Текст книги "Думают…"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

22

– Да, представляю, каково тебе сейчас, – говорит Кэрри, наливая себе еще чашку дарджилинга, – но попробуй посмотреть на все позитивно. Он ведь сразу сказал ей, что не собирается бросать тебя ради нее, так ведь? Значит, любил тебя.

– Необязательно, – говорит Хелен. – Возможно, ему просто не хотелось возиться с разводом и нести дополнительные расходы. В первую очередь, расходы. Его зарплаты на Би-би-си на две семьи не хватило бы.

– Ну, значит, он, по крайней мере, не любил ее. Это был просто секс. И кто знает, может, она сама вешалась ему на шею? Немногие мужчины способны перед этим устоять.

– Не думаю, что молодые женщины выстраивались бы в очередь, чтобы вешаться Мартину на шею. Он был не настолько привлекателен.

Кэрри вздыхает:

– Наверное, ты удивишься, но когда у мужчины есть власть, а у женщины – красота и молодость, они, как правило, этим пользуются. Мужчины пользуются властью, чтобы добиться сексуальной близости, а женщины используют красоту, чтобы продвинуться по служебной лестнице или получить хорошие рекомендации… или просто приятно провести время. Я сама так делала.

– Ты? – Хелен сильно удивлена.

– Ну да. Когда училась в Беркли. Я переспала со всем факультетом. Но выбирала только ассистентов преподавателей или выпускников. Одногруппники меня не интересовали. – Она задумчиво улыбается. – Я была настоящей стервой. Но тогда я еще была красавицей.

– Ты и сейчас красивая, – говорит Хелен, но Кэрри грустно качает головой.

– Спасибо, Хелен, но я потерпела поражение в битве с целлюлитом где-то между третьим и четвертым ребенком. Если бы мы жили в век Рубенса или хотя бы в век Ренуара, то, возможно, все было бы по-другому… Но сегодня идеал женской красоты – тело мальчика-подростка с двумя кукишами вместо сисек. Полистай «Вог». По этому поводу Мессенджер вывел собственную теорию.

– Правда? – Хелен с интересом поглядывает на нее.

– Да. Когда превыше всего ценилась плодовитость, большие бедра и груди служили символом деторождения и поэтому выживали в процессе естественного отбора. Но в наше время, когда секс является прежде всего развлечением, мужчины выбирают партнерш гибкого и атлетического телосложения, которые могут принять любую позу из книги «Радость секса» и даже не вспотеют. Через пару тысяч лет всех детей будут делать в пробирках, а такие женщины, как я, с фигурой в форме груши, вымрут, подобно динозаврам.

– Какая же ты груша, Кэрри! Ты… великолепна. Как Юнона.

– Спасибо на добром слове. Когда мне было двадцать один… Черт, я могла влюбиться в собственное отражение в зеркале! Если мне нравился какой-нибудь преподаватель, я просто садилась за первую парту в облегающих шортах и майке и с восхищением смотрела на него… Он млел прямо на глазах и на следующий день предлагал продолжить разговор о моей работе за чашечкой кофе. Через неделю мы становились любовниками. Это было в семидесятых, когда мы и слыхом не слыхали ни о каком СПИДе и ни о какой политкорректности, и все на кампусе трахались, как кролики, живя одним днем. В Оксфорде тоже так было?

– Да, примерно.

– К счастью, климат изменился, когда я встретила Мессенджера, – продолжает Кэрри. – Мне уже не стоит волноваться насчет юных красавиц у него на пути, и не только потому, что их в Центре когнитивных исследований не так много. В университетах увеличилось число сексуальных домогательств. Теперь преподаватели боятся связываться со студентами – и правильно делают. В семидесятых Беркли превратился в Содом и Гоморру. Даже Гарвард от него не отставал. Я готовилась там к сдаче диплома. Пыталась соблазнить научного руководителя, но он оказался старомодным, почтенным дяденькой, который хотел сперва на мне жениться.

– А кто он был?

– Александр Хиггинсон. Слыхала?

– Кажется, нет.

