Текст книги "Дьявол и Шерлок Холмс. Как совершаются преступления"

Автор книги: Дэвид Гранн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Да и сам Конан Дойль все дальше отходил от здравого смысла. Один из коллег Грина, Дэниэль Стэшовер, тоже член «Отряда уголовной полиции Бейкер-стрит», в изданной в 1999 году книге «Рассказчик: Жизнь Артура Конан Дойля» поведал о том, что создатель Холмса уверовал в духов. Конан Дойль начал посещать медиумические сеансы и письменно общаться с покойниками. На одном таком сеансе Конан Дойль, некогда называвший веру в посмертное существование «иллюзией», заявил вдруг, что его покойный младший брат связался с ним и сказал: «Как прекрасно, что мы можем общаться таким образом».

Однажды во время сеанса Конан Дойль услышал голос. Эту сцену он детально передает в письме другу:

Я спросил: «Это ты, мальчик?» Напряженным шепотом и до боли знакомым мне голосом он откликнулся: «Отец! – и после паузы добавил: – Прости меня». Я ответил: «Тебе не за что просить прощения. Ты был лучшим сыном, о каком только можно мечтать». Тут мне на голову легла чья-то сильная рука, и я почувствовал, что меня поцеловали чуть выше лба. «Счастлив ли ты?» – крикнул я. И снова пауза, а потом, очень ласково: «Я вполне счастлив».

Творец Шерлока Холмса превратился в спирита. Но мало того: он видел уже не только покойных родственников, но и фей. Он принял за чистую монету фотографии, сделанные в 1917 году двумя девочками, которые якобы встречались с этими фантастическими созданиями, и не отступился, даже когда одна из них призналась, что это розыгрыш:

– Как мог кто-то отнестись к этому серьезно?

Однако Конан Дойль принял розыгрыш всерьез и даже опубликовал книгу «Пришествие фей». Он открыл в Лондоне магазин спиритуалистической литературы и сообщил друзьям, что, согласно полученной им информации, близится конец света. «Полагаю, что я более кого-либо другого вправе именовать себя Шерлоком Холмсом, и я заявляю, что все доказательства говорят о том, что спиритизм – реальность», – провозгласил он. Уже в 1918 году передовица в «Санди экспресс» вопрошала: «Не сошел ли Конан Дойль с ума?»

Дойдя до этого момента в биографии Конан Дойля, Грин почувствовал необходимость как-то оправдать своего любимого писателя. В одной из статей он писал: «Трудно понять, как человек, всегда превыше всего ставивший здравый смысл и рациональный подход ко всем вопросам, начал вдруг запираться в темных комнатах и следить за выделением эктоплазмы». Грин реагировал столь эмоционально, будто любимый писатель подвел или даже предал его.

– Ричард не прощал Конан Дойлю увлечения спиритизмом, – подтвердил Эдвардс. – Он считал это глупостью.

Друг Грина Диксон Смит добавил:

– Это все Конан Дойль. Грин отдал ему и свой разум, и свою душу.

Дом Грина заполнялся все большим количеством предметов, относящихся к Конан Дойлю: появились давно забытые пропагандистские брошюры и речи о спиритизме, утерянная история англо-бурской войны, неизвестные прежде эссе о фотографии.

– Однажды я натолкнулся на «Дуэт со случайным хором», – рассказал мне Гибсон. – Роскошная книга в красном переплете. Я показал ее Ричарду, и тот разволновался: «Боже, это же сигнальный экземпляр!»

Когда Грин раздобыл один из очень немногих уцелевших альманахов Битона за 1887 год («Битонс Кристмас»), где впервые был опубликован «Этюд в багровых тонах» (издание стоило сто тридцать тысяч долларов), он послал другу короткую ликующую открытку: «Наконец-то!»

Грину важно было обладать вещами, к которым прикасался Конан Дойль, будь то перочинные ножи, ручки или очки.

– Дни и ночи он посвящал своей коллекции, – сказал мне его брат Скайрард. – И я не преувеличиваю, когда говорю о ночах.

