Текст книги "Думают…"
Автор книги: Дэвид Лодж
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
10
Понедельник, 10 марта. Пыталась читать работы студентов, но не могла сосредоточиться, все время думаю об ЭТОМ ПОЦЕЛУЕ. Он застал меня врасплох, после такой возвышенной интеллектуальной дискуссии, почти что спора… Правда, пару раз я чувствовала, как нога Ральфа касается в воде моей, но считала это случайностью, мне и в голову не могло прийти, что у него какие-то амурные намерения. Разве можно спорить до победного конца и флиртовать одновременно? Конечно, нет. Хотя, когда мы расставались у стоянки в Челтнеме, мне показалось, что он хотел меня поцеловать… после того как мы обменялись противоположными мнениями… Может, его возбуждает, когда женщина с ним спорит? Я еще могла допустить дружеский поцелуй в щеку, но в губы… Поцелуй не был настойчивым или слишком страстным, но очень чувственным. И я его приняла. По крайней мере – не сопротивлялась. Не закатила ему пощечину, не оттолкнула, не спросила, что это он себе думает. Я вообще ни слова не сказала. Может, даже как-то отреагировала. Но понравилось мне совершенно определенно – у меня все тело зазвенело струной арфы. Мне сейчас влажно – возбуждает одно воспоминание о том мгновении. Господи, неужели один-единственный поцелуй может так подействовать?
Конечно, моя жизнь в последнее время отнюдь не щедра на поцелуи. Помни это, дорогуша, хорошо? Сейчас ты слишком впечатлительна и ранима… А может, просто изголодалась по сексу? Ну да, есть немного, к тому же он – очень привлекательный мужчина, несмотря на его сомнительную мораль и далекие от твоих убеждения. Итак, гордо держи голову и не делай глупостей. Хорошо, не буду.
Но начнем с начала. Вчера я приехала к Мессенджерам на ланч, как мы и договаривались. Их коттедж стоит в живописном пригороде Котсуолда – очаровательном даже в это время года, когда на деревьях не осталось ни листика. Дорога вилась среди лугов и зеленых горбатых холмов, по которым бродили овцы, я ехала мимо деревень, замерших в воскресной тишине, мимо старых церквей, опрятных ферм и уютных домиков под соломенными крышами. В Подковах тоже соломенная крыша, но он больше похож на дом, чем на коттедж, – белый котсуолдский камень, обвитый глицинией, которая в мае, должно быть, покрывается чудесными бледно-розовыми цветами. В доме низкие потолки, деревянные полы, покрытые домоткаными дорожками, и огромный камин в гостиной. Есть, конечно, центральное отопление и другие удобства, но все стилизовано под восемнадцатый век.
Здесь Мессенджеры пару дней в неделю ведут жизнь английских помещиков: Кэрри консервирует фрукты и варит компоты, Эмили катается на пони, которого держит в местной конюшне, а Ральф рубит дрова для камина или устраивает для малышей пешие и велосипедные прогулки. За домом открывается более экзотический вид: балкон, или «палуба», как они его называют, состоящий из двух ярусов – на нижнем расположена ванна из красного дерева с горячей водой. Все это выглядит довольно неестественно: выходишь из дома XVIII века и попадаешь в современную Калифорнию – такое впечатление, будто находишься на съемочной площадке.
После ланча (превосходного ягненка, зажаренного с чесноком и розмарином) мы пошли прогуляться по лужайкам и тропинкам. Я обула «Веллингтоны» (у них есть несколько размеров для гостей, на выбор). Когда ярко-красное зимнее солнце начало садиться, мы надели купальные костюмы, завернулись в полотенца и залезли в горячую ванну. Как здорово сидеть на свежем воздухе, погрузившись по самую шею в бурлящую воду, и смотреть на звезды, загорающиеся на вечернем небе! Вся семья разместилась по кругу.