– Написал книгу о французской живописи девятнадцатого века и кучу статей на эту же тему. Алекс был намного старше меня, и у нас было что-то вроде романа Доротеи Брук с Касобоном. Я восхищалась его умом и приятным французским акцентом, а родители всеми силами пытались меня отговорить. Папа считал, что Алексу просто нужны мои деньги – дедуля ведь оставил мне приличное наследство. Не думаю, что для Алекса деньги играли большую роль, но папа все равно настоял на брачном контракте, который составил его личный адвокат. По этому контракту все мое личное имущество оставалось за мной, и теперь я благодарна ему, учитывая дальнейшее развитие событий.

– Интересно, а как вы познакомились с Ральфом?

– На вечеринке в Кембридже. Мессенджер учился тогда в технологическом и заметно выделялся среди прочих. Большинство моих гарвардских друзей были гуманитариями, а мои родители общались в основном с состоятельными бизнесменами и меценатами. Я практически не была знакома с людьми науки и считала их сухарями, погруженными в свои тоскливые размышления о нейтронах и протонах. Мессенджер был исключением. Внешне он больше походил на рок-звезду – носил длинные волосы и одевался в цветастые шелковые рубашки. Подробно, но доходчиво, с сексуальным акцентом Майкла Кейна рассказывал мне о компьютерах и искусственном разуме. Говорил, как мужчина, уверенный в своем будущем. К тому же он сам был невероятно сексуален. К тому времени мой брак начал уже потихоньку разваливаться. Давала о себе знать разница в возрасте. Ситуация немного улучшилась после рождения Эмили, но когда радостное оживление прошло, выяснилось, что Алекс не очень-то любит детей. А я уже перестала восторгаться его интеллектом. Я поняла, что все его книги были вариацией на одну тему, заимствованной к тому же у Гомбрича. Мне надоела роль Доротеи, и я созрела для госпожи Бовари…

– Ты стала изменять ему с Ральфом?

– Да. Он пригласил меня познакомиться с его компьютерами и поцеловал в лифте. Это был особенный поцелуй. Я нанимала для ребенка няньку, когда встречалась с Ральфом. От нее-то Алекс все и узнал. Даже не потребовал опекунства над Эмили. Развод был очень культурным. Вскоре после этого Мессенджер получил работу в Калифорнийском технологическом, и мы переехали в Пасадену. Хочешь еще чаю?

– Да, пожалуйста.

Кэрри подзывает официантку и заказывает чай. Официантка вежливо замечает, что в стоимость одного плавательного сеанса входит только один маленький чайник, а за остальное нужно платить. Кэрри вежливо обещает, что заплатит чуть позже, на выходе, потому что сейчас у нее нет при себе денег. Официантку это явно тревожит, и она предлагает бесплатно принести кипятку. Кэрри соглашается.

– До чего же я люблю Англию! – произносит Кэрри, когда девушка удаляется. – А теперь ты расскажи мне свою историю. Как ты познакомилась с Мартином?

– На одной театральной постановке. Она проходила во внутреннем дворе Оксфорда, летним вечером, в небе носились стрижи…

– Как романтично. Вы учились вместе?

– Нет, Мартин учился в Дареме. Я была уже выпускницей, а он проходил практику в Лондоне на Би-би-си. Он был братом одной моей подруги, которая играла Титанию в студенческом спектакле – «Сон в летнюю ночь». Она попросила меня составить ему компанию. Как и вы с Ральфом, мы мгновенно сошлись. Он был старше меня всего на два года, но, как и Ральф, казался намного старше всех парней, которые у меня были. Всю вечеринку мы просидели в углу и проболтали, пока ему не пришло время бежать на последний лондонский автобус. Я хорошо запомнила автобусное расписание этого маршрута. Мы стали встречаться, проводили выходные то в Оксфорде, то в Лондоне. Самое счастливое время. Я работала в Библиотеке Бодлея с понедельника по пятницу, а по выходным занималась любовью с Мартином. Пока не забеременела.

– Неожиданно?

– Разумеется. Я не планировала ребенка, ведь я только начинала академическую карьеру. Но и аборт не хотела делать – католическое воспитание не позволяло. К счастью, Мартин тоже не хотел аборта. Предложил мне выйти за него замуж – честно сказать, я вздохнула с облегчением, не то мои родители сошли бы с ума, узнав, что у них незаконнорожденный внук.

– Поэтому ты и вышла за него?