Все стены своего жилища Грин увешал семейными фотографиями Конан Дойля, он даже раздобыл кусок обоев из дома, в котором жил создатель Шерлока Холмса.

– Состояние Ричарда без преувеличения можно назвать манией, – говорит его друг Николас Утечин, издатель «Журнала Шерлока Холмса».

– Эта страсть питает самое себя, и я не могу остановиться, – признавался Грин в интервью журналу библиофилов в 1999 году. – У меня около сорока тысяч книг, – сообщил Грин в том же интервью. – А еще фотографии, картины, бумаги и прочие мелочи. Кажется, будто много, но чем больше набирается, тем больше не хватает.

Но то, чего ему больше всего не хватало, оставалось вне досягаемости: архив Конан Дойля. Джин умерла в 1997 году, ее бумаги так и не попали в Британскую библиотеку, и Грин занервничал. И раньше его порой заносило, но теперь его домыслы по поводу Конан Дойля сделались уж вовсе безответственными.

В 2002 году, к ужасу всех поклонников Дойля, Грин опубликовал заявление: он, мол, располагает доказательствами того, что роман Конан Дойля с его будущей второй женой, изящной и хрупкой Джин Лекки, начался еще до того, как первая жена, Луиза, умерла от туберкулеза в 1906 году. Сам Конан Дойль не отрицал, что полюбил Лекки в пору затяжной и безнадежной болезни своей супруги, но при этом утверждал: «Я сражался с искушением и победил». В духе викторианских понятий о приличии он, как правило, приводил на встречи с Лекки так называемых дуэний. Грин использовал в качестве основной улики тот факт, что в день всеобщей переписи в 1901 году Конан Дойль находился в гостинице «Эшдон Форест» в Восточном Суссексе и в том же отеле переписчики застали Джин Лекки. «Трудно было выбрать более неудачный день для тайного свидания», – ехидничал Грин. Однако он не заметил другой существенный факт, отмеченный в той же переписи: вместе с Конан Дойлем в гостинице проживала его мать, очевидно и выполнявшая в данном случае роль «дуэньи».

Позднее в письме в «Журнал Шерлока Холмса» Грин вынужден был извиняться: «Я допустил серьезнейшую ошибку, выстроив теорию без достаточных данных».

И все же Конан Дойль раздражал его, как некогда самого Конан Дойля раздражал Шерлок Холмс. В одной из бесед с Эдвардсом Грин заклеймил Конан Дойля как «неоригинального» автора и даже «плагиатора». В разговоре с другим приятелем Грин подвел итоги: «Я потратил всю свою жизнь на второстепенного писателя».

– Он устал дожидаться, пока наследники придут к какому-нибудь соглашению, – рассуждает Смит. – Архив оставался недоступным, и Грин злился не на детей Конан Дойля, а на него самого.

В марте, примчавшись к Кристи после объявления об аукционе, Грин убедился: богатство архива даже превосходит его ожидания. Там имелись и фрагменты первой «книги» Конан Дойля, написанной в возрасте шести лет; иллюстрированный дневник экспедиции на китобое в 80-х годах XIX века (закончивший медицинский факультет Конан Дойль был принят в команду на должность судового врача); письмо отца Конан Дойля (он попадет в сумасшедший дом и будет там рисовать фей, удивительно похожих на тех, чье существование с таким энтузиазмом отстаивал позже его сын); там имелся и коричневый конверт с именем погибшего сына и знаком креста; рукопись первого, неопубликованного романа; письмо брату, из которого вроде бы следовало, что Грин угадал: у Конан Дойля был-таки роман с Лекки.

Джейн Флауэр, помогавшая в подготовке бумаг для Кристи, заявила репортерам:

– Весь этот материал оставался до сих пор недоступным, и потому не существует полноценной биографии Конан Дойля.

А Грин, вернувшись с аукциона домой, ломал голову над новой загадкой: почему всплывшие на миг драгоценные материалы вновь уходят в частные руки? Родные Грина знали, что он педантично заносит в компьютер все данные, которые, по его мнению, могли бы доказать, что эти бумаги по закону должны стать собственностью Британской библиотеки. Грин засиживался по ночам, порой обходился вовсе без сна, однако ему так и не удалось ничего доказать.

