятно. – Кенходэн наблюдал за группой речников, набрасывающихся друг на друга с колющим глаз рвением. – Меня не очень волнует, как они управляются со своими гражданскими делами, если они просто будут держать свои ножи подальше от меня.

– Мудро с твоей стороны. – Венсит присоединился к ним, и взрыв смеха в его голосе привлек косые взгляды от них обоих, хотя он, казалось, не осознавал этого. – Они немного дикие, особенно во время Весеннего фестиваля, но они также одни из лучших бойцов империи. И Корун может похвастаться своей долей воровства и ударов в спину. Гильдия воров здесь процветает, так что имей это в виду.

– Ты говоришь так, как будто нам здесь не очень рады, – заметил Кенходэн.

– Я говорю так, как будто бывал здесь раньше, – весело поправил Венсит. – Но не жди любезного приема, путешествуя со мной. Признаю, что у меня есть странные друзья, разбросанные повсюду, но не рассчитывай на то, что ты найдешь удобный камин, перед которым можно поставить ноги. Слишком многие хотели бы моей смерти – и твоей вместе со мной – и в Коруне, среди прочих мест, есть немало таких, кто с радостью убил бы нас обоих по выгодной цене, не задавая вопросов.

– Отмечаю твою глубокую озабоченность, – сухо сказал Кенходэн. Мгновение он наблюдал за дракой, затем повернулся к Базелу. – Ты следи за тенями слева. Я присмотрю за теми, кто справа, а Венсит может прикрывать наши спины. Но кто прикроет его спину?

– Не будь слишком веселым, – проворчал Венсит. – Вы двое могли бы сразиться с любым убийцей в честном бою, но ни у одного из вас нет глаз на затылке или живота, защищенного от яда.

– Да. – голос Базела звучал необычно задумчиво. – Я не думал о братьях-псах, а Корун стал вероятным местом для таких, как они. О, не в доках, но в Коруне есть места, где городская стража ходит только взводами.

– В таком случае, предлагаю нам закончить наши дела здесь как можно быстрее, – многозначительно сказал Кенходэн.

– Согласен. – Градани проверил свое направление. – Думаю, нам лучше отправиться на Лендри-стрит. Там есть человек, который должен мне услугу и который может гарантировать хорошую цену за быстрых лошадей.

– Как ты можешь быть уверен, что они будут быстрыми? Или дешевыми?

– Потому что Фрэйденхелм старается красть только самое лучшее, и он знает это так же, как и я, – просто сказал Базел.

– Я думал, ты защитник Томанака, – сказал Кенходэн, приподняв бровь. – Ты знаешь, он Бог справедливости?

– И я таков, – добродушно согласился Базел. – Но я не перестал быть градани, и мой народ стремится иметь то, что ты мог бы назвать "контактами", в местах, где мелкие детали, такие как купчие, не так уж распространены. И для защитника никогда не бывает так уж плохо следить за происходящим.

– Ты имеешь в виду, что он информатор?

– Здесь "информатор" – это жесткое, жесткое слово, – задумчиво прогрохотал Базел. – То слово, за которое человеку могут перерезать горло, если подумать. Так что, на мой взгляд, нам лучше всего назвать Фрэйденхелма... скажем так, кладезем мудрости.

– Я должен был догадаться, – вздохнул Кенходэн, качая головой, и Венсит усмехнулся.

Они построились в свободный строй и двинулись по улице, настолько многолюдной, что Кенходэн задался вопросом, кто управляет городом днем. Речники в грубых штанах терлись о преуспевающих торговцев в шелках, торгашей, продавцов еды и странствующих артистов. Они были там все – от дамы под вуалью до проститутки на углу, от мима до нищего и клерка магистрата. Они заполонили улицы, толпясь от стены к стене, празднуя сезон наводнений. То тут, то там неуклюжая возня карманника выдавала его, или пьяный дебошир задирался или получал отпор, но для Базела чудесным образом открывался путь. Кенходэн задавался вопросом, была ли толпа тронута признанием того, кто он такой, и зеленым плащом Томанака, или это было простое благоразумие, учитывая его рост и репутацию градани. Но какова бы ни была причина, толпа людей расступилась и позволила им двигаться быстрее.