– Нет, я была влюблена и мечтала о семье и детях. Просто это случилось раньше, чем я рассчитывала. Я переехала в Лондон и надеялась, что смогу работать в Британском музее и ездить время от времени в Оксфорд на встречи с научным руководителем. У меня это получалось несколько месяцев, но когда родился Пол, все стало сложнее. Я едва справлялась с ребенком, мы втроем ютились в нашей тесной квартирке. У меня началась послеродовая депрессия.

– Я знаю, какой это ужас.

– Со временем я ее переборола, но все равно бросила научную работу.

– И вместо этого стала писателем. А это намного лучше.

– Может быть.

– У меня тоже нет научной степени, – говорит Кэрри.

– Жалеешь?

– Не особенно. Я и не стремилась сделать карьеру академика. Меня всегда раздражал этот гарвардский дух конкуренции. Я постоянно подозревала, что студенты шепчутся у меня за спиной: «Зачем ей это нужно? Зачем ей работать, с такими-то деньгами?» И это правда. Мне просто хотелось заниматься еще чем-нибудь, помимо семьи и Мессенджера… Поэтому и роман начала писать…

Официантка приносит кипяток и, заговорщически подмигнув, ставит перед ними печенье. Кэрри разливает кипяток в заварники, потом задумчиво вертит в руках печенье.

– Ты всегда была верна Мартину? – спрашивает она, когда официантка удаляется.

– Конечно, – помрачнев, отвечает Хелен. – Иначе бы я не обижалась так на него. Не имела бы права.

– Да, я не хотела… просто в твоих книгах так много измен.

Хелен смеется и завязывает пояс своего халата.

– Как и в большинстве романов. О стабильном моногамном браке просто нечего сказать.

– Да, как у Толстого в «Анне Карениной»: «Все счастливые семьи счастливы одинаково…»

– «А несчастные несчастливы по-своему». Я не совсем согласна с первой частью фразы. Счастливые семьи не всегда одинаковы. Проблема в том, что они не очень интересны (если это, конечно, не твоя семья). Литература черпает материал в несчастье. Нужны конфликты, разочарования, нарушение правил. Обычно романы имеют дело с частной жизнью, эмоциями, отношениями между людьми, и поэтому в них часто идет речь о неверности. Необязательно супружеской, ведь многие люди в наши дни даже не женятся, но все равно обманывают своих партнеров. Ведь когда изменяешь, нет никакой разницы, в браке ты или нет.

– Да, но как ты понимаешь чужие характеры? Например, в «Смешанных чувствах».

– В отношениях между людьми нашего круга всегда было много измен и предательств. Я просто внимательно смотрела и слушала. К тому же мои студентки в колледже Морли готовы были поведать мне обо всем на свете…

– Да ты что? – Кэрри смеется. – А как они реагировали, когда их истории появлялись в твоих книгах?

– Я всегда очень осторожна, стараюсь никого не обидеть, – говорит Хелен, подливая себе чай. – Порой нужна лишь маленькая деталь из чьей-нибудь жизни, и воображение моментально начинает выстраивать целый сюжет, развивающийся в совершенно другом направлении, а человек, который рассказал тебе свою жизнь, ни за что не узнает в твоей книге себя… Не оборачивайся, у тебя за спиной происходит нечто странное.

За спиной Кэрри в бассейн опускают пожилую женщину: она лежит в такой люльке, привязанной к небольшому подъемному крану. Кэрри поправляет волосы и незаметно оглядывается. Женщина очень худая и костлявая, купальник свободно болтается на немощном теле, суставы распухли от артрита, руки и ноги дрожат, словно у нее болезнь Паркинсона. На лице вместо улыбки – вымученная гримаса. В воде подруга или медсестра что-то успокаивающе бормочет, приготовившись взять старуху на руки. Когда та ложится на воду, а компаньонка поддерживает ей голову, руки и ноги старухи расслабляются, и счастливая улыбка облегчения появляется у нее на губах.

– Классная машина, интересно, она выдержит мой вес? Когда-нибудь она мне понадобится.

– Да брось ты.

– И тебе тоже. Никогда ведь не знаешь… – Она поворачивается к Хелен. – Слушай, раз уж ты разоткровенничалась со мной, я скажу тебе, что я об этом думаю. Я прекрасно понимаю твои чувства. Ты всегда доверяла Мартину и тут вдруг узнаешь, кем он был на самом деле. Но ничего уже не поделаешь, и тебе ему нечего предъявить, он мертв. Ты чувствовала себя в безопасности, в счастливом гнездышке вашего брака и спокойно писала о чужих проблемах. А теперь перенесла удар, и тебе есть о чем писать. От всего сердца. Это поможет тебе избавиться от злости.

