Текст книги "Думают…"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

25

– Все местные жители постоянно прикалываются над Буртоном-он-зе-Уотер, – говорит Эмили, – но мне он почему-то нравится.

Хелен едет вслед за «мерседесом» Ральфа Мессенджера, в котором сидит Кэрри с детьми. Эмили села в машину Хелен, чтобы подсказать дорогу, если она вдруг отстанет или заплутает на узких деревенских улочках между Подковами и Буртоном.

– Над чем же они прикалываются? – спрашивает Хелен.

– Ну, это такое туристское местечко. Кафе на открытом воздухе, сувениры, птички в клетках. Короче, идеальная деревенька. Но там мило, речка течет через всю деревню.

– А как река называется?

– Ммм… забыла, – отвечает Эмили.

– Уиндраш[8]8
  От англ. wind rush – зд. порыв ветра.


[Закрыть], – говорит Кэрри.

– Какое красивое название! – восклицает Хелен.

Она и Мессенджеры уже припарковали свои машины и влились в небольшую компанию, собравшуюся у реки. Прозрачная и чистая вода Уиндраша блестит на солнце. Вдоль кирпичной набережной по одному берегу простираются лужайки и сады, а по другому тянется главная улица деревни. Кое-где шумят пороги и высятся небольшие декоративные мостики, за деревней же река постепенно расширяется и замедляет течение.

– Просто чудесно! Идеальное место для утиных гонок, – говорит Хелен.

– Марианне повезло, не так-то просто получить разрешение на проведение мероприятий в этом месте, – вставляет Джаспер, – но у нее есть знакомые в приходском совете.

– Как ей могли отказать? – недоумевает Летиция Гловер. – Это как раз то, что Буртону надо!

– Где стартуем? – спрашивает Реджинальд Гловер, чтобы отвлечь внимание от этого грубоватого замечания.

– С дальнего конца деревни, – отвечает Джаспер, показывая рукой вверх по течению. – Марианна уже там. Ее атакуют орды туристов, желающих купить билеты. К сожалению, не разрешается продавать их в публичном месте.

– Пойдемте скорее, – говорит Колин Ривердэйл своей жене и малышам. – Нельзя же пропустить начало. – Он усаживает одного ребенка себе на плечи, а другого берет за руку и отправляется в путь, за ними семенит Аннабель с детской коляской. Хелен, Мессенджеры и Гловеры следуют за ними, но не так быстро.

Друзья и знакомые Ричмондов (в основном преподаватели гуманитарного факультета) тоже приехали поддержать мероприятие Марианны, а у стартовой линии, как и предупреждал Джаспер, уже собрались туристы и зеваки, предвкушающие необычное зрелище и разочарованные тем, что не удалось купить билеты. Многие из них все равно вносят пожертвования. Марианна довольна – уже сейчас ясно, что все пройдет успешно. Оливер вне себя от счастья и возбуждения.

– Здравствуйте, Хелен Рид, какой у вас номер?

Хелен смотрит на билет:

– Сорок восьмой.

– А у меня четырнадцатый.

Он бродит по лужайке, спрашивая у всех знакомых их номера.

Несколько мальчишек-бойскаутов держат над водой в большой сетке около ста утят – одинаковых пластмассовых банных игрушек с нарисованными на них номерками. По сигналу Марианны мальчишки с плеском высыпают уток в воду. Зрители ликуют, некоторые бегут вслед за утками, не отрывая от них глаз. Дети забегают вперед и выстраиваются в ряд на мостике, наблюдая, как утки проплывают под ним. Сначала игрушки продвигаются одной большой желтой массой, затем разделяются на небольшие группки и отдельно плывущих особей. На середине дистанции одна утка вырывается вперед метров на двадцать.

– Поразительно, – замечает Хелен, шагая рядом с Ральфом. – Они же все одинаковые и сбросили их в одно время.

– Да, прекрасная иллюстрация теории хаоса, – говорит Ральф.

– А, знаю, что это такое, профессор Дугласс объяснил.

– Да? Когда это он успел? – удивленно спрашивает Ральф.

– На твоем дне рождения. Эффект бабочки. Множество переменных.

– Очень хорошо! Особенно вначале, когда они врезаются друг в друга. В реке различные подводные течения и водовороты, и ветер неравномерно распределяется по поверхности. Этой маленькой утке повезло со всеми переменными.

