Текст книги "Изгнанники"
Автор книги: Дэвид Коу
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)
Печаль появилась в зеленых глазах женщины, и она покачала головой:
– Я хотела бы стать твоим другом оттого, что Старейшая рассказала мне, какая ты замечательная девочка. А еще я подумала, что тебе было бы приятно иметь друга, который понимает, что значит быть связанным с птицей.
Кайлин осеклась было, но тут же выпалила, глядя в сторону:
– Не надо мне никаких друзей! И вы мне тоже не нужны!
– Но я и не говорила, что нужна, – примирительным тоном ответила Сонель. – Я не сомневаюсь, что от Маркрана ты получаешь больше, чем от любого из людей. Но в том, чтобы иметь в друзьях мага, есть своя прелесть. Я могу многому тебя научить, – мягко закончила она, – не только Глазу Ястреба.
Одинокая слеза покатилась по щеке девочки, и она нетерпеливо смахнула ее. Кайлин не знала, почему плачет, и злилась, что Премудрая видит ее слезы.
– Вы научите меня всему, а я взамен вступлю в Орден, так?
– Никто не может принудить тебя к этому, Кайлин, – ответила Сонель. – Прежде, чем маг облачится в мантию, он должен принести клятву верности Законам Амарида, но сделать это нужно добровольно.
– Я никогда этого не сделаю!
– Я знаю.
Кайлин посмотрела на нее с подозрением.
– Линни сказала мне, – пояснила Премудрая. – Она сказала, что твое решение твердо. Если честно, то я тебя в чем-то понимаю.
– Я вам не верю, – пробормотала Кайлин, снова отводя глаза.
– Если бы ты познакомилась со мной поближе, дитя,– осадила ее Сонель, и в ее голосе появилась гневная нотка, – то вскоре поняла бы, что я никогда не лгу! – Кайлин промолчала, и Сонель продолжила через мгновение, уже совершенно спокойно: – Я не могу заставить тебя вступить в Орден, и даже пытаться не буду. Но я должна знать, насколько ты овладела Волшебной Силой, даже если ты не даешь на это согласие.
– И даже если я не состою в Ордене?
– Тем более если ты не состоишь в Ордене. Моя обязанность, как Премудрой, следить, чтобы Законы Амарида чтились и исполнялись.
Кайлин хотела возразить, но Сонель сурово взглянула на нее и жестом остановила:
– Мне безразлично, произнесешь ты клятву или нет. Я должна быть убеждена, что ты следуешь духу Законов, – и Линни поклялась мне в этом помочь. – Очевидно, Премудрая заметила, как удивилась Кайлин, потому что остановилась и, улыбнувшись, сказала: – Да, Кайлин, несмотря на наши разногласия, в этом мы с Линни едины. Речь идет о слишком важных вещах, чтобы позволить мелким ссорам мешать нам. И если мы решим, что ты нарушила один из законов Первого Мага, – предупредила она без улыбки и довольно холодно, – то мы заберем у тебя Маркрана и сделаем все возможное, чтобы ты и впредь не установила связь с птицей. Понятно?
Кайлин вдруг показалось, что кто-то ледяной рукой сдавил ей сердце и сжимает пальцы так, что кровь вот-вот остановится в жилах. Мы заберем у тебя Маркрана.Во рту у девочки пересохло, и она стояла, не сводя с Премудрой глаз. Скорее всего она уже нарушила все Законы Амарида, и теперь они могут забрать ее бесценного ястреба.
Сонель задумчиво наблюдала за ней.
– Ты знакома с Законами Амарида, Кайлин? – спросила она, будто прочитав ее мысли. – Ты знаешь, о чем в них говорится?
Кайлин вспыхнула и прошептала:
– Нет.
Она думала, что Премудрая разгневается, но женщина вместо этого улыбнулась:
– Не страшно. Они очень простые и в то же время очень мудрые. Я думаю, тебе несложно будет следовать им, даже если ты и не принесешь клятву. В них говорится только, что мы должны использовать свою силу, чтобы помогать людям, что мы никогда не должны ее использовать, чтобы стать выше тех, кто слабее нас. Мы не должны использовать силу друг против друга, и мы не должны причинять вред нашим птицам.