– Но я не хочу писать роман-отмщение.

– Почему?

– Негативные мысли никогда не порождали хорошей литературы. Может быть, со временем, когда рана затянется…

– Хорошо, тогда подожди. А пока наслаждайся жизнью.

– В смысле?

– Довольно грустить о Мартине.

– Я больше не грущу. Лежа в бассейне, решила, что с меня хватит. Не буду больше о нем плакать.

– Отлично. Пора подумать о новых отношениях. Ты красивая, умная…

– Ой, Кэрри, хватит…

– Нет, не хватит, не надо ложной скромности, прошу тебя. Пора проснуться и быть счастливой.

– Счастливой, – вздыхает Хелен. – Иногда я думаю, что создана для несчастья, как однажды сказал твой муж.

– Мессенджер? Когда?

– По телевизору.

– А, ну да. Сам-то он создан для счастья. Может, поэтому я и вышла за него.

23

Король Венцеслав выглянул в окно… хорошо… Индикатор батареи потускнел, но, кажется, еще работает… Сегодня воскресенье, 6 апреля, я в комнате отдыха «Британских авиалиний» в аэропорту Амстердама… жду рейса на Бирмингем, потому что опоздал на бристольский из-за задержки в Праге, несмотря на то что как дурак мчался через весь Шифол, а там ремонт, и весь аэропорт в ужасном состоянии… Я несся, закинув язык на плечо и зажав портфель под мышкой, чувствуя себя как биатлонист, которому снится, что он пытается попасть в уменьшающуюся на глазах мишень. Терминал Шифола – около километра в длину. Петляя между стойками регистраций и натыкаясь на носильщиков, я бежал, как угорелый, чтобы, в конце концов, узнать, что досмотр и посадка закончились, хотя мониторы в зале показывали, что они еще продолжаются… я просто офигел, когда узнал, что других рейсов на Бристоль сегодня уже не будет…

Я летел в Прагу не прямым рейсом из Лондона, а через Амстердам, чтобы избежать утомительной поездки в Хитроу или Гетвик и обратно, но теперь Кэрри придется встречать меня в Бирмингеме и везти в Бристоль, чтобы я мог забрать оставленную там машину… Только что звонил ей, и она совсем не обрадовалась известию. А кто бы обрадовался? Ведь она сейчас в Подковах с детьми и Хелен, придется прерывать отдых. Думаю, Хелен нравится там без меня… Очень надеюсь, что она перестанет меня избегать, иначе Кэрри обратит внимание и заподозрит неладное… может, и хорошо, что она не поддержала мою идею поменяться дневниками… неизвестно еще, что бы из этого вышло… но в этом определенно что-то есть, очарование риска… Как только эта мысль пришла мне в голову… на обратном пути от Хелен в Центр… я все время возвращался к ней, все выходные думал, особенно после того, как Хелен отказалась поехать с нами в Подковы… она позвонила Кэрри и сказала, что простудилась, чему я, естественно, не поверил. А на Пасху она уезжала… Нужно восстановить с ней дружеские отношения, когда приеду…