– Пока да…

– Конечно, она может попасть в водоворот или врезаться в какую-нибудь корягу под мостом, но единственное, что способно помешать ее победе, это катастрофа.

– Так же как в жизни. Жизнь – большая утиная гонка.

Оливер Ричмонд возбужденно бегает взад и вперед вдоль берега. Хелен подзывает его:

– Какой номер у лидера?

– Семьдесят три, – говорит Оливер, замедляя шаги.

– Не моя, – говорит Ральф, разглядывая свои пять билетов.

– Вторая – под номером сорок два, третья – под номером девять и четвертая – под номером восемьдесят два, а пятая – под номером двадцать семь.

– Тебе нужно быть комментатором на скачках, Оливер, – шутливо советует Ральф.

Оливер смотрит на Ральфа.

– Вы – Ральф Мессенджер, – говорит он.

– Да.

– У вас есть карточка «Сэйнзбери»?

Ральф, похоже, растерян:

– По-моему, у жены есть.

– Какой номер?

– Понятия не имею.

– А у моей мамы есть карта «Сэйнзбери». Номер 6341740018651239770.

– Молодец, – говорит Ральф.

– Как у него это получается? – недоумевает Хелен.

– Аутисты нередко обладают феноменальными способностями. Во времена, когда еще не было никакой политкорректности, их называли «гениями-идиотами».

– Наподобие компьютеров?

Многих уток постигла печальная участь. Одни утонули в водопадах или сели на мель в тростнике, другие врезались в коряги и мосты и остановились. Теперь их вылавливают бойскауты с помощью своих сетей и бамбуковых шестов. Но основная масса по-прежнему продолжает плыть, крутясь и переворачиваясь в воде, минуя настоящих уток, которые с презрением поворачиваются к пришельцам спиной, делая вид, что не замечают их. Старший ребенок Ривердейлов, пытаясь спасти желтую утку, зацепившуюся за ветку, упал в воду, и отец бросился ему на помощь, намочив ботинки и брюки. Вся семья в спешке уехала домой. Утка под номером семьдесят три уверенно набирает скорость и вскоре финиширует, на целую минуту опередив свою ближайшую соперницу. Владельцем утки-победителя оказался не кто иной, как профессор Дугласс. Джаспер Ричмонд поймал его в учительской и заставил купить билет.

– Как жаль, что он не пришел! – говорит Хелен.

– Подобные развлечения – не для Даггерса. Ведь он затворник. До сих пор не понимаю, как его угораздило прийти ко мне на день рождения. Он меня терпеть не может.

– Да, я заметила.

– Что?

– Он что-то такое говорил…

– Что именно?

– Какую-то банальщину.

– Рассказывай, – настаивает Ральф.

– По-моему, назвал тебя «мастером научной цитаты» или чем-то в этом роде.

Ральф выдавливает из себя короткий невеселый смешок.

– Неужели я виноват в том, что журналисты звонят не ему, а мне, когда хотят поговорить об искусственном интеллекте? – Хелен молчит, и Ральф продолжает: – Когда я сюда приехал, мне рассказали один анекдот про Даггерса. В те времена он уже завидовал всем, кто имел дела с прессой. Однажды он зашел в нашу кофейню и обмолвился, что его пригласили принять участие в радиодискуссии за 50 фунтов. Его спросили: «И что ты собираешься делать?» Он ответил: «Наверное, соглашусь. 50 фунтов я уже послал».

Хелен рассмеялась:

– Просто не верится.

– Мне тоже, к сожалению, – улыбается Ральф. Самообладание возвращается к нему.

Оставшихся утят постепенно прибивает к берегу, и бойскауты вылавливают их сетью и уносят. Толпа зевак редеет. Подходит Кэрри и просит Ральфа пойти с детьми и купить мороженое, он послушно отходит.

– И нам тоже принеси, – кричит она ему вдогонку.

– Какое?

– Сам выбери, удиви нас чем-нибудь.

– Но это же Буртон, Блонди, – говорит Ральф, – в этом деревенском магазинчике только фонарики в фольге да эскимо на палочке, тут тебе не «Говард Джонсон».