Он стал погружаться в мир фантазий и даже кошмаров. Однажды он самому себе напечатал крупными буквами приказ: «Придерживайся фактов!» Сестре он признавался, что мир сделался «кафкианским».

За несколько часов до смерти Грин позвонил своему другу Утечину и попросил его разыскать запись старого интервью на радио Би-би-си, в котором, как казалось Грину, один из наследников Конан Дойля заявлял, что необходимо передать архив Британской библиотеке. Утечин разыскал эту запись, однако подобное заявление в ней отсутствовало. Грин едва не рехнулся: он обвинил старого друга в заговоре, сравнил его чуть ли не с Мориарти. Наконец Утечин повесил трубку со словами: «Ричард, ты сходишь с ума!»

Как-то днем в моем гостиничном номере в отеле зазвонил телефон.

– Нам нужно поговорить, – с ходу заявил Джон Гибсон. – Приеду следующим же поездом. – И добавил: – У меня есть гипотеза.

Он явился ко мне в номер с какими-то клочками бумаги, на которых делал свои заметки, сел и объявил:

– Думаю, это все же самоубийство.

Он заново изложил всю собранную информацию, в том числе и ту, которой я делился с ним в ходе моего собственного расследования, и теперь утверждал: все факты указывают на то, что в последние дни своей жизни его друг лишился рассудка. Мало того что никаких следов взлома в жилище Грина не обнаружено, – самым красноречивым фактом была валявшаяся рядом с телом деревянная ложка.

– Он использовал ее, чтобы затянуть шнурок, так же, как затягивают, поворачивая, кровоостанавливающий жгут, – сказал Гибсон. – Зачем убийце ложка? Он справился бы и голыми руками. Мне кажется, – продолжал Гибсон, – что все в жизни Грина пошло не так, как он мечтал, и эта распродажа у Кристи стала последней каплей.

Он еще раз нервно пересмотрел свои заметки, близко поднося их к глазам: без лупы ему трудно было разбирать собственный почерк.

– Это еще не все, – добавил он. – Думаю, он хотел обставить свою смерть как убийство.

Он помолчал, ожидая, как я отреагирую на его слова, затем продолжал:

– Вот почему он не оставил предсмертную записку. Вот почему стер свой голос на автоответчике, послал сестре записку с тремя телефонными номерами и выдумал американца, который якобы его преследовал. Он несколько дней, а то и недель планировал это, создавал, так сказать, базу, подбрасывая нам ложные улики.

Я подумал, что в детективах обычно бывает как раз наоборот – убийство выдают за самоубийство. «Это не самоубийство, мистер Лэннер. Это тщательно продуманное и хладнокровно совершенное убийство», [7]7
  Пер. Д. Жукова.


[Закрыть] – заявляет Холмс в «Постоянном пациенте».

Но есть исключение из этого правила: в одном из последних рассказов Конан Дойля, в «Загадке Торского моста» – об этом рассказе Грин тоже писал как-то, – женщина найдена мертвой на мосту. Застрелена в голову, почти в упор. Все улики указывают на единственную подозреваемую – гувернантку, с которой флиртовал муж убитой. Но Холмс сумел доказать, что жену никто не убивал, что она сама, из ревности и ненависти к мужу, покончила с собой и обставила самоубийство так, чтобы погубить виновницу своего несчастья. По психологически точной мотивации преступления это один из самых глубоких рассказов Конан Дойля. Вот как гувернантка рассказывает Холмсу о последнем разговоре с хозяйкой: «Когда я подходила к мосту, она ждала меня. Только теперь я почувствовала, как бедняжка ненавидит меня. Она словно обезумела. Да, я думаю, что она действительно была сумасшедшая, но притом чрезвычайно коварная и хитрая». [8]8
  Пер. А. Бершадского.