Ждать еще целых два часа, и я коротаю их, сидя со старым добрым «Перлкордером» в звуконепроницаемой телефонной кабинке, где никто не может меня подслушать, хотя и в самой комнате отдыха пусто, как на кладбище… По воскресеньям бизнесменов не много… уффф… только сейчас, наконец, у меня нормализовались пульс и дыхание… проклятое несварение… все из-за чешской еды… такое впечатление, что она состоит из одних жиров и углеводов…. Сбалансированный рацион в чешском представлении – это суп с клецками, запеченный гусь с жареной картошкой, тоже с клецками, а на десерт клюква в тесте со взбитыми сливками. Все это запивается несколькими литрами пльзенского пива. Как они только выживают с таким режимом питания? Почему не падают на улицах с сердечными приступами? Здесь немало полных людей, особенно, мужчин за сорок, но также много стройных молодых женщин… Как эта Людмила, талия у нее, наверное, сантиметров пятьдесят, а живот плоский, как… как блин, но уж точно не чешский, который начинен сливами и взбитыми сливками… она съела один… потом второй… пока я сидел рядом с ней, она ела все, что появлялось на столе… как им это удается? Может, они едят только на людях, когда кто-нибудь за них платит, а в остальное время голодают?.. Или после еды засовывают себе два пальца в рот?.. Это не анорексия и не булимия, никакой заниженной самооценки, скорее наоборот. Они твердо убеждены, что худоба поможет им жить в Чешской республике, а в лучшем случае – уехать из нее… Недостаточно просто быть умной и говорить по-английски, нужно еще и выглядеть, как Кейт Мосс… представляю себе этих девушек в тесных квартирках многоэтажных коробок, они спят в одной спальне с сестрами, один туалет на всю семью, без денег, без личной жизни, у них одно-единственное приличное платье и фигура, которую они холят и лелеют, как драгоценность, зная, что это – единственный способ что-нибудь получить от жизни и не стать похожими на своих матерей… Несмотря на «бархатную революцию», а может, и благодаря ей, в стране много так называемых «благородных бедняков». На первый взгляд Прага кажется преуспевающим городом, но привольно живется здесь в основном туристам, предпринимателям и мошенникам (причем вторых подчас трудно отличить от последних). Многим, особенно бюджетникам, сейчас живется еще труднее, чем при коммунизме. Родители Людмилы, например, профессиональные врачи: отец – патологоанатом, а мать – гигиенист, но, по ее словам, им приходится по вечерам давать частные уроки школьникам, чтобы свести концы с концами, потому что оклады не поспевают за инфляцией… Неудивительно, почему люди горько усмехаются, когда начинаешь одобрительно говорить о «бархатной революции». «Конечно, у нас теперь появилась возможность свободно путешествовать, – говорила Людмила, – но мы не можем себе этого позволить». Мы болтали в кровати, после секса. Мне хотелось спать, но попросить ее встать было бы невежливо с моей стороны, уснуть же вдвоем на односпальной кровати невозможно… Британский совет поселил меня в милой старинной гостинице с видом на Карлов мост, парапет которого украшает тридцать одна статуя святых, яростно жестикулирующих и похожих на ископаемых букмекеров… Вероятно, в Совете думали, что я проникнусь духом истории, витающим в этой гостинице с ее кривыми лестницами, низкими потолками, темными стенами и комнатками, похожими на кельи. На самом же деле, в поездках я предпочитаю «Хилтон» или «Хайатт» – что-нибудь просторное и шикарное. С большой ванной и душем, льющим под таким напором, чтобы просверливал дырки в коже, с хорошим мини-баром и широким выбором порно-каналов по телевизору. А кровать должна быть такой огромной, чтобы можно было перепробовать шестьдесят девять поз, не свалившись на пол и не стукнувшись ногой о тумбочку. С Людмилой, правда, мы просто перепихнулись, с презервативом, и никакого тебе орального секса… безопасно, но… механически… Не та ночь, которую потом вспоминаешь с удовольствием… Пора завязывать с этими встречами на одну ночь, тем более с женщинами, которые в два раза моложе тебя…. Все произошло отчасти от скуки, а отчасти из-за галантности: на ее вопрос о том, чем бы я хотел заняться, я ляпнул: «Много чем», а она превратно меня поняла. Смешно сказать, но к концу вечера я вдруг подумал, что она обидится, если я не доведу дело до конца… Кроме того, было очень скучно без дела шататься по Праге… Некоторые бредят этим городом… но мне он показался каким-то историческим парком отдыха, кругом бродили те же самые люди, каких можно увидеть в любом Диснейленде – туристы в кроссовках, широких шортах и светлых футболках. Было тепло, почти жарко, в Центральную Европу пришла весна. Мне от этого было не легче, я изнывал в теплой не по погоде одежде, постоянно чесался и потел. Особенно в этих душных ресторанах с гуляшем, супом с клецками, жареным гусем с клецками или для разнообразия говяжьим бульоном с клецками или свининой с кислой капустой и опять-таки с клецками. Проблема в том, что я очень люблю такую пищу и вообще люблю вкусно поесть, я ел там постоянно… в командировках кто-то обязательно приглашает тебя в ресторан раза два на день, и каждый раз приходится съедать по три-четыре блюда…