– Это все? – спросила Кайлин.
Сонель усмехнулась:
– Все. Это и есть Законы Амарида. Ты будешь им подчиняться?
Кайлин недоверчиво посмотрела на нее:
– Знаете, я не такая дура.
– Я не пытаюсь обманом заставить тебя произнести клятву, не думай, – успокоила ее Премудрая. – Давая клятву, маг вслух проговаривает все законы, слово в слово. Мне только нужно знать, сможешь ли ты жить в соответствии с этими правилами.
– Думаю, да, – помолчав, ответила Кайлин. – Я бы все равно не сделала ничего похожего.
Сонель, оценивая, посмотрела на нее:
– Я тоже так думаю.
Обе замолчали. Сонель смотрела в окно, на кружащийся за стеклом снег, а Кайлин на прогоревший камин, в котором осталась теперь только кучка красных углей и дымчато-серой золы. Время обеда уже давно прошло, и девочка почувствовала, как посасывает в пустом желудке. Она уже устала от этого разговора и хотела, чтобы Премудрая поскорее ушла.
– Что ты уже умеешь делать? – ни с того ни с сего спросила Сонель, снова взглянув на Кайлин.
Теперь запираться было бы смешно, похоже, Сонель это предусмотрела.
– Я могу вызывать огонь и менять форму деревяшек, – безразлично ответила Кайлин. – Если надо, могу залечить себе ранку.
Премудрая кивнула и снова посмотрела в окно.
– Хорошо, – произнесла она отрешенно, – это очень хорошо.
Снова настала тишина, и Сонель встала, зашуршав мантией.
– Теперь я пойду, – сказала она, подняла посох и направилась к двери. Взявшись за ручку, она вдруг остановилась. – Что бы ты ни думала, Кайлин, – начала она, снова посмотрев на девочку, – я бы хотела стать твоим другом.
Кайлин молча смотрела на нее. Лучше бы она ей не верила. Чуть помедлив, девочка кивнула.
Сонель улыбнулась, хотя глаза ее были печальны, и отворила дверь.
– Почему вы пришли сегодня? – неожиданно спросила Кайлин.
Премудрая растерялась.
– Старейшая уже давно знает о моих способностях, – продолжала Кайлин. – Почему вы не приходили раньше?
Женщина тихо стояла, не выпуская дверную ручку.
– Я боялась, – наконец вымолвила она.
Кайлин прищурилась:
– Боялись?
Сонель улыбнулась и прикрыла дверь.
– Да, Кайлин, – ответила она. – Я боялась встречи с тобой. Я знаю, что тебе пришлось пережить и какого ты мнения об Ордене. Отчасти поэтому я и боялась.
– Тогда почему вы вообще пришли?
Премудрая пожала плечами:
– Я тебе уже сказала, я обязана следить, как развиваются твои способности. – Она поколебалась. – И есть еще другие… причины, по которым я решила прийти сейчас.
– Чужеземцы? – прошептала Кайлин с неподдельным ужасом.
– Нет, – быстро ответила Сонель, энергично помотав головой. – Не нужно пугаться. Мы больше не позволим им застать нас врасплох. Это совсем другое. Тебе нечего бояться.
Однако голос у Премудрой был озабоченный, и Кайлин испугалась еще больше.
Сонель вздохнула.
– Я тебя напугала, – извиняющимся тоном произнесла она. – Правда, детка, ничего страшного не случилось. Просто внутренние дела Ордена, и все. – Она выдержала взгляд широко раскрытых глаз девочки. – Честное слово.
Поняв по ее тону и глазам, что женщина не лжет, Кайлин почувствовала облегчение.
Премудрая снова открыла дверь.
– Всего хорошего, Кайлин, – попрощалась она, тепло улыбнувшись. – Да хранит тебя Арик.
Кайлин не ответила, продолжая смотреть ей в лицо. Сонель отвела взгляд, на губах ее играла улыбка, но в глазах снова застыла печаль. Не сказав больше ни слова, она повернулась и вышла.