Они пересекли четверть набережной, затем свернули на более тихую улицу, и Кенходэн вздохнул с облегчением, когда скопление людей уменьшилось. Он услышал, как Венсит хихикнул над его мягким вздохом, и снова задался вопросом, что могло вызвать такую жизнерадостность.

Улица Лендри находилась в добрых сорока минутах ходьбы от доков, где имперская главная дорога пересекала восточную дугу городских проспектов и аллей. Запахи конского навоза и сена висели в воздухе, как указательный столб, когда они последовали за Базелом к длинному низкому зданию с вывеской вздыбленной лошади. Базел ударил в закрытую дверь кулаком с твердыми костяшками, и глухой гул разбудил лошадиный хор.

Другого ответа не последовало, и через мгновение он постучал снова – сильнее.

– Уходи! – крикнул наконец гнусавый голос. – Мы закрыты!

– Для меня откроешь! – проревел в ответ Базел.

– С чего бы это? – раздраженно рявкнул гнусавый голос.

– Потому что дальше я вышибу эту дверь, сверну твою тощую шею и отправлю твою вороватую задницу в Белхэйдан!

– Базел? – недоверчиво спросил гнусавый голос. – Это ты, Базел?

– И у кого еще хватит терпения терпеть болтовню через закрытую дверь?! И, заметь, я не буду терпеть дальше!

– Э-э... минутку!

Послышались приглушенные голоса, затем лязгнул засов, и дверь со скрипом отворилась. Маленький лысый человечек моргал, как крот, смахивая пучок соломы со своего фартука, а нервный мальчик-конюх стоял в шаге или около того позади него, ерзая, когда он оглядывался на вновь прибывших.

– Это Базел!

– Вот как, значит? – саркастически возразил Базел и свирепо посмотрел на него. – Мне нужны лошади – и они мне нужны срочно. По скакуну для Венсита и моего друга и две вьючные лошади. Может случиться так, что они у тебя есть?

– Уххх...конечно! Я имею в виду... Ну, это значит, что у меня сразу есть лошади для ваших друзей, Базел, но...

Маленький человечек остановился, чтобы заломить руки.

– Но что? – зловеще спросил Базел.

– У меня нет достаточно большого коня для вас! – выпалил маленький человечек.

– И ты считаешь, я бы сам об этом не подумал? – Базел фыркнул. – Будь спокоен, Фрэйденхелм. Мой друг уже скачет ко мне навстречу.

– Уолшарно?

Кенходэну показалось, что Фрэйденхелм был не в восторге от того, что предложил это имя, и он задался вопросом, почему. На старом контоварском это означало "Боевой рассвет" или "Рассвет битвы", что, по его признанию, звучало более чем зловеще, но отношение хозяина конюшни все еще казалось ему немного странным.

– Да, – ответил Базел, навострив уши и приподняв одну бровь, рассматривая Фрэйденхелма. – А где еще, по-твоему, я мог найти что-нибудь с четырьмя копытами, соответствующее моему телу?

– Нигде, – поспешно ответил Фрэйденхелм. – Это просто...

– Просто что? – спросил Венсит, и Фрэйденхелм быстро повернулся лицом к волшебнику, когда тот вступил в разговор.

– У меня здесь есть один скакун, который, вероятно, выдержал бы темп, который задал бы Уолшарно, милорд, – быстро сказал он, – но не два, и я бы не хотел замедлять его и вас.

– И? – подсказал Базел, когда хозяин конюшни сделал паузу, и глаза Фрэйденхелма снова метнулись к нему.

– Ну, я просто подумал, что, возможно, для вас было бы разумнее подождать, пока я не найду другого такого же хорошего, как тот, что у меня уже есть. Я имею в виду, если бы вы сняли комнату в "Лайвли Виксен", пока я осматриваюсь, я мог бы...