– Знаю, принеси любое, – отзывается Кэрри. Потом поворачивается к Хелен: – Знаешь, когда я вспоминаю родину, то больше всего скучаю по мороженому.

По дороге Ральф встречает Стюарта Филлипса и Марианну: они дают указания бойскаутам, а те складывают пластиковых уточек в картонные коробки.

– Привет, Стюарт, не знал, что ты еще и наставник бойскаутов.

– Я у них вожатый по компьютерным наукам, – смеется Стюарт.

Ральф отзывает Марианну в сторону.

– Оливер только что спросил меня о карте «Сэйнзбери». Что он имел в виду?

– Он назвал тебе номер моей карты?

– Да.

– Это его любимый трюк для публики.

– А я решил, что он намекает на ту автостоянку, где нас застукал.

– Оливер не умеет намекать, – говорит Марианна.

– Он сказал что-нибудь Джасперу?

– По-моему, нет.

– Слава богу… Как ты вообще, Марианна?

– Спасибо, хорошо. – Она смотрит мимо Ральфа на бойскаутов.

– Ну ладно, я пойду. Мне еще мороженое надо купить.

– Самое лучшее – в «Митчелле». Вверх по улице, потом направо.

– Спасибо, может, купить бойскаутам?

– Нет. Я уже пообещала им коктейль.

– Ладно, – говорит Ральф и удаляется.

Хелен и Кэрри присаживаются на скамью у реки, в тени большого дуба. Все зрители шоу уже разбрелись.

– В прошлую пятницу… – начинает Кэрри.

– Не нужно ничего объяснять, Кэрри.

– Но тебе же интересно, что произошло?

– Это не мое дело.

– Ну, может, и так, но я хочу, чтобы ты кое-что знала.

– Я ничего никому не говорила и не собираюсь рассказывать.

– Я знаю, что ты не скажешь, Хелен. Ты не сплетница, а писатель. Ты собираешь всю грязь, а потом используешь ее в своих романах.

Хелен бросает взгляд на Кэрри, словно пытаясь догадаться, к чему она клонит.

– Если ты об этом беспокоишься, то уверяю тебя…

– Нет, что ты, – улыбается Кэрри, – ты же сказала мне тогда в бассейне, что никогда не написала бы того, что расстроило бы твоих знакомых.

– Да уж.

– Но в тот раз я была не до конца откровенна с тобой. Я сказала, что доверяю Мессенджеру и знаю, что он не станет заигрывать с молодыми выпускницами, и это правда. Он слишком умен, чтобы попасться в эту ловушку. Я верю ему, но только в этом, а в остальном… Я точно знаю, что у него есть женщины на стороне.

– Откуда?

– Инстинктивно. Например, когда он требует секса сразу же после очередной поездки. Он пытается показать, что соскучился по мне. Это самый верный знак.

Хелен улыбается.

– Нужны более веские доказательства.

– И они есть. Иногда его сотрудники, с которыми он ездит на конференции, рассказывают о его похождениях своим коллегам или их женам. Потом это доходит до меня. Иногда я получаю анонимные письма. Возможно, их пишут сотрудники, которые ненавидят его, или женщины, которые ненавидят меня, или же те, кто ненавидит нас обоих. На самом деле, на кампусе слишком много зависти и злости. Когда недавно в «Частной жизни» намекнули, что Ральф – бабник, анонимные доброжелатели прислали мне несколько вырезок. А вдруг я ее не читала? Я даже обнаружила одну вырезку в моей кулинарной книге, куда ее, по-видимому, вложил какой-то добрый друг на одной из наших вечеринок.

– Какой ужас! – бормочет Хелен.

– Главное – никому не показывать вида, что ты расстроена или получила письмо. Не надо обращать на него внимания. Зачем доставлять им удовольствие?

– Порой это бывает сложно, – говорит Хелен.

– Однажды мне прислала письмо женщина, с которой он переспал в Австралии. Написала сама и даже назвала свое имя. Женщина утверждала, что ее использовали, и жаждала отмщения.

– Что же ты сделала?

– Порвала письмо.

– И не поссорилась с Ральфом?

– Какой смысл? Он не собирается меняться, а я не собираюсь с ним разводиться. Мы – хорошая команда. Он – прекрасный отец, и дети будут очень страдать, если мы разведемся.