Кайлин долго сидела на том же месте, кутаясь в одеяло и наблюдая за спящим ястребом. Потом в желудке заурчало, девочка встала и, стряхнув одеяло, протянула руку и позвала Маркрана. Выйдя из комнаты и направляясь на кухню, она все размышляла о том, что беседа с Премудрой повернулась не так, как она себе представляла, но Кайлин была уверена, что Сонель тоже представляла себе этот разговор иначе. Неизвестно почему, девочке это было приятно.
В такие дни, когда ветер, как дикая собака, воет у дверей, а на оконные стекла, словно стремясь вломиться внутрь, налипают снег и лед, Эрланд особенно радовался, что у него теперь есть свой маленький дом. Несколько лет назад в подобный день он был бы вынужден искать приюта в какой-нибудь затхлой вонючей харчевне в какой-нибудь деревеньке или надеяться на прием радушных друзей. Но сегодня он наслаждался теплом своего собственного очага и в своей гостиной поливал и подрезал принесенные на зиму в дом цветы из своего личного сада. Три года тому назад жители Пайнхевена впервые предложили ему выстроить дом в знак признательности за его многолетнюю службу их деревне и Ястребиному лесу, но тогда он отказался. Их предложение привело его в замешательство, он побоялся, что, согласившись, нарушит Первый Закон Амарида. Но жители настаивали, уверяя, что добровольно хотят сделать ему подарок, побуждаемые дружбой и благодарностью.
Больше не сомневаясь в искренности предложения, Магистр признался себе, насколько оно привлекательно. Последние годы он стал уставать от бездомной жизни. В конце концов, он уже не молод, а настоящего дома у него не было уже лет тридцать. Поселившись же в нескольких милях от Пайнхевена, он не оставит этих славных людей, которым так долго служил. Эрланд видел, что происходило с теми Магистрами, что предпочли обосноваться в Амариде и отказались от активного служения: они становились ленивыми и безразличными и бесцельно доживали последние годы, не испытывая никакого интереса к жизни. Эрланд представлял свою старость иначе. Ему еще столько нужно было сделать! И в конце концов он сдался и разрешил поселянам выстроить дом для него.
Это было очень скромное жилье, но вполне приспособленное к его нуждам. Там была маленькая гостиная, небольшая столовая с очагом и очень удобная спальня. Дом был сработан из обтесанных бревен и утрамбованной глины, как и большинство домов в Пайнхевене. Труба сложена из кирпичей, а крыша крыта дранкой. Единственным отличием было обилие окон. Жители деревни прорубали одно-два на весь дом, а в доме Эрланда было по два в каждой комнате. Маг иногда думал, что таким образом они позаботились о своей безопасности, полагая, что так он сможет внимательнее наблюдать за окрестностями. Но, как бы то ни было, из-за множества окон дом не стал менее прочным. Он уже выдержал не одну жестокую бурю, а этой зимой ураганный ветер испытывал его каждый день. И тем не менее дом выстоял.
Парадокс, однако, заключался в том, что Эрланд, хоть и не намеревался прозябать в Амариде, вовсе не горел желанием провести в этом доме все отпущенные ему дни. Такой соблазн был, когда он только что въехал сюда. Он до сих пор помнит, как всю ночь ходил из комнаты в комнату и пытался привыкнуть к мысли, что это его последнее пристанище, что здесь он и умрет.
Вспомнив об этом, Эрланд усмехнулся и покачал головой, продолжая общипывать отцветшие цветки водосборов. Даже странно, что когда-то он мог поддаться подобной слезливой жалости к самому себе. Но тогда еще был жив Одинан, а теперь вожаком старых Магистров стал Эрланд, и, похоже, он единственный олицетворял собой голос разума в Палате Собраний, где все сейчас старались перекричать друг друга Тогда Эрланду и в голову не приходило, что единственная возможность не дать Бадену стать Премудрым и привести тем самым Орден и страну к сокрушительному столкновению с Лон-Сером – это самому возглавить Орден. Да, ни прозябание, ни тихая кончина в этом уютном доме никак не входили в его планы. Он умрет в Великом Зале, скорее всего в покоях Премудрых. А разве у него оставался какой-то выбор?