Восточная Европа нравилась мне больше в коммунистические времена, когда есть там было почти нечего, ну, совсем нечего, даже с твердой валютой в кармане. В этом что-то было – временно попадать из полного довольства в нужду. Помню, как когда-то зимой, кажется, в семидесятых, бродил по улицам Лодзи, в каком-то экстазе созерцая монотонное убожество угрюмых, обветшалых многоквартирных домов, грязного заледенелого снега, трамваев с усталыми пассажирами, забившимися в углы и державшимися за железные поручни. Мне нравилось разглядывать невыразительных женщин, упорно стоявших в очередях перед пустыми прилавками… Такие картины заставляли ценить простые житейские радости, которые обычно принимаешь как должное, и с удовлетворением ощупывать карман с обратным билетом и английским паспортом… сейчас такого контраста уже не ощущается…

Приглашение я получил от моих чешских издателей, они собрались издавать «Машину разума»… Мне польстило, что они посчитали мою десятилетнюю работу достойной перевода, и я решил порадовать их своим приездом… тогда издатели сразу же обратились в Британский совет за грантом, и те согласились при условии, что я проведу лекцию и семинар в их университете. Таким образом, график поездки оказался очень плотным: с лекцией, семинаром, раздачей автографов и даже трехминутным интервью национальному телеканалу. …Мой издатель Милош Палацки, с которым я ни разу до этого не встречался, оказался типичным представителем нового постмарксистского капитализма: доброжелательный, но коварный. Он лихо провернул всю рекламную кампанию, не вложив в нее ни кроны, за исключением одного счета за ланч (цветная капуста с клецками, жареный дикий кабан с клецками и фруктовые клецки)… Если верить одному чешскому писателю, с которым я познакомился, Палацки известен тем, что не платит гонораров и мне, следовательно, нечего рассчитывать на какую-либо прибыль, за исключением того скромного аванса, который я получил при подписании договора… Переводчица меня еще меньше вдохновила – дама среднего возраста, не слишком хорошо владеющая английским и не слишком образованная в моей сфере, но объяснить это Палацки мне так и не удалось, поскольку он сам очень плохо говорил по-английски… Его сопровождали два квадратных монстра в черных костюмах, которые открывали для него двери и заслоняли от остальных людей, когда он перемещался из машины в какое-нибудь здание… Возможно, оберегали его от разгневанных кредиторов… Я быстро понял, что меня просто ловко используют, но все же стойко выдержал все встречи со СМИ и книгопродавцами и прочитал дежурную лекцию-исследование о проблеме сознания в переполненной аудитории Карлова университета. «Зазор в объяснениях» Левина, «Поразительная гипотеза» Крика, «Трудный вопрос» Чалмерса, Деннетт, Сиэрл, Мински и Пенроуз – «обычные подозреваемые», небольшой наезд на нейрологию, эту новую френологию, и еще один небольшой наезд на бихевиоризм («Тебе понравилось, а мне?» всегда вызывает смех)… и, наконец, поговорили об ИИ и построении когнитивных и аффективных моделей, а также о процессах познания… разложил все по полочкам… это было в пятницу… потом прием и обед с клецками… В субботу утром провел закрытый семинар, посвященный экспериментальной работе моего Центра, для кафедр психологии и философии, после чего один профессор представил меня Людмиле Лиск, младшему научному сотруднику кафедры психологии. Ее назначили моим гидом, и мы приступили к «осмотру достопримечательностей», который запланировал для меня Британский совет. Если честно, моим самым заветным желанием было слинять поскорее домой ближайшим рейсом, но, когда мне протянула руку улыбающаяся, симпатичная и очень стройная молодая женщина, я подумал, что отказаться от ее услуг было бы просто кощунственно. Правда, я даже не подозревал, как далеко зайдет наш «осмотр достопримечательностей»…