– Не думаю, что смогла бы все это терпеть. Я уверена в этом, – говорит Хелен.

– Я сразу дала понять Ральфу, что не потерплю ничего подобного в собственном доме, включая университет, да и весь Челтнем. Я не говорила об этом напрямик, но он все понял. Потом мне показалось, что наше соглашение носит односторонний характер: почему у меня самой не могло быть никаких приключений? Все дело в том, что я не разъезжаю по заграницам, не встречаюсь с издателями и не мотаюсь в Лондон на съемки телепередач. Но вот на горизонте появился Ник. У нас оказалось много общего: история живописи, антиквариат, дизайн. Мне с ним хорошо. Он очень добрый и внимательный. Всегда предугадывает мои желания и исполняет их. Когда Ник захотел пойти дальше дружеских отношений, я спросила себя: «А почему бы и нет?» Мы встречаемся уже больше года, и ты первая нас застукала. И слава богу. Мы потеряли бдительность.

– А ты в курсе, что его называют «голубым»?

Кэрри смеется.

– Да, мы с Ником не раз смеялись над этим. Всё гадали, кто же начал распускать сплетни – сам он, разумеется, этим не занимался. Хотя и не собирается опровергать все эти бредни, Ральф в них верит, а нам это на руку… Нет, Ник не гей, хоть в молодости и не мог определиться с ориентацией. Знаешь, эти английские школы для мальчиков… Он любит, когда его шлепают. А в остальном – совершенно нормальный мужчина.

– Любит, когда шлепают? – У Хелен округляются глаза.

– Да, и знаешь, меня это тоже немного возбуждает. Приятно иногда занимать активную позицию, для разнообразия.

– Понятно, – говорит Хелен.

Кэрри смеется:

– Ты в шоке? Это же просто игра.

– Да нет, я не в шоке, просто… удивлена.

– А как же та сцена в «Глазе бури», с веревкой и масками?

– Ну, это же литература.

– Ты что, сама ни разу не пробовала?

Хелен качает головой.

– Попробуй как-нибудь. А вот и Мессенджер. Давай сменим тему.

Хелен озирается по сторонам, словно подыскивая подходящую тему. Замечает что-то желтое.

– Ой, смотрите, последняя утка!

Ральф подходит и раздает мороженое.

– Беру свои слова обратно. Нашел тут классное местечко, где продают домашнее.

– Как вкусно! – восхищается Кэрри, попробовав.

– Ты что-то сейчас сказала? – спрашивает Ральф.

– Одна утка отстала от всех.

Ральф оглядывается, замечает валяющуюся на земле ветку и, наклонившись над водой (Хелен держит его за пояс), подгоняет утку к берегу и вытаскивает ее из воды.

– Какой номер? – спрашивает Кэрри.

– Сорок восьмой, – отвечает Ральф.

– Мой, – говорит Хелен.

Когда Мессенджеры возвращаются к себе в Питтсвилл, их автоответчик высвечивает несколько полученных сообщений. Ральф нажимает кнопку воспроизведения, а Кэрри идет ставить чайник.

– Кэрри, это мама, – слышится голос матери Кэрри. Голос звучит так чисто и отчетливо, словно она звонит не из Калифорнии, а с другого конца Челтнема. – Плохие новости, отец болен. Говорят, сердечный приступ.

– О господи! – Кэрри с грохотом роняет чайник на стол. Подходит к Ральфу, чтобы прослушать все сообщения за день – от матери, сестры и зятя. В комнату вбегают дети с какими-то вопросами, но на них шикают, и они ждут в тишине, пока не закончатся сообщения. Дети мрачнеют, услышав, что дедушка в реанимации после серьезного сердечного приступа.

– Завтра же вылетаю, – говорит Кэрри, набирая номер сестры. Сестра и мать в больнице, и Кэрри разговаривает с зятем Гэри; тот сообщает, что после второго сердечного приступа отец в критическом состоянии. – Я постараюсь приехать как можно скорее, – говорит Кэрри и кладет трубку. Поворачивается к Ральфу: – Ты не мог бы заказать билеты на воскресенье, на вечер?

– Конечно, если ты собираешься ехать прямо в аэропорт. А нельзя ли подождать до завтрашнего утра? Может, все утрясется?

– Сделай это, хорошо?