Но пока до этого было далеко, предстояло еще много сделать. К счастью, большая часть задуманного может подождать. Сонель – грамотный руководитель, но трусовата. Она не способна к решительным действиям. В противном случае она бы давно уже что-то предприняла. Зная, что Сонель и Баден были любовниками – удивительно, что никто этого не заметил при всей очевидности их взаимоотношений, – Эрланд был уверен, что Магистр воспользуется преимуществом и склонит Премудрую последовать его рекомендациям, изложенным в этом мерзком докладе. Однако, к чести Сонель, она на это не пошла. Конечно, Сонель поразила весь Орден, и Эрланда в том числе, своей перепиской с Советом Правителей Лон-Сера, но продолжить ведь она не решилась. Перед сумятицей последнего Собрания она явно спасовала и постаралась поскорее замять разногласия.
Зато, как считал Эрланд, неспособную к смелым и дерзким поступкам Сонель можно направить в нужное русло и заставить двигаться вперед мелкими шагами. Без сомнения, она решилась отправить это злополучное письмо в Лон-Сер благодаря влиянию Бадена. Но тогда не исключено, что Эрланд тоже сможет склонить ее к некоторым действиям. Магистр решил начать с Барама.
Эрланду казалось оскорблением памяти всех тех, кто погиб в Каэре и Вотерсбанде, то, что он еще жив. Каждым своим вздохом Барам умалял жертвы, принесенные Передуром, Джессамин и Ньяллем. Неужели Баден этого так и не понял? А ведь он и Джессамин были близкими друзьями. Да и у самого Бадена погибла птица у Отрога Фелана. И тем не менее он продолжал бороться за жизнь чужестранца, теряя собственные позиции в Ордене. Этого Эрланду было не понять.
Идея же возвращения Барама в Лон-Сер не просто оскорбительна, это уже святотатство. При одной мысли об этом Эрланд приходил в ярость. Он трупом ляжет, чтобы этого не произошло, даже доведет Орден до раскола, если будет необходимо. А все к тому и шло. На его памяти, маги не оказывались в более опасном положении.
И Эрланд решил ради уменьшения нависшей над ними угрозы любыми средствами добиться казни Барама Другого выхода у Ордена нет, а кроме того, это их общий долг. Одно простое решение, и они добьются многого: отомстят за нападение на их землю и смерть Магистров; вернут расположение и доверие народа; избавятся от угрозы распада Ордена. Старого Магистра удивляло, что такая очевидная и логичная мера до сих пор не принята Надо признать, Баден умел убеждать. Несмотря на то что на последнем Собрании его доводы на большинство не произвели впечатления, Сонель он все же сумел склонить на свою сторону. И когда маги уже были готовы проголосовать за смертный приговор Бараму, она вмешалась и, по праву Премудрой, проявила милосердие.
Но Эрланд тоже мог быть убедительным. К тому же он был твердо уверен, что выражал мнение большинства магов. Поэтому во время своего последнего путешествия в Амарид, предпринятого под предлогом представления официального ответа на доклад Бадена, Эрланд потихоньку начал склонять Сонель к своей точке зрения.
– Это не имеет ни малейшего отношения к нашим давним разногласиям с Баденом, – убеждал он ее, сидя в покоях Премудрой за чашечкой травяного чая.– Я даже признаю, что изначально ошибался и Баден не напрасно считал, что, сохранив чужестранцу жизнь, мы в чем-то выиграем. Однако те времена прошли, Сонель. Ты сама это понимаешь. Сейчас Барам – жернов у нас на шее. Пока он жив, народ не будет нам верить и конца раздорам между магами тоже не будет.
Эрланд вспоминал сейчас, стоя над розовым кустом в своем уютном теплом доме, выражение нерешительности и беспокойства, мелькнувшее на лице Премудрой. Правда, она быстро взяла себя в руки и сменила тему, не дав ему возможности продолжать. Однако позже, провожая его до тяжелых резных дверей Великого Зала, она вернулась к этому и сказала: «Я подумаю над твоими словами о Бараме. Не буду ничего обещать, но подумаю».
Однако лицо ее говорило гораздо больше. Эрланд понял, что теперь вопрос не в том, казнят ли Барама, вопрос – когда.