[Закрыть]

Неужели, подумал я, Грин впал в такую ярость из-за утраты архива, что решился на самоубийство да еще подставил при этом американского коллегу, которого считал виновником своей ссоры с Джин Конан Дойль?

Версия Гибсона казалась невероятной, однако она была наименее «невозможной» из всех, что мы могли изобрести. Я рассказал Гибсону о новых уликах, какие мне удалось добыть: о том, как за несколько дней до смерти Грин звонил журналисту и предупреждал, что с ним «что-то» может случиться; о персонаже Шерлокианы, подручном Мориарти, который всегда использовал как метод убийства «гарроту»; о заявлении, сделанном на предварительном следствии сестрой Грина: переданная братом записка с тремя телефонными номерами казалась ей «завязкой трагедии».

Гибсон слушал меня, и его лицо становилось все бледнее.

– Вот видите! – воскликнул он наконец. – Грин инсценировал свою смерть. Создал идеальную загадку.

Перед отъездом в Америку я навестил сестру Грина Присциллу Уэст. Она жила под Оксфордом в трехэтажном здании XVIII века, с огороженным стеной садом. Присцилла показалась мне привлекательной женщиной, с милым округлым лицом, длинными волнистыми темными волосами, в небольших овальных очках. Спокойно и сдержанно она пригласила меня войти, спросив:

– Вы предпочитаете гостиную или кухню?

Так как я несколько замялся, она провела меня в гостиную, обставленную старинной мебелью; на полках стояли детские книги, автором которых был ее отец. Я сказал, что хочу написать о жизни и смерти ее брата, напомнив основной момент: американец сказал мне, что не существует исчерпывающей биографии, а сам Грин явно не откровенничал.

– Ричард действительно был скрытен, – подтвердила его сестра. – Кое о чем мы узнали только после его смерти.

В результате расследования родные Грина и большинство его друзей впервые, например, узнали о том, что годы тому назад у него был роман с Лоренсом Кином, бывшем чуть ли не вдвое моложе его. Семья вообще ничего не знала о сексуальной стороне жизни Грина. «Он никогда не говорил об этом», – сказала сестра. От Присциллы я узнал и другие неожиданные для меня подробности: о том, что Грин ездил на Тибет, что попытался когда-то написать роман, но бросил эту затею.

Я все пытался представить себе его живым, в очках, с пластиковым пакетом в руке, с сардонической усмешкой на губах, но сестра видела распростертое на постели тело брата и не могла уйти от этого воспоминания. Несколько раз она повторила: «Как бы я хотела…» – и каждый раз обрывала себя на полуслове, так и не сказав, чего бы она хотела. Она вручила мне копии речей, которые друзья Грина произнесли на поминальной службе 22 мая, в день рождения Конан Дойля. На обороте программы было записано несколько цитат из различных рассказов о Шерлоке Холмсе.

Присцилла поднялась, чтобы приготовить чай, а вернувшись к столу, сказала, что ее брат завещал свои книги библиотеке города Портсмут, поскольку именно в тех местах Конан Дойль написал два первых рассказа о Холмсе. Грин хотел, чтобы другие ученые имели доступ к его собранию. Коллекция был столь велика, что ее перевозили в течение двух недель, заказав для этого дюжину грузовиков. По некоторым оценкам, стоила она несколько миллионов долларов – то есть намного дороже той цены, по которой продавался столь ценный, по мнению Грина, архив.

– Он не хотел, чтобы человеческая жадность помешала исследователям. Он боролся с этим при жизни, боролся даже самой своей смертью, – сказала Присцилла Уэст.

Совсем недавно выяснилась одна подробность насчет архива – об этом я услышал от Присциллы, а ее брат вовсе не успел этого узнать: перед смертью Джин Конан Дойль, у которой обнаружили рак, разделила архив между собой и тремя наследниками своей невестки Анны Конан Дойль. В результате на аукцион попали бумаги, доставшиеся трем наследникам, а не та ее часть, которую Джин завещала библиотеке. Так что хотя некоторые все равно оспаривали законность аукциона, Британская библиотека смирилась с этим разделом.