Недолго думая Ральф уселся на своего любимого конька. Подозреваю, что семье он уже до смерти надоел своими беседами о сознании, но для меня это ново и чрезвычайно интересно. Потом все вернулись в дом, а мы с ним немного задержались и поговорили о существовании (или несуществовании) души. Он – убежденный материалист и готов найти материалистическое объяснение любому необычному явлению… особенно нападал на мою зыбкую веру в трансцендентное – а ведь это все, что у меня теперь осталось… Потом Кэрри позвала нас в дом пить чай, и когда мы поднимались по лестнице, он поцеловал меня.
Я, естественно, не сказала об этом Кэрри. Так что теперь у нас с ним общий секрет. Когда он подавал мне мед и масло за столом, наши взгляды встретились, и между нами повисла тайна – неслышимая и невидимая. Дело не в том, что мы поцеловались, а в том, что скрываем это. Мы не выдали себя: на наших лицах не дрогнул ни один мускул, и наши голоса не изменились… Насколько же люди привыкли к обману – это не составляет для них никакого труда! Неужели мы приобрели это свойство вместе с самосознанием?
Я вовсе не собираюсь становиться любовницей Ральфа Мессенджера, и на то есть целый ряд причин. Нужно всегда стоять на своем. Но мне было непреодолимо стыдно перед Кэрри за этот эпизод, и, пытаясь загладить его, я бросилась помогать ей убирать со стола. Когда мы складывали посуду в посудомоечную машину, она сказала, что пишет книгу – исторический роман о землетрясении 1906 года в Сан-Франциско. У нее сохранились семейные бумаги того периода – письма и дневники, из которых можно почерпнуть необходимый материал. Кэрри считает, что такая книга привлечет широкий круг читателей, потому что в Калифорнии сейчас все помешаны на землетрясениях. «Я, правда, не знаю, насколько много исторических фактов потребуется, – сказала она, – вообще-то это семейная история». Неожиданно для себя я предложила прочесть ее рукопись, которая, выражаясь языком Эмили, нужна мне «как новая дырка в голове». Еще один придуманный мир, в который нужно вникать! Кэрри с радостью приняла мое предложение. А может, для того она и пригласила меня в Подковы и поддерживала наше знакомство? Или стыд за поцелуй подтолкнул меня к такой чрезмерной доброте? Понятия не имею. Но почему я всегда ищу объяснения? Почему поцелуй Ральфа не мог быть спонтанным, непреднамеренным поступком – галантным жестом или искренним признанием: он, дескать, считает меня привлекательной и ему нравится моя компания. Поцелуй как печать, подтверждающая, что мы приятно провели время в горячей ванне. Кэрри могла случайно обмолвиться о своем романе – так почему же я не должна доверять собственной душевной щедрости и предложению прочесть его? Боюсь, это присуще всем писателям – искать сложные объяснения простым вещам.
Мой визит сильно затянулся, но в конце концов около семи мы все стали собираться домой. Темп жизни значительно убыстрился. Кэрри руководила сборами – собирала вещи, регулировала термостат, гасила свет, задергивала шторы и опускала жалюзи, покидая дом до следующей недели. Как будто над мечтательной деревенской идиллией опустили занавес, и наша компания снова вернулась к жизни, торопливо меняя костюмы и готовясь к следующей сцене. Мы попрощались на лужайке около дома, рассаживаясь по машинам. Я всех горячо поблагодарила.
– Навещайте нас почаще. Пусть это станет доброй традицией. Страшно подумать, что вы проводите все выходные на кампусе, – сказала Кэрри. Ральф улыбался у нее за спиной:
– Не то слово!
– В любом случае увидимся в следующую субботу, – сказала Кэрри. Она имела в виду пятидесятилетие Ральфа, на которое меня уже пригласили.