– Я не смогу поехать с тобой. Мы всю эту неделю проводим собеседования с кандидатами на новую должность.

– Знаю. В любом случае тебе придется присматривать за детьми.

Ральф звонит в «Британские авиалинии» и заказывает для Кэрри билет бизнес-класса на самолет, вылетающий завтра из Хитроу в Лос-Анджелес.

Кэрри и Эмили на скорую руку готовят омлет с беконом.

Обед за кухонным столом. Хоуп первая нарушает молчание:

– Дедушка умрет?

– Нет, золотце, ешь, – говорит Кэрри.

– Может быть, – одновременно с Кэрри говорит Ральф.

Кэрри с негодованием смотрит на Ральфа.

– Какой смысл притворяться? – оправдывается он.

– А зачем кликать беду?

– Я не кличу беду. Но к такому исходу тоже надо быть готовыми.

– А что происходит с людьми, когда они умирают? – спрашивает Хоуп.

– Их хоронят, – говорит Саймон, – или сжигают.

– Саймон! – резко обрывает его Кэрри.

– Не будь придурком, Саймон, – говорит Эмили.

– Не смей так выражаться, – говорит Кэрри.

– Наш Сок совершенно прав, – замечает Ральф.

– Не во всем, – говорит Марк. – В Индии трупы кладут на крыши зданий, чтобы грифы обгладывали их кости.

– Круто! – восклицает Эмили.

– Это правда, папа? – спрашивает Хоуп.

– Нельзя ли сменить тему? – говорит Кэрри.

– Полагаю, что да, – отвечает Ральф своей дочери, – но это допускает только одна конкретная религия, а здесь или в Калифорнии это не разрешено, так что не беспокойся, котенок.

– В прошлой четверти умер дедушка Ширли Блейк, и миссис Хакетт сказала, что он попал в рай, – говорит Хоуп.

– Правильно, – говорит Кэрри.

– Нет, неправильно, – возражает Ральф. – Некоторые люди верят в это, но они ошибаются, котенок. Рая не существует. Хорошая идея, но абсолютный вымысел. Это просто сказка.

– Мессенджер, мне очень не нравится то, что ты говоришь. – Тон у Кэрри спокойный, ледяной.

– Так куда же попадет дедушка, когда он умрет? – спрашивает Хоуп.

– Да никуда, моя хорошая, его тело похоронят в земле или кремируют, как сказал Сок, но это будет уже не дедушка. Дедушка перестанет существовать и останется только в наших мыслях. Мы будем думать о нем, вспоминать все те хорошие вещи, которые он для нас сделал, подарки, которые он нам дарил, и истории, которые он нам рассказывал.

Кэрри встает и выходит из кухни, оставляя на столе недоеденный ужин. Ральф продолжает говорить как ни в чем не бывало, но дети притихли и чувствуют себя неловко. Он велит им помыть посуду и выходит из комнаты. Обнаруживает Кэрри в ее комнате, она разговаривает по телефону с «Британскими авиалиниями». В руках она держит бумажку с номером рейса и свою кредитную карточку. На кровати – чемодан, наполовину заполненный вещами.

– Что ты делаешь? – спрашивает Ральф.

Кэрри кладет трубку.

– Я заказала билет для Хоуп. Беру ее с собой. – Кэрри продолжает укладывать чемодан, бегая от кровати к гардеробу и обратно.

– Зачем?

– Как ты мог так говорить? Можно было подумать, что папа уже мертв.

– Мне показалось, что это подходящий случай объяснить Хоуп, что такое смерть. Когда дети задают такие вопросы, они хотят знать правду.

– Правду? Кто знает правду? Кто знает, что действительно происходит, когда мы умираем? Во всяком случае, ты, Мессенджер, этого не знаешь.

– Я точно знаю, что рая нет.

– Если ребенок хочет верить, зачем ему это запрещать? Потом это само собой пройдет, как молочные зубы. Зачем насильно их выдергивать?

– Я не собираюсь спорить с тобой, Кэрри…

– А чем мы, по-твоему, сейчас занимаемся?

– Ты просто расстроена, и это вполне понятно. Просто объясни мне, зачем тащить Хоуп в Калифорнию?

– Она всегда была сильно привязана к дедушке, а он – к ней. Ему это поможет.

