355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дэвид Лодж » Думают… » Текст книги (страница 5)
Думают…
  • Текст добавлен: 5 сентября 2017, 00:30

Текст книги "Думают…"


Автор книги: Дэвид Лодж



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

5

Четверг, 27 февраля. Вчера в обеденный перерыв столкнулась с Ральфом. Если уж быть до конца честной (а почему бы и нет, ведь я пишу для себя), я увидела его через стекло входной двери, когда выходила из дамской комнаты, и решила задержаться у этих жутких картин, выставленных в фойе, надеясь, что он меня заметит. Он заметил, и мы вместе пообедали. Он сказал, что видел в воскресенье из окна своего кабинета: я гуляла по кампусу под дождем. Это немного сбило меня с толку: интересно, какой я ему показалась? Замурзанной? Грустной? Безумной?

После ланча он провел меня по своему Центру. Я не ожидала, что это окажется настолько интересно, особенно «панорама Каринти» на втором этаже – серия картин, размещенных по кругу и иллюстрирующих различные теории и «эксперименты над мышлением» и сознанием. Сознание – один из объектов изучения когнитологов и многих других ученых. Они считают сознание «проблемой», которую нужно «решать».

Это ново и не совсем мне по вкусу. Я всегда считала, что сознание – область искусства, в частности литературы, и прежде всего романа. Сознание – тема большинства романов, по крайней мере моих. Сознание – мой хлеб. Возможно, поэтому я не видела ничего проблематичного в этом явлении. Просто среда, в которой мы живем, – наша индивидуальная среда обитания. Проблема в том, как ее описать, особенно, если это сознание другого человека. В этом отношении романы можно назвать «экспериментами над мышлением». Придумываешь людей, создаешь для них жизненные ситуации и решаешь, как предположительно они будут действовать в этих ситуациях. Эксперимент проходит успешно, если поведение героев кажется интересным и правдоподобным и раскрывает дополнительные черты человеческой натуры. Кажется кому? Не господину критику Мудратти, или госпоже обозревательнице Лизоблю, или завистливому конкуренту, или любящей мамочке, а идеальному «читателю» – умному, проницательному, требовательному, но справедливому, которого пытаешься представить себе, когда перечитываешь собственную незаконченную вещь. Не нравится мне склонность ученых совать свой нос в чужие дела – в мои дела. Не слишком ли много реальности они уже себе присвоили? А теперь покушаются на наше нематериальное, невидимое и неотъемлемое «я».

Я самоучка, печатаю двумя пальцами и нередко ошибаюсь (благодарю бога и науку за создание текстового редактора). Но есть слова, которые я всегда набираю неправильно. Одно из них – «научный». На экране моего компьютера неизменно появляется слово «нучный» с этой укоризненной красной волнистой линией проверки орфографии. Но когда я исправляю его, сразу теряется его звучание: такое холодное и безжалостное, «нучное» изучение мира. Я чувствую эту холодную и почти беспощадную черту в характере Ральфа Мессенджера. Когда зашла речь о смерти Мартина, у меня было такое чувство, словно на меня вылили ушат ледяной воды. Это взбесило меня и даже шокировало, я чуть было не ушла. Хорошо, что сдержалась. Иначе бы не увидела панораму Каринти. У меня в голове родилась масса идей.

В конце сегодняшнего семинара я раздала студентам копии статьи из «Британики» о летучих мышах и попросила написать к следующему четвергу сочинение на тему «Что значит быть летучей мышью?» в стиле одного из известных современных романистов.

Перечитав все написанное, я подумала, что Ральфу могла бы понравиться только такая литература, в которой не говорится ни слова о внутреннем мире и сознании человека. Одно поверхностное повествование, диалоги, простое описание поведения и внешности. Не должно быть внутренних монологов или свободного непрямого стиля, позволяющего подслушать тайные мысли героев. Что-то вроде Айви Комптона-Бёрнетт, покойного Генри Грина или «новых романистов»… Но такая литература не может целиком удовлетворить читателя – ее можно воспринимать только как отклонение от нормы. Если автор совсем перестанет описывать внутреннее состояние героев, у читателей возникнет абстинентный синдром.

Кажется, я произвела сильное впечатление на Ральфа, слово в слово процитировав «Крылья голубки». Я не сказала ему, что совсем недавно использовала эту цитату на семинаре, и она была еще свежа в памяти.