Таким образом, важнейшие бумаги Джин передала не в частные руки, а завещала библиотеке; сверх того, на аукционе 19 мая Британская библиотека скупила многие из выставленных на продажу материалов. Если бы Грин это знал!

– Ужас в том, – сокрушался потом Гибсон, – что у Ричарда как раз появился шанс написать биографию, о которой он мечтал. Он получил бы доступ ко всем необходимым материалам, если бы только он еще чуть-чуть подождал.

Но два вопроса все же оставались без ответа. Каким образом, спросил я Присциллу Уэст, на автоответчике ее брата оказался голос американца? Она с сожалением ответила, что это не такая уж загадка. Телефон был куплен в Соединенных Штатах, и в нем изначально имелась стандартная запись; когда Ричард стер свой голос, автоматически стала звучать эта запись с американским акцентом.

Тогда я спросил о телефонных номерах, которые Ричард передал сестре. Присцилла только головой покачала: от них, сказала она, не было никакой пользы. Два телефона принадлежали журналистам, с которыми незадолго до смерти беседовал ее брат, третий – кому-то из служащих аукциона Кристи.

И наконец, я решился спросить, что она сама думает об этом происшествии. Ведь заявил же однажды брат Ричарда, Скайрард Ланселин Грин, лондонской «Обсервер», что «наиболее вероятным» он считает убийство. Да и следователь на дознании утверждал, что убийца мог ускользнуть, заперев квартиру Грина изнутри и создав таким образом иллюзию, будто Грин на момент смерти находился один. Что, если Грин сам впустил убийцу, потому что это был какой-то знакомый? Возможно ли, чтобы человек, пусть даже в состоянии безумия, сумел удавить себя с помощью шнурка от ботинка и деревянной ложки?

Сестра покойного ответила вполне искренне:

– Мы никогда не узнаем, что произошло на самом деле. Это же не детектив – в конце книги разгадки не будет.

Декабрь 2004

Испытание огнем
Виновен ли человек, казненный в Техасе?

Огонь быстро охватывал дом – одноэтажное деревянное строение в рабочем пригороде Корсиканы, на северо-востоке Техаса. Языки пламени лизали стены, прорывались в коридоры, пузырилась краска, трещали половицы. Дым заполнил все помещение; сквозь щели в окнах он пробился наружу, заволакивая бледное утреннее небо.

Баффи Барби, одиннадцатилетняя девочка, жившая по соседству, играла спозаранку у себя во дворе, как вдруг почувствовала запах дыма. Она бросилась домой и сказала об этом своей матери Дайане; вместе они побежали на запах и увидели недалеко от своего дома горящее здание. На крыльце стоял Камерон Тодд Уиллингэм, обнаженный до пояса, в одних джинсах, весь измазанный сажей, даже его волосы и ресницы были опалены. При виде соседок он закричал: «Мои малыши горят!»

Трое детей – годовалые девочки-близнецы Кармон и Камерон и двухлетняя Эмбер – оказались в огненной ловушке. Уиллингэм попросил вызвать пожарных; Дайана побежала по улице, призывая на помощь, а Камерон нашел палку и разбил окно в детской. Из него вырвался огромный язык пламени; Камерон разбил другое окно, однако и оттуда вырвался огненный вал. В отчаянии Камерон отступил и опустился на колени перед своим горящим домом.

Позднее соседка рассказала полиции, что Уиллингэм все время кричал «Малыши! Мои малыши!», а потом вдруг замолчал, словно, по ее словам, «заставил себя не думать о пожаре».

Вернувшись к месту происшествия, Дайана Барби даже на расстоянии почувствовала, какой силы жар исходит от горящего здания. Через несколько мгновений все пять окон в детской лопнули и огонь «так и хлынул наружу», по словам миссис Барби. Прошло еще несколько минут до прибытия пожарной машины; Уиллингэм бросился навстречу пожарным с криком, что его дети заперты в своей спальне, а там огонь сильнее всего. Начальник спасателей приказал подчиненным «задавить огонь».