Позже. Услышала в новостях, что Жан-Доминик Боби умер сразу же после выхода своей книги. Как грустно, но, по крайней мере, он узнал о ее огромном успехе! Может, только поэтому он и держался – мечтал увидеть книгу опубликованной, и как только это свершилось, его измученный дух сдался и перестал бороться со смертью. Где он теперь? По убеждению Ральфа Мессенджера – нигде, он существует только в головах читателей своего «Le scaphandre et le papillon», да еще в памяти тех, кто знал его лично. Воспоминания и мысли – это ведь тоже, как утверждают некоторые, фикция, вызванная мозговыми клетками, которые, в свою очередь, подвержены разрушению. Аргумент Ральфа о том, что религия связана со способностью человека осознавать свою смертность, не лишен смысла. Я сверилась с «Британикой» по поводу слоновьих кладбищ, и он, черт возьми, оказался прав. Но животные, которых ведут на убой, предчувствуют свою смерть: они лягаются, дерутся и гадят со страху, когда их ведут на убой. Вероятно, просто ощущают запах крови намного острее, чем люди, или же заново испытывают страх своих предшественников, но они ведь не знают, почему боятся: предчувствуют смерть, но не знают об этом. А мы знаем и помним об этом всегда, как только выйдем из младенческого возраста. Может, это и есть страшная плата за самосознание?
Если взглянуть на проблему с этой точки зрения, историю первородного греха можно считать мифом о возникновении самосознания в процессе эволюции. Под напором мыслительной силы бедный «хомо сапиенс» внезапно осознает, что смертен, и, придя в ужас от этой мысли, придумывает легенду, для того «чтобы объяснить, как он попал в этом мир и как уйдет из него». Легенду о том, как он обидел некое существо могущественнее себя, и это существо наказало его смертью за неповиновение. Затем человек придумывает другую историю, в которой ему предоставляется второй шанс обрести бессмертие. Об этом говорится в первых шести строках «Потерянного Рая»:
Если убрать мифологию, теологию и барочную поэтику, останется первобытный человек, который вдруг обнаружил, что смертен – скоро он отживет свой срок и умрет. Мифический запретный плод – познание добра и зла. Бог предупреждал Адама и Еву: они умрут, если отведают этот плод. В действительности, это означало, что они узнают о том, что смертны, и это знание вызывает наш экзистенциальный страх. Таким образом, из рая был изгнан не человек, а его сознание. Ну, а Бог – просто «компенсация за ущерб». Что и требовалось доказать.
И все же, как кто-то сказал: мысль о том, что вселенная существует без Создателя, кажется столь же далекой от правды, как и мысль о том, что ее создал Бог, особенно когда смотришь ночью на звезды. Допустим, вселенная возникла в результате Большого Взрыва, но сначала должно было быть то, что взрывалось. Откуда же оно взялось?
Возможно, ошибка наша состоит в том, что мы представляем себе Бога, похожего на нас, который создал нас «по своему образу и подобию». А что, если Бог всемогущ и вечен, но самосознания у него не больше, чем у льва? Или у океана? Это многое объяснило бы – существование зла, например. Что, если Бог не планировал создавать зло, потому что он или скорее «оно» вообще ничего не планировало? Что, если мы – единственные существа во вселенной, обладающие волей, самосознанием и чувством вины? Жуткая мысль. Однако мы вряд ли захотим отказаться от сознания и вернуться к животному существованию человекоподобных обезьян, качающихся на ветках, скачущих по саванне и выполняющих четыре основных «действия».
…Кто согласился бы средь горших мук…
Мышление утратить, променять
Сознание…
Так говорил Мильтон устами Сатаны, конечно. Или, как сказал Джон Стюарт Милль, «лучше быть неудовлетворенным человеком, чем довольной свиньей». Мартин очень любил эти слова.