Пятница, 28 февраля. Сегодня по внутренней почте получила от Ральфа Мессенджера распечатку статьи из журнала «Когнитивное обозрение» с наилучшими пожеланиями и подписью: «Это может быть Вам интересно. РМ».

Статья называется «Когнитивная структура эмоциональных состояний, включающая подробное описание состояния скорби», написанная (скорее не написанная, а «состряпанная») тремя академиками из Саффолкского университета. Начинается с определения скорби, вызванной утратой любимого человека: «Длительный процесс когнитивной перестройки с характерным появлением негативно-валентного состояния возмущения, вызванного привязанностью к ушедшему из жизни объекту». Теперь-то мне все ясно. Вот что происходило со мной все время после смерти Мартина – всего-навсего «когнитивная перестройка». Безысходное одиночество, слезы бессилия, бесконечные воспоминания, преследовавшие меня на каждом шагу (мы вместе смотрели эту передачу, покупали этот ночник, мы – о господи – ели это куриное карри из «Сэйнзбери» всего за несколько часов до его удара). Даже газета, выпадавшая из почтового ящика по утрам, напоминала о том, как мы делили ее листы между собой и читали за завтраком, поэтому мне пришлось выписывать другую (которая мне нравится намного меньше).

В середине статьи приведена диаграмма, на которой изображено состояние мозга: какие-то квадратики, кружки и эллипсы, осуществляющие бешеную деятельность (клубок стрелочек и пунктирных линий) – это и есть реакция мозга на сообщение о смерти «объекта привязанности». «Объект привязанности» – это, очевидно, когнитивный термин, обозначающий любимого человека.

Суббота, 1 марта. Съездила сегодня в Челтнем за покупками – в терапевтических целях, впрочем, сам по себе выезд из кампуса – уже терапия.

В Челтнеме я была всего лишь раз, пару лет назад, на чтениях Литературного фестиваля, и так и не успела составить какого-то мнения об этом городе. Сегодня утром бродила как неприкаянная по улицам, пока не дошла до неоклассической громады муниципалитета, в котором обычно проводятся фестивали (тусклый кирпич и огромная помпезная галерея, которая кажется такой нелепой посреди белых отштукатуренных террас). Сообразив, где нахожусь, я оставила машину на стоянке и направилась в центр города.

День был холодный, но сухой и солнечный, так что я очень приятно провела время: погуляла по пешеходной улице, перекусила в «Уотерстоне» и купила блузку в «Лоре Эшли» и брюки в «Кантри-Кэжуалс». Потом пообедала в кафе, где меня обслужили официантки в старомодных белых фартучках. Бегло осмотрела длинный двухъярусный торговый ряд, разместившийся на параллельной улочке, но вскоре убежала от его духоты и надоедливых мелодий. Потом заметила указатель картинной галереи с музеем прикладного искусства и дизайна. В Челтнеме повсюду снаружи и внутри реставрируют старые здания и террасы. Как бы такой коллективный культ Прекрасного Дома. В музее я встретила довольно интересные экспонаты, посвященные Уильяму Моррису и движению прикладного искусства и ремесел, и купила несколько репродукций, которыми можно украсить гостиную.

Потом пошла обратно мимо фасада муниципалитета, выполненного в стиле эпохи регентства, мимо сверкавшего на солнце фонтана с итальянизированным Нептуном, Имперских садов и Королевского отеля – безмятежного, белого и величественного, словно пришвартованный довоенный лайнер компании «Кунард». Потом, по совету Кэролайн Мессенджер, вышла на Монпелье-стрит, которая оказалась и вправду прелестной: модные бутики, специализированные магазины и галереи, уютно расположившиеся на старинной улице эпохи королей Георгов. Наверху – замечательная ротонда, стилизованная под римский Пантеон и превращенная в банк «Ллойдс».

Я думала о том, как приятно вот так бродить, – не хватало только близкого человека, с которым можно поделиться впечатлениями. И пока я стояла, неподвижно уставившись в витрину магазина здоровой пищи и чувствуя холодный приступ вновь зарождающейся депрессии, словно ответ на мою мольбу, из двери, под звон античного колокольчика, вышла Кэрри. Она была в ярко-красном полупальто и вязаной мохеровой шапочке, ее длинные светлые волосы распущены, щеки розовели, а серповидные губы растянулись в прелестной открытой улыбке, как только она меня узнала. Она пригласила меня к себе на чашку чая, и я почти тотчас же согласилась, немного помедлив для приличия.

Машина Кэрри стояла на широкой Лэнсдаункрезнт, состоящей из террасных особняков.