Наверное, этим летом, думал он, стараясь дотянуться до сухого цветка в самой середине куста. А может, и раньше, надо только еще пару раз наведаться в Амарид. Ему даже пришло на ум организовать пикеты у тюрьмы. Он глянул в окно на серое небо и летящий в стекло снег. Не сейчас, конечно, а весной. Подобные действия ускорят развязку. Если жители Амарида будут громко требовать смерти Барама, долго убеждать никого не придется. Да, пикеты – это блестящая мысль.
Садовым ножом он срезал мертвый цветок и порезал палец. Быстро отдернув руку, старый Магистр посмотрел на выступившую каплю крови. Пососав ранку, улыбнулся собственной неосмотрительности. Вот тебе урок, подумал он. Не отвлекайся от ближайшей задачи, неважно, подрезаешь цветы или сражаешься. Улыбка на его старом лице стала еще шире. Говорят, кровопускания иногда полезны.
13
Принимая во внимание все, что мы знаем о вторгшихся в нашу страну чужестранцах, и сведения, изложенные в предыдущих разделах, само собой напрашивается предположение, что Брагор-Наль населен исключительно ворами и убийцами. Однако, по словам Барама, такие, как он, изгои, а также начальники и Правители являются ничтожной частью населения. Подавляющее большинство жителей Брагор-Наля задействованы в сложнейшей системе производства и торговли, результатом функционирования которой и являются их необыкновенные достижения. Эти люди законопослушны, они ежедневно встают с рассветом и много работают, чтобы прокормить себя и свои семьи. В этом и во многих других отношениях, не столь, однако, очевидных, Лон-Сер мало чем отличается от Тобин-Сера. В то время как рядовое население Брагор-Наля в массе своей – честные мирные люди, находящиеся у власти – преступны, и именно это делает его столь опасным и чуждым нашей цивилизации.
Из восьмого раздела «Доклада Магистра Баденао допросах чужеземца Барама», представленногона рассмотрение 1014-го Собрания Ордена.Весна, 4625 год Богов.
– Пора, Хранитель, – тихо сказал худощавый парень, и Гвилим едва расслышал его слова из-за грохота машин и свиста ветра, бушевавшего в опорах виадука. Он огляделся, но ничего не увидел. С уверенностью можно было утверждать, что время ночное, поскольку Гвилим стоял на лестнице, ведущей из подземного перехода, и его голова слегка возвышалась над уровнем мостовой. Но он научился доверять людям из Сети, до сих пор сопровождавшим его, и поэтому не стал ни о чем спрашивать.
Худощавый парень перебежал на ту сторону широкой дороги, к ограде из металлических листов. Гвилим набрал побольше воздуха в грудь, поправил мешок за спиной, проверил чехол на камне, вышел из перехода и тоже побежал, низко пригнувшись к земле. Когда он оказался у забора, его провожатый уже раздвинул листы и получился узкий лаз – хотя скорее всего он всегда там был, только замаскированный. Бдительно глядя по сторонам, худощавый жестом велел Гвилиму лезть туда. Для Хранителя отверстие было узковато, а проводник пролез без труда и тут же снова загородил лаз листами.
Гвилима охватило то ощущение, которое, наверное, испытывают выходящие из тюрьмы, и он глубоко вдохнул ночной воздух. Вот он и за пределами Уэрелла-Наля. С того времени, как он пересек границу Наля у реки Глубокого Каньона и впервые встретился с членами Сети, прошло месяца полтора, но наконец-то этот участок пройден. Он двигался вперед пешком и на транспорте, над землей и под землей, иногда приходилось переодеваться, иногда – ехать в мешках, ящиках, наполовину наполненных жидкостью цистернах. Множество людей сопровождали и оберегали его, и никто из них не просил ничего взамен. А он ведь даже не знает их имен. Но таково основное правило Сети.
Как и наставлял его Кам, он пришел на указанное им место и снял тряпки с камня. Через пару минут к нему подошла красивая женщина с живыми глазами, но совершенно ничего не выражавшим лицом.
– Вам нужна помощь, Хранитель? – вежливо поинтересовалась она, не отрывая взгляда от сияющего коричневого кристалла.
– Да, благодарю, – ответил он. – Я…
– Никаких имен! – перебила она, строго посмотрев на него. – Мы будем обращаться к вам «Хранитель», а вы называйте нас братьями и сестрами. Так безопасней.