Явилось подкрепление, пожарные торопливо разворачивали шланги. Один из них, надев кислородный баллон и противогаз, попытался влезть в окно, однако мощная струя воды из шланга сбила его с ног, и он вынужден был вернуться. Тогда он предпринял вторую попытку, проник в дом через главный вход, по коридору добрался до кухни, но убедился, что задняя дверь заслонена холодильником.

Тодд Уиллингэм, неотступно следивший за попытками спасти детей, впал в истерику, и полицейский капеллан Джордж Монэген отвел его в пожарную машину и постарался несколько успокоить. Уиллингэм сообщил, что его жена Стейси ушла из дома рано утром, а его разбудил крик Эмбер – она звала: «Папа! Папа!»

– Моя малышка пыталась разбудить меня, – восклицал он, – а я не смог их спасти!

В этот момент из дома вынырнул пожарный с Эмбер на руках. Девочку тут же принялись реанимировать; Уиллингэм – двадцатитрехлетний, крепкого сложения парень – вдруг неожиданно для всех бросился в дом, в детскую спальню. Монэген едва удержал его с помощью другого полицейского.

– Нам пришлось драться с ним, и в конце концов мы надели на Уиллингэма наручники ради его и нашей безопасности, – отчитывался полиции Монэген. – Он мне глаз подбил.

Другой спасатель, прибывший одним из первых, также рассказывал, что ему пришлось силой удерживать Уиллингэма.

– Судя по тому, с какой силой разгорелся огонь, было бы самоубийством пытаться проникнуть в дом, – засвидетельствовал он.

Уиллингэма доставили в больницу, и там он узнал, что Эмбер – ее нашли не в детской, а в родительской спальне – задохнулась в дыму, и ее не удалось спасти. Обгоревшие тела Камерон и Кармон обнаружили на полу детской. Патолого-анатомическая экспертиза подтвердила, что они, как и старшая сестра, погибли, задохнувшись в дыму.

Слухи о трагедии, разыгравшейся накануне Рождества – 23 декабря 1991 года, – мгновенно распространились по Корсикане. Этот небольшой городок в 80 километрах к северо-востоку от Вако некогда был нефтяной столицей Техаса, однако нефтяной бум давно закончился, многие скважины иссякли, и из двадцати тысяч обитателей города более четверти находилось за чертой бедности. На главной улице закрылись магазины, город приобрел заброшенный вид. У юной четы Уиллингэм (жена была годом моложе супруга) практически не было средств. Стейси подрабатывала у брата в баре под названием «Где-нибудь еще», безработный автомеханик Тодд Уиллингэм сидел с детьми. Горожане собрали пожертвования, чтобы помочь оплатить похороны девочек.

Тем временем следователи искали причины возгорания. Уиллингэм не возражал против обыска в доме и дознания: «Я понимаю, что всех ответов мы никогда не получим, но все же я хотел бы знать, отчего лишился своих малышек».

Дуглас Фогг, бывший в ту пору заместителем шефа пожарных в Корсикане, провел предварительное дознание. Высокий, коротко стриженный мужчина говорил сиплым голосом – виной этому были и сигареты, и дым множества пожаров. Дуглас вырос в Корсикане; закончив школу в 1963 году, он ушел служить на флот, позже служил санитаром во Вьетнаме, четырежды был ранен. После каждого ранения его представляли к ордену Пурпурного сердца за мужество. По возвращении из Вьетнама он выбрал профессию пожарного, и ко времени уиллингэмовской трагедии его стаж борьбы с огнем – «с тварью», как он именовал эту стихию, – превышал двадцать лет. Дуглас Фогг имел сертификат следователя по делам о поджогах.

– У огня есть свой голос, и я умею его слушать, – сказал он мне в интервью.

К расследованию вскоре присоединился один из ведущих специалистов штата – заместитель начальника пожарной охраны Мануэль Васкес. (Сейчас его уже нет в живых.)

Приземистый и толстый, Васкес был человеком серьезным: ему довелось расследовать более тысячи пожаров. Делами о пожарах и поджогах обычные полицейские не занимаются, это считается особой специальностью. В фильме «Обратная тяга» (1991) героический пожарный следователь так говорит об огне: «Он дышит, он все пожирает, все ненавидит. Победить его можно, только научившись думать, как он. Нужно знать, каким путем пойдет огонь».