– Один из этих домов купил Николас Бек, – сказала Кэрри. – И сам его переоборудовал. Получилось изящно, но не слишком современно. Чересчур много лестниц и гаражей, и ни одного садика.

Я сказала, что таких домов много в курортных городах, где их обычно сдают жильцам.

– Совершенно верно, – сказала она. – Наш сад небольшой, но нам нравится. К тому же у нас коттедж за городом, примерно в получасе езды, около Стоу, мы часто ездим туда по выходным. Вам обязательно нужно там побывать.

Мессенджеры живут в Питтсвилле – районе, названном в честь Джозефа Питта, который основал его в 1820-х годах.

– Для американского уха это все равно, что «Питтсвилл»[2]2
  От англ. «яма, дыра, преисподняя».


[Закрыть]
, – сказала Кэрри. – Представьте себе, как смеются мои американские друзья, когда узнают, где я живу.

Когда они приезжают к ней в гости, то, наверное, перестают смеяться. Питтсвилл – прекрасный зеленый городок с милыми домиками и элегантными террасами, в лесопарке, где устроен огромный неклассический курорт. Здесь, вероятно, до сих пор можно брать воду в павильоне для питья минеральных вод (в отличие от того места, где сейчас находится банк «Ллойдс»). Дом Мессенджеров – шикарная вилла с двумя фронтонами и парой массивных коринфских колонн в стиле греческого возрождения. Своим отштукатуренным, ослепительно белым фасадом напоминает старомодный свадебный торт, но в нем нет ничего вульгарного или неприятного – пропорции великолепны. В гостиной Кэрри налила в китайские чашечки «Эрл Грей» из чайника времен королевы Анны и предложила мне печенье и домашнее клубничное варенье. Она принадлежит к числу тех американок, которые лучше, чем мы, знают, как должна протекать жизнь англичан. К тому же у нее есть финансовая возможность реализовать свой идеал. Дом прекрасно оформлен и обставлен в соответствующем стиле, вплоть до латунных крючков в гардеробе на первом этаже и викторианской лошадки-качалки в большой комнате. Кэрри сказала, что всю эту редкую мебель ей помог приобрести Николас Бек. Он обожает пригородные аукционы и антикварные магазины. Многочисленные картины на стенах, в основном американские примитивисты и французские импрессионисты второго ряда, без сомнения, собраны самой Кэрри. Она написала выпускную работу по истории изобразительного искусства, а ее диссертация была посвящена Берт Морисо, по ее словам, «еще до того, как ее открыли заново». Небольшая работа Морисо – читающая девочка – самая ценная картина в ее коллекции и «наверняка стоит теперь уйму денег».

Когда мы вошли в большую комнату, там сидела младшая дочка Мессенджеров Хоуп и смотрела диснеевские мультфильмы по телевизору: симпатичная, веснушчатая девчонка лет восьми в ярких гетрах. Когда нас познакомили, она сказала «Привет» и улыбнулась, обнажив скобку для выпрямления зубов. Старшая дочь, семнадцатилетняя Эмили, похожа на мать – высокая, красивая блондинка калифорнийского типа. Она пришла домой, когда мы пили чай, и показала нам только что купленные туфли. Мне показалось, что такие высокие каблуки и платформа совсем не подходят для ее роста, но вслух, конечно, ничего не сказала. Кэрри никак не прореагировала, когда узнала, что туфли стоили 89 фунтов. Мать и дочь уже успели обратить внимание на мои сумки и попросили меня развернуть свои скромные свертки. Потом мы банально, но мило поболтали о тряпках и моде. Таких разговоров у меня не было с тех пор, как уехала Люси. Эмили вышла из комнаты, и Кэрри сообщила, что она – дочь от ее первого мужа, с которым она развелась. У Эмили заметный американский акцент, но остальные дети говорят на чистом английском.

Когда стемнело, Кэрри задернула тяжелые велюровые шторы и нажала на кнопку электрического камина – уступка прогрессу. Как бы извиняясь, Кэрри сообщила, что в Подковах у них есть «настоящий огонь». Насколько я понимаю, «Подковами» они называют свой загородный дом. Потом вошел Ральф с двумя сыновьями – Марком (пятнадцать лет) и Саймоном (двенадцать), которых он называл Поло и Соком. Поло – сокращение от Марко Поло, а Сок – от Сократ. Саймона называют Сократом из-за его привычки постоянно задавать вопросы. Хоуп зовут «Киской» за ее гибкую фигурку, а Эмили до сих пор называют «Флиппером» за любовь к дельфинам в детстве. Все эти прозвища (равно как и клички компьютеров), конечно же, выдумал Ральф. Так он заявляет свои права на собственность… Время от времени он называет Кэрри «Блонди». Может быть, она и дети зовут его Мессенджером в отместку за эти клички.