Мартин. Не могу поверить, что он перестал существовать. Но он словно бы отдаляется от меня, а его образ… расплывается. Сразу после его смерти я несколько недель продолжала говорить с ним, иногда вслух. Когда читала газеты за завтраком и натыкалась на что-нибудь интересное, что могло бы его позабавить, я говорила: «Послушай, что пишут…» – потом отрывала глаза от газеты и видела перед собой пустое кресло. Но все равно читала ему вслух, словно он сидел рядом и слышал меня. Я говорила с ним мысленно, а иногда вслух. Если возникали проблемы с деньгами или по дому, я спрашивала у него совета: «Взять всю сумму сразу или заменить ее ежегодной рентой?» «Лучше рассмотреть три предложения замены крыши или хватит двух?» Раньше обо всем этом заботился Мартин, и я теперь советуюсь с ним, как ребенок, которому легче решать проблемы, обсуждая их с выдуманным другом. Но как-то раз Люси пришла из школы раньше обычного и услышала, как я на кухне рассуждаю вслух о возобновлении страховых взносов. Увидев, что, кроме меня, на кухне никого нет, она тревожно взглянула на меня, и с тех пор я стала осторожнее.
Мне было тяжело осознать смерть Мартина, потому что он умер слишком внезапно, неожиданно. Только что был здесь, и вот его уже нет, словно бы вышел из дому за какой-то мелочью и не вернулся. Мне постоянно кажется, что это недоразумение и он вот-вот войдет в комнату, улыбаясь, извиняясь…
А еще эти ужасные похороны. Мартин был агностиком, его родители – формально англиканцами, а сестра Джоанна – убежденной атеисткой. Она работала в комиссии по планированию семьи и была категорически против, когда мы крестили детей, а затем отправили их в католическую школу. «Надеюсь, ты не собираешься заказывать панихиду, – грубо сказала она, когда я позвонила ей и сообщила время и место кремации. – Мартину бы это не понравилось». – «Католической панихиды не будет, если тебя это интересует», – ответила я столь же резко. (Мы с Джоанной никогда не ладили). О церковной службе не могло быть и речи, ведь ни я, ни дети давно не ходили в церковь, и у меня не было на примете ни одного знакомого священника, который согласился бы совершить богослужение. В конце концов, мы остановилось на скромных домашних похоронах с поминками для друзей и коллег. Несмотря на протест Джоанны, мы понимали, что родители Мартина, не говоря уже о моих, обидятся, если мы ограничимся только светской церемонией, и поэтому договорились в похоронном бюро, что к нам пришлют священника, который проведет самое простое богослужение. Он совершенно не знал Мартина и даже не пытался скрыть своего раздражения, мы чувствовали, что ему не терпится скорее покончить с этим делом. Сотрудники похоронного бюро вели себя вежливо и терпеливо, но, по-моему, были разочарованы небольшим количеством присутствующих и скромностью панихиды. Присутствовало всего восемь человек, причем одна отказалась участвовать в церемонии вообще, и мы не пели гимнов. К тому же я потратила пожертвования не на цветы, а на медицинскую экспертизу. Был серый ноябрьский день. Крематорий выглядел соответственно: зловещее сооружение из пепельного кирпича, с увядшими венками и букетами цветов, оставшимися от предыдущих похорон и разложенными у входа, чтобы ими любовались посетители. Часовню сильно натопили, но там не было ни единого церковного украшения (которое могло бы оскорбить чувства провожавших в мир иной). Служба прошла в почти неприличной спешке. Священник бессвязно пробормотал молитвы, мы несколько раз сказали «аминь», потом священник нажал на кнопку, зазвучала органная музыка, и гроб стал медленно опускаться. Люси расплакалась, а я обняла ее, чтобы успокоить, но сама ничего не почувствовала. Я ограждала себя от всего этого ужаса, отстраняясь от происходящего. Похороны не принесли никакой эмоциональной разрядки.
Несколько месяцев спустя друзья Мартина с Би-би-си организовали вечер его памяти в городской церкви, и я пошла туда с надеждой. Но и это не принесло удовлетворения – получилась какая-то странная смесь набожности и богохульства. Любимые джазовые композиции Мартина, звучавшие среди бело-золотистых стен и ионических колонн, речи коллег, пересыпанные профессиональными шутками, которые я не могла понять. Показывали отрывки из получивших награды документальных фильмов Мартина о загрязнении окружающей среды и глубоководном рыболовстве. Выступала известная певица-сопрано, участвовавшая в его программе о «Ковент-Гарден»… Собралось много народу, но большинства я ни разу в жизни не видела. В довершение ко всему друзья устроили пьянку в ближайшем пабе, и многие порядочно напились, включая Люси, которую стошнило в машине по дороге домой… Это мероприятие тоже не помогло мне поверить в смерть Мартина. Мне так и не удалось отпустить его душу с миром.