– Ты собираешься повести младшего ребенка в реанимацию, чтобы она посмотрела на старика, у которого все тело утыкано капельницами? Да ты с ума сошла!

– Ну, и кто теперь хочет скрыть от нее правду? Твоя беда, Мессенджер, в том, что ты любишь факты только теоретически, абстрактно, но боишься их, когда они становятся реальностью.

– Она пропустит целую неделю занятий.

– Да что ты говоришь!.. Но если случится непоправимое, то пусть она лучше будет со мной, чем с тобой. Не думаю, что ты способен утешить ребенка в горе.

Ральф молчит, поджав губы.

– Хорошо, делай, как хочешь, – говорит он, – я отвезу вас в Хитроу утром.

– Не утруждай себя.

– До обеда у меня нет ничего важного.

– Я закажу машину с водителем. Так будет лучше. Меньше нервотрепки.

– Как знаешь. – Ральф пожимает плечами и выходит из комнаты.

26

Среда, 16 апреля, 21.05. Памятный день. Его нужно увековечить, и не только на диктофоне. Сейчас я дома, в своем кабинете, набираю прямо на компьютере. Дети разбежались по комнатам, делают уроки или смотрят телевизор (или то и другое вместе). Поведение подростков – лучшее доказательство параллельной работы сознания. Как-то раз зашел к Марку в спальню, а он смотрит футбол без звука, слушает «Оазис» в наушниках и одновременно пишет реферат на тему «Закон о торговле зерном». Но я все равно не решаюсь диктовать это вслух. Вдруг кто-нибудь тихонько поднимется по лестнице и случайно подслушает историю о том, как сегодня днем я трахнул одну из «выдающихся романисток современности». Так написано на обложке «Глаза бури», книжка принадлежит Кэрри, но сейчас лежит у меня на столе. «Роман написан в изысканном, эмоциональном и в то же время сдержанном стиле», как пишет «Спектейтор». Сегодня она была не очень-то сдержанной. У меня даже остались следы от укусов на левом плече. Только бы сошли до приезда Кэрри.

К счастью, она задержится по меньшей мере еще на неделю. Папаше Тёрлоу, кажется, полегчало, я думаю, выкарабкается, хотя может остаться инвалидом. Кэрри еще побудет там, присмотрит за отцом и поможет матери. Мне это на руку. Я рад, что старик не умер, иначе Кэрри стала бы бессознательно обвинять меня в его смерти, связывая ее с моими ответами на вопросы Хоуп за ужином, в воскресенье. Я не чувствую за собой никакой вины. Кэрри уехала в Хитроу на следующее утро, в здоровенном «даймлере» с водителем в темном костюме, а сама надела черное короткое пальто, словно на похороны. За завтраком сухо раздала нам практические распоряжения и, прощаясь, подставила мне для поцелуя щеку вместо губ. Хоуп, улавливая наши отрицательные вибрации, тоже казалась грустной, и я ее крепко обнял и попытался развеселить. Она махала мне с заднего сиденья, пока Кэрри не велела ей повернуть голову вперед.

Помню, по дороге в университет подумал про себя: теперь, когда Кэрри уехала, у меня есть идеальная возможность для флирта с Хелен Рид, и пожалел, что в прошлый раз повел себя неправильно, слишком рано и слишком грубо закинув удочку… потому она и не попалась на крючок. В Буртоне она была так привлекательна в обтягивающих джинсах, выгодно подчеркивавших ее попку, и в свитере, почти не скрывавшем форму груди. Она слегка поддразнивала меня своими высказываниями об «утиной гонке жизни» и о компьютерах-аутистах (впрочем, про компьютеры она верно подметила, ей это свойственно – бросать мимоходом меткие замечания, может, я использую где-нибудь эту фразу). У компьютеров, как и у аутистов, феноменальная память, но нет здравого смысла и эмоций, они не умеют лгать, не могут отличить правду от вымысла и т. д. Она действительно немного завела меня своими остротами, особенно когда привела ехидный выпад Даггерса в мой адрес: «мастер научной цитаты». При этом пристально смотрела мне в лицо, следя за реакцией, – но не злорадно, а скорее игриво. Наверное, ей очень легко со мной, а мне нравится, когда женщина, с которой я общаюсь, чувствует себя в некоторой опасности.