Саймон и Марк сразу побежали на кухню искать еду, на ходу разматывая длинные полосатые шарфы. Они втроем ездили в Бат смотреть матч по регби.

– Мужское единение, – сказал Ральф с ухмылкой. – Кэрри считает, что это очень важно.

Ральф был в хорошем настроении и, казалось, обрадовался, увидев меня в своем доме.

– Да тебе же самому нравится туда ходить. – И Кэрри похлопала его по плечу.

– Ну да, я играл в молодости, – признался он, и я тотчас представила его на поле, с его бычьей головой и широкими плечами – валяется в грязи в самой гуще потасовки. Очень телесный человек: не успев войти, поцеловал Кэрри, обнял Эмили и посадил Хоуп к себе на колени – и все они воспринимали его прикосновения с какой-то неосознанной радостью. Не смогла удержаться от того, чтобы не сравнить скрытый язык жестов моей и его семьи. Когда наши дети выросли, мы с Мартином редко их обнимали: то ли они смущались, то ли мы стали сдержаннее. Мы с мужем и сами не так уж часто обнимались, лишь когда занимались любовью. Почему-то вдруг подумала об этом. Пожалела обо всех этих неоказанных знаках внимания, утраченных навсегда. Я позавидовала семье Мессенджеров – этому легкому физическому контакту, тому, как они трутся друг о друга. Потом вдруг вспомнила, как Ральф Мессенджер вел себя с Марианной Ричмонд… за все нужно платить. По крайней мере, мне никогда не приходилось сомневаться в верности Мартина.

Ральф предложил выпить, и я попросила немного ликера, сказав, что мне скоро идти. Я никуда не спешила – просто не хотелось их стеснять. Словно прочитав мои мысли, Кэрри сказала:

– Мы сегодня ужинаем в гостях, а не то я бы предложила вам остаться.

– Разве сегодня, Блонди? – нахмурился Ральф.

– Ну, конечно, у ВК.

– Ах да, я и забыл, – пробурчал он.

– Приезжайте завтра в Подковы на ланч, – продолжала Кэрри, – или в следующее воскресенье.

Мне очень хотелось принять предложение на завтра, но какие-то дурацкие, непонятные принципы заставили перенести это удовольствие на следующую неделю. Все-таки они очень милые и гостеприимные. Может, если ты такой богатый и все у тебя складывается удачно, легко быть доброжелательным? А может (более циничная мысль), это просто один из способов обратить зависть других людей в благодарность?

Когда я собралась уходить, Ральф спросил, где я оставила машину, и вызвался отвезти меня к стоянке. Кэрри поддержала его, и я вежливо согласилась. В машине (большом «мерседесе») я поблагодарила его за присланную статью. Он спросил, что я думаю, и я ответила, что статья слишком далека от реальности. Все эти диаграммы и научный жаргон не имеют ничего общего с истинным ощущением скорби.

– Это всего лишь схема, – сказал он.

– Но если вы хотите сделать робота, которому действительно доступно чувство скорби…

– Это спорный вопрос…

– Вы хотите сказать, что это невозможно?

– Возможно, но потребует много времени и больших материальных затрат, а каким будет результат? Робот, чьи когнитивные функции, как у и обычного человека, могут быть радикально изменены каким-нибудь случайным событием.

Я поинтересовалась, в чем же тогда смысл статьи.

– Наш мозг – виртуальная машина. Иногда можно узнать немало интересного, изучая ситуации, когда она не срабатывает, даже теоретически.

– Так, значит, скорбь – просто неисправность? – На самом деле, я не собиралась спорить после такого теплого приема в их доме, но все же не смогла сдержать иронии. Он мельком оценивающе глянул на меня и сказал:

– Трудно понять, для чего это нужно с точки зрения эволюции. Можно сравнить скорбь, например, с ревностью, которая тоже болезненна и неприятна, но имеет очевидную цель: убедиться в том, что ни один мужчина не претендует на твою подружку.

– А женская ревность?