Вторник, 11 марта. Хороший был сегодня семинар: читали и обсуждали «Что значит быть летучей мышью?». Много смеха и здорового юмора. Мне кажется, люди менее щепетильны к своему творчеству, когда это просто упражнение. А реальное творчество всегда напоминает публичное раздевание. Даже если произведение не автобиографическое, оно все равно выявляет все наши страхи, желания и фантазии. Вот почему враждебные рецензии так больно ранят, на них трудно не обращать внимания. И если они даже не имеют отношения к самой книге, возможно, они касаются тебя самого. Студенты чувствуют то же самое на семинарах: им намного легче обсуждать упражнения. Пародии и юмор помогают им расправить крылья и поэкспериментировать над тем, на что они никогда не отважились бы в своей основной работе. Повторение – мать учения. Попросила их теперь сочинить историю про колористку Мэри, которая наконец вышла из своего монохромного мира. Только на сей раз без «подсказок» я должна буду сама узнать писателя по стилю сочинения. (Стон.)
Слышала Ральфа Мессенджера по радио сегодня утром, программа какого-то научно-популярного журнала. У него брали интервью на тему «Носимые компьютеры». Я включила на половине дискуссии, но, насколько могла догадаться, речь шла о недавно вышедшей книге, в которой автор рассуждает о том, что компьютеры становятся все меньше и все дешевле, так что в будущем их можно будет носить на себе и даже имплантировать в тело человека. Это дало бы возможность измерять пульс, давление, мускульную нагрузку, уровень сахара в крови и т. д. Человек, имеющий доступ к этой информации, с помощью своего встроенного компьютера мог бы читать мысли и узнавать чувства другого человека. «Неужели это возможно?» – спросили Ральфа. «С технической точки зрения – вполне. Микрочипы становятся все меньше и в то же время мощнее. Они совершенствуются быстрее любого другого механизма в истории человечества. Ученые подсчитали, что, если бы автомобили совершенствовались с такой же скоростью, „роллс-ройс“ стоил бы сейчас около фунта и мог бы проехать три миллиона миль, израсходовав один галлон горючего… Поэтому носимые компьютеры заметно подешевеют уже в обозримом будущем». – «А как, по вашему мнению, люди приспособятся к ним?» – спросили Ральфа. «Ну, во-первых, домашние устройства будут реагировать на информацию и предугадывать наши желания. Представьте себе: вы приходите с работы домой, и ваш чайник тут же заваривает для вас чашку чая, а телевизор предлагает нужную передачу – вам и пальцем шевелить не придется. В некоторых случаях подобные устройства станут просто незаменимыми. Представьте себе ситуацию, когда ваш микрочип фиксирует повышение давления и учащение пульса и сигнализирует об этом красным фонариком на крыше вашей машины… Такой вот дорожный „барометр“. Сколько аварий можно было бы предотвратить! Ношение подобного прибора могло бы стать обязательным условием выдачи водительских прав». – «А могут ли подобные механизмы рассказать нам о том, что думают другие люди?» – «Нет, – ответил Ральф, – потому что наши мысли обладают таким сложным семантическим содержанием, которое невозможно охарактеризовать с помощью физических симптомов. От подобных вопросов веет упрощенным бихевиоризмом».
Интересно, почему это он так решительно настроен против этой идеи? Скорее всего ему просто противна мысль о том, что в будущем донжуанов можно будет преследовать электронным способом. Кэрри сможет определить уровень вожделения, которое он испытывает к другой женщине за обедом, взглянув на маленький датчик, ничем не отличающийся от наручных часов. Если это будет возможно, то эти носимые компьютеры навсегда покончат с супружескими изменами.