Гвилим кивнул и продолжил:
– Меня послал сюда… – он запнулся и сглотнул слюну, – один друг. Мне необходимо попасть в Брагор-Наль к началу весны. Туда должен прийти человек…
Она поднесла палец к губам и покачала головой:
– Это все, что мне нужно знать: Брагор-Наль, начало весны. Пошли, – позвала она, повернувшись и направляясь к проходу, которого Гвилим не заметил, – вас покормят и найдут вам ночлег.
С тех пор так и повелось. Один за другим они кормили его, оберегали, вели из одного пункта в другой, а там передавали следующему. Провожатых было так много, что вскоре он перестал различать их лица. Молодые и старые, светлокожие и смуглые, они мелькали в его жизни, как лица пассажиров в быстроходных повозках, проносившихся по улицам Наля. Он постоянно помнил только два лица – своего очередного проводника и молодой женщины, первой встретившей его у Глубокого Каньона. Но все эти люди, как и он, были гилдринами, а значит, в какой-то степени его родней. В этом, наверное, и было все дело.
– Сюда, Хранитель, – тихо позвал худощавый. Теперь его голос звучал уже не так напряженно.
Они шли по равнине с иссохшей землей, покрытой чахлым кустарником. Ночь была безлунной, но свет Наля отражался от висевшего над головой серого смога, так что вполне можно было разглядеть кусты и покрытые сухой травой кочки и лавировать между ними. Впереди сквозь туман и облака слабо вырисовывались голые скалы и покрытые снегом вершины Срединного хребта.
– Здесь мы в безопасности? – слегка задыхаясь, спросил Гвилим. Его проводник двигался вперед длинными уверенными шагами, и Гвилим едва поспевал за ним.
– В относительной, – ответил проводник. Из-за ветра его было плохо слышно. – Службу безопасности Уэрелла-Наля не слишком волнуют те, кто покидает его пределы. Их беспокоят входящие. Так что вряд ли они нам повстречаются.
– А как же ты вернешься назад?
Худощавый мрачно ухмыльнулся:
– Вернусь осторожно.
Гвилим вспомнил кредо Сети: чем меньше слов, тем лучше.
– Другое дело – брагорская Служба безопасности, – помолчав, продолжил его проводник. – Ее бдительность и рвение всему Лон-Серу известны. Им есть дело до всего, что происходит на границах Наля и внутри него. Поэтому будь осторожен. – Он говорил будничным тоном, но Гвилим уже хорошо понимал почему: сама жизнь людей из Сети зависела от того, насколько невозмутимо они выглядят и как хорошо умеют смешиваться с остальным населением. Они всегда помнили, что за ними могут наблюдать, поэтому не могли себе позволить оплошности, выдать себя голосом или взглядом. Даже будучи уверены, что лишних глаз и ушей нет, они говорили о конспиративных встречах и рейдах ПСБ так, как другие говорят о погоде.
– Я буду осторожен, – пообещал Гвилим, стараясь говорить так же непринужденно. – Спасибо.
Больше они не обменялись ни словом и примерно через час дошли до края равнины и стали медленно подниматься в гору. Низкорослый кустарник и трава сменились карликовыми соснами и можжевельником, земля стала неровной и каменистой. Никаких знаков и указателей не было, но проводник шел вперед уверенно, как по шоссе. Наконец они ступили на узенькую, но вполне заметную тропку, терявшуюся среди холмов. Гвилим снова почувствовал прилив гордости, как уже не раз было во время путешествия через Уэреллу. Эти смелые люди – тоже его народ, хоть его семья и друзья и остались в Даалмаре.
Проводник остановился:
– Дальше я пойти не могу, Хранитель. Тебе придется одному идти через горы. Прости.
– «Тебе ли просить прощения?» – с умилением подумал Гвилим. – Все в порядке, – с едва скрываемым волнением сказал он. – Вы все и так уже много сделали для меня… – Он тряхнул головой. Что бы он сейчас ни сказал, все равно никакими словами не выразить ему свою благодарность. Лучше последовать их примеру и промолчать.