– Очень похожая функция. Касается воспитания и кормления потомства. Вы можете сказать, – продолжал он, размышляя вслух, – что желание избежать боли от потери – тот же инстинкт защиты своих родных. Но для этого есть немало других мотивов. К тому же знание мотивов не облегчает скорби, когда несчастье все же случается.

– И порой ничего невозможно сделать, чтобы избежать этого, – сказала я с чувством, но он, кажется, не обратил внимания на мой намек на Мартина.

– Совершенно справедливо, вспомнить хотя бы все эти телетрансляции о похоронах после терактов, землетрясений и так далее. Люди не находят себе места от горя. Слезы, крики, метания. Все это чересчур и противоречит эволюционной теории. Как сказал Дарвин: «Плач – головоломка».

Меня поразила эта фраза. Ральф сказал, что нашел ее в записных книжках Дарвина. Обещал отыскать точное место.

Когда мы приехали на стоянку, он вежливо предложил проводить меня до машины, но я отказалась и на этот раз настояла. Мы пожали друг другу руки, и в эту минуту мне показалось, что он хотел поцеловать меня в щеку, но не поцеловал.

6

Раз, два, три, проверка… Даже не нужно тестировать это устройство. Слова сразу же появляются на экране, но я одновременно делаю аудиозапись, чтобы можно было прослушать ее позже и расставить многоточия вместо пауз… Только сейчас понял, какая классная штука эта программа распознавания голоса… Казалось бы, в Центре когнитивных исследований должны быть последние версии таких программ, но, к моему удивлению, оказалось, что ее ни у кого нет, мало того – ею никто ни разу не пользовался… Все считают ее какой-то несерьезной игрушкой, такие покупают в «Диксоне» детям на Рождество. Все это говорит о консервативности академиков…. Мой «Войсмастер» прибыл в пятницу, и я потратил несколько часов, чтобы настроить его. Начал с чтения текста, чтобы он привык к моему произношению. Два отрывка – из Льюиса Кэрролла и из «Таймс». Сначала он писал какую-то тарабарщину, но я упорно исправлял его ошибки, и, наконец, он усвоил произношение гласных – самое сложное, а к концу дня делал не больше одной ошибки на строку, что, в общем-то, неплохо: я печатаю намного хуже… Программа подбирает фонемы из числа тех, которые уже существуют в базе данных… монолог, построенный по принципу свободных ассоциаций, – самая трудная задача, потому что постоянно перескакиваешь с одного на другое. Программа эта еще и ханжеская… отказалась записывать слово «трахнуть»… предложила самые разные варианты… «махнуть», «струхнуть», «трепыхнуть» и т. п… Но я научил ее говорить непристойности. Итак, начали… сегодня воскресенье, 2 марта, 8.45 утра, да-да, 8.45… Кэрри разозлилась на меня, когда я сказал, что… по дороге домой от ВК вчера вечером… Боже, какой занудный был вечер!.. Ричмонды пришли, но возможности позажиматься с Марианной не было… она начала строить глазки и вышла в туалет, но я сделал вид, что не заметил, а как она думала, я побегу за ней и буду стучать в туалет, умоляя, чтобы мне открыли?.. Она ведет себя слишком опрометчиво, Кэрри могла легко заметить ее взгляды, но, к счастью, она в этот момент болтала с леди Вив… А я говорил со Стэном. Сэр Стэн и леди Вив, что за дурацкие имена у вице-канцлера и его супруги – просто какой-то водевиль. Однако он сообщил мне, что Дональдсон скоро получит почетное звание, и это отличная новость, Стэн очень доволен, ведь это должно помочь нам с финансированием… Так, о чем это я… Пришел сюда с утра пораньше, потому что Кэрри рассердилась, когда я сказал, что собираюсь пойти в офис и продолжить эксперимент. «Боже мой, разве ты мало времени там проводишь?..» Надо признать, справедливое замечание, но мне не терпелось опробовать программу, поупражняться с потоком сознания. Я пообещал забежать сюда рано утром и вернуться к десяти, чтобы всем вместе поехать в Подковы, дети ведь все равно раньше не проснутся… Конечно, я мог бы установить эту штуку и дома, но это совсем не то, я опасался бы, что кто-нибудь подслушает… принимая во внимание всю эту ерунду, которая постоянно приходит мне в голову, когда я начинаю праздно размышлять… им, конечно, пришлось бы подниматься по лестнице и прикладывать ухо к двери… но все равно чувствуешь себя таким уязвимым, и когда думаешь вслух, нужна уверенность на все сто, что тебя никто не подслушает… Сижу, значит, за столом, у себя в кабинете, рядом чашка каппучино с корицей и без сахара. Микрофон закреплен на голове, прямо напротив рта, как показано в инструкции… Буду исправлять только основные ошибки по ходу дела, а сам текст подправлю позже… В машине мне пришло в голову, что можно не просто окунаться в поток сознания, а попробовать поэкспериментировать с памятью. В каком-то смысле все наше сознание – память. Мы не можем реально осознать будущее, но можем попробовать предсказать его, мы даже до конца не осознаем настоящее, поскольку работа осознания всегда отстает от работы мозга, как говорил этот, как его… Либет, он доказал, что осознанное решение отстает от мозговой деятельности примерно на полсекунды… так что в каком-то смысле каждая секунда нашей жизни на тот момент, когда мы ее ощущаем, уже как бы в прошлом… можно сказать, сознание – это постоянное воспроизведение действий, но… я говорю о долговременной памяти. Я собираюсь вспомнить давние переживания, а потом увидеть или попытаться увидеть, каким образом мозг вновь обретает… воспроизводит прошлое. И еще я хочу выяснить, в какой степени мимолетные воспоминания и ассоциации взаимодействуют с этим процессом… Итак, какое долговременное воспоминание я буду активизировать?