11
Раз, два… три, четыре – ноги шире. Сегодня среда, 12 марта, 5.30 вечера. Мой «Войсмастер» – потрясающая штука, я теперь могу не только диктовать, но и воспроизводить на нем другие записи, так что можно по-прежнему пользоваться диктофоном. Сейчас я диктую в машине по пути домой из университета, застрял в пробке, на шоссе А-435 – то ли ремонтные работы, то ли авария…
Так что теперь нет необходимости ездить в Центр по воскресеньям, думаю, это поправит мои отношения с Кэрри… И в любом случае Центр сейчас не такое уж безопасное место: в прошлое воскресенье столкнулся в дверях с Даггерсом. Мы одновременно окинули друг друга взглядами через стеклянные двери: он был снаружи и держал наготове свою карточку, чтобы открыть дверь… Мы оба не ожидали этой встречи и почувствовали себя взломщиками, которые встретились лицом к лицу на ступенях пустого дома… Даггерс, казалось, несколько суетился, да и я волновался, но, когда он открыл дверь, мы оба успели взять себя в руки.
– Привет, Даггерс, – сказал я. – Что вы тут делаете воскресным утром?
– Я часто прихожу на выходные, чтобы подтянуть хвосты, – ответил он холодно. – Только в это время здесь можно посидеть в тишине.
– Знаю-знаю, что вы имеете в виду, – сказал я притворно заговорщическим тоном.
– А вы, Мессенджер? – спросил он. – Сбегаете от радостей семейной жизни?
«Да что ты об этом знаешь?» – чуть было не брякнул я. Даггерс живет со своей матерью-вдовой и незамужней сестрой в квадратной викторианской вилле из красного кирпича, в неприглядном местечке. Они редко приглашают к себе гостей, во всяком случае, мы с Кэрри в их число не попали, но я часто проезжал мимо его дома, и такие слова, как «радость» или «семейная жизнь», никогда не ассоциировались у меня с этим местом.
– Да нет, просто кое-какие бумаги хотел забрать домой, – сказал я, поглаживая дипломат, который держал в руках. Я инстинктивно скрыл от него, что просидел в офисе целый час. А вдруг бы он пришел раньше… случайно остановился у моего кабинета и услышал мое бормотание?.. Он мог бы приложить ухо к двери… нет, вряд ли он опустился бы до такого, но все равно этот Даггерс вызывал у меня подозрения с самого первого дня нашего знакомства. В тот день я прилетел из Калифорнии, пришел на новое место работы, чтобы осмотреться и себя показать, два дня общался с коллективом и студентами, прочитал лекцию, побывал на ужине у вице-канцлера… обычная для такого случая суета…. Помню, с какой холодной неприязнью Даггерс взглянул на меня из-за своих круглых школьных очков, когда нас друг другу представили. Я сразу понял, что он был, наверное, главным кандидатом на должность директора Центра, и уже тогда подозревал, что это место предоставят мне… Понимаю, что он чувствовал, ведь у него замечательные работы, возможно, не такие глубокие, как у меня, но зато более оригинальные… С другой стороны, это не просто исследовательская работа, тут нужно быть лидером, финансовым менеджером, координатором по связям с общественностью – одних мозгов маловато, харизма нужна… а у Даггерса харизмы ничуть не больше, чем у нескладного школьника, на которого он даже внешне похож… Бедняга Даггерс…. Неужели его новое исследование настолько увлекательно, что он не может не работать даже в воскресенье? Я знаю, что он изучает эволюционные системы, которые сами способны научить собой пользоваться и составлять собственные инструкции по эксплуатации. Он работает над этим последние два года, причем довольно успешно… Помимо теоретической ценности, это должно иметь большой коммерческий потенциал… Если о сенсационном изобретении Даггерса заговорят все газеты, это станет хорошей проверкой моей профессиональной