Так обстояли дела в понедельник утром: кошки не было, а мышку не интересовала моя игра. Придя в офис, я все же позвонил ей под вполне благовидным предлогом – сообщить об отце Кэрри. Она выразила соболезнования и спросила, как я справлюсь с семьей и домом без Кэрри. Я сказал, что горничная Эдна будет работать у нас дополнительные часы, а в холодильнике полно всякой еды. Она предложила зайти как-нибудь и приготовить ужин. Я сразу поймал ее на слове и попросил прийти в пятницу, а потом осторожно предложил пообедать в среду в столовой учительского корпуса. Как ни странно, она сразу же приняла приглашение и даже сказала: «А почему бы нам не сходить в паб? В прошлый раз еда была кошмарной». Я, конечно, согласился, стараясь не показывать, что у меня слюнки потекли от удовольствия.

Моей первой мыслью было заказать столик в «Голове короля» – уютном маленьком пабе недалеко от Подков, куда мы часто ходим по воскресеньям с Кэрри, когда ей лень готовить. Но мне не хотелось идти с Хелен туда, где меня хорошо знают. Поэтому я позвонил в один деревенский паб под названием «Наковальня» (близ Берфорда, там я был только раз, без Кэрри) и заказал столик в баре-ресторане. Насколько помню, этот паб слегка перегружен допотопным сельскохозяйственным инвентарем, которым увешаны все стены, но общее впечатление осталось приятным, к тому же там было не так уж много народу. Он включен в «Путеводитель по хорошим пабам», но найти его очень сложно, так что, полагаю, многие потенциальные посетители, потратив кучу времени на поиски, удовлетворяются своими местными пабами и барами.

Пришлось отменить несколько встреч со студентами – не потому, что я подозревал, чем закончится наше свидание, а потому, что не хотелось портить себе обед и спешить куда-то вечером, тем более что «Наковальня» почти в сорока минутах езды от кампуса. Хелен заикнулась насчет расстояния, но я ответил: надеюсь, сегодня ей не нужно никуда срочно бежать. «Вовсе нет», – сказал она. Тогда я сказал, что у меня вечер свободный. «У меня тоже», – призналась она, и эта банальная фраза вдруг приобрела второй смысл. Почти как в Праге, когда я сказал, что многим хотел бы заняться, а Людмила покраснела. Хелен не покраснела, я – тоже, но минуты две мы помолчали. У нас над головами выросли пузыри из комиксов. В моем было написано: «Неужели мне сегодня повезет? Вдруг она почему-то изменила свое решение?» Что было написано в ее пузыре, я не знал, но решил действовать осторожно: не хотелось спугнуть ее, как в прошлый раз. Поэтому я промолчал, и она сама нарушила тишину: «Какой чудный день! – Она высунулась из окна. – Обожаю весну!» Как неумело она попыталась заполнить паузу! Я мельком взглянул на нее. Красная блузка, шелковый платок на шее, светло-коричневый кардиган и брюки такого же цвета. Золотые серьги и брошь классической формы. Прекрасно выглядела. Она всегда одевается со вкусом, но в этот раз, похоже, приложила особые старания. Хороший знак!

«Наковальня» оказалась точно такой, какой я ее запомнил: белый кирпич и солома снаружи, а внутри – балки, стропила и предметы сельского обихода. Мы сели за уютный столик в углу. «Взгляни на эту косу на стене. Не слишком размахивай руками, а не то им придется переименовать свой паб в „Ампутантку“», – пошутил я, и она рассмеялась – слишком громко для такой плоской шутки. Еще один хороший знак. И третий хороший знак – когда мы не сговариваясь выбрали одинаковые блюда: маринованные мидии на первое и запеченную утиную грудку на второе. Я предложил взять бокал белого вина к мидиям и бутылку помероля к утке. Мидии были великолепны. «Обед гурманов», – заключила Хелен, с удовольствием потягивая вино.

Я сообщил ей последние новости о состоянии тестя. Она немного рассказала о своих родителях, которые показались мне парочкой старомодных пенсионеров, а потом спросила о моих. Я ответил, что они уже умерли, и она посочувствовала. Мне хотелось поскорее сменить тему, и, к счастью, мгновенно отыскалась другая.