Мой первый секс – почему нет? Ее трусы. Сразу же вспоминаю, как она стягивала с себя трусики… лукаво глядя на меня, а волосы спадали на лицо. Я просто остолбенел, я ни разу не видел, как женщина раздевается… разве что в фильмах… но тогда женщины не снимали трусов на экране, по крайней мере, я такого не видел… встречались кадры, где трусы летели в воздухе или падали на пол, но женщин не было… может, это просто такое домашнее, неловкое движение, которое сложно сделать грациозно и эротично. Нужно наклоняться, потом стоять на одной ноге, пока не… У стриптизерш, к примеру, на белье есть специальные застежки, с помощью которых они одним движением снимают с себя все… ха, та девица в Сохо, которая сняла свою набедренную ниточку раньше лифчика… не колеблясь, а может, просто думала о чем-то другом, замечталась, был полдень, мертвый час, в баре три калеки, один из которых я, бог знает, что я там делал, убивал время между двумя встречами, немного окосев после бизнес-ланча, не помню, и полдюжины одиноких идиотов. Мы сидели в креслах в фиолетовом полумраке и глазели на эту девицу, а она выполняла свою рутинную работу под диско-фонограмму. Двигалась, как лунатик, снимая все части своего костюма одну за другой, шаркала ногами и виляла бедрами, пока не сняла по ошибке трусы вместо лифчика… мы все аж привстали, словно нас в зад кольнули. Она смутилась, сбилась с ритма, покраснела и даже пробурчала «простите», наверное, это было первое слово, сказанное ею на этой (да и на любой другой) сцене, ведь стриптизерши не разговаривают. Потом она снова надела трусы и продолжила свои механические движения… Именно что механические, ведь если бы мы вживили механизм в плоть, то можно было бы довольно быстро запрограммировать робота-стриптизершу, то есть программа была бы очень простой… На одно мгновение она снова стала нормальным человеком – непредсказуемым, ранимым и уязвимым… кто-то загоготал в темноте, послышались и другие смешки, унылая онанистическая атмосфера тотчас рассеялась… Поэтому у стриптизерш четкий регламент: при раздевании нужно соблюдать строгую последовательность… любое отступление нарушает ход событий, и все становится слишком естественным… словно раздевание перед сном у себя дома… у каждого свой способ, своя последовательность, которую можно изменить, когда захочется… Кэрри, например, сначала снимала трусы («штанишки», как она их называет) и расхаживала в одном лифчике, если собиралась еще сходить в туалет, но теперь она этого не делает, стала слишком требовательной к своей фигуре… В тот памятный день Марта сняла трусы в самом конце, глядя мне в глаза и наслаждаясь своей властью надо мной… Я сидел на кровати, с целым Эверестом в штанах, широко раскрыв глаза, едва дыша, с пересохшим ртом… Ловил звуки с улицы, видел, как Том Биэрд уезжает в своем старом пикапе вместе с Солом на пассажирском сиденье, а кузов набит старыми овцами, которых он продавал на рынке. Это называлось «сбагривать старушек»… Я знал, что его не будет весь день, но боялся, что может произойти авария или что-нибудь еще, и тогда он неожиданно вернется… «Не бойся, любовничек, – сказала она, взяла меня за руку и вывела из кухни. – Мы услышим машину за несколько миль, а эти старые ворота скрипят, как черт знает что…» Она провела меня наверх, в спальню, и задернула шторы, но дневное солнце просвечивало сквозь тонкую розовую ткань, прозрачную, как одежда стриптизерши… Она начала медленно раздеваться, аккуратно складывая вещи на спинку резного стула… «Чего же ты ждешь?» – спросила она, и я глупо уставился на нее. «Не стесняйся, я ведь уже видела тебя раздетым», – продолжала она, намекая на тот день, когда я плавал с собаками…. В тот знойный полдень мы перегнали стадо на новое пастбище, и овцы с радостью набросились на свежую траву. Том вышел из трактора осмотреть сломанный забор. Неподалеку