объективности… Центр только выиграет, и, возможно, это укрепит наш статус элитного исследовательского института… Я должен буду гордиться им… но как я смогу пережить его славу? Допустим, он получит членство в Королевском обществе. Нет, этого я уже не переживу… Боже мой, меня убивает одна мысль о том, что мне нужно будет поздравлять его и выдавливать из себя добрые слова, тайно желая откусить ему ухо, и пожимать ему руку, мечтая ее вывернуть… Нет, прошу вас, не давайте Даггерсу членства… Я сам настолько отошел от научных дел, что уже вряд ли его получу… я знаю, что говорят у меня за спиной: популяризатор, любимец журналистов, у него одна дешевая книжонка и ни одного более-менее серьезного исследования… Ясно, что отчасти это вызвано завистью… в нашей когнитивной среде очень немногих можно считать друзьями… Да и сам предмет слишком уж расплывчат, охватывает слишком много дисциплин и с трудом поддается определению… Это и математика, и философия, и психология, и… инженерия? Все вместе это делает наш предмет увлекательным, но в научной среде к нему относятся с недоверием, как к дворняге-полукровке. Вряд ли когда-нибудь хоть один когнитолог получит Нобеля. Даже если какой-нибудь исследователь неожиданно решит проблему сознания, по какой дисциплине ему дадут премию? По физике? Химии? Психологии? Но он не подходит ни под одну из этих категорий. Интересно, каково же на самом деле получить Нобелевку? Каковы qualia «нобельности»? Благородство?[4]4
Игра слов: Nobel Prize – Нобелевская премия, noble – благородный, возвышенный, выдающийся (англ.).
[Закрыть]… возможно… очень точное слово для тех, кто хочет стать богом – апофеоз — внезапно становишься неуязвимым и бессмертным, не в прямом смысле, конечно, но приобретаешь то, что никогда не умрет после твоей смерти… И больше не нужно сражаться… любое последующее достижение – лишь дополнительный бонус… переполняющий чашу… нечего больше опасаться… ты – вне конкуренции…. Пускай Даггерс получает свое членство, пускай хоть все на факультете вступят в Королевское общество, Нобелевка все равно одна… Ты наслаждаешься славой, ее свет окружает тебя, словно нимб, где бы ты ни появился… Каждую ночь засыпаешь, ощущая себя нобелевским лауреатом, и просыпаешься счастливым, сначала не понимая отчего, а потом вспоминая… Каждый день эта мысль вертится у тебя голове: «Я получил Нобелевку». Так ли ты чувствуешь себя? Или, может, лауреаты остаются такими же, как мы, – неудовлетворенными, полными амбиций, жаждущими новых открытий, почестей, славы? М-да… я никогда этого не узнаю… даже каково быть членом Королевского общества не узнаю, если быть откровенным… Возможно, я слишком люблю земные радости – женщин, вино и еду… особенно женщин… истинный ученый не думает ни о чем, кроме науки, живет и дышит ею, страдает в разлуке с ней… как в том анекдоте про ученого, к которому приходит жена. ЖЕНА: Альфред, мы должны поговорить. УЧЕНЫЙ (отрывает взгляд от стола и хмурится): О чем? ЖЕНА: У меня любовник. Я ухожу от тебя. Мне нужен развод. УЧЕНЫЙ: A-а… (Пауза.) А это надолго? Я могу без труда представить себе женатого Даггерса в подобной ситуации… если бы он записал свой поток сознания на «Войсмастер», там оказались бы одни генетические алгоритмы… изредка перемежающиеся высказываниями о Центре вообще и обо мне в частности. Или Тюринг – поистине великий ум, изменивший и ускоривший ход развития цивилизации… Кто-нибудь другой рано или поздно придумал бы компьютер, но именно он опередил свое время…. В жизни он был полным обсосом – одинокий, закомплексованный, несчастный гомосек, покончил с собой в своей унылой манчестерской квартирке. Если бы мне предложили начать жизнь сначала и стать либо самим собой, либо Тюрингом, я бы, не раздумывая, выбрал первое… Кто мечтает о судьбе гомика? Я не гомофоб, мне просто их жалко. До чего обидно, когда тебе не нравится женское тело, все эти формы, выпуклости и прочие прелести, отличающие их от мужчин… Постоянно жаждать тела, похожего на твое, – это так… скучно… И, по правде сказать, стариковская срака – зрелище не очень-то эстетическое, анальное отверстие взрослого мужчины малопривлекательно… Неудивительно, что Николас Бек живет бобылем…