Вчера ночью я пролистал «Глаз бури». Скучноватая история о женщине, которая постепенно впадает в депрессию, а потом выходит из нее, и о том, как это отражается на окружающих: ее муже, детях, родителях и друзьях. Депрессия проходит, когда они с мужем едут в Париж, где когда-то провели свой медовый месяц. Далее следует типичная франкофильская рапсодия о вновь открытых прелестях Парижа – кафе на бульварах, аромате чеснока и выпечки, шелесте автомобильных шин по брусчатке, о книжных лавочках на Левом берегу… и тому подобная дребедень. Но был один интересный эпизод о том, как в героине проснулся утраченный интерес к сексу, который был долгое время подавлен депрессией. Парочка останавливается в хорошем пятизвездочном отеле типа «Ритца». Муж героини, журналист, выходит по своим делам, а Анна (так ее зовут) нечаянно находит в своей шикарной черно-белой спальне загадочные предметы, вероятно, оставленные предыдущими постояльцами: две бархатные черные маски и длинную шелковую веревку. Она вынимает их и с замиранием сердца думает о том, что же с ними сделать. Выбросить? Положить обратно? В конце концов, показывает их мужу. Он смеется и отпускает непристойную шутку, но Анна замечает, что он возбуждается от вида этих штуковин. Перед сном он протягивает ей одну маску и просит надеть. Маска закрывает половину ее лица, и Анна разглядывает себя в зеркале: «Из зеркала сквозь отверстия для глаз на нее смотрела развратная незнакомка», – говорится в тексте. Анна снимает ночную рубашку и принимает различные позы, рассматривая себя в зеркале. Входит муж, тоже в маске, голый и с эрегированным пенисом. Они смотрят друг на друга, «игриво улыбаясь». Анна вынимает веревку из шкафа и, протягивая ему, просит связать ее. Здесь, как назло, глава кончается, но автор дает нам понять, что эти двое устраивают неслыханную оргию, в результате которой Анна становится новым человеком и, наконец, избавляется от своих страхов.

Когда я признался, что прочитал одну из ее книг, она нервно повела головой и сказала, что лучше бы я этого не делал. А потом продолжила:

– С другой стороны, меня удивляет, что ты сделал это только сейчас… Обычно, когда я с кем-нибудь знакомлюсь, у меня сразу же просят что-нибудь почитать, полагая, что я должна быть за это благодарна.

– Я откладывал чтение твоих книг, опасаясь, что они мне не понравятся.

– Что же заставило тебя передумать?

– Похоже, мы знаем друг друга уже достаточно хорошо, и это не повлияет на мое отношение к тебе.

– А что именно ты прочитал?

Я сказал ей, и она спросила, понравилось ли мне.

– Понравилось – не то слово. Если честно, это не мое… Раньше это называли «женской литературой». Хотя сейчас не разрешается так выражаться. Но мне понравилось. Ты хорошо поработала.

– О, благодарю вас, сэр! – сказала она, иронично склонив голову.

– Нет, в самом деле. Хорошо написано, особенно та сцена, в конце, когда они приехали в Париж.

Она смущенно засмеялась:

– Ты имеешь в виду постельную? Она нравится всем, кроме моих родителей.

Я спросил, имела ли сцена под собой реальную основу.

– Мессенджер! Ты меня разочаровываешь. Меня об этом все спрашивают!

Я извинился, чувствуя себя полным идиотом, но меня поразило, что она назвала меня Мессенджером. Не припоминаю, чтобы это случалось раньше. Так меня называют только домашние и самые чопорные коллеги, например, Даггерс. Мне показалось, что мы вышли на более интимный уровень. Не знаю, обратила ли она сама на это внимание. Поскольку я был за рулем, то наполнял ее бокал чаще своего, и она немного опьянела и разрумянилась.

– Париж и дорогой отель – из личного опыта, а маски и веревка выдуманы, – сказала она.

– Ты никогда не пробовала ничего подобного?

Она покачала головой.

– Попробуй как-нибудь, – сказал я.

– Один человек недавно сказал мне то же самое, – странно улыбнулась она.

– Тем более.

Она снова покачала головой:

– Я слишком стара для таких эскапад.

– Ерунда, – сказал я, – это единственный способ побороть старость. Поддерживать сексуальный огонь любой ценой, только бы не угас.