У Васкеса, который прежде работал армейским дознавателем, тоже имелись свои афоризмы. Он любил повторять: «Огонь не уничтожает улики – он их создает» и добавлял: «Историю рассказывает огонь, я – всего лишь истолкователь». Ему нравилось создавать себе образ непогрешимого сыщика вроде Шерлока Холмса. Однажды Васкеса под присягой спросили, случалось ли ему ошибаться.

– Если и случалось, сэр, мне об этом ничего не известно, – ответил он. – Ни разу меня не уличали в ошибке.

Через четыре дня после несчастья Васкес и Фогг наведались в дом Уиллингэма. Следуя протоколу, они двигались от наименее пострадавших зон к наиболее обгоревшим.

– Таков классический метод, – показал в дальнейшем Васкес. – Я не исхожу из каких-либо заведомых представлений, не принимаю никаких решений. Я попросту собираю информацию.

Двое мужчин медленно кружили по периметру дома, делая фотографии и заметки, – примерно так археологи составляют карту раскопок. Открыв заднюю дверь, Васкес отметил, что щель позади перегородившего ее холодильника не настолько узка, чтобы нельзя было через нее проскользнуть. В воздухе пахло горелой резиной и расплавившейся проволокой; сырая зола покрывала пол и липла к подошвам. В кухне обнаружились лишь следы повреждений, причиненных только высокой температурой, – значит, огонь вспыхнул не здесь.

Васкес и Фогг проникли дальше в квартиру общей площадью около ста квадратных метров. Центральный коридор вел в родительскую спальню с примыкающей к ней ванной. По левую руку находилась небольшая гостиная, справа – детская. Коридор заканчивался парадной дверью с выходом на крыльцо. Васкес исследовал каждую мелочь – он сравнивал этот процесс с первым знакомством с домом своих будущих тещи и тестя: «Примерно такое же любопытство обуревало меня и тогда».

В ванной дознаватели отметили развешанные на стенах постеры с изображением черепов и чего-то еще, что Васкес определил как «Смерть с косой». Далее Васкес направился в родительскую спальню, где было обнаружено тело Эмбер. Здесь также основные повреждения причинил жар, а значит, огонь вспыхнул и не в этом помещении. Васкес пошел дальше, шагая через мусор и то и дело наклоняясь, чтобы не коснуться оголенных, свисающих с потолка проводов.

Расчистив завалы, Васкес и Фогг обнаружили, что стены заметно сильнее обуглены снизу. Поскольку газы при нагревании поднимаются вверх, то обычно и пламя распространяется снизу вверх, однако Васкеса и Фогга насторожило то обстоятельство, что здесь огонь шел совсем понизу. К тому же они разглядели на полу черные обугленные пятна, по форме напоминавшие лужи.

Вот тут-то у Васкеса и зародилось мрачное подозрение. Он пошел по следу огня – по черной тропе, выжженной пламенем на полу. След вел по коридору в детскую. В пробившихся сквозь разбитые окна солнечных лучах отчетливо проступали обугленные пятна. Такие пятна, как правило, образуются на полу, облитом легковоспламеняемой жидкостью.

Ковер и деревянный пол были прожжены насквозь, на детских кроватях побелели металлические пружины – верный признак того, что интенсивный жар подогревал их снизу. Обнаружив наиболее глубокие и сильные обугливания в этом помещении, Васкес пришел к выводу, что температура у пола была выше, чем у потолка. Это, по его словам, «являлось аномалией».

Фогг тем временем обследовал кусок стекла от разбитого окна и обнаружил на нем рисунок, похожий на паутину – «волосяные трещины», как именуют этот узор пожарные дознаватели. В учебниках давно уже описан подобный эффект, верный признак «быстрого и сильного огня», а пламя горит намного жарче, если применить жидкий катализатор. От такого жара лопаются стекла.