– До первой вершины тропинка разветвляется трижды и еще дважды – на спуске к Брагор-Налю, – наставлял его проводник, пристально глядя Гвилиму в глаза, как будто надеялся впечатать слова в его память. – Всегда поворачивай налево. Это удлинит путь, но зато ты обойдешь стороной лагеря рудокопов на западе.
Гвилим кивнул.
– Отсюда и до реки по ту сторону гор, – продолжал худощавый, – можешь пользоваться камнем, чтобы освещать дорогу. Здесь нечего бояться. Но когда дойдешь до реки Трех Налей, надо быть осторожным.
– Понятно. А с кем я там встречусь?
– Они сами тебя найдут. Эта тропа обрывается у крутого поворота реки. Оттуда на юге уже виден Брагор-Наль. Там, у поворота, ты заметишь огромный трухлявый пень, его невозможно ни с чем спутать – все остальные по сравнению с ним крошечные. Рядом лежит куча камней. Положишь камень на середину пня и вернешься назад по тропинке на двести шагов. Кто-нибудь к тебе подойдет.
Гвилим снова кивнул. Больше и сказать-то нечего.
– Прощай, Хранитель, – сказал худощавый, потрепав Гвилима по плечу. – Храни тебя Арик.
– И тебя, – отозвался Гвилим.
Не сказав больше ни слова, проводник повернулся и тронул назад к Уэрелла-Налю. Гвилим посмотрел ему вслед, потом смотал с камня тряпку и пошел по тропинке, ведущей к холмам. Подъем был довольно крутым, а Гвилим устал и измучился за долгий день. Он шел меньше часа, потом остановился и сбросил мешок. Все взятые из дома вещи были целы, а люди из Сети дали ему с собой достаточно еды на следующий отрезок пути, так что со временем его груз легче ничуть не стал. Зато он окреп и привык нести за плечами тяжесть, но годов-то это ему не убавило.
Он распаковал одеяло и вытащил кое-что из припасов. Еда в Налях была непривычной и неаппетитной. В ней не было ни запаха, ни вкуса, хотя проводники настойчиво внушали ему, что она очень питательная. Все было упаковано в тонкую прозрачную пленку, где, как его заверяли, пища может сохраняться бесконечно долго. И все же он отдал бы что угодно за кусок твердого сыра или сушеного мяса, а еще лучше – за тарелку рагу из баранины, которое так хорошо готовила Герта.
Как всегда, воспоминание о ней отозвалось болью в сердце. Боль не была уже такой острой, как в самом начале. Сейчас она стала ноющей, словно клинок из груди вынули, а рана никак не хотела заживать. Она стала уже частью его существа, как неотступное напоминание о любви и той жизни, что осталась позади. Он цеплялся за нее, как за драгоценную память. Раз уж Герты нет рядом, он будет хранить верность страданию, пришедшему на смену любви и страсти.
Он откусил несколько кусочков и сунул еду обратно в мешок. Гвилим уж и припомнить не мог, когда в последний раз действительно хотел есть. Он просто чувствовал пустоту в желудке и забрасывал в него что-нибудь, но ни разу после ухода из дома не ел с удовольствием. И при этом он все время чувствовал себя измученным. Он просыпался уже усталым и с каждым часом утомлялся все больше. Но спал все равно плохо – по ночам ныло сердце. Ему часто снилась Герта – он вдруг случайно обнаружил, что может сознательно вызывать сны о ней. Чаще всего они разговаривали или прогуливались по лугу над их поселком. Иногда занимались любовью среди цветов и травы. Когда он просыпался утром, все было по-прежнему – одиночество, и боль, и такая усталость, что снова хотелось закрыть глаза. Все равно каждый день с наступлением ночи он снова мечтал увидеть ее во сне.
Гвилим лег и уставился в темноту. Даже здесь, в предгорьях, смог Наля закрывал звезды. Была видна только рука Арика над западным горизонтом, и все. Ну и ладно, нужно поспать. Идти еще долго, а времени оставалось все меньше. Он закрыл глаза, гадая, увидит ли во сне Герту.