была живописная прохладная речка – чистый, бурлящий поток, удобная запруда. Я не смог удержаться, сбросил с себя все и бултыхнулся в воду… Две колли, свесив языки и умирая от жары, с завистью уставились на меня с берега. Они были слишком хорошо выдрессированы и не смели пошевельнуться, пока я им не разрешу. «Ко мне», – скомандовал я, и они с лаем бросились в воду и поплыли ко мне, задрав кверху носы. Они плавали вокруг меня, словно я был овцой, которую нужно было охранять… Я дурачил их, ныряя и выныривая за их спинами, и визжал от удовольствия, когда удавалось их обмануть. Потом я поплыл на спине по течению, пока спина не начала задевать дно, встал на ноги и побежал обратно к собакам, против течения, разбрызгивая воду во все стороны. Тут я заметил на берегу Марту. Она стояла одной ногой на земле, а другой опиралась о педаль велосипеда и смотрела на меня в упор. Широко улыбнулась, когда я прикрыл рукой хозяйство, словно футболист перед пенальти… Потом спросила, где Том, и поехала за ним… я продолжал стоять с рукой на пенисе, пока она не скрылась из виду… Как только я представил себе, что она, должно быть, долго стояла и смотрела на меня с этой своей улыбочкой, мой член стал набухать и подниматься. Убедившись в том, что меня никто не видит, я начал разбрызгивать сперму в воздух и в воду, а за мной наблюдали лишь спокойные, безразличные собаки. Я, конечно, мечтал о Марте, но до того памятного дня даже не надеялся на взаимность. Она была мила со мной, всегда предлагала лучшие куски за столом и гладила мои рубашки лучше, чем мать, я знал, что нравлюсь ей, но она была замужней женщиной и в два раза старше меня… Том был старше нее, но, по ее словам, секс его мало интересовал и не был его сильной стороной… «Субботняя десятиминутка – его потолок». Он был уже зрелым мужчиной, когда взял себе молодую жену, и рассчитывал заиметь от нее наследника, который мог бы вести ферму. Он потерял интерес к сексу, когда выяснилось, что детей у них не будет, и стал обвинять Марту в бесплодии. Он даже мысли не допускал, что виной всему могла быть не она, а он сам. Отказывался делать анализ спермы и вообще обсуждать этот вопрос, несмотря на то (а может, именно благодаря тому) что сам постоянно занимался случкой овец… Классическая ситуация – старый муж, резвая молодая жена и молодой семнадцатилетний квартирант, у которого сперма брызжет из ушей. Еще школьник, но Марта однажды сказала: «У тебя большой для твоего возраста, любовничек». Школьник из южного Лондона, которого отправили на овцеводческую ферму набраться сил после воспаления гланд… идея моего деда, Том приходился ему дальним родственником… неплохая идея… я действительно набрался сил: работал, ходил пешком по нескольку миль вдоль Дейла и взбирался на крутые холмы. Я помогал Тому усмирять овец, держал их, когда он проверял копыта, срезая с них зараженные части… Мои мышцы окрепли, плечи распрямились, наверное, я неплохо выглядел, когда плыл в чем мать родила перед Мартой, она мне потом сказала: «Ты был как статуя в музее – похож на греческого бога, высеченного из белого мрамора…» Я прочитал на ее лице искреннее восхищение, когда она наблюдала за мной, сидя на велосипеде, и все же для меня было полной неожиданностью, когда на кухне… Да, я до сих пор не могу поверить в свою удачу, подумать только: семнадцатилетний школьник, чье тело – как электростанция, заряженная тестостероном… а в голове – нескончаемый порнографический театр… мой сексуальный опыт ограничивался французскими поцелуями с девушками из соседней классической школы, а иногда, если сильно повезет, я тискал их за груди под форменными блузками… потерять девственность в объятьях опытной, зрелой женщины с горячей кровью… которая смеялась и просила меня не волноваться, когда я кончал раньше времени… Так, на чем же я остановился?.. да, в тот день Том и