Ей выдали небольшую сумму на расходы, и первым делом она повела меня в «типичный чешский ресторан», где мы отведали «типичной чешской еды»… Потом я с набитым брюхом бродил по старой Праге, вслед за Людмилой заходя то в замок, то в собор, то в церковь, то в галерею… Мы восхищались готикой, рококо, модерном и так далее, пока, наконец, Людмила не возвестила, что настало время поужинать перед оперой, давали что-то из Яначека… «Вы не будете сильно возражать, если мы не пойдем в оперу?» – спросил я. Она словно испугалась. «Вы не любите оперу?» – «Терпеть не могу». Она закусила губу, подавляя улыбку и глядя на меня, как на непослушного мальчика. «Чем же вы хотели бы заняться?» – «Ну, много чем», – сказал я с улыбкой, которая, ей скорее всего показалась похотливой, потому что она покраснела, придав тем самым двойной смысл моему невинному ответу. «Ну, например, – продолжил я, пытаясь рассеять ее подозрения, – можно заскочить в какой-нибудь приятный прохладный бар, выпить ледяного пива, потом посидеть в кино с кондиционером, и после этого я, может быть, и захочу поужинать». Так мы и сделали. Отыскали бар с негромкой джаз-гитарой… потом посмотрели фильм с Вуди Алленом на английском и с чешскими субтитрами… В конце концов, забрели в небольшой вьетнамский ресторанчик и поужинали без всяких клецек, но со скромной бутылочкой венгерского рислинга. Людмила рассказала о своей научной работе: проект моделирования учебного процесса, попытка выстроить особую модель накопления знаний посредством опыта – диалога и взаимного подражания учащихся, симулирования детских игр, например, игры в зверей, растения и минералы… все это показалось мне совершенно безнадежным, со множеством переменных, но я пытался сохранять вежливо-поощрительный тон… Она же стелилась передо мной мелким бесом и бесстыдно льстила. Надо сказать, она отлично справилась с домашним заданием, глубоко вникнув в мою «Машину разума» и даже приводя из нее цитаты. И все это время над нашими головами витали эти пузыри из комиксов: «Он хочет переспать со мной?», «Она, наверное, ждет, чтобы я предложил ей переспать со мной?» По плану ей следовало проводить меня в отель, а потом взять такси и поехать домой… ночь была теплой и по-весеннему благоухала… мы прошлись по площади, еще разок взглянули на Астрономические часы, которые как раз пробили двенадцать, потом полюбовались их движущимися фигурами: прелюбодей, богач и гордец – они ритмично покачивали головами, а смерть твердила: «Да-да»…

Потом пошли на Карлов мост и смотрели то ли на замок, то ли на дворец – ночью он казался миражем… Очарование этого города, наконец, на меня подействовало. Мне даже показалось естественным повторить жест влюбленных парочек, гулявших в тени часовых фигур, и я положил ей руку на талию и сказал, что мог бы обхватить ее большими и указательными пальцами – настолько она стройна, а девушка засмеялась и предложила попробовать. У меня ничего не вышло, и вместо этого я прижал к себе ее тело, упругое и податливое, как молодое деревце, и поцеловал ее запрокинутое лицо. Как только мы вошли в мою комнату, она, не теряя времени, мгновенно разделась. Впрочем, на ней было совсем немного одежды – платье из хлопка да трусики, лифчика она не носила, не нужен для ее слишком маленькой, на мой вкус, груди… полная противоположность Кэрри… вспомнилась почему-то реклама, которую запомнил с детства… «не слишком много, не слишком мало… в самый раз…» Она лежала под одеялом и смотрела, как я раздеваюсь, и меня это сразу же сбило с толку… собственное туловище показалось тучным и слишком несовершенным по сравнению с ее гладким и белым телом… я выключил свет, задернул шторы и открыл окна (сказав ей, что слишком душно, но душно не было, просто мне хотелось задернуть шторы, чтобы скрыть свою неуверенность, не хотелось, чтобы она рассматривала меня голого). К счастью, член у меня встал, но боюсь, что оргазм она имитировала…

Нет, это не такой секс, который потом вспоминаешь с удовольствием… слишком все оказалось легко… В семидесятых меня могли бы обвинить в шпионаже, а потом шантажировать, я наверняка обнаружил бы камеры и жучки по всей комнате… Впрочем, и на сей раз с меня потребовали кое-какую плату. В ресторане я проболтался о конференции, которая должна состояться в конце мая, и теперь, одеваясь, она спросила, не могу ли я передать тезисы ее работы для участия в конференции, а потом обратиться в Британский совет за грантом на поездку… Я сказал, что программа уже утверждена (ложь), но она могла бы подать заявку… я не сумел отказать ей после того, как ее трахнул… но думаю, одной ее заявки будет недостаточно для получения гранта… хотелось бы в это верить…