Но когда он наконец забылся, ему приснился совсем другой сон. Он стоял на оживленной улице, среди тысяч спешащих мимо незнакомых людей. Посохом раздвигая толпу, он медленно шел вперед. Улица была широкой, а тротуары покрыты голубыми и золотистыми плитами. Сколько видел глаз, вдоль улицы вытянулись ряды огромных, покрытых яркой молодой зеленью деревьев, а вдалеке блестели на солнце небоскребы в центре Уэрел-лы.
Сначала его никто не замечал. Никто не смотрел ему в лицо, никто не обращался к нему, хотя воздух вокруг гудел от разговоров, как от мух в летнюю жару. Но потом вдруг все остановились и уставились на него. А Гвилим, словно ждал этого момента, высоко вскинул посох и с размаху воткнул его в землю.
Почему-то он легко вошел в тротуар, а камень внезапно изменил свой цвет с коричневого на алый. Больше ничего не произошло, только посох, слегка наклонившись, все еще немного дрожал от толчка. Но что совершенно невероятно, Гвилим развернулся и пошел прочь, оставив на улице Наля посох, принадлежавший его отцу и деду и всем Хранителям, бывшим до него.
Он проснулся, весь дрожа, еще и оттого, что под влажную от пота одежду немилосердно задувал ветер. Он завернулся в плащ, но теплее не стало. Тогда он сел и, достав из сумки сухую рубашку, быстро переоделся. Гвилим подумал даже развести костер, но ему было лень. Вместо этого он снова лег и свернулся клубком, рассеянно глядя на мерцающий рядом с ним на земле камень.
С той самой ночи в родном поселке видения больше не посещали его. По крайней мере, он мог успокоиться, что этот странный тревожный сон не был пророческим. К нему, как перед каждым видением, не пришли родители, не протянули ему посох. «Это просто сон, и все»,– уговаривал он себя.
Потому что во всем остальном сон был похож на прозрение. Образы были столь же ярки, он так же чувствовал себя опустошенным духовно и физически. К тому же в глубине души Гвилиму казалось, что сон этот сбудется.
Но это невозможно. Не может быть, чтобы посох вошел в тротуар, как в масло. Не может быть, чтобы от этого камень изменил свой цвет, как будто гилдрин взял его в руки. Не может быть, чтобы Гвилим ушел, оставив на улице, словно кучу мусора, самую дорогую реликвию его предков. Понять этого он не мог, а тем более представить, что это сбудется.
Он тряхнул головой, обескураженный неоднозначностью сна и собственной неспособностью растолковать его. «Я же Хранитель Камня, – с досадой подумал он. – Должен же я уметь растолковать собственные видения».
И тут внутри себя он услышал голос отца. Может, и так, – произнес он, – но ты вдали от дома; вдали от своей постели, своей женщины, народа, который не дает тебе забыть, кто ты на самом деле. Твой дар в такой же степени связан с ними, как и с тобой самим.
Лежа на холодной земле и чувствуя, как ветер бьет об него, как вода о камень, Гвилим тоскливо улыбнулся. По крайней мере, он еще способен распознать истину, когда ее слышит. Глядя на туман и тусклые звезды, он подавил очередной приступ тоски по дому и подумал о том, где сейчас может быть чародей с соломенными волосами. Может, уже в Брагор-Нале? Интересно, остались ли у него в Тобин-Сере жена и дети, или его выбрали для этого путешествия оттого, что он одинок?
– Ты хоть понимаешь, чем я пожертвовал ради тебя? – громко спросил Гвилим, как будто незнакомец мог его слышать.
На дереве рядом засвистела птичка, и откуда-то издалека ухнула сова.
Ты делаешь это не ради него, – уточнил внутренний голос. – И не ради себя. Неплохо бы это запомнить.
Гвилим нахмурился. Его отец всегда был раздражающе проницателен.
Спать уже не хотелось, сон теперь был не ближе, чем Даалмар. Приняв решение, Гвилим поднялся, скатал одеяло и надел на плечи мешок. Раз спать он точно не будет, нечего лежать тут без толку. Затянутое дымкой небо еще отражало свет Наля, и камень хорошо освещал тропинку. К тому же на ходу он сможет получше обдумать свой сон. И по крайней мере, в это утро ему не придется проснуться в тоске и одиночестве.