Сол (его пастух) уехали на рынок, а я остался на ферме с Мартой и пошел на кухню пообедать. Я сидел за столом, побитым и поцарапанным от времени и постоянной чистки. Она подавала мне еду и смотрела, как я ем, а я ощущал (несмотря на недостаток опыта в этих делах, я все-таки ощущал), как тяжелел воздух от ее желания… Это чувствовалось в движениях ее бедер, в отсутствии ее обычного, выцветшего передника в цветочек… я смог разглядеть форму ее бюстгальтера под тесной блузкой, и эта пуговица, которую следовало бы застегнуть… Ее свежевымытые волосы пахли шампунем, когда она наклонилась надо мной, чтобы поставить тарелку с ветчиной и сыром. Когда она пила чай и смотрела на меня с другого конца стола, на ее губах блуждала едва уловимая улыбка, она говорила о чем-то, но я не мог понять смысла ее слов… Когда я встал, чтобы вернуться к работе, она остановила меня с помощью старой как мир уловки: «Что-то в глаз попало, Ральф, посмотри». Она подошла ко мне, и я заглянул в ее глаз, оттянув веко пальцем, а она дышала совсем близко, упираясь в меня грудью. Она крепче прижалась ко мне и прошептала прямо в ухо: «Поцелуй меня, Ральф, ради бога…» Я поцеловал ее, и она поцеловала меня в ответ, я пошатнулся и потерял равновесие, а она засмеялась и сказала: «Пошли наверх, там будет удобнее». Она схватила меня за руку, и в этот момент я сказал: «А что, если вернется Том?..» – «Не беспокойся, любовничек, в этом богом забытом месте мы услышим машину за сотню миль, а старые ворота скрипят, как черт знает что…» Однако к моему страху примешивалась вина. Я любил и уважал Тома за его суровость и неразговорчивость… он вел себя очень порядочно по отношению ко мне, учил премудростям разведения овец и рассказывал, какие команды давать собакам: «ко мне», «стоять», «сидеть», «направо», «налево», «фу»… Мне так нравилось управлять стадом на расстоянии, словно собаки были напрямую связаны с моим мозгом… Мне не хотелось наставлять рога человеку, который научил меня всему этому, но, когда мы оказались в спальне и она начала снимать одежду, отступать было некуда… «Ну, чего же ты ждешь? Не стесняйся, я же не в первый раз вижу тебя раздетым». Но я смущался и, повернувшись к ней спиной, быстро разделся и не заметил, как она сняла чулки, а когда повернулся, она уже завела руки за спину, расстегивая лифчик, немного старомодный, жесткий, с грубыми швами, и, когда она сняла его, ее груди вывалились наружу, отбрасывая полумесяцы теней… Я сел на край кровати и стал смотреть, как она снимает трусы, такие же старомодные, как и ее бюстгальтер, их еще называют «французскими» – широкие, шелковые, кружевные, персикового цвета, наверное, она надела их специально для этого случая… Смешно сказать, но я ни разу не вспоминал об этом с тех самых пор, а ведь прошло уже тридцать лет… ее трусы не были похожи на те, которые каждый день носит жена фермера… Она распрямилась, бросила их на стул и встала передо мной – голая женщина во всем своем великолепии… она не была красавицей в классическом или журнальном понимании, ее груди уже немного отвисли, талия была широковатой, а ноги короткими, но она была первой живой женщиной, которую я видел полностью обнаженной. «Нравится, Ральф Мессенджер?» – спросила она. Я смущенно, но честно сказал: «Да», – и она тихо рассмеялась, подойдя совсем близко, а я уставился на ее промежность, поросшую редкими рыжеватыми волосами, которые до конца не закрывали розовато-коричневую складку… «Ты собираешься снимать штаны или прикажешь мне это сделать?» – сказала она, и я вскочил на ноги и стал поспешно расстегивать эластичный ремень, высвобождая свой разбухший член… По-моему, у меня тут небольшие проблемы с плавками от Ральфа Лорана… все эти воспоминания меня как-то чересчур возбудили… Нужно привстать на секунду, поправить мой…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю