Текст книги "Думают…"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

8

Что значит быть длиннохвостой летучей мышью?

М*рт*н Эм*с

Мы висим почти целый день. Мы зависаем в пещерах, в разных щелях, под карнизами, на чердаках – везде, где тепло и темно. Пещеры – наше любимое место. Мы свисаем с потолка и гадим на пол, но нам кажется, будто мы свисаем с пола и гадим на потолок, потому что мы перевернуты вверх ногами. Гадить в перевернутом положении – целое искусство. Разлагающийся помет выделяет тепло. Ну, и воняет, конечно.

Когда стемнеет, мы вылетаем пожрать, в основном насекомых. Ловим их с помощью радаров и сжираем на лету. Пи-пи-пи-пи-пипипипи БАЦ! Круто! Летя вслепую, я могу за одну секунду сцапать сразу две мушки. Том Круз сдохнет от зависти.

Затем мы возвращаемся в пещеру и гадим на пол. Также мы гадим в полете, чтобы уменьшить вес. Можно сказать, гадить – основное занятие нашей жизни. Жрать насекомых и срать.

Секс у нас, признаться, не горяч. Мы трахаемся только шесть недель в году – и тут вся колония очень старается. Вообразите тысячи чуваков и чувих, что носятся по пещере, как сумасшедшие, и пытаются за каких-то вшивых шесть недель натрахаться на целый год. Можно серьезно подорвать здоровье.

Женщин интересует только одно – наша сперма. Они обладают гинекологической способностью сохранять ее в себе до тех пор, пока не захотят забеременеть. Потом они все сматываются в теплую детсадовскую пещеру и рожают. Туда разрешается входить только женщинам и детям. А мы продолжаем висеть и работать челюстями.

Я не против того, чтобы тетки присматривали за малышами. Но они часто вылетают пожрать и оставляют детей одних на детских площадках, а дети дерутся и барахтаются в груде дохлых насекомых и шелухи на полу пещеры. Иногда женщины подвешивают детей рядами на стены и к потолку, и бедные маленькие засранцы падают со своих жердочек на пол, а иногда пытаются взлететь, и поскольку их радары еще как следует не настроены, они частенько врезаются в стены или друг в друга. Уровень смертности наших младенцев постыдно высок.

Но если не подохнешь в детстве, будешь жить долго. При желании можно дожить и до десяти лет. Мне уже девять с половиной.

Что значит быть летучей мышью-вампиром?

Ирв*н У*лш

Мы с Гампсом подрулили к пещерке вместе, в аккурат перед рассветом. Скотти уже был там, свисал с потолка и жалел себя. Мне подфартило с одним горным волом, Гампс надыбал неслабый труп овцы с перегрызенной глоткой, лиса подрала, а Скотти нашел хрена лысого. И давай канючить.

– Там было полно коров, – ныл Скотти, – но они сразу просекали, в чем дело, и я не успевал зацепиться.

Зуб дам, что Гампс ему не поверил.

– Сцеди мне ништячок крови, Гампс, – просил Скотти. – Ты ж целую тонну у той овцы выдул!

– Отвали, Скотти, – сказал Гампс. – В прошлый раз ты зажал, когда я ничего не нашел.

– Задолбал, Гампс, все уже переварилось, пока я долетел.

– Слушай, засранец, – сказал Гампс, – ты и вчера прилетел не пустым. Просто зависал здесь и ждал, когда мы принесем крови.

– Ты не прав, Гампс, я всю ночь крылья драл, просто мне не свезло. – Скотти повернулся ко мне. – Дэнни-бой, дай крови, Христом-богом молю.

– И не мечтай, – сказал я.

– Ну дай, Дэнни-бой, меня уже ломает. В следующий раз вдвойне верну, бля буду!

Он трясся всем телом, хлопал крыльями, а челюсти клацали, как китайские палки для еды. Я пожалел его и харкнул ему в глотку. Он проглотил и рухнул на кучу старого дерьма со вздохом облегчения.

– Благослови тя Господь! Ты спас мне жизнь, Дэнни-бой, – сказал он.

– Где ж твоя техника, Скотти? Куда ты кусал тех коров? – спросил я.

– В шею, – ответил он.

– Дебил! – сказал я, подмигивая Гампсу. – Надо было кусать в жопу!

– В жопу? – удивился он.

– Там, где кончается шкура и начинается дырочка, есть очень нежное место, – сказал я. – Ты садишься между ягодиц и лижешь его в жопу, а он думает, что его ебет кто-то из своих. Потом ты осторожно вонзаешь зубки. Они это любят.

– Ха, ха, – заржал Скотти. – Так эти волы – педики!

– Так это любой дурак знает, – сказал Гампс. – Они все ВИЧем заражены.

– Чего? – Скотти снова затрясло. – Ты чё, хочешь сказать, у них кровь заразная?

– А думаешь, зачем я ее тебе в рот сблевал? – сказал я.

– Ах ты, засранец! Ты убил меня! – закричал он и начал клацать челюстями и мотать башкой, пытаясь срыгнуть кровь. Мы с Гампсом усирались со смеху.

– Ты, придурок, – говорит, наконец, Гампс. – Как эти волы могли быть пидорами, если им яйца отрезали?

Что значит быть летучей мышью?

С*лм*н Р*шд**

Что за вопрос, сэр? При всем уважении к вам осмелюсь спросить, что бы вы ответили, если бы я спросил у вас: «Что значит быть человеком?» Вы без сомнения ответили бы: «Все зависит от того, что ты за человек. Какой национальности и какого цвета кожи, к какому классу и к какой касте принадлежишь». То же самое относится к летучим мышам. Все мы разные. Есть мыши с короткими хвостами, есть с длинными (включая несколько разновидностей длиннохвостых), пятнистая мышь, бледная мышь, подковонос большой, ушан обыкновенный, мышь листоносая и мышь листоротая, лирнос, ночница водяная и вечерница рыжая, крылан, нетопырь, обыкновенный кожан, мышь-курильщик, разнообразные мыши-вампиры. У всех нас есть свои особенности и привычки.

Я, например, храмовая мышь. Я принадлежу к колонии, обитающей в храме Сурья-Дьюла в Конараке, на побережье Бенгальского залива. Как случилось, что сейчас я вишу на вешалке в туалете первого класса индийского авиалайнера? Это долгая история, связанная с чехлом от видеокамеры, снотворной таблеткой и сломанной рентгеновской установкой в аэропорту. Чехол лежал на ступенях возле одной из колонн Сурья-Дьюла в прошлую среду вечером – в то время суток, когда храмовые мыши вылетают из норок и трещин и рассекают теплый шелковый воздух в поисках вкусненьких мошек, хрустящих комаров, сочных плодовых мушек и других энтомологических деликатесов… Наступил Счастливый час для летучих мышей. Но мне даже в этот час не повезло. Знаете, что значит быть храмовой летучей мышью? Это ад кромешный, простите за выражение, сэр.

Мои друзья вполне довольны своим существованием, потому что они не знают, что они летучие мыши. Как вы уже догадались, я обладаю даром речи, в то время как мои братья и сестры обладают лишь даром писка. Более того, я обладаю памятью, а они – нет. Они не знают, что в своих предыдущих инкарнациях они были мужчинами и женщинами, и их опустили на этот низший уровень великой цепи перевоплощений за грехи, совершенные в прошлых жизнях. Но в результате какого-то случайного нарушения нормального процесса переселения душ, я вдруг обрел сознание и человеческий мозг в теле летучей мыши, и это усугубило мое наказание в миллионы раз.

Вопреки бытующим представлениям, должен сказать вам, сэр, мыши не полностью слепы: мы способны отличить день от ночи и расплывчатые очертания предметов, но нам недоступно все богатство цветов и форм мира. Впрочем, я могу воссоздать в памяти интерьер туалета: раковина из нержавеющей стали, изящное зеркало, отражающее цветные флакончики с лосьонами после бритья и одеколоном, бумажные чехлы для унитаза, предохраняющие ваши ягодицы от прямого контакта с толчком, – как раз сейчас вы, наверное, пользуетесь этим удобством. Нет, прошу вас, сэр, не стесняйтесь, ваши голые колени кажутся мне, с моим ограниченным зрением, лишь расплывчатыми бледными пятнами… А мое подробное описание этой кабинки объясняется только тем, что я когда-то часто летал в таких самолетах, когда работал кинопродюсером и разрывался между Голливудом и Болливудом. Я сидел развалясь в мягком кресле набоб-класса, обласканный улыбчивыми крутобедрыми стюардессами в сари, которые беспрестанно приносили мне то шампанское, то икру, то горячие полотенца. Самым прелестным и доверчивым девушкам я назначал свидания после посадки, завлекая их ролями в будущих фильмах, но не сообщая их названий: «Азиатские красотки – рабыни секса», «Киска Виндалу» или «Улов в плове». Да, я был продюсером порнофильмов, поставляемых на индийский рынок, – мальчишники в «Симла Пинкс», развлечения бомбейских бизнесменов, видеокассеты для угрюмых холостяков…. Там не было ничего ужасного – ни насилия, ни семяизвержений: обыкновенная имитация группового секса и немного мастурбации. Но ничто так не трогало моих клиентов, как хорошо воспитанная индианка, унижавшаяся подобным образом. Меня тоже это заводило, честно говоря (я был «практикующим» продюсером). Помню, как я вверг в пучину порока мою невинную горничную, заманив ее лестью, взятками и другими уловками. Теперь я страдаю за эти грехи. Вы, наверное, бывали в Сурья-Дьюле? Помните скульптуры? Незабываемое зрелище. К сожалению, в прошлой жизни мне так и не удалось туда ездить. Можете представить себе, как тяжело человеку с моими вкусами и воспитанием смотреть глазами летучей мыши на прекраснейший памятник эротической скульптуры!

Что значит быть слепой летучей мышью?

С*м**л Б*к**тт

Где? Когда? Почему? Пи-и-и. Я в темноте. Теперь я во тьме. Но так было не всегда. Бывали вспышки света и тени во тьме. Пи-и-и. Какой-то свет проникал через вход в пещеру. Когда он исчез, я понял, что пора покидать пещеру вместе с остальными и лететь во тьму. Пи-и-и. Теперь постоянно темно, непроницаемая темнота. Может, снаружи так же темно, как у меня в голове, – не знаю. Я знаю только (хотя «знаю» – неподходящее слово), что ничего не вижу. Могу чувствовать, обонять, слышать, но не видеть. Пи-и-и. Чувствую выступ, в который вцепился ногами, слышу писк, который то удаляется, то приближается, различаю отдельные звуки посреди непрерывного, отражающегося от стен писка других мышей. Пи-и-и. Чувствую запах аммиака, поднимающийся над полом, если это можно назвать полом. Возможно, я вишу над озером аммиака, хотя вряд ли, я ни разу не слышал всплесков, когда опорожнял мочевой пузырь. Но, может, озеро находится настолько низко, что звук не достигает моего слуха.

Ножными усиками я ощупываю кого-то рядом с собой. У него тоже есть ножные усики, он щекочет меня ими время от времени. Пи-и-и. Я сказал «он», но, возможно, это она, я не смогу понять, пока не залезу под сложенные крылья передней конечностью и не нащупаю там две дырочки или одну дырочку и стручок. Боюсь, что подобный поступок может быть неверно истолкован. Пи-и-и. Лучше уж оставаться в неведении. Неведение неприятно, но уверенность может оказаться еще хуже. Лучше уж быть неуверенным в том, что я слеп. Но как раз в этом-то я уверен, потому что полная тьма была не всегда. Пи-и-и. Когда-то существовали очертания, я в этом уверен. Темные очертания на более светлом фоне. Когда я был очень молод, моя мама брала меня с собой на охоту в своем мешочке. Пи-и-и. Я цеплялся за ее соски, когда она взлетала или устремлялась вниз, рассекая сумерки и ловя на лету насекомых, я помню формы предметов, посреди которых она летела, вверху и внизу. Теперь их больше нет, остались лишь прикосновения, ощущения и запахи. Я навсегда утратил эти очертания. Когда? Почему? Как? Пи-и-и.

9

– Довольно остроумные, – говорит Ральф. – Мне, конечно, трудно судить, потому что я мало читаю современную литературу. Времени нет. Но…

– Почитай романы Хелен, Мессенджер, – говорит Кэрри. – Они очень хороши.

– Я в этом уверен, – говорит Ральф, – и когда-нибудь восполню этот пробел.

– Лучше не надо, – говорит Хелен. – Но продолжайте.

– Я собирался сказать, все это безнадежно антропоморфные ответы.

– Антропо… что ты сказал? – спрашивает Саймон.

– Жжжж, – жужжит Марк, подражая зуммеру в телешоу. – Это означает «относиться к животным, словно к людям».

– Очень хорошо, Поло, – говорит Ральф. – Как зверушки в диснеевских мультиках, Сок.

– А что за вопрос был? – спрашивает Кэрри.

– «Что значит быть летучей мышью?» – ответила Хелен. – Это название одной философской статьи.

– Да, очень похоже, – говорит Кэрри.

– А другой философ недавно поставил вопрос так: «Что значит быть термостатом?» – говорит Ральф.

– Это значит – включаться и выключаться, – говорит Марк и вызывает всеобщий хохот.

– Хорошо, Поло, – говорит Ральф.

– Он шутит, этот философ? – интересуется Хелен.

– Нет, он абсолютно серьезен. Если сознание – процесс переработки информации, то любое устройство, так или иначе перерабатывающее информацию, можно назвать сознанием. В философии это называется «панпсихизмом». Сознание считается основным компонентом вселенной, подобно массе и энергии, сильной и слабой силам. Но меня на мякине не проведешь.

– Поясните, – говорит Хелен.

– От этой теории веет трансцендентализмом. Люди, которые много рассуждают об этом, обычно находятся под влиянием восточных религий.

– А почему вы не хотите, чтобы Мессенджер прочел ваши книги? – спрашивает Эмили с искренним удивлением в голосе.

Хелен немного смущена.

– Обычно, когда знакомые и друзья читают твои книги, их восприятие заведомо искажено. Если они вообще любят читать художественную прозу. – Она проворачивается к Ральфу. – Меня удивляет, что вы мало читаете, ведь вас интересует сознание. А все современные произведения посвящены этой теме…

– В молодости я немного читал. Первые главы «Улисса» замечательны. Но потом Джойс слишком увлекся стилистическими играми и всевозможными ребусами.

– А Вирджиния Вулф?

– Слишком манерная и поэтичная. Все ее герои ведут себя, как Вирджиния Вулф. Мне кажется, никто не превзошел Джойса в этом отношении, вы согласны со мной?

– Возможно, – ответила Хелен. – Правда, поток сознания уже вышел из моды.

– Я выхожу, с меня довольно, – говорит Кэрри.

– Чего довольно, джакузи или сознания?

– И того, и другого.

Беседа происходит в джакузи, в саду коттеджа Мессенджеров. Дом стоит на холме, и к нему пристроен деревянный балкон со ступеньками, ведущими в сад. Немного ниже расположена пристройка наподобие мезонина, посередине которой – небольшой бассейн-джакузи из красного дерева диаметром семь и глубиной пять футов. По его периметру тянется скамейка, на которой расположилась вся семья Мессенжеров и Хелен. Ральф и Кэрри сидят по-домашнему, тесно прижавшись друг к другу бедрами. Горячая вода пузырится у них между ногами, и клубы пара поднимаются в прохладный воздух. Постепенно темнеет. Ванну освещают только голубые фонарики, вмурованные в дно бассейна да толстые стеклянные трубки, прикрепленные к ступенькам и вдоль всей площадки.

Кэрри выходит из бассейна, опираясь о плечо Ральфа. Вода стекает по ее темному купальнику, бедрам и бледным тяжелым ногам. Она заворачивается в махровое полотенце и обувается в мягкие тапочки.

– Дети, пора вылезать, – говорит она.

– Ну, мам…

– Я сказала: всё. Выходите и помогите мне накрыть на стол.

Один за другим дети вылезают из джакузи и поднимаются по ступеням к дому. Эмили – самая последняя.

– Надо помочь маме, – вздыхает она.

– Мне тоже пора идти, – говорит Хелен, не двигаясь с места. – Я пришла к вам на ланч, а уже чай подают.

– Останьтесь, – говорит Ральф, – по-моему, вам здесь нравится.

– Просто блаженство! – отвечает Хелен, глядя в небо. – Лежать в горячей ванне, под звездами. С моей мамой случился бы припадок, если бы она меня здесь увидела. Она сказала бы: «Ты же околеешь!»

– Ну что вы! – успокаивает Ральф.

– А в Англии такие ванны можно купить?

– Да, но не из красного дерева. Мы выписали ее из Калифорнии за бешеные деньги, а насос поставили отечественный.

– Чудесное изобретение, – говорит Хелен, вытягивая ноги на поверхности воды. – Наверняка здесь есть термостат. Значит, и сознание?

– Самосознания нет. Джакузи не осознает, что ей хорошо, в отличие от нас.

– Я думала, самосознания не существует…

– Самосознание нельзя пощупать, но есть то, что мы называем личностью. Мы постоянно выдумываем это, так же как вы – свои истории.

– Значит, наша жизнь – выдуманная история?

– В каком-то смысле да. Мы включаем неиспользованные способности своего мозга и сочиняем истории о самих себе.

– Но мы же не можем придумать собственную жизнь, – возражает Хелен. – С нами происходят одни вещи и не происходят другие – но мы не способны за всем уследить. Вы не читали об этом несчастном французе с «синдромом заморозки»?

– Да, очень интересно.

– Ведь он же не мог предугадать такую кошмарную ситуацию.

– Но дал достойный отпор обстоятельствам. Его можно называть героем.

– Но не доказывает ли это существования духа или души?

– С какой стати?

– Ну, мужество человека, его стремление к общению…

– Да, все это великолепно… но перед нами всего-навсего мозг, обрабатывающий информацию. В этом нет ничего сверхъестественного. В «машине» нет никакого «духа».

– Дух – затасканное слово. Подразумевает нечто фантастическое и нереальное. Я верю не в духов, а в души.

– Бессмертные души?

– Не знаю, – говорит Хелен, болтая в воде ногой.

– Я еще могу согласиться со смертной душой. Этим словом можно назвать наше сознание. Однако Декарт верил в то, что у него есть душа, потому что он без труда мог представить свой мозг, существующий и мыслящий отдельно от тела. Ведь именно эту способность приписывают духам?

– Но разве этот француз, забыла как его зовут… Боби, не мыслил отдельно от тела? Ведь его тело было полностью парализовано.

– По-моему, он мог видеть одним глазом и слышать. И в любом случае мозг – часть тела.

Немного помолчав, Хелен говорит:

– Вы что-то говорили о способностях нашего мозга?

– Да, по своим размерам человеческий мозг превосходит мозг других животных, живущих на планете. Наша ДНК всего на один процент отличается от ДНК шимпанзе – наших ближайших сородичей, но наш мозг в три раза больше. Вероятно, это дало нашим предкам огромное преимущество в эволюционной цепи. Мы научились изготавливать оружие, общаться на вербальном уровне и решать проблемы, используя «программное обеспечение» своего ума, а не просто инстинктивно реагируя на раздражители. Мы пошли дальше четырех действий.

– Каких действий?

– Драться, есть, убегать и… спариваться.

– О… – Хелен смеется.

– Но большие размеры человеческого мозга не соответствуют нашим эволюционным преимуществам перед другими видами. Я называю это «свободным пространством». Первобытному человеку достался сверхсовременный компьютер, с помощью которого он решал простейшие задачи. Рано или поздно он начинает играть с ним и обнаруживает, что тот способен на большее. Подобную операцию мы проделали со своим мозгом. Мы создали язык. Стали размышлять о смысле собственного существования. Мы осознали себя как существо, наделенное прошлым и будущим, индивидуальной и коллективной историей. У нас появилась культура: религия, литература, искусство, закон… наука. Но самосознание обладает одним недостатком. Мы знаем о том, что умрем. Представьте себе, какой страшный шок пережил неандерталец или кроманьонец, когда вдруг понял, что в один прекрасный день он превратится в кусок мяса. Львы и тигры об этом не знают, макаки тоже. А мы знаем.

– Слоны тоже должны об этом знать. У них есть свои кладбища.

– Я думаю, это миф, – говорит Ральф. – Человек разумный – единственный вид в истории эволюции, осознающий то, что он смертен. Как же он, по-вашему, на это отреагировал? Придумал легенды, объясняющие, как он попал в этот мир и как отсюда уйдет. Изобрел религию, похоронные обряды, мифы о жизни после смерти и бессмертии души. С течением времени эти легенды становились все более изощренными. Но на определенном этапе развития (по эволюционным меркам, совсем недавно) возникла наука, которая поведала свою историю о том, как мы попали в этот мир, и эта история оказалась гораздо правдоподобнее и одержала победу над религией со счетом 6:1. Большинство мыслящих людей уже давно не верят в религию, но по старинке цепляются за некоторые утешительные понятия, например, «душа», «жизнь после смерти» и тому подобное.

– И это вас раздражает? – говорит Хелен. – То, что некоторые люди упорно продолжают верить в «духа в машине» вопреки всем философам и ученым, отрицающим это?

– Я бы не сказал, что это меня «раздражает», – говорит Ральф.

– Нет, раздражает. Такое впечатление, будто вы готовы стереть эту веру с лица земли, подобно инквизитору, стремящемуся покончить с ересью.

– Я просто считаю, что мы не должны путать мечты с реальностью, – говорит Ральф.

– Но вы же соглашаетесь с тем, что у каждого из нас есть свои личные, тайные мысли, известные только нам одним?

– Да.

– Вы допускаете, что даже сейчас мои ощущения от горячей воды и звезд над головой отличаются от ваших?

– Я понимаю, к чему вы клоните, – говорит Ральф. – Вы хотите сказать, что существует нечто, присущее только вам или только мне, – некое переживание, свойственное только мне или вам, которое невозможно объективно описать или объяснить. И его можно назвать нематериальным «я», или душой.

– Полагаю, что так оно есть.

– А я думаю, что это тоже механизм. Виртуальный механизм внутри биологического.

– Получается, что все – механизм?

– Все, что обрабатывает информацию.

– Жуткая идея!

Он пожимает плечами и улыбается:

– Мы – машины, запрограммированные культурой не верить в то, что мы машины.

Кэрри зовет сверху:

– Мессенджер! Вы что, собираетесь просидеть там всю ночь?

– Пора заканчивать, – говорит Хелен.

– Да, пожалуй.

Они выходят из бассейна и поднимаются по лестнице к дому. В том месте, где лампочка на перилах перегорела, Ральф останавливает ее и берет за руку.

– Хелен, – тихо говорит он и целует ее в губы.

Она не сопротивляется.