Васкес и Фогг еще раз прошли по отчетливому огненному следу, который тянулся из детской спальни в коридор, сворачивал резко вправо и выходил из парадной двери на крыльцо. К изумлению следователей, даже деревянный порог под алюминиевой рамкой двери обуглился. На бетонной площадке крыльца, непосредственно у входной двери, Васкес и Фогг отметили еще одно странное явление – присутствие коричневых пятен, которые, как они предполагали, свидетельствовали, что и здесь была разлита горючая смесь.

Следователи проверили все стены в поисках следов сажи, расходящихся буквой V. Когда объект вспыхивает в каком-то месте, следы огня расходятся именно таким клином, поскольку жар и дым распространяются лучами. Точка их схождения указывает первоначальный очаг возгорания. В доме Уиллингэма V отчетливо было видно в центральном коридоре. Осмотрев это пятно и другие пятна обугливания, Васкес определил три очага возгорания: в коридоре, в детской спальне и у парадной двери. В дальнейшем он засвидетельствовал: наличие двух и более очагов возгорания означает, что пожар был «намеренно создан руками человека».

К этому моменту оба дознавателя могли уже воссоздать достаточно отчетливую картину происшествия: кто-то разлил в детской легковоспламеняющуюся жидкость (повсюду, даже под детскими кроватками), затем в коридоре и далее у парадной двери, предусмотрев таким образом «огненный барьер», который не позволил бы никому выбраться из огня. Прокурор в дальнейшем высказал предположение, что и холодильник на кухне был передвинут умышленно, с целью заблокировать этот выход. Таким образом, дом был превращен в смертельную ловушку.

Следователи собрали образцы обгоревших материалов в разных точках и отправили их на экспертизу, чтобы установить присутствие жидкости-катализатора. В лаборатории подтвердили, что один из образцов содержит следы «минеральных спиртов», вещества, которое часто присутствует в жидкости для растапливания древесного угля. Образец был взят с порога у главного входа.

Теперь пожар рассматривался уже не как несчастный случай, а как тройное убийство, и главным подозреваемым оказался Тодд Уиллингэм, единственный человек (помимо жертв), который безусловно находился в доме, когда вспыхнуло пламя.

Полиция и пожарные следователи прочесывали округу, допрашивая свидетелей. Многие очевидцы, в том числе местный священник отец Монэген, сначала дружно заявляли, что Уиллингэм был потрясен катастрофой, растерян, убит, но со временем все большее число свидетелей стали давать губительные для него показания.

Дайана Барби заявила, что она не видела со стороны Уиллингэма попыток войти в дом, пока не явились пожарные, – по ее мнению, в присутствии спасателей он лишь устроил показуху. Другой сосед утверждал, что крики Уиллингэма «Мои малыши горят!» не показались ему «искренними». Даже священник отец Монэген в письменном отчете указал, что по размышлении он пришел к выводу, что «все обстояло не так, как показалось в первый момент. У меня сложилось впечатление, что он (Уиллингэм) полностью владел собой».

Полицейское досье на Тодда Уиллингэма тоже оказалось неблестящим. Он родился в 1968 году в Ардморе (Оклахома), мать бросила его в раннем детстве. Отец Камерона, Джин, развелся с его матерью и сам воспитал ребенка с помощью второй жены, Юджинии.

Джин, отслуживший в молодости во флоте, занимался подъемом затонувших судов, семья жила в тесном доме, где по ночам отчетливо слышались грохот и гудки проезжавших поблизости товарных поездов. Камерон унаследовал «классическую внешность Уиллингэмов», как это называлось в семье, – правильные черты лица, густые черные волосы, темные глаза. В старших классах школы у него начались неприятности: он стал нюхать клей. В семнадцать лет специалисты департамента народного образования Оклахомы провели психологическую экспертизу подростка и пришли к заключению: «Он любит девочек, музыку, спортивные автомобили, плавание и охоту – именно в таком порядке». Школу Тодд не закончил; в юности несколько раз подвергался арестам за вождение в нетрезвом виде, магазинные кражи и угон велосипедов.