О, наконец-то, движение возобновляется… впереди синие мигалки, значит, все-таки авария… кажется, у поворота к Подковам… А я ее все-таки поцеловал… когда все ушли в дом, мы еще какое-то время оставались в джакузи… болтали о высоких материях… мне это нравится в ней, она не считает претенциозным говорить на серьезные темы… а когда Кэрри позвала нас к чаю, и мы поднимались по лестнице, я поцеловал ее… выбрал подходящий момент, чутье меня никогда не подводит… как тогда, в Массачусетском технологическом, когда я поцеловал Кэрри в лифте… Уверен, что Хелен у нас понравилось: и дом, и джакузи. Ее тело в купальнике превзошло все мои ожидания, я оценил его, как только она сбросила халат и вошла в бассейн, бедняжка Кэрри ревниво косилась на ее талию и стройные бедра… груди немного низко и широко посажены, но хорошей формы и упругие… Видно, что упругие от природы, а не из-за латекса, и когда она выходила из воды, я хорошо рассмотрел ее попку…. Очень милая задница, довольно полная, но не жирная, с двумя пухлыми полумесяцами, выступавшими из-под купальника. Тонкая полоска, не больше дюйма шириной, прикрывала ее дырочку… Забавные штуки – эти купальники… как мало они прикрывают и в то же время как сильно меняют фигуру! Увидеть ту же самую женщину, но уже без купальника – всегда сюрприз. Иногда – приятный, иногда – не очень… Интересно бы увидеть ее в нудистском бассейне, не семейном, а только для взрослых, которые когда-то устраивали в Калифорнии… сидишь себе, попиваешь зинфандель из долины Напа, в воздухе запах барбекю, из портативного стерео доносятся индийские мелодии… какие времена!.. Кэрри никогда не заходит в бассейн голая – дети кругом… ну, и правильно, дети были бы в шоке… во всяком случае, мальчишки… Мы все теперь знаем о совращении малолетних, боимся, что нас в чем-нибудь заподозрят, боимся вызвать у детей будущий синдром ложной памяти… Кроме того, Эмили – не моя родная дочь, а это осложняет дело… хотя вряд ли ей это может нанести душевную травму… Как-то раз, около года назад, я увидел ее голой: зашел за чем-то в ванную, а она как раз там лежала. «Ой, извини!» – пробормотал я, скользнув взглядом по ее упругой подростковой груди с большими коричневыми ореолами вокруг сосков, а потом развернулся на каблуках, вышел и крикнул из-за двери: «Запирай, пожалуйста, дверь, когда принимаешь ванну!»… Она глуповато ухмылялась, когда вышла. «Прости, Мессенджер»… похоже, совсем не расстроилась… А я смутился, поскольку не прочь бы трахнуть Эмили… Не собираюсь, конечно… об этом и речи быть не может… Хотя думать-то можно о любом, самом невероятном сексе, нет такого секса, о котором бы кто-нибудь когда-нибудь не подумал… но у меня нет такого намерения, ни под каким предлогом… Однако одна мысль об этом ее прыщавом долговязом бойфренде Греге приводит меня в уныние… Я никогда бы не сделал этого… Это просто одна из тех тайных мыслей, которые мы держим под замком, в специальном ящичке… Бессмысленно пытаться сжечь или разбить его или отрицать его существование – этот ящичек можно только спрятать от себя и от людей… Но это так трудно, когда видишь свою сексапильную взрослую падчерицу, лежащую в ванне…